Куропачий чум

Мне шёл пятнадцатый год. На лето председатель Антипаютинского сельского совета уговорил меня быть ликвидатором неграмотности среди рыбаков на рыбоугодье Тото-Яха. Выдали тетради и учебники нулевого и первого классов. Двадцать молодых рыбаков стали моими первыми учениками. Такова была политика партии коммунистов – ликвидировать неграмотность среди коренного населения.

Моим ученикам было трудно после тяжелой ночной работы усваивать азы грамоты. Но все же они приходили, сонные и усталые, перед выходом в море в комнатку приёмщика рыбы. Садились на пол, на колени клали тетрадки, в непослушные грубые трудовые руки брали хрупкие карандаши и старательно выводили первые буквы, которые я показывала и называла.

Многие из них просто делали вид, что учатся, другие же были примерными учениками. Быстрее всех научились писать и читать Александр Окотэтто, Ямбана Ядне, Тидя Салиндер. Я вела журнал посещаемости и даже ставила им отметки. Парни были молодыми, иногда шутили, а я была очень серьезной девицей и никогда не допускала в свой адрес никаких шуток и вольностей.

Три лета я занималась ликвидацией неграмотности, и сельсовет аккуратно отчитывался о том, что неграмотность среди коренного населения Антипаютинского рыбоучастка ликвидирована. Все это было сплошной липой и очковтирательством.

К этому времени в посёлке Антипаюта уже была утверждена семилетняя школа, но я хотела ехать в седьмой класс Тазовской школы-интерната. Уже тогда понимала, что родители не захотят отпускать учиться дальше, но я твердо решила получить хорошее образование. Трудно было убедить родителей, но все же я добилась разрешения выехать в посёлок Тазовский.

В районном центре училась с седьмого по десятый класс. Конечно же, многие удивлялись тому, что девочка из Антипаюты приехала учиться сюда, но ехать обратно я не собиралась.
Все эти годы видела, как тяжело живётся моему народу, и задумывалась о том, как облегчить жизнь людей, и какую профессию выбрать. Неуемная энергия, чрезмерная честность, кипучий темперамент и высокие стремления сделали из меня активистку, и вскоре я была избрана комсомольским лидером.

С восьмого по десятый класс была секретарем комсомольской организации средней школы-интерната. Усердно собирала комсомольские взносы по две копейки с каждого, организовывала какие-то мероприятия, концерты, походы и сама была примером во всем. Многие молодые люди были пассивны, почти ничем не интересовались, уклонялись от комсомольских поручений и активной общественной жизни. Но официальная идеология оставалась очень сильной, и я, как многие другие, ещё верила в коммунизм.

На выпускных экзаменах по истории коммунистической партии я бойко отвечала, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»

Беспросветная нищета рыбаков и всех ненцев, отсутствие нормального жилья и невозможность получить специальность из-за отсутствия средств, сплошное пьянство от безысходности, игнорирование властями проблем и интересов людей заставляли меня думать, искать выход из тупика. Тогда, будучи юной девушкой со светлыми устремлениями, я еще не понимала, что эта система не изменится долгие десятилетия.

Но что я могла в свои шестнадцать-семнадцать лет? Если в пятом классе нас, ненцев, было больше половины из сорока трех человек, то в выпускном, десятом, нас осталось всего лишь трое из двенадцати. Учеба в Тазовской школе мне нравилась, но частенько на меня нападала тоска по родителям, по родной тундре и оленям.

На зимние каникулы я старалась выбраться в Антипаюту, чтобы увидеть родителей. Никогда не забыть мне, как в девятом классе я заняла у кого-то десять рублей на авиабилет от Тазовского до Антипаюты и, начиная с конца декабря, в течение десяти дней ходила ранним утром в аэропорт, чтобы улететь в родной посёлок.

Все десять дней были страшные морозы, при которых маленький самолет «Ан-2» не мог вылететь. И только на одиннадцатый день я смогла вылететь в Антипаюту. Но каково же было мне узнать о том, что папа два дня ждал меня в поселке, чтобы повидаться, а перед самым моим прилётом уехал в тундру.

Вернувшись в Тазовский с зимних каникул с опозданием, получила выговор от директора и историка Василия Федоровича Хабарова, который сказал буквально следующее: «Велика воля у Нины Ядне. Десять дней ходит в аэропорт, чтобы два дня побыть в Антипаюте!

Далеко пойдёт эта Нина Ядне, если её не остановит милиция!» Не знаю, к чему это было сказано, но мне запретили самовольничать. На зимние каникулы в десятом классе я смогла все же добраться до Антипаюты, но мы с папой, который увёз меня в тундру, застряли на двое суток в пути из-за сильного бурана.

Папа остановил упряжку, привязал оленей к нарте, а нарту перевернул. Её занесло снегом так быстро, что образовался «куропачий чум», в котором мы просидели двое суток. А чтобы я не замерзла, папа дал мне выпить немного разведённого спирта. Потом я уснула на толстых оленьих шкурах. А когда проснулась, то мы ехали снова по бескрайней стылой тундре, и наши олени уже учуяли знакомый запах дыма, доносившийся откуда-то, и мне было радостно оттого, что скоро увижу маму, сестер, братьев и дедушку.

