ВЛАС

                ВЛАС
Шляпин Влас Михайлович (1879)
Дата рождения: 1879 г.
Место рождения: Смоленская обл., Велижский р-н, дер. Грыжово
Пол: мужчина
Национальность: русский
Профессия / место работы: д.Грыжово, колхоз им.Куйбышева, колхозник
Место проживания: д. Грыжово
Партийность: б/п
Дата расстрела: 29 сентября 1937 г.
Где и кем арестован: Велижским РО УНКВД
Мера пресечения: арестован
Дата ареста: 12 августа 1937 г.
Осуждение: 17 сентября 1937 г.
Осудивший орган: Тройка УНКВД Смоленской обл.
Приговор: ВМН (расстрел)
Дата реабилитации: 31 марта 1959 г.
Реабилитирующий орган: Смоленский областной суд
Архивное дело: 16489-с
Источники данных: БД "Жертвы политического террора в СССР"; Книга памяти Смоленской обл.
Ахивное дело 16489-с

Награды российской империи
 
    2 ст. для христиан №4120 Шляпин Влас Михайлович стр. 70 - 145 пех. Новочеркасский полк, 1 рота, старший унтер-офицер. Отличие не установлено. Знак выдан 14 марта 1906 г. в Царском селе при представлении его Государю Императору. Уроженец Витебской губернии Велbжского уезда, деревни Логово. Расстрелян 29 сентября 1937 г.
   
    3 ст. для христиан №7824 Шляпин Влас Михайлович стр. 113 - 145 пех. Новочеркасский полк, пешая охотничья команда, старший унтер-офицер. В ночь с 19 на 20 февраля 1905 г. в числе прочих нижних чинов добровольно вызвался разведать силы и расположениепротивника, что и выполнил успешно.
   
    4 ст. для христиан №148219 Шляпин Влас Михайлович стр. 853 - 145 пех. Новочеркасский полк, 1 рота, старший унтер-офицер. За личные подвиги, мужество и храбрость, оказанные им разновременно в боях против японцев. Уроженец Витебской губернии Вележского уезда, деревни Логово. Был представлен к 1ст. но ввиду отречения Государя Императора Николая -2 награждение не состоялось.


...Жизнь  любого древнего дома,  сродни жизни  человека… Жизнь прожита, и старость сгибает  в три погибели  некогда  здоровое и крепкое  тело, которое, сквозь десятилетия,  словно могучий дуб рвалось к небу,  давая  богатый приплод своего  семени. Так и почерневшие, потрескавшиеся  от времени бревна, словно лицо древнего старца  покрыто глубокими  морщинами в каждом из которых своя  долгая история. Многое он повидал на своем веку и много пережил вместе с теми, кто строил его,  родился в нем  и  умирал в  его старых  и  до глубины души  родных стенах. ...Сейчас, он смотрит на меня глазницами своих выбитых окон… Он стар… Он почти умер, и сердце мое сжимается от боли при виде    родового гнезда, которое на склоне прошедших   лет  преклонило  передо мной  свои колени… Нет больше бабкиного молока с теплой содовой лепешкой, которую она пекла мне  каждое утро…  Нет большого и кованого сундука моего прадеда, некогда  хранившего в нем огромную библиотеку старинных и поистине  мудрых книг, которые он собирал годами. Нет больше той   веселой и дружной семьи собиравшейся на праздники вокруг большого стола,  и в тусклом, красном  свете   керосиновой лампы,  разглядывающей   пожелтевшие от времени  семейные фотокарточки и награды  еще более древних  пращуров,  полученные за служение отечеству.  Нет в нем  больше  тепла…   Холодный ветер, словно одинокий и голодный волк  воет в трубе русской печи  и тут же,   ворвавшись в разбитое окно,  безжалостно рвет старые пожелтевшие и истлевшие  обои, будто срывает   кожу с еще живого, но уже остывающего  тела.  Сколько видел он на своем веку   и о чем могли поведать его старые стены,  я хочу рассказать в этой книге во имя памяти,  и во имя   любви к своему   древнему  и  крестьянскому  роду…А сейчас, ветер шумит в его старых стенах и срывает со стен  пожелтевшие от времени обои, обнажая газеты прошедших   времен ...

…  Лето 1903 года,  воистину  выдалось на славу… Жаркие, погожие и длинные  дни простояли весь летний сезон и  лишь изредка по ночам, поднятая за день пыль, прибивалась короткими, но   довольно  обильными и  хрустально чистыми   дождями,  давая перевести дух  от  изнывающей жары домашней скотине,  да  и людям  за день  измученных всевозможными  кровососами. К яблочному   Спасу  уже   многие  работы  на барских  полях  были почти  окончены, и   щедрый золотой   урожай  зерна, гороха,  гречихи и овса   перекочевывал со всех  токов  в богатые  помещичьи закрома, которыми он славился на всю волость.  За лето  зерно, словно янтарь    налилось солнцем   и  выстоялось прямо на корню, от чего   светилось,  словно  древняя окаменевшая смола,   выброшенная  на  песчаный  балтийский  берег бурлящей морской волной.   
