Пушкин через Вересаева

Иду как-то по улице. Стоит мусорный бак, а около - всякие старые вещи, ну, знаете, когда в доме капитальный ремонт или хозяева меняются и выбрасывают всё ветхое и старое: диваны, полки, тазы какие-то. Недавно дождь прошёл, и всё это довольно жалко выглядит. Но лежит чемодан, такой - с дерматиновой крышкой, и что замечательно - на крышке какие-то нетонкие книги навалом. Не удержалась, подошла, стою над, вчитываюсь - два тома С. Есенина, в зелёной солидной обложке том Вересаева, ещё что-то... Я не удержалась, открыла крышку, а внутри - сухие - ещё том Вересаева, том Блока и что-то ещё... Но книжки очень потрёпанные, с оторванными титульными листами, без оглавлений. На раскурку их что ли использовали. Постояла в задумчивости и всё же подняла томик Вересаева с "Пушкин в жизни" и положила в сумку. (как всё это выглядело со стороны – лучше не думать).

И вот  - прочла…
(Оказалось, что в одном этом томике вся жизнь Пушкина не уместилась. И надо поискать следующий том, дочитать).

Вот знала же я его биографию со школы, потом много читала о нём, есть в собственной библиотеке и биографическая проза, и "Последний год жизни Пушкина", но когда читаешь вот так - постепенно в записках, письмах, отчётах о слежке, дневниках, мемуарах - от различных людей: друзей, родственников, наставников, недоброжелателей, завистников, почитателей, - по годам... Эттто...
Вот могла же и мимо пройти! Мимо такого!

Итак, Пушкин «по-вересаевски». Почему "по-" ?
Потому что документы подобраны им, и на совести Вересаева моё восприятие Пушкина. Возможно, подай он не те и не так, я бы того, что пишу дальше, написать или не осмелилась, или бы просто не могла: не на чем было моё восприятие «Пушкина в жизни» основывать.

Начну, помолясь. Использую свои «документы», то есть записи в дневнике по мере чтения этой книги.

Вот уж кто, похоже, был совершенно не воспитан в детстве, так это «наше всё»! «Отсутствие такта» - это с подросткового возраста до взросления. Неуёмность, вертлявость, безудержность в своих капризах и желаниях. Сквернословие, злословие, нежелание подчиняться нормам. Волокитство. Женолюб. Самолюбие сверх всякой меры. На дуэль вызывал направо и налево. Неопрятность.
И, вместе с тем, - очарование и обаяние. Верность слову. Высокие понятие чести, мужества. Храбрость, пренебрежение к смерти.
Не терпели его завистники к его дару, обиженные им, задетые. Воронцов – пример для подражания – не выносил его до отвращения, явился причиной высылки в Псковские края из Одессы.
Но не будь у А.С. его дара – это был мало выносимый вертлявый человечек, бабник, картёжник, интересный собеседник в области литературы, демократ (не сноб) и лентяй. Только вдохновение вводило его в трудовой раж. Его дар всё списал с него.
Читаю дальше, переосмысливаю то, что знала со школы.
Воспитан Пушкин был крайне дурно, вообще не воспитан. Я как себе представляла – дворянин, значит, безукоризненные правила поведения. Ничуть не бывало. Нравы в их доме были довольно грубые, отец – вообще человек довольно вздорный и неумный, мать – в детстве Саша её не радовал, она Лёвушку и Ольгу любила. А когда в Лицей его отдали, так там вообще – вольница, они там все дурачились, с ними сладу не было.
Пушкин из лицея вышел совершенным шалопаем. Его определили было на службу, но он быстро с неё уволился, так как ходить в ведомство и сидеть за столом был не в состоянии.
Он рано понял, что его стихотворный дар может кормить, и чуть ли не первым стал свои стихи продавать («можно рукопись продать!»).
Отсутствие такта в поведении, полная свобода, никаких табу, сквернословие, обидчивость и острый язык (и перо), неумение сносить малейшее злословие, волокитство с младых ногтей, суеверие и в то же время полное пренебрежение к религии, неосторожность в высказываниях.
Александр Первый удалил этого смутьяна подальше – на Кавказ, в Одессу, в Кишинев. Пока он был под присмотром генерала-губернатора Инзова, то жил припеваючи; как же перешёл под начало Воронцова, то так тому надоел (да ещё и рога наставил, кажется), что тот быстро сбыл его с рук, а уж канцелярия 3-го отделения при одобрении царя сплавила его на несколько лет в Михайловское, где он жил не как помещик и дворянин, а довольно в жалких условиях, жуткой скуке.
Потом было 14 декабря, потом прошение к Николаю о дозволении вернутся в свет. Возвращается и попадает в царские железные объятия: «буду вашим цензором и без моего разрешения ни шагу».
И началось – мужику уже под тридцать, а за ним «отечески» следит Бенкендорф и делает выволочки за любые, с его точки зрения, нарушения: зачем без разрешения поехали в С.-П-г, зачем в Арзрум, почему без мундира на рауте, за границу вам не надо, а то ваши финансовые дела пошатнутся.
Картёжник, неаккуратный в одежде, крайне демократичный с одними и сноб с другими… Многие его звали «обезьяной» - за облик и поведение. Он дружил с самыми хулиганистыми людьми, обожал увиваться около аристократов, волочился за каждой юбкой, при этом в грош не ставя предметы своих вожделений в письмах к приятелям. Циник, матершинник, человек без нравственных установок и правил. Он был просто несерьёзен ни в чём. И в то же время – резкий ум, начитанность, просвещённость, удивительный поэтический дар.
 