Какое большое удовольствие и радость получила оттого, что, преодолев все трудности, прибыла в родной чум, к маме, которая одела меня в новые кисы и новую нарядную ягушку.
Наутро папа забил оленя, и мы дружно поели свежий нгайбад (тёплое оленье мясо с кровью), а вечером мама сварила душистое оленье мясо.

Теперь я уже была взрослой девушкой и пыталась помочь маме по хозяйству: ездила вместе с ней за дровами, рубила дрова, таскала лед для воды, чинила рукавички на малице отца, помогала дедушке сушить и молоть табак, в соседнем чуме старалась сделать что-нибудь приятное для бабушки, помогала соседям и друзьям. Быстро пролетели десять зимних дней, и папа снова отвез меня в Антипаюту, попросил аванс в колхозе, чтобы купить мне билет, и я через два дня прилетела в райцентр.

А летом, после очередного класса, по два месяца ждала, когда уйдёт лёд с Тазовской губы, и я поеду на катере в Антипаюту, а дальше – к родителям в Тото-Яху. Там я снова работала ликвидатором неграмотности или же возвращалась в поселок, чтобы заработать денег на дорогу на ремонте школы или детсада.

Многие молодые рыбаки за эти годы с моей помощью научились читать, писать и считать по-русски. Мне всегда обещали заплатить за работу, но каждый раз обманывали. Мои ученики шутили по-доброму, подтрунивали надо мной, некоторые полушутя-полусерьезно сватались, некоторые жалели меня и старались учиться хорошо. Они теряли тетрадки, книжки у них рвались, ломались карандаши.

Сегодня, когда пишу эти строки, почти никого из них нет в живых. Век ненца короткий. Беспросветная нищета, безработица, отсутствие элементарных условий жизни, алкоголизм, пьяные драки, тупиковые ситуации делали своё дело, и каждое лето, когда я приезжала в родной поселок, узнавала о том, что многих земляков уже нет в живых.

Одни умерли от болезней, другие стали инвалидами от тяжелого физического труда, третьих сгубила водка, которую при любой власти привозили в первую очередь в неимоверном количестве на рыбоугодье и в поселок, четвертые сгинули в студёных водах Тазовской губы или на бескрайних пространствах тундры. Лишь единицы, преждевременно состарившись, потеряв всякую веру, доживают дни в своих дырявых чумах или развалившихся бараках посёлка Антипаюта.

В какие-то годы партия и правительство вынесли решение о переселении ненцев в поселки. Были отдельные случаи перехода на оседлость, но тундровой народ так и не получил никакого жилья в поселках. Только в семидесятые годы многие ненцы получили квартиры в старых бараках, а позже были построены в поселке шестнадцать домиков по типу чума (восьмигранники), которые пригодны только для одной семьи, а в них поселяли по две или три семьи.

Я прожила очень тяжёлую жизнь, но ни в какое сравнение не идёт тяжёлая доля моих земляков, которые потеряли своё здоровье, когда в мгновенно промокших кисах ежегодно тёмными холодными ночами в ледяной воде Тазовской губы ловили рыбу для государства. Болезни ног, туберкулез, бронхиальная астма, радикулит сопровождали и продолжают мучить моих земляков. Они не знают отдыха ни днём, ни ночью.

Для того чтобы выжить, хоть как-то прокормить свои многочисленные семьи, они работают на износ и очень рано умирают.

Многим моим сверстникам родители запрещали учиться дальше. Их оставляли в тундре: нужны были помощники для выпаса оленей, шитья одежды, по хозяйству. Девочек, достигших определенного возраста, выдавали замуж по законам тундры: за любого, желательно богатого, ненца. Юношей женили на взрослых женщинах, на возраст не смотрели, лишь бы умели шить и работать по хозяйству.

В седьмом классе я подружилась с русскими девочками из Тазовского. Особенно дружила с Валей Епериной – красивой, умной и серьёзной одноклассницей, которая жила в районе аэропорта. Иногда меня приглашали к ней домой. Как уютно, тепло и спокойно чувствовала я себя там, в семейной обстановке! Её мать Мария Петровна была очень гостеприимной русской женщиной. В это время в семье Вали родились ещё две сестренки: Надя и Люба.

В школе у меня были уже нелюбимые предметы. Случалось так, что Валентина решала задачки и примеры по геометрии и физике за себя и за меня. А я иногда писала сочинения за себя и за Валентину. Так мы вдвоем хорошо закончили Тазовскую школу-интернат. Девочки из далёкого посёлка аэропорта по субботам отпрашивались у родителей к нам в интернат на вечер отдыха, или танцы, как тогда мы их называли.

Тёмные холодные вечера не позволяли девочкам идти домой, и они иногда оставались ночевать с нами. Валентина спала со мной на одной кровати. Но это были редкие случаи, потому что у них в семье были строгие порядки. Сегодня Валентина Васильевна Квашнина, её сестра Надежда Викторовна с мужем Владимиром Николаевичем Верёвкиным работают в Тазовском аэропорту. Это прекрасные люди, которые смогли пронести тёплые человеческие отношения и дружбу со мной через всю свою жизнь.

Продолжение следует.