Светские львы

- Представляете, меня уже не принимают в лучших домах города! Меня, которую принимали в лучших домах Парижа! – в глубоком сопрано звучали оскорбленные нотки.
- Хамы! – искренне возмутился мужской баритон. – Кстати, вы никогда не рассказывали, что бывали еще и в Париже.
- Стоит ли упоминать о такой малости. Это было недолго, но... ах, какое это было время! Балы, шампанское, лакеи, кучера и...
- Кучера... – мечтательно перебил баритон. – Как жаль, что я не застал того славного времени, когда еще не изобрели...
- Да что вы такое говорите! – возмутилось сопрано. – Разумеется, автомобили уже были изобретены. Просто в Париже тогда была мода на старину. Разве я не выгляжу на свои тридцать?
- Тридцать? – деланно изумился баритон. – Подумать только, мы уже не один десяток лет знакомы, а я все время считал, что вам двадцать пять.
- Вы мне льстите, - привычно засмущалось сопрано. Однако по дрожащим ноткам в голосе было заметно, что комплемент не совсем удался.
- Льщу? – баритон зазвучал увереннее, довольный, что удалось сгладить оплошность. – Как вы можете очернять правду этим мерзким словом «лесть»?!
Сопрано залилось довольным, но все-таки фальшивым смехом.
- На чем я остановилась? Ах, на Париже... да… Париж... город влюбленных и самоубийц, родина Наполеона и Бальзака... Да... там умеют жить ярко. Не то, что наши выскочки. Ноль вкуса, богатый муж и родители, прозябающие в богом забытой деревне – вот и все из чего они состоят. А разве так было раньше?
- Были времена, - тяжело вздохнул баритон, - когда меня Сам с распростертыми объятиями встречал, коллекционными винами угощал и буквально уговаривал остаться.
- Были времена, - сочувственно вздохнуло сопрано. – А сейчас как ваши дела обстоят?
- Тоже не ладится! Вчера встречался с мэром. Представляете, он даже до конца не выслушал, что я ему хотел предложить! Я даже хотел упасть на колени. Я – и на колени! Это же нонсенс, но я был готов пожертвовать своей честью для его же блага.
- Ах, - в сопрано проскользнула слеза, - как вы благородны! Столько самоотверженности ради того, чтобы сделать добро этому неблагодарному человеку!
- Я был готов!.. – с надрывом продолжал баритон. – Но он просто приказал вытолкать меня взашей.
- Каков наглец! Вы, разумеется, этого так не оставите?
- Не оставить! – скорбно воскликнул баритон. – Будь это старые времена, я бы, разумеется, не оставил! А сейчас... что сделаешь? Не то время...
- Это точно, время уже не то… Но той выскочке я еще покажу, где раки зимуют!
- Ох, зная вас, я в этом нисколько не сомневаюсь. Не хотел бы я попасть под вашу прелестную ручку, когда вы в гневе.
- Ах, мне кажется, я бы могла вот так вот стоять с вами целую вечность! Только вы меня так понимаете! Но мне, увы, пора. Вы придете завтра на утренний чай к Марии Афанасьевне?
- Если там будете вы – непременно, - галантно ответил баритон.
- Тогда до свидания, Петр Константинович.
- До свидания, Лидия Поликарповна.


Фойе театра совсем опустело. Ушел на ночной пост сторож Петр Бегунов, парень лет тридцати, мечтающий работать в охране у высокопоставленных лиц. Выжала последний раз тряпку поломойка Лидка, полная женщина лет сорока с красным лицом гипертоника. Эта тщетно пыталась найти приработок в домах обеспеченных людей – никому не была нужна приходящая уборщица. В окутанном мертвой тишиной холле осталась дремать лишь гардеробщица Мария Афанасьевна, в просторечии баба Маня, которая, видимо, так и не услышала, что завтра кто-то опять придет уничтожать ее драгоценные запасы чая.