Мастерица виноватых взоров

Никодим Порфирьевич, сельский учитель на пенсии, вдовел третий год и с трудом переносил свое одиночество. Он был заядлым книголюбом, но читать в одиночку, (не имея возможности обсудить прочитанное), как и пить, он не любил. От сельской школы, где раньше находились люди, пригодные для разговора о возвышенном, остались беззвучные стены. Учителя помоложе разъехались в  разные стороны. Он не двинулся с места по возрасту, а когда умерла жена, тоже учительница, мысль о переезде отпала сама собой.
Книги и сад, ставший запущенным и не по силам большим, сделались для него единственным утешением в жизни, более того – надежным «инструментом» в борьбе с невыносимым однообразием существования.
Однажды, копаясь в огороде, он услышал молодой женский голос, легко преодолевший преграду в виде шатких досок, разделявших его и соседскую усадьбу.
О, голос! Он остолбенел, оставив лопату невытащенной из земли. Пока он стоял в оцепенелой неподвижности, словно пораженный выстрелом ампулы с усыпляющим средством, в его мозгу замелькали свидетельства древних историков, оставивших для потомков свое восхищение даром Клеопатры покорять окружающих красотой и мелодичностью своего голоса.
Никодим Порфирьевич, чье ухо привыкло к грубовато-хриплым, на низких октавах, выкрикам односельчанок, выгонявших поутру скот или унимавших без толку брехавших собак, сразу понял, что  голос принадлежит красавице. Что и подтвердилось при первой же встрече, подготовленной учителем с искусством бывалого детектива. Подглядев, что незнакомка с ведрами в руках направилась за водой, он как бы случайно вышел из калитки и, поклонившись, представился. Женщина с улыбкой назвала свое имя «Альбина».
У Никодима Порфирьевича заколотилось сердце. Хороша… Изумительно белой была ее кожа, оттенявшая блеск малахитовых глаз. Шелковистые брови насмешливо приподняты. Свежие губы тронуты улыбкой. Но больше всего поражал золотой шлем волос.
Справившись с волнением, учитель промямлил какие-то слова, выражая готовность помочь красавице донести ведро с водой, но она уже отошла от него на приличное расстояние, оставив соседа в полной растерянности.
На Альбину учитель не произвел никакого впечатления, да и не собиралась она вступать в разговор с  первым встречным. Напротив, ей хотелось погрузиться в тень и не давать никому никаких объяснений. Слишком хорошо знала она цену пересудам и сплетням, которые имеют обыкновение разрастаться среди людей от скуки и отсутствия впечатлений бросающихся на нового человека с расспросами. Именно это намерение – расспросить и напитаться новым, в борьбе со спячкой сонной деревенской глуши, и усмотрела Альбина в приветствии соседа и его поклоне, когда она шла за водой. Оттого и небрежна она была с ним, ни словом не выдав тайну своего появления в полуживой, ставшей пристанищем для дачников, деревне.
А ведь было о чем ей поведать.
Родилась и выросла она в небольшом поселке в той части земли, которую почему-то называют Центральной Россией. Поселок представлял множество бессистемно разбросанных домов с примыкавшими к ним огородами и садами.
С детских лет Альбину приучали к физическому труду, без которого не обойтись, если жизнь проходит в деревянном доме, где нет городских удобств, и все, включая воду и пропитание, дается с применением усилий человеческих мышц.
Позже, вспоминая о своем детстве, она видела его почему-то в каких-то серых тонах. И если бы не телевизор, радовавший яркими красками экрана, то и припомнить было бы нечего, разве что облака цветущей вишни..

После школы Альбина задумалась, что с ней будет, останься она в этом царстве частного сектора.
Вопрос этот не был праздным по многим причинам.
Уже тогда Альбина поняла, что выделяется из среды окружающих ее людей, и что многие, встретившись с ней, испытывают озлобленное беспокойство. Особенно местные женщины, эти несчастные, измученные домашней работой и пьянством мужей, некрасивые жены, которые увидев Альбину, не находили ничего лучшего, как оскорблять красавицу нехорошими словами. Альбина терялась под градом ругательств на букву «б», и не понимала, чем она не угодила этим женщинам.