              -Эгей – эй  мужички, пошевеливаемси -  скоро барин пожалует!  Кто мне  скажет,  какая  сегодня  барская взятка!?  – прокричал приказчик,  обращаясь к пыльным и потным  мужикам,  которые  с самого рассвета,  работали   на помещичьем  току,  перетаскивая тяжелые мешки с зерном.  Он,  туго натянув  кожаные поводья,  гарцевал на вороной  кобыле,   среди готовых   кулей  с горохом,  поднимая копытами   рыжую,  глиняную пыль. Кобыла  то кружилась по подворью, то резко сдавала назад,    норовя случайно   своим  копытом  пробить ожидающие своего часа, полные,  набитые доверху  крупным и зрелым горохом пеньковые мешки.
           -А ты бы Болтун,  мялицу  свою  бы   прикрыл,  да  сам пошел и  посчитал какова взятка,  прихвостень ты,   барский!  Кружишься тут, что муха над конским навозом, пылюку поднял  шо дыхать  мужикам  нечем! – сказал сердито  Влас, поправляя  на голове  свой холщовый выцветший под палящим солнцем картуз.- И по что тебе еще барин деньги платит, если ты, свой круп  от  кобыльего крупа  оторвать не можешь!?-  Сказал   он,  вытирая рукавом самотканой льняной  рубахи,  проступивший на лбу  крупный и  соленый   пот.  Мужики, услышав  шутку Власа  и  опустив мешки на землю, дружно  засмеялись. Уже более двух недель  они, не зная отдыха,   молотили на току  цепами закрученные сухие гороховые стручки, колосья пшеницы и ячменя и поэтому были рады  такому минутному перекуру.  А в то самое время  деревенские  бабы   ползали на четвереньках  по барским  полям,  и собирали в  большие ивовые корзины  остатки нескошенного  урожая, которые уже  после  переносились мужиками  под навес  в рею  покрытую когда-то   золотой  ржаной соломой,  а теперь слегка  почерневшей от времени. 
            -Ты, Влас Михалыч, мне смуту  тут не наводи,  словно Стенька Разин! Барин тебе чай не корова дойная и не рог  ентого, как его мать  ети...-  изобилия! Он  мне поверит, что ты сучий потрох, горох  от барского глазу  утаил,  да  уволок своим  голодранным выродкам! - зло сказал приказчик, не слезая с коня.  Он, с верху   окинул  взглядом огромные кучи намолоченного гороха, и  пшеницы,  стараясь в своем  недалеком уме посчитать  свою  долю от собранного деревенским мужиками  урожая.  Суровый вид Власа, осерчавшего на его брошенное слово,  уже  предвещал ссору.   
            -Я шо  Болтун, лиходей  какой!?  Да и барский горох, мне отродясь не нужон! Чай свои закрома имеем и не хуже барских!  А коли  будет и  нужон,  то ты же меня  знаешь,  я  и  без барского на то  дозволу,  возьму куль под мышку,  да и пойду  домой восвояси, чай по уговору с барином,  долю свою також как и ты, имею! - сказал Влас, глядя из – под лобья,  в глаза  приказчику. – Не мне мужику рассейскаму и  по  закону  вольному  на заморских панов, свой горб гнуть задарма!  Нам басурманов польских, та литовцев и немцев своих  хватает.  А они  законов не пишут, чай на это великий  Государь Романов  имеется! А коли и пишуть, то  законы те,  не должны  нашего простого  рассейского мужика  забижать! - Сказал Влас, и легко  закинув на плечо куль с горохом, пошел в амбар,   даже не сгибаясь под тяжелой ношей.
Прадед мой  Влас,  по природе своей, был мужик довольно крепкий и одарен был, не только  силой медвежьей, но и вольнодумием и  свободолюбивой  широкой  натурой.  Был он похож на  былинного богатыря  Илью Муромца. Так же был ростом высок да широк в плечах,  словно косая сажень.  А по сему, он    вполне мог  без всякой   утайки  обещание свое исполнить, коли барин бы с ним, расчета за работу  не произвел. По натуре своей недюжинной физической силы, Влас не то, что  барина не боялся и его барских  халдеев и   приказчиков,  но  и даже самого полицмейстера из местного Велижского  околотка. 
Несмотря на свое крестьянское происхождение,  Влас был  чертовски  мозговит  и чистоплотен,  как телом, так и христианским духом.  Ибо сокровенно веровал в господа, и каждое воскресенье в Маклоковской церкви ставил свечу, и по долгу стоя на коленях, истинно и самозабвенно   молился,  целуя  при этом святые образы.    
            -Я Влас  Михалыч, барину  то доложу, что ты,  мужиков на буйство и смуту всякую подбиваешь... Вот он по твоей жопе, батогами отходит,  враз ты  свиняче рыло,  забудешь, как народ баламутить, да на смуту  своих  Грыжовских  голодранцев  подбивать… Тоже мне  вальтерьянец какой нашелся! – Сказал приказчик, и, натянув поводья, двинул кобылу на Власа, на ходу  замахиваясь нагайкой.
