Пусть помнят гл. 20 Уссурийский фронт

Генерал никого не принимал, донесения с фронта его не интересовали. Старшему адъютанту, поручику Краеву, надоело повторять по телефону, что генерал занят, и нужно позвонить позже.
Краев был обеспокоен, у генерала были большие неприятности, пропал без вести сын, уехал за границу друг, ему не сообщил. Не интересует генерала успешное наступление. Что будет?
Зенринов пил третьи сутки. На столике, стоящем рядом с обитым красной кожей кресле, на котором полулежал генерал, толпилось дюжины полторы бутылок разного калибра, с этикетками всех стран мира.
Генерал пил один и разговаривал сам с собой вслух. Он давно понял безысходность борьбы с народом, который ведут за собой большевики, и, пьянея от ярости и тоски, пытался потушить ярость вином, коньяком, виски, наливая все без разбора, что попадет под руку.

В голове все смешалось. Вот всплыли из глубины сознания события многолетней давности.
Он охотится с сыном на кабанов и, испугавшись раненого секача, Коленька взобравшись на ветку кедра, никак не может слезть на землю.

Потом генерал поспорил с Авксентьевым, хоть и был тот министром внутренних дел, а дурак.

И эти, из комитета «Спасение родины», все идиоты. А большевики ничего себе удумали, даже военнопленных в свою веру обратили и постановили нести патрульную службу в Хабаровске. И кто им помогает? Вчерашние враги! И ко всему слово придумали – интернационалисты! Солидарность!
Тфу!
А ведь клюют на это многие.

Видно, задержался он здесь, пора выбираться из богом проклятой России куда-нибудь во Францию, благо, успел вовремя перевести все наличные средства.
Генерал захихикал, вспоминая лица «министров» из комитета «Спасение родины», обманул он учредителей. Какую родину они собирались спасать? От кого? От народа?
Нет у него никакой родины. Нечего здесь больше делать, а где будет жить сладко, там и родина!
А дружек хорош…, успел раньше его смотаться. Эх, Авксентьев, лисья натура.

Генерал налил пол стакана «смирновской», плеснул в рот, как он припоздал в этот раз, не вырвался из этого ада сразу?

Из-за прикрытой двери было слышно, как адъютант отвечал по телефону.
«Очередной посетитель, - подумал Зенринов, обрыдло все».
Он потянулся за пузатой бутылкой коньяка, французский, пойдет.
Выпил залпом, откинулся на спинку кресла.

Вспомнил, в который раз, чуть раскосые глаза кореянки - обвинителя трибунала, как ее там? Станкевич. А ведь красивая баба.
Генерал откинул голову, прикрыл глаза.
Не забыть бы явки английской и японской разведки в Харбине, скоро пригодится. В конце концов, он сделал дело, хотя, по совести говоря, все пустая затея. Эти скоты почувствовали свою силу и не позволяют никому помыкать собой.
И опять перед ним белое лицо, страстные глаза кореянки:
- Я нисколько не сомневаюсь, - говорила она, - что эти люди, когда им придется возможность, не будет проявлять гуманность к коммунистам и даже к простым красногвардейцам. При подготовке переворота они учли, где должны находиться наши руководители. Это не простое любопытство. Скажите, господин генерал, зачем это вам?

Ким-Станкевич смотрела на генерала.
У Зенринова нос налился кровью, он заскрипел зубами, с ненавистью глядя на невысокую, стройную кореянку в длинном черном платье, с лицом, поразительно белым, несколько скуластым.

Александра Петровна, не отводя своих глаз от подсудимого, продолжила:
- Я нисколько не сомневаюсь, что при подготовке переворота заговорщики имели целью физическое уничтожение коммунистов, а потому, требую применить высшую меру, для руководителей комитета и строгого наказания для всех остальных.

29 июня 1918 года, не следующий день после окончания заседания трибунала, чехословацкие легионеры во Владивостоке произвели контрреволюционный переворот.
Открылся Уссурийский фронт.

Скоро стало ясно, что права была Александра Петровна и Хабаровский трибунал, вынес неоправданно мягкий приговор.
Из 22 подсудимых не нашлось ни одного, кто пересмотрел бы свои взгляды. Все они оказались в отрядах белой гвардии, обильно проливая кровь простого народа.

Отряды красноармейцев, раздетые, разутые, сдерживая из последних сил отлично вооруженные части белогвардейцев, медленно откатывались к Хабаровску. Остро стояла проблема с продовольствием. Москва не могла помочь, шли бои на Восточном фронте. А, совсем рядом, можно купить батат, хлеб. Его раньше уже покупали в Манчжурии.

Хабаровский городской комитет партии, направил в  Хаймунцзянскую провинции. Товарища Ким-Станкевич, для закупки продовольствия.

Китайское правительство, не выступая открыто против советской республики, практически оказывало помощь белогвардейцам.
Еще в декабре 1917 года, китайские войска, грубо нарушив нормы международного права, вступила в Харбин, обстреляли из орудий казармы красногвардейцев и разогнали Совет, давая возможность белогвардейцам, захватить власть в Харбине и полосе отчуждения КВЖД.

Выполняя поручение, Александра Петровна связалась с местным китайским и корейским населением, среди которых, она пользовалась широкой популярностью. Многие из местных жителей имели связи с китайскими торговыми представителями.
Поручение горкома было выполнено.

Красная армия нуждалась в пополнении, а в лагерях военнопленных, вблизи Хабаровска, на Красной Речке, где горком партии длительное время проводил разъяснительную работу, было много сочувствующих.
Ким-Станкевич, Мате Залка, Гольфингер, много раз бывали в лагерях, рассказывали о задачах пролетарской революции,  о вмешательстве иностранных государств. В короткий срок, был сформирован 1-й Хабаровский интернациональный полк, под командованием Кораича.

Русские, венгры, чехи, немцы, корейцы, китайцы, - всего более 1200 человек, выступили на фронт.
Но силы были слишком не равны. Уссурийский фронт был прорван, началось отступление.
К августу, положение Хабаровска стало критическим.

…Генерал открыл глаза, плеснул еще «смирновской», выпил не пьянея, вызвал адъютанта. Пора было уезжать.

Пьяные колмыковцы, захватившие в плен красноармейцев, усердствовали, истязая человеческую плоть мужчин и женщин, без разбора, ломая прикладами ребра, выворачивая пальцы, топча ногами.
В последние часы, вспоминала Александра Ким-Станкевич, подаренный ей в детстве отцом зонтик, с сотнями подписей. Помнила она слова отца: «Самое большое счастье – бороться за лучшую жизнь человека».
Но сколько она может терпеть? Не выдержав нечеловеческих мучений, лишился рассудка большой и сильный человек, Тишин, поддерживающий ее до последней минуты.

Узнав о казни Ким-Станкевич, японский консул во Владивостоке Таруци, не поверил сразу и потребовал от Колмыкова документального подтверждения ее смерти.