Ее мать, почтовая служащая, такая же некрасивая мученица, как ее товарки, однажды произнесла мудрую мысль: они, сказала она, ругаются и кричат, чтобы их мужья поверили, что красота опасна. Так они защищают себя и своих мужей, чтобы те не глазели на то, что опасно.
Ну ладно, жены, их руки похожи на грязные тряпки, которыми они моют полы. Они страдают от того, что природа их обделила. А подружки, сверстницы почему уговаривают Альбину носить длинные юбки, которые закрывают ноги? Они что, завидуют? Или тоже боятся, как бы Альбина не вскружила голову всем поселковым парням?
Неуютно чувствовала себя Альбина среди тех, кому она внушала недобрые чувства.
И она решила уехать в областной центр и поступила в училище, готовящее специалистов дошкольного воспитания. Учились там, в основном одни девушки и среди них было много красивых.
На последнем курсе у нее появился приятель, он помог ей устроиться на хорошую должность в соседнем райцентре.
Работа ей нравилась. Она сидела в теплом уютном кабинете, и перед начальством появлялась  в импортном костюме, на каблучках и с красиво уложенной прической. За ней ухаживали, но на серьезный шаг она не решалась, рассчитывая на интересную встречу впереди. В своей «однушке», выделенной ей исполкомом, она вынашивала разные планы о продвижении по служебной лестнице, а то и об интересном знакомстве. Но время шло, дни сменялись днями, недели неделями, и ничего в ее жизни не происходило.
Провинциальный городок всегда с настороженным вниманием встречает нового, в особенности столичного человека. Поэтому, когда стало известно о прибытии специального корреспондента центральной, всесоюзного значения газеты, Альбина на всякий случай явилась на работу при полном параде. Спецкор вошел в ее кабинет, когда, стоя у окна, она говорила по телефону. Едва она положила телефонную трубку, как он, по-гусарски дернув головой, представился:
- Самолетов Алексей Олегович.
Альбина назвала себя и с чуть заметной улыбкой спросила:
- И с какой целью вы сюда залетели?
Она чувствовала, что журналист буквально пожирает ее глазами, мысленно следуя за каждым ее движением: за поворотом головы, за скольжением ее рук, отодвигающих со стола бумаги, за выпрямлением ее спины, не желающей откинуться на спинку неудобного кресла.
Внешность приезжего Альбине не понравилась (она ожидала увидеть красавца с киноэкрана). Он был высок, полноват, имел женоподобное лицо и привычку подергивать носом, как от подозрительного запаха. Альбина пыталась определить его возраст и терялась в догадках. Что-то озорное, мальчишеское было в его улыбке, однако седина на висках отрицала кажущуюся моложавость. Его речь, чуть насмешливая, но без тени высокомерия приводила в замешательство из-за несходства темы и манеры ее изложения.  Поэтому Альбине пришлось переспросить: - Так вас интересует колония для малолетних преступников?
Он, не отрывая от ее лица глаз, произнес «да» таким красноречивым тоном, будто вынес высочайшую оценку всему ее облику.
- Это не мой вопрос, - так же многозначительно сказала Альбина.
- Вам нужно связаться с органами внутренних дел.
- Но ведь образование – в вашей компетенции, - настаивал Самолетов, не упуская возможности продлить разговор.
- Простите, но моя компетенция – дошкольное воспитание: ясли, детские сады, кружки рисования, лепки, танцев…
- Считайте, что я просто хотел с вами познакомиться, - шутливо произнес журналист и протянул ей свою визитку.
- На случай, если будете в Москве.
Они расстались, и в душе Альбины зашевелилось беспокойное чувство. Она ощутила ревность к той жизни, которая иногда посылает в провинцию своих представителей, озаренных блеском столицы и заставляющих бедных провинциалов особенно обостренно осознавать свою «неполноценность».
Если этот журналист буквально одурел от нее и даже дал визитку, что означает приглашение приехать, то и другие жители столицы обратят на нее внимание и даже станут ее друзьями.
От таких мыслей у Альбины начиналось головокружение, ей казалось, что впереди ее ждет необыкновенная, интересная жизнь. Однако, ее мечты внезапно оборвались: началась перестройка.
Почва под ногами Альбины заколебалась. Она лишилась работы и средств к существованию в связи с роспуском организации, утратившей функции руководящего органа района.
