Отсроченная смертная казнь

Я сидел у подоконника, всматривался в звёзды и не торопясь курил сигарету. В соседних окнах такие же молодые люди в таких же очках глядели на действительность из-за своих толстых линз. Вероятно, что каждый видел своё: кто-то стыд прошлого, кто-то формулы действительного, кто-то строчки никогда не опубликованного эссе. Ночь была широка и звала к себе и дарила всех бесчисленными смыслами, чтобы никто не смел ревновать и упрекать её.

Будильник не прозвонил. Я встал и понял, что опоздал. Везде. Я исправно сделал всё то, что сделать надлежало, придал своему лицу некоторое подобие улыбающегося лица и уже приготовился переступить порог, когда будильник всё же дал о себе знать. Он воззвал ко мне реквиемом Мендельсона, он шумел, как водопроводная труба, трясясь, как медная монета, оставленная несчастным бродягой на полу лифта.

Я бежал, но голос будильника настигал меня всюду. Мне очень бы хотелось, чтобы для будильника было другое, чуть более точное и трагичное наименование. Будильные часы, на самом деле, никого не будят. Они, как итоговый циферблат, подводят итог: не прожитым, а проведенным в бесчувственном отдохновении часам.

Я спустился с лестницы и оказался в юриспруденции. Час назад закончили разбирать моё дело. Разобрались, очевидно, и, поделив на равные части, разошлись по домам. Красноречивый молоток из потускневшего дерева лежал, неподвижно прислонясь к столу. Не нашлось того будильного механизма, который мог бы вновь оживить его. Я прикоснулся к нему и почувствовал неостывший поцелуй пальцев судьи - я развернулся и поспешил уйти.

Я шёл, пока не оказался на работе. В офисе никого не было, но были настежь открытые окна и беспорядочная оргия переплетенных занавесок. Я сел и рассеянно закурил. На рабочем столе компьютера не оказалось, зато лежал маленький, чистенький аккуратный конверт. В углу конверта алела марка с часами, а известное было отграничено от неизвестного потертым сургучом с оттиском маленького молоточка. Письмо было лаконично: "За отсутствием состава отсутствия преступления, вы уволены". Я побежал дальше.

Я остановился у стеклянной двери с хищной надписью: "Аспирантура". Слушания по моей кандидатской шли весь две тысячи пятый год в течении трёх лет, и сегодня секретарь посмотрела на меня с доброй улыбкой и сказала: "Автореферат не печатаем. Всего двенадцать листов и практическая значимость не обозначена". Я почувствовал лёгкие судороги в коленной чашечке.

Я спускался до тех пор, пока не подошёл к квартире. Подъездный механизм приветливо пустил меня в переднюю. На комоде лежала пара смятых белых перчаток, в комнате пахло разбитыми зеркалами и невыпитым Бордо. Ни в одной из шести комнат я не нашел даже девичьей тени, хоть и заходил в каждую по два раза. Мои ботинки оставили неприятные следы на бледном дереве паркета, и в голове заалело привычное: "бежать".

Я очутился на улице. С диким скрежетом, визжа несмазанными тормозами, во все стороны сновали обезумевшие трамваи. Во всём мире я был один, а остановка  оказалась сразу за моей спиной. В небе неподвижно висели какие-то чужие пернатые создания, одинаково претендующие на роли ангелов и голубей.

Когда-то давно они были бы амурами, а трамваи - чудными золотыми колесницами.
Давно.

Я зашел в подъехавший трамвай. Кондуктором был здоровый румяный парень с большой женской грудью и часами, с истёршимся ремешком. В его зубах серыми клубами дыма огненной точкой обозначалась горячая сигарета. Я потянулся за билетом, но он куда-то исчез, настойчиво сверкая своим пурпурным жилетом с небесно-белым подбоем.

Я ехал в трамвае очень долго и всё вспоминал. Было, что вспомнить. Сон и явь стучались в моей голове. Но не было слов, чтобы сделать эти образы ощутимыми. Одно единственное ощущение слилось со всеми прочими. Ощущение нестрашной, но отсроченной беды. Только теперь и только сегодня я понял, что отсрочка никогда не дается безвозмездно. За краткий день я потерял всё. И уже не было ничего страшного, потому что меня не было.

Поэтому я нисколько не расстроился, когда наконец зазвонил мой телефон и убил меня воьсмисотватным разрядом под скрежет уносящегося в неизвестность трамвая.