В Пушкине (опять и снова – сколько уже прочитано про поэтов) будто два человека – один: «Светильник разума», другой – чистая обезьяна: ужимки, прыжки, неуравновешенность, неумение себя вести, пренебрежение к одежде, неуважение чувств других.
Как они уживались?
 
А двор боялся его плохого влияния на молодых людей, развращающего. Крамолы тоже, но пуще – именно его безнравственных поступков. И берегли его от опрометчивости, ценили его дар, но желали, чтобы он входил в рамки того, что, по мнению царя и Бенкендорфа – прилично.
Пушкин очень их (царей) беспокоил, в нём видели не опасность заговорщика или смутьяна, а опасность его популярности и подражания его поступкам и поведению. От него берегли молодёжь, пока он не перебесился, и ещё хотели сохранить его самого от опрометчивых поступков. Бенкендорф (с благословения Николая) изображал из себя строгого отца, не учитывая, что имеет дело, вообще-то, с не недорослем, а довольно самолюбивым, сформировавшимся мужчиной.
И боялись его языка – острого, и ума – всё схватывающего.

Через Пушкина-поэта с Россией общался кто-то очень высокий, сам же Пушкин, м.б., потому для «высокого» (высшего) и подходил, что он был «ничтожен» («пока не требовал поэта к священной жертве Апполон») и не фильтровал то, что через него шло. Он выпаливал вещи, которые никак не сочетались с его образом жизни, будто его разум и его тело принадлежали разным субъектам.
В одном из документов (современника поэта) есть словосочетание: «Бес творчества». Не может быть творчество – бесом, оно может быть им одержимо, но никак бес не может быть сам творцом, то есть создавать что-то новое (или обнаруживать его, если взять, что любое уже существует от создания мира, а творцы это открывают людям).
Если бы Пушкин не был одарён поэтическим даром, то человеку тому, особенно в молодости, была бы грош цена – он был не способен ни на что; довольно распространённый тип пустого шалопая, живущего только потребностями удовольствия. Дружил с гусарами, картёжниками, цыганами, озорниками вроде описанного Толстым Долохова, и никакие ценности для них не существовали. Прожить день как можно веселее – и всё!