На здании, где работала Альбина, появилась аршинная вывеска «Банк», и эта вывеска превратилась в ее глазах в символ разрушения прежней устроенной жизни.
Альбина задыхалась в четырех стенах своего жилища, от ее шагов позвякивали хрустальные подвески люстры. У нее не было сбережений, и она запаниковала при мысли, что в скором времени не на что будет купить даже хлеба.
К матери, в поселок она возвращаться не хотела. А тут соседка по дом рассказала историю, как одна семья переехала в деревню, там – огород, поросенок,  птицы, зажили своим хозяйством, ни от кого не зависят.
Альбина вспомнила, как в позапрошлом году отдыхала вместе с одной знакомой в деревне на берегу Оки. Ничего лучшего она не придумала, как ухватиться за эту ниточку. Да, да, уехать, – картошку посадить, да дух перевести, а там видно будет.
В деревне она поселилась у жалкой, замотанной в невообразимое тряпье вдовицы, которую звали Сорокой за ее молчаливость и непроглядное уныние. Женщина, если так можно было назвать землистое существо под ворохом изношенных вдрызг одеяний и намотанных на голову трех платков, выделила приезжей часть огорода, и Альбина принялась лечить свои нервы работой на грядках. Лечение впрок не шло. Альбину тяготило убожество обстановки, которая ее окружала. Степень нищеты, не волновавшая ко всему привыкшую Сороку, была так велика, что в доме не находилось приличной тарелки или чашки, - вся посуда, находившаяся в ходу была с изъяном: либо ручка отколота, либо трещина по дну проходит. Целая посуда стояла для красоты в буфете. С большим трудом Альбине удалось извлечь оттуда неразбитую чашку. Запах убожества, сочившийся от стен, от утвари, от расползшейся ткани уверял Альбину в необходимости переменить жилье. Об этом она надумала поговорить с соседом. Но случилось так, что он сам пригласил ее на центральную усадьбу совхоза, по-новому АО, где должен был состояться праздник Победы. Она согласилась, и они поехали на видавшей виды никодимовской «Волге».
Сельский праздник имеет свои традиции. На большой поляне, окру-женной молодыми елями, уже стояли скамьи. Рядом с памятником погиб-шим воинам, подновленном серебристой краской, возвышалась небольшая сцена» Старики-ветераны в темных пиджаках, увешанных медалями и бо-евыми знаками отличия, сидели на первых рядах и изредка вытаскивал; из боковых карманов плоские фляги с горячительными напитками и аккуратно прихлебывали содержимое этих проверенных в смысле удобства ношения сосудов. Бывшие руководители разных мастей произносили проникно¬венные речи, играл самодеятельный духовой оркестр, ветераны подни¬мались на сцену, где им вручали памятные медали и пакеты с продук¬тами. Вернувшись на место, они улыбались, разглядывая медали, и лезли в карман за выпивкой.
Никодим по причине возраста на войне побывать не успел, и по-этому сидел почетным гостем и, наверное, чувствовал себя ущемлен¬ным в правах на получение знаков внимания. Поскольку в деревне он имел определенный авторитет, его вместе с ветеранами пригласили в столовую на банкет. Альбина видела, как он, объясняясь с кем-то из совхозного начальства, оглядывался на нее, видимо, объясняя, что пришел не один.
В совхозной столовой столы ломились от праздничных яств. Чего тут только не было! Всевозможные салаты, грибочки соленые, квашеная капуста, пирожки всех сортов, кулебяки с капустой и мясом, тушеная и заливная рыба, холодец с хреном - всего не перечислить! Один за другим поднимались с места пригла¬шенные гости и произносили проникновенные слова в честь ветеранов. Явилась группа детей во главе с учительницей музыки с аккордеоном в руках. Звонкие детские голоса пропели знаменитую песню "Этот день Победы..." Ветераны смахивали с огрубевших от морщин лиц неудержимо льющиеся слезы.
Альбина никогда не бывала на таких "мероприятиях", и ее глубоко тронуло, с каким размахом жители села  чествовали пожилых людей, которые в самом деле приближали день По¬беды как могли.
Положив на свою тарелку салат, она небрежно спросила Никодима:
- Вам селедочки?
- А вы, по-моему, отвыкли ухаживать за мужчинами, - заметил
он, посчитав, что первая ложка должна достаться ему.