             -Ты Болтун,  меня бранным словом  тут  не окучивай! Не мальца  перед собой зришь, а мужика  на руку  крепкого,  а  на грех  особливо  не падкого!  Как хвачу тебя вместе с кобылой, так и  помчишь на своих  ходулях,  барину своему  жалиться!  А  он  как  взаправду прознает, то и  добавит тебе за крамолу  шомполами да  по твоим   ребрам,  как квасу испить! Мужики,  да и сам  барин  знают, что я с барского поля, и колоска не возьму! Не пристало мне богомольному   свои руки и душу,   лиходейством  всяким  марать.  Чай я  не Емелька Пугачев и не Стенка Разин!- Сказал Влас,  слегка  пятясь  от напирающей на него  кобылы.
  В это время  пока Влас  с приказчиком  на языках, словно янычары на саблях бились, на пролетке   тихонько  подъехал барин. Он издали  с любопытством смотрел со стороны  за мужиковой перепалкой и,  покуривая,  дымил вишневой люлькой... Видя,  что приказчик Болтун  плетью замахнулся на Власа,  барин привстал с облучка  и довольно  грозно окрикнул  своего  разбушевавшегося  слугу:
            -Ты Болтун,  нагайкой – то особливо не махай!  Не махай!  Ежели  глаз Власу,  выстебаешь,  так  я  с тебя шкуренку,  шо с кроля сыму , да и Влас Михалыч  мне подсобит…  Будешь потом без шкуры ходить  да лытками голыми народ пугать... Мне же  мужик нужен здоровый и справный, а не какой  ущербный, чтобы  потом лекарей всяких заморских  нанимать. О чем мужики  спор!? – спросил  барин, слезая с пролетки.
 Болтун  видя, что  хозяин  в спор вмешался, тоже спешился с лошади, и засеменил к своему хозяину, слегка прогнувшись в поясе. После чего, на Власа стал обиженно жаловаться, упрекая мужика в необузданном своеволии и лени.
              -Барин,  Влас Михалыч, смуту и раздор середь мужиков  внести хочет! Сказал, что барин ему не указ! Сказал - «Как не даст мне барин моей доли, я куль без дозволу под мышку и до хаты». Вот так и сказал окаянный!  Куль  он барский  с горохом возьмет под мышки и пойдет, как  заздрасте! Сказал шо,  долю от  взятка, имеить полноценную!
              -Ай да Влас Михалыч! Ай да Влас, Михалыч!  Не уж то и впрямь, осилишь куль гороха шесть верст до дома, без отдыха снести!? - Спросил барин  удивленно, подзадоривая огромного  мужика, на спор.
              -А то! Я и два куля унесу, как лапешку холодного  кваса испить! Даже барин - не крякну!  – ответил Влас, хитро прищурив глаза.
Вот тут-то  своей мужицкой душой он почувствовал, что барин на спор повелся, и два куля гороха ему точно  отвалит за его силищу, ежели на спор его заведет.  Не даром он с измальства  пудовый посох  всюду таскал за  собой.  За эти годы так к нему привык, словно пастух  Галыка, к своей табачной люльке.
             -А ты попробуй! Пущай мужики позабавятся, потешатся,  как ты, завалишься дорогой,  да  мордой в лужу! Поставишь куль на пожню, он мой.   Обратно его  снесешь в овин!  А снесешь за шесть верст без отдыха…- Барин задумался, и,  глядя на плечи  Власа, продолжил: - Ладно- таскать то  дорога дальняя! Не пристало мне барину, за тобой мужиком следом  волочиться, да в потный  зад  тебе  глядеть! Ты, попробуй-ка  этот куль, хоть  на овин забросить,  вот тогда, можешь домой его, даже на моей бричке свезти, и сам как благородный барин прокатиться!  А приказчика свого Балтуна, я поставлю к тебе в халдеи... Не хай  у тебя за кучера послужит, раз своим розумом  не ведает,  супротив какой силы прет!- сказал барин, покручивая, свои густые  и седые усы.


Мужики загалдели, глядя как Влас, на куль косо смотрит и свои ручищи здоровенные уже потирает. Разжег барин в груди Власа, огромный  интерес, да азарт мужицкий. Не мог он упустить такого случая, раз сам барин благоволит ему. 
             -Так барин,  говоришь  мой куль,   коли  на  амбар  закину!? - переспросил Влас, беря мешок за хохол.
             -Будет так, как я сказал! Я барин, а не трясогузка...  А коли завалишься здесь на карачки, то меня в Осиновку  до  поместья,  на своем горбу свезешь, как на коне! Слово барское - закон! – сказал барин  и засмеялся,  вновь  поглаживая, свои длинные  усы и  подмигивая, стоящим поодаль  деревенским  мужикам.
           -По рукам барин! – Сказал Влас, пожимая  ему руку, закрепил   таким образом,   пари.