Н.Н. Гончарова была у Пушкина 113-ой любовью (по его же признанию).
А.С. очень изменился, женившись. Жена ему попалась крайне замордованная матерью, очень скромная, стеснительная, религиозная. Его как поэта не воспринимала («Как мне надоели твои стихи, Пушкин!», «Вы читайте, читайте, я всё равно не слушаю» - гостю на его извинение и просьбу почитать стихи). Ей 18 лет. А.С. её ввёл в свет, сам будучи везде востребованным и желанным, как литератор. (Ему это досаждало – он хотел быть своим в обществе аристократов).
До свадьбы он делал предложение Олениной (получил согласие, но опоздал на званый ужин, посвящённый помолвке), Ушаковой (та отказала), увлекался Смирновой…
Ему было всё равно, на ком жениться, раз – «пора пришла», лишь бы была хороша собой и не умничала слишком. Влюблён он был почти одновременно с увлечением Гончаровой ещё в полдюжины.
Но, женившись, решил остепениться и стал вести себя неузнаваемо по сравнению с самим собою – прежним, так и говорил: «Женившись, я туда больше не хожу».
Царь даёт ему должность придворного историка с жалованием, (хотя денег этих поэт не видит долго). Потом восстанавливают в его старой должности 10 лет спустя после отставки.
Что мне показалось замечательным – Пушкин любил осень, потому что она не давала ему возможности гулять и посещать друзей. В Михайловском его держал насильно Александр Первый. В Болдино накануне женитьбы он сидел из-за карантина. Вынужденное безделье, невозможность развеяться, с кем-то общаться усаживало его за стол. (Хорошо, тогда не было телевизоров и интернета). Может, если бы не его буйный компанейский характер, он бы только и делал, что писал и писал. Бездельничать он не любил, это понятно, писать мог в любое время – главное, чтобы оно не было занято чем-то другим. А вот когда ему надо было зарабатывать деньги, когда он обзавёлся семьёй – и писать уже нужно было, чтобы «поддерживать качественный уровень жизни», тут-то его гений стал вступать в противоречие с самим человеком: человек стал тормозить выпускать всё, что ему диктовало высшее, сидящее в нём. Политические мотивы, философия, соображение уместности – как много оказалось неопубликованного, не менее гениального, в рукописях после гибели Пушкина. Он зажимал в себе гения. А зарабатывать нужно было, и Пушкин переключился на прозу. И то, что он (его гений) сделал с русской литературной речью – это был подвиг, сравнимый с деянием Кирилла и Мефодия. Те сотворили «кириллицу», Пушкин научил людей на ней писать так, что написанное аристократом понимал и смерд. И наоборот. Потому-то все они, без чинов и званий, собрались на Мойке в январские дни, когда поэт уходил, унося с собою и гения.
Вообще, биография из свидетельств современников – это очень интересная вещь. Такой выпуклый создаётся рисунок – и портрет, и характер, и наклонности. Всё – с разных сторон, успевай только мазки класть.
Жаль только – никак эта биография не иллюстрируется соответствующими стихами, так – несколько эпиграмм да строчки (пара) из известных стихотворений. А было бы замечательно текст перемежать стихами, соответствующими каждому отрезку времени.