- Да, вы правы, - согласилась она, и, не подумав исправить ошибку.
Грянула гармонь. Альбина хватила рюмку водки и сорвалась со стула - танцевать. Как заправская деревенская частушечница она застучала каблуками, красиво поводя плечами и плавно размахивая платочком. В круг вышли и другие женщины, пытаясь ее перетанцевать, но Альбина не уступала и задала такую дробь, что уже ни у кого не оставалось сомнения - кто победитель в этом соревновании. Никодим, отвернувшись от сто¬ла, наблюдал, как легкий шелк, отлетая в сторону, вихрился вокруг Альбины.
А она, зная, что он смотрит на нее, еще громче стучала каб¬лучками, еще гибче кружилась в танце. Ей горячо аплодировали, к ней тянулись с поцелуями захмелевшие ветераны... Сам бывший директор подошел к ней с рюмкой водки, и предложил выпить на брудершафт. Альбина предложение приняла и, целуясь с ним через плечо, лу¬каво поглядела на помрачневшего Никодима.
Разгоряченная, обмахивая лицо платочком, она вернулась на свое место.
- А вы что же не танцуете?
Никодим ничего не ответил, потому что в горле у него застрял ком. Наконец, вымолвил:
- Смотрите не упадите.
- Это я-то? Скорее вы потеряете равновесие, чем я.
- Это что, - намек?
- Никакого намека. Вы просто много пьете.
Через неделю, с трудом выдержав назначенную самому себе паузу, Никодим пригласил соседку на чашку чая.
Войдя в его комнату, она удивилась большому скоплению книг на полках и безукоризненной чистоте, наведенной хозяином в честь прихода гостьи.
Они уселись за стол, и Никодим без всякой артподготовки спро¬сил:
- Замуж пойдешь?
Альбина оглянулась, поставила чашку на блюдце и удивленно спро-сила:
- Это вы мне?
- Кому же еще? Кроме вас тут никого нет. Ведь вы не замужем.
- Да, разведена. Но так дело не пойдет. Ведь я вас совсем не
знаю. Может, вы алкоголик, или, не дай Бог, скареда..
- Что? - переспросил он.
- Ну, жадина. В старости эта болезнь обостряется.
Ему стало неловко. Она считает его стариком. Он потянулся к пачке своего неизменного "Беломора", но курить не стал.
- А вы поинтересуйтесь у соседей - кто отдал свои иконы в
храм, у кого жители просят книги почитать и не знают отказа. К кому
являются после похмелья поправиться? Кто приглашает в сад всех желающих нарвать слив или яблок..
- Ну да, если некуда девать, - съехидничала Альбина вдруг переменила тему разговора: - А вы по какому предмету?
- Это вы насчет пенсии? Так сие не имеет значения, будь вы
математик, физик или лирик..
- Зимой тут, наверное, невыносимо, - вздохнула она.
Он посмотрел на ее загорелые руки, на полуоткрытые плечи и подумал, что покойница-жена красотой не отличалась.
- Зимой можно в город съездить. В театр, - торопливо заверил он.
- Значит, вы меня только на лето в жены зовете? Чтобы я на
вашем участке пахала?
- Не надо пахать, - обиделся он, - можно кого-нибудь нанять..
- Смешной вы, право, - усмехнулась она, - в деревне не принято
нанимать.
- Принято, принято, - убеждал он, - особенно у учителей. Им
прощают, как людям умственного труда.
Альбина взяла двумя пальцами чайную ложечку и принялась ею иг-рать. Никодим глаз не мог оторвать от ее рук - такой красоты он в жизни не видал. Ему вдруг показалось, что прожил он как-то угрюмо, бесцветно, без ярких страстей, незабываемых встреч, без любования женской красотой.
- Вы подумайте, - прерывающимся голосом вымолвил он, и они
расстались.
Воротясь в неказистый домик Сороки, где ей была отведена лучшая, по мнению хозяйки комната, Альбина принялась думать. Зачем ей этот старик? Скучный деревенский учитель в кирзовых сапогах. С деньгами небогато. Одно утешение - полуразбитая "Волга" да сад. Правда имеется большой благоустроенный дом с отоплением и городской мебе¬лью и много книг, заполнявших стеллажи и полки. О женитьбе, коне¬чно, не может быть и речи.. Но.. В городе, - откуда она сбежала,- что ее ждет? Вариантов выживания два - или иди уборщицей, туалеты мыть, или ищи богатого спонсора.