 Мужики, стоящие поодаль  видя интерес,  закурили,  загалдели, и  усевшись на мешки с  зерном,  стали еще более подзадоривать  Власа,  разжигая в нем страсть и азарт к спору.
          - Ты Михалыч   особливо то не рви,  а то не дай боже  килу наживешь!? Ты, с ней  ни барину, ни своей Полине нужон не будешь! Полинка  твоя,  тебя из хаты тоды   выставит да к  Митяю убегить! – сказал Масей, раскуривая свою люльку из яблоневого корня.  Мужики от шутки Масея  засмеялись, глядя,  как  мужик  подошел к мешку  и оценил  его своим  взглядом. Влас,  ловко подхватил его  одной рукой  за хохол, а другой за низ и  легко,  словно пустой,   закинул себе на шею.  Затем  он  стал  крутиться вокруг своей оси  да так,  что пыль из -под  его лаптей   облаком  стала  подниматься.  На последнем развороте   громко от натуги крякнув,   Влас  швырнул куль с такой силой, что тот,  словно большое пушечное ядро  взмыл над овином   и,  воробьем  перемахнув  через  крышу,  скатился  по соломенному скату, на другой его стороне.  От такого удара об землю мешок с горохом разорвался,  а горошины разлетелись по всему  двору тысячами желтых жемчужин. Барин, не ожидавший такого исхода, несколько минут стоял, открыв свой рот.  От удивления  он, словно оцепенел  и даже  не мог вымолвить ни одного слова. А когда мало-мальски от  увиденной силы    оклемался,  то  подошел  к  Власу  и под восторженные и радостные  крики деревенских мужиков  поклонился  деревенскому   силачу и крестьянину    в пояс. Ничего не говоря,  он  снял  с себя добротный  фетровый  картуз,  из аглицкий шерсти   и  с чувством восхищения,    водрузил его на голову Власа, словно царскую корону.   Захлебываясь от удивления  и эмоций,   заикаясь,   барин  тогда еле   вымолвил:
                -Ты- т-ты,   В-л-а- сс,  т-те-пе-рь  бу- бу -дешь  наречен богатырем  за силищу твою медвежью! Я тебе даже вольную дам, и пашпорт в околотке  справлю! А посему!  Коль я спор  с мужиком  проиграл,  то,  как и обещал:  бери себе два куля гороха, та езжай к своей Полине на моей бричке. Пусть она с него тебе сегодня  чугун киселя наварит, да  своей  лаской бабьей  одарит за силу твою богатырскую! А ты Балтун,  коль  на службе у меня состоишь, послужи и на  Власа!  Домой    доставишь!  Да смотри -  не зашиби  дорогой героя! А опосля, я тебя накажу  за то, что напраслину  на мужиков наводишь… От работы  отбиваешь… Сам  то сучий потрох, ты,   горох  не молотишь,    в мехи  складываешь, а только на кобыле разъезжаешь, да шо слепень жалишь мужиков...    А мужикам  за  их работу, я  на Спас  праздник  дам.   Пусть пиво, брагу медовую   и горелку пьют целых - три дни! - Сказал восторженно барин и одобрительно  постучал по груди Власа своей ладонью.
               Понурив голову  Болтун, словно облитый помоями, поплелся к пролетке. Усевшись на козлах, он покорно взял поводья, дожидаясь мужика. Влас,  словно настоящий былинный герой  довольный барским  подарком,  легко   подхватил под мышки  два меха, и  подойдя  к пролетке,   скинул в неё горох.  Следом и  Влас, словно  барин  вальяжно  уселся на  сиденье,  и,  тронув приказчика за плечо,  с  мужицким  гонором сказал:
               -Давай Иван, трогай!  Да не гони, не ровен час,  в барской бричке рясоры  заломишь!? Уж больно мне по нраву,  сегодня себя  барином почуять…Мне  ведь  такая жизнь как бальзам  на душу... Как я забогатею, так тебя Иван, обязательно в халдеи к себе возьму, да на конюшню выгребным определю… За три цалковых, будешь на меня свою спину гнуть…  Будешь  еще  за моими кобылами,   котяхи выгребать! Ты ж, Болтун, у нас  любишь, в дерьме  ковыряться!? – Хитро сказал Михалыч, подкалывая разгневанного приказчика,  внутри которого, словно в недрах земли закипала лава ненависти и  страстное желание поквитаться с Власом, за обиду  та  за такую   барскую немилость.
              -Ты Влас, особливо  не зарывайся, я еще тебе припомню это… Придет мой час, на горбу твоем прокачусь… Умоисси  ты  яшо  слезами кровавыми...  Плакать будешь… Помяни мое слово… Я еще на твоей могиле я  камаринскую спляшу, как у Катьки на посиделках.
             -А ты меня Иван, не пугай, уж больно я пуган!  Таких, как ты, я дюжину в один раз переломаю на своей ноге, словно прут осиновый. Не дам таким как ты, над собою глумиться, и честь мою крестьянскую, своими руками марать. Как ты себе зришь, если я  прямо сейчас, я по твоей хребтине ладошкой трону. Ти, помрешь, ты тут на этих козлах!? Аль обдрищешься!?   А барину скажу, что кобыла   понесла сильно, да пролетку перевернула,  оттого приказчик  шею себе  и зломил...