И вот беру в библиотеке продолжение Вересаевской книги «Пушкин в жизни» и читаю дальше - Пушкин после женитьбы.
Как всё типично было у Пушкина – поэт он или не поэт, но: бурная молодость, любовь созревшего человека, требования к себе и к жене в семейной жизни, ожидание, что они разделяются и женой. А та воспитывалась в строгости неимоверной и, став женой признанного в свете поэта и введённая им в блестящее высшее общество, будучи обласканной даже и монархической четой, кинулась навёрстывать, что не получила в семейном кругу – свободу, наслаждения, танцы, балы, наряды. Пушкин её обожает, понимает, старается, чтобы она не стеснялась ни в нарядах, ни в балах.
Хозяйственные заботы тяготили Пушкина, докучали ему. Занимался он своим имением Болдино в меру сил (я раньше читала, что управляющим там был муж его сестры Ольги Сергеевны – Павлищев, который был крайне раздражён отношением к своим хозяйским обязанностям Пушкина. Пушкин же в письмах к друзьям описывает, как много у него времени занимают эти хозяйственные заботы – до них ли ему?). Но нужны деньги, и потому бесконечные тяжбы со Смирдиным, издателем: цензура вымарывает некоторые строки из стихов, Пушкин настаивает, чтобы их заменили точками, а издатель ему эти точки оплатил.
Его женитьба задерживается из-за чумового карантина и суеты будущей тёщи: чтобы скрыть, что дочь – бесприданница, она вынуждает Пушкина заложить имение и дать Гончаровым денег "на приданое", которые так и не были возвращены.
С Болдина Пушкин не только сам кормился, но и содержал родителей и брата, платил его долги.
Да, он играл. И в мемуарах его окружающих людей представляется, что он был страстным игроком. Но по письмам самого Пушкина выходит, что игрой он подавлял своё раздражение или надеялся решить финансовые проблемы (как его Герман в «Пиковой даме»). Удача же редко сопутствовала Пушкину в игре, чаще он проигрывался.
В 34-ом году, когда ему дали юнкера, как будто он только что выпущен из учебного заведения, возмущённый поэт чуть не ушёл в отставку, но царь, обидевшись на неблагодарность (как же - человека облагодетельствовали, взяли на службу с непыльными обязанностями… о задетом самолюбии никто, конечно, и не подумал – нежности какие!), запретил допускать его в архивы. И А.С. вынужден был извиняться перед «благодетелями» и признаваться в глупости своего поступка.
 
И вот тогда же, когда заботы и раздражающие человека обстоятельства обступили со всех сторон, появился около него красавец д’Антес, который сначала даже понравился Пушкину… 
Поистине женитьба для Пушкина стала роковым событием – с одной стороны она его остепенила, с другой – связала по рукам и ногам. Работал он усиленно, но столько раздражения возникло в его жизни! Раздражения, которое никак не способствовало его творчеству, а наоборот – давало повод окружающим всё больше «не понимать» Пушкина. А.С. в глазах окружающих становится мелочным («плати за точки!»), обидчивым, уязвимым для сплетен. Все его поступки на людях обсуждаются, обволакиваются злорадством. Если раньше его воспринимали как поэта – сумасброд, гуляка, картёжник, но и забавный, интересный, умный, то теперь – «ага, он ревнует, злится, скаредничает, меньше пишет, играет, а сам нищий». А тёща, а Натали, а детки, а его семья! Ведь от них никакой поддержки – одни хлопоты и головная боль. Мать абсолютно далека от сына, о нём почти не пишет в письмах, только про успехи его жены.
 
В действительности, у Пушкина лишь одно-два доверенных лиц. Даже Жуковский его журит, часто называет глупцом, хотя мог бы понять – что движет поэтом, что его, обременённого семьёй, заставляет отказаться от казённой службы.  А надзор (множество донесений тайных агентов о поведении поэта и поездках), а перлюстрация и обнародование его писем, а отеческие советы Бенкендорфа или царя, а покровительственный тон высших вельмож!..
Это всё самолюбивого, вспыльчивого, благородного по натуре человека доводило до бешенства.
Финансовые тиски… Он был должен перед смертью 120000 рублей. Натали с её нарядами, большое семейство, родители, брат, приживальщицы - свояченицы, дворня - его разоряли. Он совершенно запутался в этих долгах и в карты играл с единственной надеждой – разжиться деньгами «с потолка». То же с затеянным новым журналом – не его это было дело. Да и его архивные занятия опять же - не был он системным тружеником, не вдохновляла его работа над документами. Конечно, он углублялся в бумаги и много находил в них для своего воображения, быстро схватывал суть и анализировал услышанное и прочитанное почти инстинктивно. Но по натуре, сдаётся, он не был книжным червем. Его Муза была лёгкой, поэтической, а не громоздкой исторически-архивной.
И вся эта интрига с Дантесом - головная боль на взрытой нервной почве. Будь он богат, ему бы от чужих ухаживаний за женой было только весело – зубоскалил бы да эпиграммы строчил. Он просто был загнан денежными долгами и чувствовал себя несостоятельным.
Да – благородство, романтизм, честность, но депрессия, но неудовлетворённость тем, как он живёт.
Для его Музы нужны была радость и беззаботность, от забот она отлетала.

