Бедная девочка в рваном пальто

Случилось в его жизни событие, которое порушило все: ушла жена, уволили с работы, от квартиры остался пшик. А главное он чувствовал себя болваном и с этим чувством не мог расстаться и поэтому пил. Однажды он все рассказал какому-то типу в забегаловке, обманувшись его «артистической» внешностью. У него на шее был удивительный шарф не поймешь какого цвета, не яркий, а матовый, наверное, из тонкой заграничной шерсти, и этот шарф не елозил по одежде, а послушно лежал, ниспадая с плеч двумя полосами. Уставившись на этот сценический финт, уловив в нем оттенок чего-то забугорного, Томилин почему-то расслабился и выложил «коллеге» по пьянству свою историю, понадеявшись на то, что она, история, куда-то уплывет вместе с импортным шарфом и не подвергнется пересказу.
Однако произошло неожиданное. Как-то, оказавшись дома по причине отсутствия денег на выпивку, Томилин от нечего делать включил телевизор. Шла пьеса с надрывными разговорами, слезами и разборками отношений. Томилин прислушался и к своему удивлению увидел и услышал свою историю! Ту самую, о которой он поведал обладателю красивого шарфа. Вот это номер! Этот тип украл мой рассказ… Украл, что-то присочинил и вывел на сцену. Ну и дела! В голове у Томилина стал выстраиваться некий проект защиты его частной жизни. Он подаст в суд и затребует большие деньги за причиненный ему моральный ущерб. Укажет на плагиат, особо подчеркнет не соответствующие фактам выдумки. Он достанет этого негодяя, который нажился на его, Томилина, несчастье. Он стал судорожно восстанавливать в памяти то, что приключилось с ним много лет назад и все больше убеждался в том, что носитель красивого шарфа – да, да это он и никто иной! – ловко использовал его откровенность для собственного обогащения.
И Томилин, воодушевленный перспективой отстоять справедливость и получить удовлетворение в виде толстой пачки ассигнаций, приступил к выполнению поставленной перед собой задачи.
Прежде всего – добыть деньги на адвокатов. Нет, на консультацию у юристов. Он  потаскал коробки в магазине напротив и заработал сто рублей. С ними и отправился в контору, где давали разные советы.
В кабинете его принял щеголеватого вида господин, и Томилин, по его обуви, сразу понял, с кем имеет дело.
- Так вы по какому вопросу? – спросил господин, вольготно расположившийся в кресле, с отведенной в сторону рукой, с дымящейся сигаретой.
- Плагиат… - промолвил Томилин. – По телевидению показывали пьесу с моей историей.
- Как так? – дернул бровью юрист.
- А так. Я рассказал о своей беде одному… человеку. Мы пиво пили. Меня проняло, и я рассказал. Все как было. А он, негодяй, запомнил и отнес в театр. Конечно, приукрасил, не так все было, как у него. Но он приукрасил… О добре напустил и прочее…
- Только рассказали и все? Ничего не предъявили из написанного вами?
- Нет, я не писатель.
- Ну, вы же понимаете, что в таком случае доказать плагиат невозможно. Мало ли что можно рассказать.
- Нет, - стоял на своем Томилин, - такую историю выдумать нельзя.
И начал рассказывать. В минут пять уложился. Но в реальности было, конечно, дольше.
…Он возвращался из командировки домой. И был рад вдруг наступившему покою и теплу в вагоне, потому что порядком прозяб в неуютной гостинице рудничного поселка и устал от бесконечных испытаний буровых коронок, над которыми бился уже много лет. Он с облегчением думал о том, что испытания позади, мечтал о Москве, о доме, и, конечно, о горячей ванне.
С ним в купе ехал Москалев, специалист по внедрению новых механизмов – человек молчаливый, мучающийся из-за неравенства своего положения с положением своего руководителя – известного в отрасли изобретателя.
Напротив дремала старая казашка в бархатной куртке. А на верхней полке возились смешливые фэзэушники. Неожиданно какие-то возгласы и шум послышались в конце вагона. Томилин вышел узнать, что случилось и услышал: «Девчонка под поезд бросилась». Он пошел за пассажирами и увидел плачущее, испуганное существо в рваном пальтишке, с красными от холода руками. Томилин стал расспрашивать девочку, что с ней, но она только всхлипывала. Тогда он взял ее за руку и повел за собой. Уже и фэзэушники умолкли, сраженные сном, и проснулась казашка, а он все беседовал с девчонкой. Он узнал, что она сбежала из дома, что вот уже несколько дней скитается по вокзалам, деньги кончились, есть нечего, но возвращаться к родным она не хочет.
- Почему? – допытывался Федор Степанович.
Девочка молчала, опустив свои широко поставленные, какие-то рассеянные глаза. Он осторожно допытывался, кто у нее родители. Она еще ниже наклонялась, кусала губы… - Это не родители, - услышал он ее шепот. – Это – не люди… Если вы меня отправите домой, я все равно не буду жить, не буду.
Поезд мчался вперед, девчонка не переставая плакала. И Томилин не знал, как ему поступить. Передать в милицию? – та вернет беглянку домой. Оставить на произвол судьбы? Совесть не позволяла.
И тогда, чтобы успокоить девочку, Томилин сказал, что возьмет ее с собой. Весь разговор с девочкой происходил в присутствии Москалева, и пока Федор Степанович говорил, Москалев молчал.