               -Ты Влас Михалыч, не чуди! По што табе грех на душу брать!? – С дрожью в голосе сказал Болтун, зная, что если Влас, по хребту треснет  то враз её, что соломину переломает.
              -Да не боись Иван! Не трону я тебя! Не хочу грех на душу за смертоубивство то брать... Детям и внукам потом  моим  воздастся… Будут своего деда  проклинать всю жизнь… Ведь господь – то, все видит, и каждому  потом по его заслугам и воздаст на смертном одре. Вот и табе Иван, тоже  колись воздаст… Ты же по натуре своей, шо хорь:  вонюч и  до безумия и гадок! Да над мужиками деревенскими глумишься, что сова над домашней птицей! Не столько сожрешь гад, сколько попортишь, сука ты такая, - сказал Влас, раскрыв наедине истинную суть характера приказчика.
          -Ты не прав! Я Влас,  ведь  хоть и работаю приказчиком барским, я то с мужиками нашими стараюсь миром  дела вершить... По что мне дурная слава? Нет, не нужна мне она.  Не ровен час,  власть сменится, и меня тогда ваши бабы,  растерзают, что волки шавку...- сказал Балтун. - Ну, пошла бестия ! Привыкла барина катать, еле мужика тащит - сука! Ну-ну пошла! -  крикнул он, на кобылу и щелкнул её поводьями по широкому крупу.- Я ведь Влас,  вот, что чул!  В Санкт –Петербурге, говорят, якись смутьяны объявились… Хотят царя нашего самодержного, бомбами извести, что бы люд россейский, глубокой грудью дышать почал... Вольную всем обещають!
          -Ти, дурен ты Иван!? Где это видано, чтобы царя батюшку нашего, бомбами извести можно было... То видать какие,  шпионы аглицкие да немецкие... Те,  все норовят нашу мать Россею, к своим рукам прибрать -  бомбисты сраные,  - сказал Влас, и  набрав во рту побольше слюны, плюнул, выказывая этим свое крестьянское  недовольство. 
Пролетка не спеша, катила к деревне по пыльной дороге, среди подходящих  перелесков. Влас,  радостно обняв свои кули с горохом, сидел на месте самого барина, и где- то в душе чувствовал великую гордость за свою силу.  Откинувшись, он представлял, как деревенские  бабы и мужики, увидев его на барской бричке, будут неделю гудеть как шмели на лугу пересказывая легенду про его силу медвежью.  Ведь не каждому крестьянину суждено выиграть такой спор с барином. От таких мыслей в душе Власа, что-то проснулось и он, уже с барским гонором сказал:
            -Ты Иван, давай к дому рули, пусть мои домочадцы на батьку свого подивятся, как его барский приказчик катает... Да и Полина моя,  пусть возрадуется… Пусть знает, что её мужик не лыком вязан. Ух !
Приказчик, натянув поводья, прямиком подкатил к Власовой хате.
           -Т- т-т-п-пру ! Стоять!- сказал он кобыле, и  туго натянул поводья.
Полина,  увидев в окно барскую бричку, причитая,  словно клушка, выскочила на крыльцо. При виде  своего суженого на месте барина, она очень  удивилась. Ноги её сделались ватные, и,  не удержавшись на них, она  присела на крыльцо теребя свой передник.
           -Что Полинка,  расселась!? Не видишь, как мужика  твого, барин почитает!? Вон и гороху два куля дал,  да и приказчика в халдеи мне нанял… Правда Ваня!?-  обратился он к приказчику с лукавым сарказмом. Тот же  закипая от злости, стыдливо отвернул свою голову и сочно сплюнул на дорогу. В его душе  тогда проснулась невиданная злоба на Михалыча, за своё унижение перед крестьянами, и в голове закрутились коварные мысли, как отомстить Власу. Он дождался когда Влас, выгрузит свои кули, и так  зло стеганул  нагайкой лошадь, что та став на дыбы чуть не опрокинула  бричку  и,  поднимая копытами  пыль,  помчался обратно в Осиновку.
          -Во дьявол, совсем взбесился, даже кобылу хозяйскую не пожалел… Видно и впрямь к сердцу близко принял... Таперь  сука будет камень за пазухой таскать, пока не поквитается... Только скажу табе, Полина, что слаб  Болтун, в коленках.  Ему  меня   никогда  не сдюжить... Разве только хитростью, какой изведет! Так на это умище иметь надо какой, а его башка, разве только дерьмом куриным набита, - сказал Михалыч, и  легко подхватив мешки с горохом занес себе в амбар.
Полина стояла и боязливо глядела на мужа. Впервые за долгие годы барин без всякой причины подарил Власу мешки с зерном. Это и настораживало жену.
           -За  шо, за шо табе Власик,  барин наш, столько гороха отвалил!?- спросила  она, удивляясь барской щедрости. - Не уж то это расчет за работу!?