Бедный Пушкин! При его любви к свободе не мог он сдержанно относиться к тем путам, что его вязали, а двор ждал от него (а потом и от другого поэта - Лермонтова) прославления самодержавия.
Вот уж – ждать от соловья петушиных криков!

Умирал он мучительно и некрасиво – пуля в животе, невозможность очистить кишечник, страшные боли. Около толпятся друзья, за стеной красавица-жена и свояченица, перед которыми нельзя быть унизительно больным. Пушкин уходил очень скверно (вопреки молитве: «избавь меня от постыдной смерти»), и все эти причитания – «как благородно, как высоко» - всё это лак. Оказывается, Жуковский много наврал про последние часы и дни, оправдываясь тем, что он заботился о будущем Натали и детей, потому и «заливал» насчёт примирения с царём.
 
Да и с Натали… По представленным в книге косвенным документам выходит, что царь имел на неё свои виды. И это тоже убивало Пушкина – стоять между женой и царём. Поистине, женитьба на Гончаровой, может, и сделала Пушкина счастливцем на первые два года, но что это послужило причиной его ранней гибели – из этих Вересаевских документов следует прямее некуда. Ему посадить жену с детьми бы в повозку и вон из Петербурга, так она никак не хотела, и беременности её не останавливали. Всё же, дура она была, дура по-женски: не о семье-детях-муже заботилась, а навёрстывала, чего её матушка лишала – с цепи сорвалась. Потом опомнилась, когда вдовою с четырьмя детьми осталась да долгами неподъемными. Благо, царь из казны долги погасил.

В предисловии к этой книге (зрелый период жизни поэта), написанном Д. Урновым и А. Сайтановым, проводится аналогия жизней и их описаний Байрона и Пушкина. «Записки Байрона» были утеряны, и Пушкин говорил, что он не жалеет об этом, потому что целью тех записок было - эпатировать читателя. И, по мысли Пушкина, «презрение к суду людей» над поэтом (гением) «не совмещалось с высшим взглядом на жизненный путь и на своё предназначение».

Высший взгляд… Чей? Потомков? Кого-то наблюдающего сверху? Истории?

Сколько уже мною прочитано биографий поэтов, и так ясно выступает из них, что песенный дар мало связан с личностью его носителя.
«Поэзия Байрона и его жизнь вместе должны были создать представление о диковинном и могучем существе, своеобразном божестве в человеческом облике…».
Как у меня ещё с Цветаевой пошла уверенность, что в ней заключалась («сидела») другая ипостась, по благородству, стремлению вверх, из мира людей превосходящая самоё Цветаеву, так и для всех них (поэтов) для меня ясна уверенность – входит в них высшая инстанция, из миров высоких, не материальных, мудрых, прозревающих события далеко за их видимое границы и умеющая петь в ритмах мировой гармонии, и носитель понимает, кем он является – материальным вместилищем этой инстанции, и тем и ценен здесь на Земле.

Дальше авторы предисловия продолжают: «... его путь (то есть поэта), его слова, привычки, поступки, взгляды следовало изучать, как изучается редкое и величественное явление природы».
 