Знаете, - сказала она Никодиму, - Я могла бы пожить у вас какое-то время на правах дачницы.
Он пригладил пальцами кончики седых усов и опустил глаза, скрывая радость.
- Конечно. Сегодня же перебирайтесь.
Таким образом, Альбина оказалась в  доме учителя, не затрудняя себя размышлениями о том, что из этого получится и к чему приведет. Для нее это было, что называется, «выходом из положения». Простившись с Сорокой, она избавляла себя от запаха нищеты, а радость Никодима из-за ее появления, оценила, как готовность ее «кормить». Таким образом она могла бы продержаться какое-то время на плаву, а на большее Альбина не рассчитывала.
В доме Никодима ей нравилось. Построенный из бревен, в два этажа, он дышал покоем хорошо устроенного быта. Большие комнаты обогревались печкой. Но для уюта служил электрокамин, который зажигался по вечерам, играя волнообразными, имитирующими живой огонь, красноватыми огоньками.
Альбина заметила, что дом в его нынешнем состоянии создавался не один год с планомерным устремлением создать все возможное, чтобы жить в нем было приятно.
- А вы хороший хозяин, - похвалила Альбина своего «благодетеля». – Все продумано и сделано с любовью. Сами строили?
- Такой дом требует неустанных трудов и материальных вложений, - сказал Никодим. – Это ведь не в городе, где за вас трудятся кровельщики и слесаря. Каждый гвоздь забит мной собственноручно.
- И полы у вас лаком покрыты, - тоже сами делали?
- Все сам.
Никодим Порфирьевич помолчал и добавил:
- Старался для вас.
Альбина рассмеялась.
- Скажете тоже..
- Нет, серьезно. Я знал, что это случится.
- А где ваши дети? – перебила его Альбина.
- У меня единственный сын. Живет далеко, в Ханты-Мансийске.
Альбина не стала допытываться, кто этот сын по профессии и есть ли у него семья. Но что-то подсказывало ей, что сын практически здесь не бывает, хотя отец строил  дом в  расчете на большую семью.
Самым страшным было пробуждение. Открыв глаза, Альбина обнаруживала себя в чужой просторной комнате, где все напоминало о чьей-то жизни до нее, и было устроено по вкусу хозяев. Обводя взглядом бревенчатые стены с выпиравшими «венами» скрученной пакли, маленький стол, покрытый скатертью  ручной вязки, висевшее над ним зеркало, помнившее отражение уже не существующего лица, застекленные фотографии, дышавшие старинной, тоже ушедшей жизни, быть может, родителей умершей учительницы, Альбина с ужасом задавала себе вопрос: почему она здесь, что заставляет ее лежать на чужой кровати, дышать воздухом быта, не созданного Альбиной, ступать по полу, которого касались чьи-то чужие ноги.. Беспокойство охватывало ее тем сильнее, чем острее становилось ощущение неприкаянности. Ведь она не в отпуске, не в гостях – побудет и уедет в устроенную, нерушимую жизнь. Теперь ее положение уродливо и катастрофично. То, о чем раньше не надо было задумываться, обернулось перестроечным ужасом. Оказалось, что она была «бюджетницей», чью работу оплачивало государство. Куда же делись деньги, которые шли в бухгалтерию, обеспечивая нормальную жизнь таких, как она? Почему прекратилась налаженная жизнь района и в одночасье не стало  ничего. Уезжая из своего городка, она видела пустые здания детских садиков, перешедших в руки темных дельцов.
«Мы никому не нужны» - неотвязчиво билась мысль, погружая Альбину в сети невидимого гамака, висевшего между небом и землей. Сколько времени придется ей торчать в этой захиревшей деревне, пользуясь гостеприимством почти незнакомого ей человека? И почему, вместо того, чтобы действовать, искать путь к спасению, она пользуется положением очумевшего от одиночества старика, с  каждым днем расслабляясь от предложенных ей благ.
