***

...тем, кто считает, что люди больные физически - это жертвы несправедливости, в то время как алкоголики и наркоманы - добровольные нытики и тунеядцы...

Там я разучился плакать, мама,
Но реву, когда из-за тумана
Видят паруса мертвые глаза Урагана!
Агата Кристи, "Ураган"


Было раннее субботнее утро. Он сидел в автобусе и изо всех сил старался сконцентрироваться на том, чтобы понять, что представлялось его взору за окном. Когда автобус останавливался, что происходило довольно редко, так как остановки еще были пусты - большинство людей еще сладко спало в своих теплых кроватях -, он прижимал свой пульсирующий висок к холодному, замызганному изнутри не хуже чем снаружи стеклу. Он бы так и сидел, прислонив голову к окну, но дорога была столь ухабиста, что это было бы плохой идеей. Хорошей идеей было напрягать седалищную мускулатуру, каждый раз, когда автобус подпрыгивал на очередном ухабе - это хорошо предохраняло от опасности получить грыжу межпозвоночного диска - а этот недуг в загородном общественном транспорте нетрудно было приобрести.

Как он попал за город и что он там делал, судя по всему, целую ночь, он не знал. Черт, он не знал даже, как он попал в этот проклятый автобус! По проведении поспешного поверхностного анализа ущерба выяснилось, что из личных вещей нехватало шапки и телефона. Он бесслышно выматерился и уставился обратно в окно. Ввиду острой потребности в уединении, с утратой телефона смириться оказалось возможным видимо как-то легче, чем с потерей любимой шапки, харизматичной такой, свисавшие по бокам и давно вышедшие из моды мохнатые уши которой всегда так выгодно подчеркивали красивый овал его лица.
Как все люди, которые не любят самих себя, он любил все, что ему льстило, поэтому он выматерился еще раз, на этот раз громко и с расстановкой, благо в пустом, грохочущем автобусе его никто не мог слышать, и видеть, слава богу, тоже. Немногим спустя он вскочил, при этом старый знакомый - ортостатический коллапс чуть не отправил его прямо на грязный пол, но, совладав с турбуленцией, он на автопилоте добрался-таки до середины салона и принялся панически штудировать описание маршрута, в нaдежде, что вонючий автобус несет его по направлению его города, а не какого-нибудь другого. Новенькая ламинированная табличка развеяла его сомнения; расписание гласило, что через 35 минут он должен был достигнуть Северного Вокзала, от которого он по крайней мере уже знал как добраться домой. Тогда он, расшатываясь и хватаясь за поручни, чтобы не упасть, вернулся на старое место, залез на потертое сиденье и замер, глядя на пролетающие мимо фермы и неспешно пасущийся в загонах скот. Вот у кого не было проблем. Если не считать, конечно, того, что настанет тот день, когда эти проблемы у такой вот коровы все-таки появятся, с тем, однако, чтобы исчезнуть вскоре навсегда.

Не существует слов с таким наполнением, которые годились бы для того, чтобы хотя бы примерно описать его моральное состояние, о физическом не стоило даже говорить, как не стоит говорить о числе жертв среди насекомых, когда полыхает мировая война. Он находился в том ужасном, ни с чем не сравнимом по невыносимости состоянии, когда не смогли бы помочь даже наркотики, не говоря уже о противном желудку алкоголе. Голова гудела и страшно ныла, состояние, в котором находился его мозг, было почти невыносимым, но он-то знал, что по-настоящему невыносимое еще впереди, оно еще только потягивается и расправляет члены, но скоро проснется окончательно и полезет всей своей желчью вверх, по направлению к его несчастному мозгу, достигнув которого оно станет нашептывать ему самые разные оскорбления, отвратительнейшие из слов, которые только способен позволить составить из своих невинных элементов язык, изредка умолкая, для того чтобы, подразнив затишьем, сменяться снова и снов на совершенно дикий, душераздирающий крик, истошный визг раненого, отчаявшегося мутанта. 

В оправдание внешнего вида нашего, достойного снисходительного сожаления обывателей и искреннего сожаления со стороны психотерапевтов, героя надо сказать, что жизнь у него год от года становилась все меньше и меньше похожей на сахар, а годов таких парa-тройкa десятилетий у него за спиной уже накопилaсь, чему он сам не переставал удивляться. Почти праздно-аналитический, девственный почти что вопрос о том, откуда в букете душевных недугов взялся хотя бы вот, например, чреватый последствиями в стиле хоррор-триллера алкоголизм, и почему он развился, как-то незаметно отодвинулся на задний план и заменился куда более насущным к тому времени вопросом, как же с ним теперь жить, ибо вопрос о том, как преодолеть был не то что бы закрыт, а как бы оставлен в покое, как принято оставлять в покое спорные вопросы у представителей науки из уважения к представителям церкви. Единственным прогрессом за последние две-три пятилетки являлся факт осознания того, что жить вообще следовало, что само по себе уже было достижением как минимум весьма недюжинным. Эта сторона развития, однако, слишком омрачалась тем, что никаких моральных сил жить к тому времени уже не оставалось, а уж этим утром он и вообще стремительно катился навстречу, пожалуй, самой низшей точке в кривой последних лет. Его жизнь с самого начала была кривой, очень и очень кривой. Другие под таким креном ломались, быстро и поголовно, он же как-то жил, хлеб жевал, водку пил, болел, глотал драже - иногда одновременно, то и дело попадая после этого в больницу, где ему ставили капельницу в отделении на восьмом этаже. Как он жил, одному богу известно, если Он, конечно, хоть иногда навещает своих тварей после их сотворения, в чем наш больной, впрочем, крепко сомневался... В сердце - боль, обида и страх, за спиной - ад, впереди - бескрайние руины, по сторонам - поля и поля...