И вот тут я спотыкаюсь – так мы кого изучать собрались? «Диковинное и могучее существо» или поэта, как личность? Разве они – суть одно? Как совместить устремления этой высокой инстанции, (которой не надо ничего материального, кроме тела своего носителя), и его, поэта, сугубо материальные устремления – хочется жить сладко и весело, а надо или в поте лица трудиться на каком-то презренном поприще (от сохи до кабинета министра), или предаться своему гению и работать на него (за него) – писать и писать и слушать, что он «говорит» («Ты Данту диктовала страницы ада?») А «говорит» он (то диковинное существо) языком высших сфер, благородно, чисто, светло, самоотречённо, и ты это из себя на бумагу выпускаешь, и рад, что получается, но себя-то ты ощущаешь не достойным этих слов («всех ничтожней он»). И чем ты, как личность, дальше от того, кто в тебе сидит – то есть, нет в тебе самом высокого, - тем мучительнее твой внутренний разлад. Ты стараешься доказать свету, что и сам чего-то стоишь, а не только тем ценен, что являешься скафандром тому, высокому.

Не будь в Пушкине его дара, не сиди в нём эта высокая ипостась – не сносить бы ему головы сразу после выхода из лицея. Или угодил бы в тайное общество (если бы ещё приняли. А он хотел, чтобы чем-то осмыслить свою безалаберную жизнь), или заработал бы какой-нибудь дуэлью ссылку в действующую армию на Кавказ, а там обязательно бы кинулся очертя голову в какую-нибудь битву, на манер той, что описана в «Путешествии в Арзрум».
Жажда полной свободы, пренебрежение декларируемыми нормами - что «прилично», а что нет, неумение сдерживать свой нрав и темперамент, открытая демонстрация своего отношения к людям, которые ему почему-то не нравились, насмешки, едкие эпиграммы, волокитство за всеми подряд хорошенькими женщинами, невзирая на их статус и семейное положение - всё это очень не нравилось тем, кого он задевал. Не довольны были им все – и спесивые аристократы, и лицемерный двор, и оскорблённые им мужья и дамы, над которыми он мог смеяться в глаза.
Не довольны им часто были и его друзья: выговаривали ему и Жуковский, и Вяземский, его жена, Бартенев, Плетнёв…

В книге не раз приводятся свидетельства, что А. Пушкин (как и М. Лермонтов) выше всего ставил свободу и не признавали никакого диктата человека над человеком.
 
Судьба поэта зависит от того, покинул его дар или нет. И если дар ослабел (почему-либо), то поэт уходит раньше смерти. «И тогда героическая гибель оказывается его последним важным для поэзии делом» - это утверждение принадлежит авторам уже упомянутого предисловия (они рассуждают, почему Пушкину не жаль Байроновских записок, да и самого Байрона). То есть подводится база под предположение: измученный домашними заботами, семейными неурядицами, лишённый возможности спокойно жить и работать, запутавшийся в долгах и финансовых проблемах Пушкин искал смерти, потому и рвался стреляться с Дантесом до победного конца.

Ничего не имею против утверждения, что  «биография поэта… - это картина эпохи». И биография, и произведения поэта – всё это свидетельства его эпохи. И ссылка на высказывание Гёте: «поэт творит много книг, создавая одну – книгу своей жизни» - вполне уместна.
Но, получается, что та сущность, что сидит в поэте-человеке, просто вынуждена исходить из данного «сырья»: ведь никак не может человек выдавать свои песни не своим языком (упекут в сумасшедший дом или отправят в исследовательскую лабораторию). Как посылаемые образы поэт переводит на свой язык, так и сама жизнь поэта является сырьём для воплощения этих образов – если я никогда не видела что-то, что мне внушается, но внутренним взором увижу его очертания, то я и обзову это что-то ближайшим сходным наименованием. Так  иногда мы видим в облаках лица, знакомые предметы, хотя понятно, что мы придаём облачным «рисункам» своё толкование. Вот и поэт – он переводит посылаемые образы в знакомые ему предметы, понятия, слова, а всё это зависит только от степени образования и разностороннего видения поэта, от его жизненного опыта.  Собственного опыта. Потому и получается, что поэт пишет книгу СВОЕЙ жизни.