В Москве Томилин сразу же начал хлопотать, чтобы как-нибудь устроить эту девочку. Он написал письмо в школу, где она училась, а заодно разослал заявления в разные организации, в том числе в милицию и в Министерство просвещения.
На приеме у одного чиновника он услышал: «А зачем же вы ее привезли? Может быть, вам домработница нужна? Или другие какие расчеты? Порядочный человек не стал бы подбирать какую-то девчонку и везти ее к себе домой».
Федор Степанович растерялся. – Помилуйте, никаких у меня расчетов не было. – Ну, просто из сочувствия… Потому что не мог пройти мимо чужой беды.
- Слушайте, - возразили ему. – Вы же взрослый человек. Кто поверит, что за этим поступком ничего не кроется?
Словом, некоторые официальные лица заподозрили его в «аморальном» поведении.
Он долго не мог поверить, что ему приписывают постыдный интерес к девочке. Пытался убеждать, спорил, но, чем больше говорил, тем яснее видел «понимающее» выражение глаз. Наконец, одна из словоохотливых инспекторов многозначительно обронила: - Будь вы чисты, не стала бы жаловаться ваша жена.
Он побледнел. «Как, неужели Валя?»
Он всегда считал, что с женой ему повезло. Познакомились они при обстоятельствах тоже странных – Валя была медсестрой, и он приходил к ней на процедуру в течение целого месяца. Незаметно они сошлись. Он узнал, что она одинока и сделал ей предложение. Валя оказалась хорошей хозяйкой. По вечерам его ждал любовно приготовленный обед. Он ел, а она сидела рядом и вышивала крестиком очередную подушку. Никогда между ними не возникало ссор и скандалов. И вот теперь оказалось, что она способна его предать!
- Как же ты могла такое сказать? – горячился он, глядя на нее своими сухими глазами.
- Не нужно, чтобы она здесь жила, - так же сухо ответила Валя.
Федор Степанович и сам понимал, что не нужно.
Из Казахстана пришло заявление, в котором родители Лиды требовали ее немедленного возвращения домой. В Министерстве просвещения обрадовались: - Вот видите, незачем ее было везти!
Конечно, незачем. Лучше бы сдал девчонку на близлежащей станции, и дело с концом. А он зачем-то гуманность проявил. Домой ее привел. Одел. Накормил.
- Так не поступают с бродяжками, - услышал он голос жены. – А уж если правду, то надо было сразу сдать в детприемник.
- Это кто тебе сказал?
- Специалисты.
- Да уж теперь, конечно, пусть делают, что хотят, - устало сказал Федор Степанович и опустил голову.
Разговор этот происходил на кухне, чтобы девочка не могла услышать, что о ней говорили. Но она и так, не слушая, понимала, что поселила раздор между мужем и женой. Через полчаса, когда Федор Степанович ушел, он сказала Вале:
- А знаете, он обещал на мне жениться.
Валя ничего не ответила. Поскорей бы ее куда-нибудь сбыть! И она пожалела о том, что так приветливо встретила ее в первый день, дала ей свою одежду, а старую выбросила на помойку.
В детском приемнике Лиде не понравилось. Там без конца ее уговаривали в чем-то признаться. Она не понимала, почему эти женщины, льстиво заглядывая ей в лицо, пытались вынудить у нее признание в том, что она познакомилась с Федором Степановичем не в вагоне поезда, а в поселке. Ее уговаривали: «Сознайся, сознайся», и она чувствовала, что от ее слов будет зависеть многое, и говорила так, чтобы ею остались довольны.
Однажды Лида увидела, как одна из воспитательниц беседует с тем рабочим, который ехал в поезде вместе с Федором Степановичем.
- Я, конечно, его не одобряю, - говорил Москалев. – Мало ли какие люди попадаются в дороге. Может, эта девчонка воровка или попрошайка. Всех и подбирать. Может, она нарочно басни рассказывала, а сама глядела, как бы что-нибудь стибрить.
В общем, никаких доказательств, что Федор Степанович имел какие-то тайные намерения в отношении девочки не было. Но разговоры шли. И Федора Степановича даже вызвали к прокурору.
Когда он увидел перед собой человека, чьей задачей было обличать, у него похолодело сердце. Вот до чего дошло. Однако, кроме обличителей находились и защитники. За него вступились товарищи по работе: Москалев и все, кто с ним был на руднике.
Конечно, Федор Степанович верил, что недоразумения быстро разрешатся. Но Лида продолжала уверять – и не только Валю, - будто Федор Степанович обещал на ней жениться.
И снова – запросы, объяснения, показания. Он думал, что сойдет с ума. Эта история погубила все: его карьеру, репутацию, семью. Он больше не верил Вале. Презирал девчонку, которую хотел спасти. В конце концов он стал мерзок самому себе. Дорого же он заплатил за свою глупость.
Юрист с интересом выслушал Томилина и небрежным тоном, в котором угадывалось понимание невыигрышного дела, повторил, вставая со своего кресла: доказать невозможно.
Томилин вернулся домой не солоно хлебавши. Юрист разбередил старые раны, расковырял затянувшиеся известью зоны томилинской памяти. То, что в пьесе герой сюжета выглядел как благородная личность, Томилину льстило. Но это было неправдой! А правда, наверное, не возможна на сцене. Зрителей оттолкнул бы последний акт сценического действия, где благородный герой предстал бы сидящим на продавленном диване в грязной комнатушке коммунальной квартиры с неизменной бутылкой в руках, с давно небритым лицом опустившегося человека.