Скряги

Не женщина, а пресс-папье, думала Любаша, глядя на плоский, похожий на обмылок предмет в руке соседки с проводочком в виде хвостика – стоило к нему прикоснуться, туда-сюда повести и на сером экране возникали таблицы с названиями улиц, квартир и цены. Соседка Любаши – риэлтер, превратила одну комнату в своей квартире в офис. Техники тут – навалом, кроме компьютера, два телефона, городской и сотовый, есть аппарат, куда один поэт посылал свою девушку, называется факс, из него постоянно выташнивается бумага с посланиями делового характера. И очень важно: был в этом офисе ксерокс и соседка говорила: «отксерить», что звучало не совсем прилично. В таком вот хорошо оборудованном офисе соседка вела бесконечные разговоры по двум телефонам сразу, причем, в одну трубку велела: не бросайте трубку, по другой объясняла, что мебель полированная, гарнитур, телевизор с приставкой, и есть стиральная машина и что деньги вперед. Любаше было интересно послушать. «А что вы хотите, цены растут, фирма берет  сто процентов, не устраивает, ищите сами… Потом во вторую трубку: хозяйка вьетнамцев не хочет. Ни турков, ни китайцев, - только славян… Из Молдавии? Перезвоните…
Любаша восторгается соседкой, - энергичная, хваткая, на работу не ходит, с начальством не знается, сама себе хозяйка… Как все у нее получилось – техника эта, пальчиками по клавишам, сведения какие хочешь – на экране, перед глазами, не бегай высунув язык, не листай «Из рук в руки», - это все оставалось загадкой. Правда, один раз, в подпитии, Агриппина, Груня, призналась, что продала дом в поселке, где жила мать до своей кончины. На этом приобретении она начала свое дело, причем, пришлось обойти притязания каких-то родственников -  дальних не только по степени уз, но и географически, приехать разбираться не было здоровья и денег.
Любаша, знающая про доходы соседки, приходит к ней перехватить сотню-другую до пенсии. На руках у Любаши – парализованный муж невенчанный. Вот ведь как получилось: жил как хотел, гулял, пропадал, из-за его постоянного отсутствия с Любашей приключались ненужные ей истории, а когда оказалось, что за бедным Васечкой некому ухаживать, мать – сердечница, отказалась, а сестра – со своими проблемами – тоже, не нашлось никого, кто бы взял к себе парализованного, кроме Любаши. Натерпелась она без никого в своей жизни, а Василия все же любила, ну и перевезла его от матери-сердечницы к себе. Устроила ему постель с доской по краю, чтобы ненароком не выпал, запаслась подгузниками в благотворительном  храме и стала выхаживать больного из тех средств, которые имелись, несмотря на трудности с переворачиванием тела, сменой белья и выносом «утки», Любаша не жаловалась на судьбу. Вдвоем было легче. Главное – прекратилось пьянство, наверное, и послужившее причиной паралича, и теперь с подушки на Любашу смотрели чистые, без примеси угара, благодарные глаза, и это было совсем не то, когда на нее устремлял пристальный взгляд кот Тарас.
Конечно, лекарства и что-то поесть, средства гигиены – денег не хватало, и Любаша обращалась к соседке. Та давала, но нельзя сказать, что охотно. Она хотела, чтобы Любаша на нее поработала. Съездила бы на квартиру, которая сдается, на Сиреневом бульваре – для описания, чтобы потом предложить. Любаша не могла, боялась оставить Василия, но долги отдавать нужно, и она устроилась уборщицей в магазин, тут же в доме, никуда не ехать.
Агриппина же пристроилась ездить за рубеж. Вернется, и показывает Любаше фотографии. Это отель, где я жила, бассейн с морской водой, это гид наш, правда интересный? А это мы собираемся по побережью прокатиться, машину на прокат взяли…
Любаша рассматривала фотографии и покачивала головой. Где только не побывала Агриппина – в Таиланде, в Испании, в Дании, в Париже. Отовсюду что-нибудь интересное привезет. Сувениры повсюду, на стеклянных полочках. И почему не ездить, раз позволяют клиенты, - каждый снимая квартиру дает Агриппине плату за месяц вперед. Чего ж не ездить…
Вот как бывает: возьмешь на себя одну ношу и вскорости на тебя навалят другую. В конце декабря объявилась по телефону мамаша Василия. И как не стыдно – звонить после того, как она буквально отказалась от сына под видом стенокардии. Мне, говорит, жить осталось недолго, сердце еле колеблется. Лежу в больнице, а питание там как в тюрьме, сплошная капустная баланда, привези мне, Любаша, поесть.
И Любаша, заправив памперсы под отощавший зад своего паралитика, отправилась как бы к свекрови. А что же дочка ваша Виктория, о Вас не заботится, спросила у свекрови Любаша. А она с мужем в Австрии, рождество встречают. До рождества еще далеко, - возразила Любаша, а свекровь объяснила: дочка в ихнюю веру перешла в католическую, очень ей нравится, когда в костеле орган играет и не надо по три часа, как у нас, столбом стоять на службе. Забежал, присел на скамеечку, музыку послушал и бегом по своим делам. Мне тоже надо по делам, заметила Любаша, ваш сын на моих руках, небось, мокрый лежит.