Иногда она начинала понимать, что жизнь, в ее новом режиме, чего-то ждет от нее, уговаривает встряхнуться, взять себя в руки и начать действовать. В такие минуты на Альбину наваливалась тоска, смешанная с отчаянным нежеланием шевелиться. Чего они хотят от меня? – спрашивала Альбина, обращаясь к невидимым погубителям своего прошлого устройства. Мне дали образование, работу, жалование, я ни в чем не нуждалась и вдруг все полетело к чертям. Мне сорок восемь, и от меня теперь требуют каких-то немыслимых подвигов. Иди, говорят, куда-то, где тебя научат, как самой зарабатывать, без помощи государства. Знаю я, к чему это приводит: к грабежу, преступлениям и жульничеству. А как иначе добыть копейку? У меня,  при моих внешних данных, один путь: продавать эту самую внешность за приличные деньги.
Водоворот утренних мыслей не приводил к какому-нибудь решению, а только повергал в уныние. Уже ни солнце, ни цветы, ни даже купание в реке не радовали Альбину. Напротив, ее удивляла равнодушная миссия природы – цвести, согревать, розоветь, течь куда-то, не считаясь с горем человека, утратившего жизненную нить. Но пока не придумано ничего хорошего, надо было соответствовать своему временному назначению.
И она шла в сельский магазинчик за хлебом, где местные жительницы поглядывали на нее влажными от любопытства глазами, строя свои предположения на ее счет. Альбина приветливо с ними здоровалась, задавала необязательные вопросы и уходила, чувствуя за спиной обновленный увиденным женский шепот.
Дни проходили за днями, а ей никак не удавалось настроить себя на раздумья о главном – о будущей своей жизни. Ее постепенно затягивал в себя дом Никодима, что-то легкое шмыгало в душе, и это ее пугало. Завтрак на светлой террасе, прополка грядок, приготовление кваса, - каждое действо уводило в сторону от тягостных проблем, думать о них не хотелось.
Иногда по вечерам они вели литературные беседы, и Альбина поражалась, как много стихов Никодим знает наизусть. Однажды он прочитал строки из Мандельштама:
Мастерица виноватых взоров,
Маленьких держательница плеч.
Усмирен мужской опасный норов
И молчит утопленница речь.
И она догадалась: тонут, уходят в безмолвную глубину не только русалки, но и слова.
Имея дело с людьми совершенно иного склада, она с любопытством слушала Никодима, пересыпавшего свою речь цитатами из сочинений знаменитых мыслителей. Как-то вечером он заговорил о судьбе Пушкина и его жене Наталье Николаевне.
- Даже серьезные люди называли ее пустой куклой, - но это не так. Она была поразительно красива и имела благородное сердце. Недаром Вяземский называл ее ангелом во плоти. А ее письма к Ланскому, ко второму мужу, - вы читали? – сколько в них деликатности и ума..
Альбину вовсе не занимала биография Пушкина, но она притворялась заинтересованной, слушая Никодима, как бывает с зависимыми людьми, боящимися не потрафить хозяевам. К чему ей благородство Натальи Николаевны, которая, при своей изумительной красоте, конечно, не любила уродца Пушкина. Один его длинный ноготь на мизинце наверняка вызывал у нее отвращение.
Альбина невольно провела параллель между Гончаровой и собой (тоже, говорят, необыкновенной красавицей), вынужденной терпеть общество старого и отнюдь не красивого учителя (слава богу, без длинного ногтя, как у Пушкина).
Такие мысли ей самой не нравились. Было в них что-то двурушническое: пользуется добротой приютившего ее человека, а выносит его с трудом. Она пыталась себя переучить, посмотреть на него по-другому и задавалась вопросом: разве невозможно умиротворение в обители одинокого книжника, вдалеке от притязаний иной, все еще волнующей среды? Ведь живет же в согласии с собой старый учитель, сумевший постичь многие тайны, недоступные тем, кто почитает деревню замшелой глубинкой. И она прощала Никодиму и его сапоги, незаменимые для ходьбы по грязи, и его заботу о корме для куриц, о навозе, о воде для полива и прочие некультурные проблемы, без которых нельзя обойтись, живя на земле.
Однажды Никодим вернулся из поездки в совхоз с явными признаками сильного опьянения.
- Ну и когда? – рявкнул с порога охрипшим голосом.
- Что – когда? – не поняла Альбина.
- Мы будем мужем и женой, - продолжал Никодим.
