Из записной книжки штурмана отцовские дневники 8

     На этом дневник похода заканчивался и далее, на последующих страницах записной книжки, отец вёл записи по организации учебного процесса курсантов, но я-то хорошо помню, как он рассказывал про эти 5 суток «отдыха» в Севастополе.
Почему слово «отдых» взято в кавычки?.. Да потому, что увольнение на берег молодых парней, да ещё после длительного похода, всегда грозит неожиданными последствиями. Отец рассказывал не только о прибытии крейсера в Севастополь, но и о вечернем построении на палубе курсантов и команды крейсера, о радостном всеобщем вздохе по поводу адмиральской награды в 5 суток отдыха, о встрече офицеров с командующим в кают-компании. Уже был вечер, и все принялись готовиться к завтрашнему увольнению на берег. Как он говорил, «выстроились очереди для глажки клёшов (брюк) и понизилась сеть электропитания крейсера от включённых утюгов».
Обычно перед тем, как отправить в увольнение курсантов, руководитель проводит с ними краткий инструктаж с жёсткими напутствиями и требованиями соблюдения, так называемых, мер безопасности: не выпивать (даже пива), не встревать в драки и разборки, быть со своими сокурсниками в группах не менее 2-3-х человек, возвращаться на корабль к определённому командиром часу. Это было обычное  мероприятие, подчинённое давно принятому «ритуалу»: подача списков на увольнение «по команде»,  записи времени ухода и возвращения в журнал.
Но увольнение из училища и увольнение на берег с корабля, да ещё после длительного похода, большая разница. Ко многим офицерам приехали жёны, некоторые  из них подгадали к возвращению крейсера свой отпуск. Другие офицеры бежали на почту и телеграф, торопясь сообщить, что скоро возвращаются домой. Те времена были более строгие. После войны люди были более нравственными и чистыми. Курсанты и матросы корабля ухаживали за девушками, соблюдая иные, чем сейчас, моральные принципы.
Почему я об этом? Сейчас поймёте. Отец по характеру был строг и одновременно горяч. Не терпел расхлябанности и неаккуратности в одежде. Кстати, когда однажды осенью (в конце шестидесятых годов) в училище с инспекцией прибыл адмирал Трибуц В.Ф., и в прихожей у начальника училища увидел под вешалкой калоши, стоящие не параллельно, а под углом в 45 градусов, то, повернувшись, со словами «В этом бардаке порядка не будет!» вышел  и уехал в штаб Балтийского флота. Я к тому, что сам был свидетелем, когда отец, отправляя в увольнение курсантов, проверял их внешний вид. И у одного из них металлическая бляха ремня провисала, ниже требуемого. Отец кистью руки ударил по ней (по бляхе) со словами «подтянуть, убрать беременность (тогда я не понял этого слова)». В этот момент он рассёк себе мизинец правой руки, и, зажав его левой, продолжал, как ни в чём не бывало, осмотр увольнявшихся. И только позже, придя в свой кабинет, перевязал платком сочившуюся кровью ранку.
Увольнение с корабля на берег, да ещё в Севастополе, отец проводил с ещё большей тщательностью. Как он говорил, «брюки должны быть отглажены до состояния сабельного клинка (о стрелки можно порезаться!), бескозырка должна быть натянута внутренней пружиной до предлопающегося состояния швов, обувь зеркальная – будто лаком покрытая».
И каким же молодым и красивым становился Севастополь в летние дни, когда моряки в белых форменках «гуляли» своих девушек по набережным его многочисленных бухт. Сразу же  вспоминается мелодия Севастопольского вальса.
И вот в первый же день «отдыха» отцу пришлось по вызову спешить в комендатуру Севастополя, куда были доставлены военным патрулём, как победители в драке, из района Камышей (Камышовая бухта) трое курсантов. Драку спровоцировали местные ребята, обзывая на танцах курсантов «кадетами». А к вечеру этого же дня, уже другие курсанты привели к отцу (ему пришлось спуститься на берег) очень интересного человека. При знакомстве тот представился то ли  Фима Мишин, то ли Женя Гришин (сейчас уже точно не помню, как назвал его отец). Но этот Мишин очень просил выписать ему пропуск на посещение корабля в целях знакомства с жизнью моряков для какого-то сценария.
Как оказалось, этот Мишин был чьим-то (из курсантов) киевским знакомым и провёл с курсантами в городе целый день их увольнения. Он был восхищён их рассказами – а впечатления были так свежи – о походе вокруг Европы. Он был смешлив и остроумен, был постарше курсантов и сумел заинтересовать всех своими планами написания рассказа и даже киносценария о моряках и походе. На следующий день отцу пришлось сходить с ним в штаб Черноморского флота за разрешением на посещение корабля и его ему (Мишину) дали!.. Правда, при выписывании пропуска оказалось, что Мишин – это литературный псевдоним, а настоящую фамилию этого смешливого черноволосого литератора он не запомнил. 
Отец рассказывал, что этот Мишин провёл весь следующий день на корабле. И где он только не побывал – пролазил всё сверху донизу: с рулевого мостика до машинного отделения – и постоянно что-то записывал карандашом в тетрадь. Карандаш от нетерпения ломался, и ему приходилось точить его лезвием, которое он выпросил у отца (хорошие импортные лезвия – других тот не держал – были дефицитом). А потом отец и литератор проговорили о походе, о курсантах и просто, о морской службе весь вечер в каюте отца. На добрых чувствах друг к другу они и расстались. 
Можно было бы закончить на этом рассказ о походе вокруг Европы 1959 года. Но вот, где-то в 1965 или 66 году, когда наша семья жила уже в Саратове, родителям довелось в кинотеатре «Искра» увидеть фильм «Увольнение на берег». И отец, почувствовав что-то родное в сценах фильма (Севастополь, корабль, быт моряков…), сказал тогда нам с мамой:  – Как всё похоже на мою жизнь – словно в прошлом побывал!..
Совсем недавно по телевизору показывали фильм «Увольнение на берег». И я поинтересовался, кто же написал сценарий фильма. Оказалось, что это был  Феликс Ефимович Миронер. И как я удивился, прочитав в энциклопедии, что псевдоним этого режиссера был Е. Мишин!.. Кстати, это его такие замечательные фильмы мы видели, как: «Весна на Заречной улице»,  «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо»,  «Городской романс»  и даже, снятый по его сценарию после его смерти, фильм «Окно в Париж».