Глаза у свекрови попали под набухшими веками, стыдно показать, что плачет. Иди, Любаша, по своим делам, и спасибо тебе.
Мало свекрови, соседка Агриппина сильно занемогла. Один анализ, второй врачи по цепочке гоняют. УЗИ показало страшное, понадобилось лечение химией и дорогими лекарствами.
- У них, у врачей расчет начинается с тысячи долларов. Препарат не поможет, если принять один раз. Надо пройти курс, а это деньги немеряные.
- Но у тебя же есть.
Ну и что, что есть, последнее отдать и ни с чем остаться? Ну и ладно, ни с чем. Я бы все отдала, чтобы Ваську поднять. Только карман не позволяет.
К черту их химию! Агриппина прошипела свое заключение и резко повернула на левый бок правую полу халата.
- Сдохну, а не дам! Ни копейки.
Так ведь погибнешь! – всплакнула Любаша. – Надо бороться, надо пройти этот курс, черт с ними, с деньгами, лишь бы все жить…
Кончился этот разговор звонком в дверь и появлением подростка лет шестнадцати. У него лицо горожанина, часами просиживающего за компьютером, - бледное, худосочное. А сам высокий, но малокровный, как ботва в подвале.
Он присел на диван, сложив ладони между колен и спросил: как самочувствие? В этом вопросе не хватало обращения к той, с кем начался разговор. Как будто, он не знал, как назвать Агриппину…
- Мой внук, - угадав мысли Любаши, сказала соседка.
- Какой большо-ой! – протянула Любаша, - а я и не знала.
Ну это всегда так бывает: стоит с человеком чего случится, как откуда-то появляются сочувствующие, которые прежде не наблюдались.
Гость вернулся в прихожую и вынес оттуда пакет.
- Вот я подобрал для вас хорошую музыку. Как вы просили.
Агриппина сделала Любаше незаметный знак, и та поспешила удалиться.
- Представляешь, - сказала она Василию, - у соседки оказывается есть внук. Вообще-то … да, вспомнила. Отец этого внука, сын Агриппины, человек-невидимка. То есть он существовал, но они не общались. С тех пор, как он пришел и потребовал дарственную на ее квартиру, а она отказала. При моей жизни ничего не получишь, сказала. Я, мол, не хочу на старости лет по вокзалам скитаться. Сын хлопнул дверью и исчез. На ее звонки бросали трубку. Никогда, ни-ког-да! – заявил сын. Но не знала я, что ребенок уже большой вырос.
Василий пошевелился и что-то промычал. И Любаша его поняла: пронюхали родственнички про ее болезнь неизлечимую и послали агента. По недвижимости. Подбираются.
Не стерпела Любаша и на другой день сидела у соседки. Ты мне выдай ключи, чтобы я тебя зазря не беспокоила. И о лечении задумайся. Неужели ты хочешь ни за что ни про что все нажитое отдать этим скрягам.
- Мальчик такой хороший, - со слезами сказала Агриппина – умненький, музыкой занимается. На коленях надо было ползти, ренту оформить, а я…
- Лечись! Лечись! – стояла на своем Любаша. – Не сдавайся. Тогда пожалела нажитое, оттолкнула сына, так теперь-то не жадничай. Все, что есть отдай, но живи!
Забыла Любаша, каково лечиться, когда ничего бесплатного нет. Даже в районке, куда зашла Агриппина за направлением в онкологический центр. Она объясняла про боль в области живота, а врачиха пялилась на агриппинины бусы из черного жемчуга. Мол, нужно, сначала полежать в больнице, ах, какие красивые у вас бусы. Агриппина дотронулась до них рукой, но с шеи не сняла, - до чего докатились врачи, внаглую подачку требуют, а ведь получили от Зурабова по десять тысяч прибавки. Нет, видно, их не переделаешь. Потом она долго себя корила: зачем в бусах пошла, надо было платочек сиротский надеть и очки на нос. Начнешь с бус, так они, изверги, все из дома вытянут. И будут тянуть и мытарить, друг другу перебрасывать, чтобы побольше содрать с больного человека.
Про бусы она не сказала Любаше, - неровен час, и та позарится на ее добро. Люди стали такие алчные, про все забыли, чему их учили раньше.
А Любаша свое твердила! – Борись! Некоторые с таким диагнозом рук не опускают, добиваются, ищут хороших специалистов, последнее отдают на лечение, а у тебя, поди, денег куры не клюют.
- Есть у меня деньги, есть! – согласилась  Агриппина, - только я не пойму, почему надо из своего кармана платить… Ты подумала, сколько эти врачи с каждого больного получают? Миллионы! Скряги! Ничего они от меня не дождутся! Скряги! Скряги!
А сама вертела в руках подаренную внуком кассету. «Реквием» В.А.Моцарта, - успела прочесть Любаша.