Вдруг водитель, выжимавший дотоле газ по полной, резко затормозил, сообразив видимо, что изрядно опережает расписание, отчего мозги у нашего бедного пассажира чуть не вылетели через лобовое стекло болезного черепа. Дальше автобус пошел совсем медленно, чуть ли не шагом и вскоре поравнялся с бегущим по обочине и как-то странно прихрамывающим мальчиком лет четырнадцати. Сначала наш похмельный товарищ подумал, что тот повредил себе ногу, но зачем же тогда он бежал? Тут его осенило: этот юный физкультурник страдал ДЦП. Заметив, что из автобуса за ним пристально наблюдают, он посмотрел наверх и встретился глазами с сумрачным призраком, чье одутловатое серовато-белое лицо несло следы былой красоты и чьи большие, запавшие, темные, слегка мутноватые глаза смотрели пристально, будто пытаясь прощупать самое дно души. Не успев хлопнуть своими, невинно-голубыми, обрамленными белесыми ресницами и двух раз, он исчез из поля зрения, оставшись позади.

"Дааа...", подумал, или, скорее, почувствовал наш пациент; "Не повезло парню... хотя,.. Ему никогда не будут завидовать до позеленения, в то время как он даже не понимает, что в нем такого ценного, так как благодаря всеобщей ненависти, невинно разбуженной им слишком рано, его, успешно для себя, но безуспешно для Вселенной, задвинут "на место" раньше чем он успеет с него сдвинуться; на него никогда не кинется оголтелая толпа, не способная простить ему его мнимое превосходство, никто не будет работать над тем, чтобы его изничтожить, так долго, пока он не захиреет как экзотический цветок, на который, не покладая рук, с утра до вечера, ведрами льют всякую кислую отраву, его никто не будет преследовать, насиловать, подвергать с малых лет разнообразному сексуальному домогательству, тем более насилию со стороны лиц кавказских, административных, приставленных чтобы наставлять и защищать и попросту противных лиц, его также обойдут и все остальные преприятные вещи, которые, бывает, происходят с изначально "полноценными" экземплярами... Черт возьми, так может быть - это и есть та самая справедливость, о существовании которой все говорят, и которую так трудно разглядеть? Может, просто дело в том, что вся проблема действительно в справедливости при распределении благ, но блага эти совершенно другие. Не те, за которые надо платить такую цену, а те которые (не-)доступны всем в равной степени...

И несправедливость в таком случае состоит разве что в том, что он-то этого не понимает! Ему невдомек, чем чревато то, в чем он видит счастье. Ему всего лишь очень хочется красоты, здоровья, элементарно физической привлекательности, которой он и пытается добиться утренними занятиями бегом. И ему очень даже кажется, что мир несправедлив, причем, конечно же, именно к нему, и к нему он несправедлив, конечно же, в особо тяжелой степени, как ему кажется... И так это будет до тех пор пока он, уподобившись тем стервятникам, которые смотрят так на него, не начнет, как они, искать вокруг бедняг более несчастных чем он, успокаиваясь при виде их мыслями типа "а ведь боженько мог бы и вообще полоснуть", либо пока он не поймет, что тем, "здоровым", не лучше, потому что справедливости просто не существует, и глуп тот, кто расстраивается, думая, что к кому-то другому мир справедлив... Вот в чем с ней дело, с этой так называемой справедливостью: ее попросту не существует в природе! Правда, ее просто нет. Нет ни для кого..."
Немного подумав, он добавил к своей мысленной речи: "К тому же, когда мне было столько, сколько ему сейчас, я был уже давно не только не в силах пытаться что-то изменить, или, тем более, бегать, но и вообще не в силах даже ходить, а то и встать с кровати. А то встанешь, и спрашиваешь себя: а зачем? Из каких ресурсов и с какой целью? Или проснешься, встанешь, думаешь: ну, сегодня я поставлю крест на прошлом и разберу хлам, как на чердаке так и в подвале, и выпущу птицу моей неистребимой свободы и потихоньку, глядишь, все станет хорошо, по крайней мере, выносимо... А потом, не успеешь оглянуться, как толпа черных демонов, галдя, тыкая в бока тупыми ножами и грубо хватая за каузальности, придет, как всегда, за тобой и до встречи, добрые намерения, лежащие по обе стороны вечной дороги к лучшему будущему, коварно ведущей наивного странника на самом деле прямехонько в ад, в том или ином случае...

Так думал наш от природы мнительный и временами завистливый, но в то же время очень вдумчивый порой герой, уносимый автобусом навстречу восходу, невыносимо мучимый головной болью и томимый абсурдным нетерпением попасть скорее домой, несмотря на то, что как раз в этом месте к нему приходили не самые оптимистические мысли, а мечты не приходили вообще. 

Тем временем мальчик, невольно явившийся причиной всех этих размышлений насчет справедливости, уже почти переварил осадок, оставшийся не столько на душе, сколько на теле от этого взгляда, которым его одарил этот декадентный сноб в автобусе, и был уже почти дома, где его ждала нежная, любящая мама, уже приготовившая ему завтрак, и внимательный, заботливый отец, который никогда не засовывал ему своего члена в девственное анальное отверстие, и никогда его даже не бил, не то что ногами, и уж никак не в лицо, и даже не в живот, а вообще не бил. И еще его ждали до боли привлекательные плакаты фигуристых звезд, бесстыже улыбающиеся ему со стен его детской комнаты когда бы он ни приходил домой, со школы ли, с урока ли верховой езды или от учителя музыки, пешком, поздно вечером, напевая себе под нос какую-то полупридумываемую на ходу мелодию, исполненную страсти и тоски.