           -Да не!  Заспорил барин со мной, что я  куль гороха на овин закину.
            -И шо!? – спросила Полина.
           -Шо – шо, я его так шмыганул, шо он через овин, словно вирибейка  перепорхнул. Когда б в Болтуна, попал -то сразу насмерть бы его и зашиб… Жаль только, что хорь этот под этот куль не попал… Зараз бы уже горилку кушали на его помине. Вот мне и отвалил барин два куля. Ты б Полина, квасу мне лучше  лапешку с погребка налила, уж больно мне жарко. Парит сёдня, видать быть дождю к вечеру… Все лето сушь, как в пекле стоит. Бульба наверное уже в земле попяклась!? - сказал Влас, снимая пропотевшую пропитанную солью  рубаху.
Полина, открыв половицу, достала крынку кваса, загодя приготовленную для мужа, и налила в большой медный ковш. Выскочив с ковшом на улицу, она подала его мужу, и подперев свои груди руками, улыбаясь спросила:
        -А картуз ты Власик, где взял!? Я вижу, что он тоже с барской головы. Не уж то и картуз тебе был дарован словно  корона?
         -Я Полина, тебе во, что скажу. Картуз этот барин со своей головы снял, и даже мне в пояс поклонился… Обещал вольную дать и пашпорт мне справить… Я как вольную то получу, то враз, в помещики подамся, уж больно мне по нраву в барской бричке, с рясорами кататься… Будем с тобой по воскресениям в Маклок, в церковь ездить. А как забогатею, так прямо тут  церковь поставлю, чтобы коней зря не гонять за десяток верст.
Полина, схватив за козырек картуз, со смехом натянула его Власу, на глаза и тут же улыбаясь, сказала:
          - С какого рожна, ты богатеть надумал! Для денег, ум должен быть, а у тебя!? Ти ёсь он у тебя, ум то тот!?
          -Ты Полина, баба разумная и хваткая… Да и меня, Бог силой не обделил… Я не только подковы гнуть могу да  кули кидать. Я грамоту знаю, чай приходских три классы закончил. Книги умныя читаю, и газеты губернские тоже. А ты, ты хоть какую букву с грамоты  знаешь, шобы меня так тут поносить на людях?  Я вот плюну, да пойду в рекруты, шобы басурмана всякого бить... За царя и отечество пойду воевать! Вот там, на войне, и заработаю какой рубель от государя батюшки.  Потом и коня и корову  куплю,  и хату в пять стенок на этом месте поставлю, – сурово сказал Влас, и, пригнув голову,  вошел в хату. Приоткрыв дверь, он снял картуз и, как подобает христианину, перекрестился, на висящую в углу, икону божьей матери и Христа Спасителя.
             - Ты,  хоть полбы, какой наварила!? А то  мои кишки, Боже царя храни,  уже  заиграли! Полина,  засуетилась у печи, ловко вытаскивая  оттуда ухватом  чугунки, с нехитрым крестьянским  варевом из картошки и свежей капусты.
         -Ты мальцев зови, ись будем …-  сказал Влас, снимая с гвоздя  свою посуду для горилки.
Как – то года два назад  уездный доктор,  впопыхах  забыл одну медицинскую банку, которая  тогда  случайно закатилась под лавку. В запрошлый год, сын Власа  Данила,  провалился в прорубь, да и слег с воспалением легких. Сам Влас, да и Полина, уже думали, что вот и пришел час и Данила, сваленный хворобой, уже не выживет, и покинет сей мир еще в молодом возрасте. Но по случаю  у барина в тот час   тоже болела дочь, и уездный лекарь, как раз и был в деревне проездом. Ночью он ехать в Осиновку, к барину не хотел. В ту  студеную зимнюю пору,  пробираться к поместью по- снегу, было просто невозможно да и опасно. Волчьи стаи,  гонимые голодом, такой подарок своей волчьей судьбы   вряд ли бы пропустили и вероятней всего  сожрали бы его  вместе с лошадью. А днем – днем  волки боялись и носа из леса не показывали. Мужики, вооруженные «забиванками», старались серую братью к себе не подпускать и близко. Так и выжил Данила, благодаря этому  случаю. А банка – банка для Власа, стала нормой для горелки, который в те времена  гнала его Полина в черной бане. Он ежедневно к обеду, выпивал эту дозу, грея свои кишки,   а в случае если мужики когда  и желали его завести на пьянство, то Михалыч, обычно  покрутив свой ус,  говорил:
           -Устоит моя посуда на столе, буду пить, а не устоит – завалится, так прошу простить мужики великодушно, богу видно неугодно моё пьянство!
Каждый раз, банка  заваливалась на бок  не  то,  что детская игрушка  Ванька – встань-ка. А это означало лишь одно, что Влас,  положенное богом  уже  испил, и теперь никакая сила не могла заставить  его повторить. Так и жил Влас, и хоть и  водил  он  дружбу с водкой, но никогда не допускал с ней  разгульного  панибратства, и это в нашей семье уже со стародавних времен  было законом.