Он стоял перед ней, переминаясь нетвердыми ногами и мял в руках шапку.
- Пойдите, проспитесь, - ласково посоветовала Альбина, немного испугавшись его угрожающего вида.
Он покорился и ушел к себе, наставительно громко стукнув дверью.
Разговор наутро состоялся иносказательный, пересыпанный намеками и изобилующий умолчаниями.
- Вы что, вам что-то нужно от меня? – спросила Альбина.
- Вы знаете, что мне нужно.
- Вам ведь кажется шестьдесят пять..
- Сколько бы ни было…
- У нас была договоренность, я – дачница.
- Тогда платите за постой…
- Почему это?  Я обед готовлю, уборку делаю..
- Вы и питаетесь за счет моего огорода.
- Ах, вот как вы заговорили! Выходит, я польстилась на ваши тыквы?
Он взял ее за руку, как берут драгоценную вещь, боясь ее уронить.
- Постойте, мы оба говорим не то. Понимаете, я в вас влюблен. Я … обожаю вас.
- Мне лучше уехать, - оборвала его Альбина. – Я и не предполагала, что дойдет до этого.
- Нет, нет, - торопливо прервал он, бережно прикрывая ее плечо отлетевшим крылышком сарафана. – Давайте оставим все как есть. Прошу вас.
Она отодвинулась от него и отошла к окну. Ее силуэт, весь ее облик – от легких искрящихся на солнце волос до тонких босых ступней, - пронзил его душу божественной нежностью. Неужели этот сон растает? Глядя на нее, он, казалось, понимал все, что происходило или может происходить с влюбленным сердцем человека. Он знал, что ради нее способен был бы на все: на дуэль, на растрату, на острожный этап..
Покойница-жена наблюдала за ним со стены. Он не удостоил ее даже коротким взглядом. Как будто и не было никогда, как будто жизнь, прожитая с нею – неправда, и, только сейчас, в эту минуту, совершается самое главное, угрожая то ли рассыпаться в прах, то ли озарить последние дни его жизни неправдоподобным счастьем.
Альбина резко обернулась, и он удивился, увидев ее изменившееся лицо, выражавшее отчаяние и злость.
- Неужели вы не понимаете, что я должна уехать? – сказала она прерывающимся голосом: - Мне не на что жить. И поэтому я торчу у вас. У меня нет денег даже на дорогу..
Никодим Порфирьевич опустился в кресло от неожиданной слабости в ногах.
- Уехать.. – повторил он. – Но куда и зачем?
- В Москву – сказала она. – Я должна позаботиться о себе, найти работу, заняться делом..
- Разве здесь вам плохо? – В голосе Никодима Порфирьевича  прозвучала растерянность. – Простите, если я … свалял дурака.
Альбина невесело усмехнулась.
- Да не сваляли..
И вдруг пронзила его вызывающим взглядом своих малахитовых глаз.
- Можете вы мне помочь? Мне нужны деньги на дорогу.
Он кивнул головой и остался сидеть в кресле. В поле зрения Альбины оказалась его рука с натруженными венами, с выпирающей косточкой на сгибе кисти. Этот маленький, обтянутый кожей «глобус» предстал перед глазами Альбины олицетворением невозможности того, о чем мечтал книжный романтик. И она опять заговорила об отъезде, отвлекая транзитными проблемами мысли Никодима о крахе его надежд.
Не случайно отъезд она назначила на конец августа, когда взамен блаженных светлых дней надвигались сумеречные, непривычно ранние вечера, остуженные предосенней прохладцей.
След Альбины затерялся в многолюдной гуще нервной столицы, где на каждом столбе болтались обманные листки о сдаче квартир за доступную цену- хитрость неизвестных дельцов, залавливающих в свои сети наивных приезжих, которые, как и Альбина, при первом же знакомстве с многомиллионным городом попадали впросак и одновременно получали жестокий урок выживания в бурном потоке таких же бедолаг, стремящихся заполучить – любой ценой хлеб насущный и кров.
Кажется, кто-то видел Альбину на одном из вещевых рынков, где она торговала мехами, расхаживая в норковых шубах, чтобы привлечь покупательниц. Мех был ей очень к лицу, и многие, глядя на нее,  думали: вот женщина, рожденная для роскоши.