Кровь

 

    Густой травный дух чистых степей свободно насыщал поры. Прозрачные горы кутались в избыток кислорода, а лазурные воды огромной плоской вселенной омывали их кристаллические корни. Земля еще не была заплеванным и зараженным шаром. И здесь не знали о смерти.

    Младенец спал в плотно скроенном мире насыщенных красок и спрессованных энергий. В новеньком мире, чья ткань еще не поблекла, не истрепалась в бахрому звезд, не покрылась пятнами горя.

   

    Лужа треснула от края до края, кот сжался, полуобернувшись и гитара пошла рубить кастильские аккорды. Песня ударила из ничего, из звуков базарных, далеких и близких, из серого шума и невнятицы автомобильной. Ударила свежим ритмом и стала своей, единственно естественной здесь.

 А я в жизни не видел прекрасней картины,

 Чем «Утро в сосновом бору»…

 И видимо это послужит причиной

Того,

 Что я скоро помру!

 Что я скоро помру-уу!

 Что я скоро помру-уу-уу!!!

    Бред. До чего тревожный бред! Я люблю этого певца сейчас и вытряхиваю в картонку, для того предназначенную, жалкую лепту из мятых сторублевок.

    Он же, не открывая глаз, заходится в пламенном проигрыше и я вижу мелкие брызги крови на гитарной деке, на мятой коробке, на светлой своей рубашке. Нежная плоть возле ногтей не приспособлена к такому бешенному бою.

    Неясные, но радужные планы переполняли обоих. Изменилось все. Родился Денис. Денечка, сын. Работать, растить, любить! Боже, какая пропасть любви и тепла. Сколько нового, радостного смысла.

    Сняли квартиру с горячей водой и тряпок, тряпочек, пеленок, простынок, распашонок, погремушек всяческих накупили. Ирка петь, курить, да стихи писать забыла. Антон же на рынке попсу каждый день по четыре-пять часов лабал для денег. И были деньги. И не плохие.

    Младенец поправлялся, толстел на глазах. Друзья подарки носили. Природа в триумфе истекала лаской. Все дни солнечные и теплые шли. Вот в один из последних, солнечных этих дней, Ирка и исчезла. Растворилась без записки, Антона с Денечкой оставив.

     В дремучем девственном лесу,

     Где елки дремлют на весу,

     В своей норе колючий ежик жил.

     Жил волк с волчихой, лис с лисой.

     С зайчихой заяц жил косой,

     А ежик так не с кем и не дружил.

    Грудной сын блестел глазками, слушал притаившись колыбельный перебор и ничего не желал есть. Плевался молоком на соседкин халат. Бледная врачиха требовала отдать Денечку в дом малютки. В грудничковый детский дом. Антон отдал.

    Зима с ветром не принесла снега. Коричневая слизь затвердела вдоль тротуаров и во дворах. Собаки выглядели особенно жалко. Антон давно съехал с дорогой квартиры в крохотный флигель без удобств. Топил электричеством. Жил.

    Сейчас старенький бобинник накручивал Селюнина. Далекий питерский Селюнин тихо пел. Антон курил и гостя слушал.

    - Твоя команда пойдет третьей, в конце, как гвоздь. Но пусть прийдут пораньше, аппарат настроить и все такое… Слышишь?

    - Да.

    - Денег не будет, будет пиво. Много. И из Ростова прихиппованная корреспондентка. Сделаете пять-шесть старых хитов, и столько же чего хочешь… Ты слышишь?

    - Да.

    - Говорят, в городе видели Ирку. Говорят, она про тебя спрашивала. Ты слышал? Ты давно у сына был?

    - Да.

    - Может за водкой сходить? Антон!? Слышишь?

    Антон слышал. Вот шорох чуть заметный вдоль забитого одеялом окна. Вот робкое касание ног к ступеням деревянным крыльца. Вот скрип легкий двери входной и из темноты маленьких сеней всхлип.

    Вот занавесь плотная, что теплый воздух в сени не пускала, заколебалась и рука тонкая ее отстранила. И Ирка худая и черная, глазищами синими сверкнув, к Антону шагнула. Гостя сквозняком из флигеля вымело вместе с извинениями неразборчивыми.

    - Ты зачем Денечку отдал? (гнев) Я тетрадь стихов за этот месяц написала! Вот… Я голодная.

    И тетрадь эту зеленую, как факел держит. И коленки ее рахитичные в дырявых джинсах дрожат. И ждет она, ждет от него чего-то.

    В следующий миг голова Иркина у Антона подмышкой оказалась. Накрепко зажата. Свободной рукой он из зеленой этой тетради листы рвал по одному и в рот Ирке старательно запихивал.

    Та визжала и кусала за пальцы, но потихоньку начала жевать и глотать. Жевать и глотать. И когда одна обложка осталась, вырвало Ирку жеваной бумагой.

    Антон вырубил магнитофон и тазик теплой воды принес. Грязные тряпки с нее стащил, умыл. Ирка икала, всхлипывала и за что-то благодарить пыталась. Нет чувства сильнее жалости.

    Ночами горячечный шепот: «Мы заберем его, обязательно, милый… Мы заберем его». Ветер вдоль улиц ошметки бессонницы: «Мы заберем его…»

    Доктор в приемном покое седой и холеный: «Судя по вашему виду, ребятки, вы и себя-то кормить не всегда в состоянии. Малыш развивается без отклонений. Не надо трагедий, мамаша. А, впрочем, поплачьте. Поплачьте».

    Плакать так долго не в Иркиных силах. Где-то места есть, в которых ей плакать не надо. Ирка весной без записок исчезла.

    Я, темной кровью щедро обрызганный, делаю первый шаг прочь. Делаю и второй, и третий с ясным чувством того, что остался стоять, что приклеен. Страсть созидающая храм, но в храме не уместная, рвет себя в клочья и режет в куски мне во след.

     А я расскажу вам такой анекдот:

     Один – идиот, а все вместе – народ,

     Чью душу ни кто, ни когда не сумеет понять…

     А два сокола, да один козодой

     Устроили курице дым над водой

     И с тех пор она потеряла способность летать…

    Тротуар заливает бурая жижа тишины – лопнула струна. Черные капли все чаще и чаще бьют по сухому асфальту. Я укрываюсь от дождя в себе.

    

    В тексте без спросу использованы фрагменты песен Жеки Москаленского, которому спасибо.


Рецензии
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.