                Полина, жена  Власа,  была баба справная и довольно чистоплотная. Не смотря на свое крестьянское происхождение, дом и двор держала в полном порядке. Трава в округе, что под бритву была выстрижена, а двор был  выметен,  веником  из березового гольца. Выйдя во двор, Полина,  что иерихонская труба гаркнула, и сыны  тут же предстали перед ней словно по щучьему велению.
          -Так, босяки,  идите  жрать, батька с работы вернулся! – Сказала Полина, и мальцы, шмыгнув домой, уселись за стол, держа наготове  ложки.
Крестьянский стол,  в те годы  особым   изобилием не баловал. Тарелка квашеной капусты, да чугун со щами,  наваренными в прок. Сверху этого блюда, плавал большой кусок вареного  сала, который Полина, аккуратно растирала  деревянной ложкой, чтобы каждому досталось по справедливости. Вот и все крестьянское  варево...
        -Ну что Данилка, нябось проголодались!? – Спрашивал батька, и за обедом читал «Отче наш». Данила и Женька, сидели в ожидании, когда батька перекрестится и выпьет водки после молитвы,  да и первым опустить ложку в чугунок. Всякое посягательство на щи, со стороны пацанов,  по- перед  батьки,  тут же наказывалось ударом деревянной ложкой в лоб, и мальцы об этом знавали, и рисковать не хотели. Прочитав молитву Влас, выпивал  свою норму водки и перекрестившись, глядел на святую икону.  Затем  на правах хозяина опускал  в чугунок деревянную  ложку, и,  дуя на горячие щи,  с аппетитом  вливал их в рот и, поглаживая себя по животу, каждый день хвалил  свою жену Полину.
-Знатные щи! - сказал Влас, слегка потея и покрякивая от удовольствия.
Мальцы, видя, что батька ложку в щах замочил, смело кинулись наяривать наваристую снедь. Они черпали вареную капусту с картошкой, и, обжигаясь, засовывали себе в рот, откусывая от краюхи домашнего ржаного хлеба большие куски. По семейной традиции  пацаны знали, если батька ложку на стол положит, то всё- трапеза окончена. Влас, видя, что  сыны  норму свою съели, выжидал еще  минуту, а потом  клал свою ложку на стол, и своим басом объявлял:
-Всё -  хорошь,  жрать, суши веслы  караси! 
Наелся или не наелся, а ложку кидай, и жди, когда батька первым из-за стола встанет, а не удержался и в последний раз зачерпнул маткиного варева,  так сразу звонкий щелочек деревянной ложкой об лоб, возвещал о  неминуемом наказании нарушителя семейных традиций. Вот и работали мальцы, с усердием не дожидаясь батькиного гнева. Строгий нрав крестьянской семьи, воспитывал  детей не только в страхе, прежде это было почитание  родителей, да так старших в деревне. Любой будь то старик, а ли баба, могли поставить на свое место абсолютно всякого расшалившегося ребенка. Поэтому  крестьянские дети, в отличие от барских, имели довольно кроткий нрав, и закаленную волю. 
   
  ПОЛИНА
                Полина   полюбила Власа  еще, будучи в девках, когда ей не было и четырнадцати лет от роду. Крепкий, широкоплечий и довольно веселый парень, покорил её девичье сердце, во время деревенской ярмарки.  На Илью, первого дня августа, все деревенские мужики и молодые девки, собирались в деревне  Лисичино, чтобы себя  показать, а после гулянки  поглядеть на  кулачный бой среди мужиков и парней из окрестных деревень и хуторов. В те далекие  годы Лисичино, была деревней зажиточной, и по статусу отходила к Псковской губернии, Куньинского уезда. Посреди  Лисичино, на пригорке,   стояла  трехглавая церковь, крытая осиновой щепой, а площадь напротив храма как подобает на праздники,   пестрела от лавок и бродячих  коробейников, торговавших  разной мелкой утварью и диковинными заморскими побрякушками. В этот праздничный  день, можно было не только  сбыть свой товар,  да и купить  детям, сладких тульских, медовых пряников и всяких восточных сладостей, привозивших  в великом множестве хитрыми и предприимчивыми  велижскими евреями.   Гружево, из которой был родом Влас Михайлович, изначально и во все времена отходила к  Малороссии,  Витебской губернии, Велижского  уезда, и этот факт был всегда поводом  для драк середь мужиков разных волостей. Набравшись медовой браги  и горелки, они по традиции на площади  сходились в кулачном бою и бились до первой крови  стенка на стенку,  доказывая свое превосходство. Во все времена, подобные кулачные бои, проходили строго по правилам. Но с годами их традиции  резко изменились, и было не удивительно когда проигравшая сторона, хваталась за колья, разбирая близстоящий к драке тын,  или за  ножи, спрятанные за голенищем   хромовых сапог.  Равных, по силе Власу, в те времена во всех волостях и уездах не было. Ни один мужик, не решался попасть под руку этому богатырю, по причине  того, что тот, мог вполне одним ударом нанести не только травму,  но и навсегда, лишить здоровья и разума.