Человек не властен над собой, и даже когда он понимает (личность, в нём сидящая, понимает), что он делает что-то не то, не высокое, человек не может выйти из своей человеческой ипостаси («Чёрт возьми – почувствовал подлость во всех жилах», - слова Пушкина, переданные со слов Смирновой Аксакову, после его встречи с царём и разговора с тем). Такая раздвоенность (вот не хочется разговаривать с императором, как подданный, хочется – на равных, а нельзя) - вела к непостоянству настроения. «Переходы от порыва веселья к припадкам подавляющей грусти происходили у Пушкина внезапно, как бы без промежутков, что обусловливалось, по словам его сестры, нервной раздражительностью в высшей степени. Он мог разражаться и гомерическим смехом, и горькими слезами, когда ему вздумается, по ходу своего воображения, стоило ему только углубиться в посещавшие его мысли. Не раз он то смеялся, то плакал, когда олицетворял их в стихах…» - Л. Павлищев).
РАЗДВОЕННОСТЬ – вот это слово. В поэте две сущности – одна его (когда ничто человеческое ему не чуждо), вторая – высокая (или низкая – но это уже детали. Потому что обе – высокая и низкая – ипостаси всё равно оторваны от материального мира, они – олицетворение света или тьмы, но всё равно – эти сущности отходят от нулевой, материальной, оси).
Вяземский убеждён, что «… в нём глубоко таилась охранительная и спасительная сила… любовь к труду, потребность труда, неодолимая потребность творчески выразить, вытеснить из себя ощущения, образы, чувства… Когда чуял он налёт вдохновения, когда принимался за работу, он успокаивался, мужал, перерождался».

Ну, и о Пушкине и царе.
В одном из своих писем к жене Пушкин написал: «Я деньги мало люблю, но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости». Позиция двора (царя) была довольно двусмысленна.
Вересаев приводит несколько документов, из которых следует, что любая женщина, на которую самодержец положил глаз и желает её приблизить - полностью в его власти. А родные и даже муж этой женщины должны смириться, иначе опала. И что бедный Ланской вскоре после женитьбы на Н. Пушкиной вдруг возвысился по службе  – это о многом говорит. С Пушкиным у Николая бы ничего не получилось в своём ухаживании за Натальей Николаевной – тот бы не спустил, чтобы его жена стала фавориткой царя. Но вот была ли Н. Пушкина-Ланская любовницей Николая Первого – вот тут вопрос.
 
Умирал Пушкин долго, мучительно. Первая после дуэли ночь была вообще страшная, боли невыносимые, он даже пытался застрелиться. Жену он звал редко – тут уже было не до восхищения её красотой и прелестью, а сиделка она была неважная, в обмороки падала. Вообще, он около себя только мужчин предпочитал, женщин – лишь на короткие минуты – попрощаться, дать последние наставления. Все эти свидетельства – «умирал мужественно», «не обвинял жену», «умер как христианин» - это всё украшения. Плохи были его последние дни, очень плохи – болезненны и не эстетичны. Как и у Байрона. Его последний портрет «Пушкин в гробу» представляет довольно некрасивого человека (где та тайна и торжественность, о которой Жуковский – «Что видишь, друг?»), подвязанный платком подбородок, большой лысеющий лоб, длинная надбровная дуга, нависший нос, выпяченные губы, мясистый подбородок. Маска посмертная почему-то окружена кудрями, а на портрете волосы приглажены.
Известные и размноженные по хрестоматиям портреты Пушкина (и скульптуры его) – это не Пушкин, а его идеализированный образ. Не бакенбарды бы, так и не понятно – узнали бы в нём поэта или нет.

Вот так вот.