            Влас ходил по ярмарке, словно хозяин... Он с высоты своего роста    рассматривал  ряды с изобилием  всевозможного товара,  привезенного купцами и,  делая вид  зажиточного крестьянина,  приценивался  даже к тому, что ему в его хозяйстве нужно то и не было. Любил Влас и себя показать и над торговым людом покуражиться.  Девки же собирались своими стаями и, всматриваясь в парней,  щелкали семечки и хохотали,  обсуждая  каждого,  кто попадал под их острые  наполненные любовью  взгляды.  В отличие от парней,  девки разных уездов и деревень друг с другом не ссорились, и всегда во все времена блюли полный нейтралитет, пока мужики по старинной традиции  забавлялись мордобоем. Вот на такой ярмарке и познакомился Влас, со своей Полиной.  С первого взгляда Полина, поняла, что Влас, это тот мужик, который и детей наплодит, и стоять за неё будет, словно  каменная гора всю жизнь.
Наряду с силой  Влас, обладал и умом и какой-то  мужицкой  хитростью, которая и привлекала молодух, мечтающих о таком суженом.
Купив белую сдобу, он,  держа ее подмышкой,   ходил по ярмарке,  как бы  прицениваясь к товару и,  перекидывался  с торговыми  острым словцом.  Высмотрев в  медовых рядах,  свежий липовый  медок,  он   доставал из кармана деньги, которые держал в руке на виду у купца, показывая,  что намерен сделать покупку, и хитро  улыбаясь, спрашивал:
         -Хозяин,  медок   липовый!?
         -Липовый- липовый барин! – отвечал пасечник, так же расплываясь в улыбке даже  не предчувствуя  вовсе, что сейчас  он  останется с носом.
          -Буду брать! - Говорил Влас, показывая деньги.- Только куда класть,  бог даже не ведает,- говорил он,  шаря по карманам. Потом,  он будто опомнившись,  протягивал пасечнику сдобу с вынутым мякишем.  Улыбаясь, хозяин деревянной ложкой накладывал мед, расхваливая  свой душистый и сладкий  товар. После того, как сдоба наполнялась медом, Влас,  как бы опомнившись,  спрашивал:
          -Почем  хозяин, медок - то!?
          -Пять целковых, отвечал тот, протягивая руку в надежде получить расчет.
          - О нет! Это  хозяин  дорого,  – говорил Влас, и,  перевернув сдобу  возвращал назад мед пасечнику,  выливая его назад  в берестовый туесок.
           -Пойду туда, там хоть и грячишный, да за отри  цалковых! - говорил он, и уходил со сдобой,  уже насквозь  пропитанной медом.  Хозяин кричал в след Власу  бранные слова, но тот лишь улыбался, да пощипывая булку,  смаковал липовый мед, похваливая доброго  и обманутого  им пасечника.   Вот таким вот   сладким  и душистым угощением,  тут же  потчевал  он  всех девок,  которые слетались на его щедрую раздачу, словно пчелы на  благоуханный  цветок.
Но Полина  - Полина  в те годы  была красивее всех.  Мать с отцом хоть и были крестьянского рода, но  пророчили ей довольно выгодный брак с богатым.  Но  это было  только до той поры, пока  Влас  не «положил своего глаза»   на её красоту и правильность своего  христианского воспитания. Полина  была девкой с гонором, и когда   Влас,  угощал всех  медовой сдобой, она с язвой в голосе отказывалась от его преподношений  и с ехидством  и ухмылкой спокойно  говорила:
         -Кабы Влас,  это был твой медок, то я откушала бы его с удовольствием. А коли ты, сам побираешься как голодранец, то и ешь его сам! - говорила она, топая капризно своей ножкой, и весело улыбалась, заливаясь девичьим  румянцем.
Такой прием Полины, тронул Власа за живое, и он поклялся себе в душе, что Полина  станет его женой раз и на веки. Уж больно  тогда  полюбил он всем сердцем  девчушку- хохотушку. Вот так и сошелся Влас, со своей суженой тремя годами позже. Как ни старались, батька с матерью отговорить девку от замужества,  все же любовь в этой «войне» победила,  и Полина,   убежав в ночь, уже на утро предстала вместе с Власом, перед алтарем  Маклоковской церкви, где и была обвенчана батюшкой Серафимом.   На всю жизнь осталась она  с моим прадедом,  наплодив ему троих  красавцев  сыновей, и  умерла...  Правда, это уже другая история, о которой стоит  рассказать подробнее, но позже. 

            Ванька Болтун, возвращаясь в свою  Осиновку, что было сил, проклинал Власа, за его выходку, которая так больно ударила по его самолюбию. Всю дорогу до усадьбы барина, он в своей голове составлял коварные планы как -  как извести мужика, который так лихо, над ним посмеялся?  По своему характеру, Болтун, был не только завистлив до полного беспамятства, но и мстителен за любую мужицкую шутку, которая принижала его значимую и гордую сущность барского приказчика. Живя среди староверов в деревне  Дорожкино, что в версте от Осиновского  барского поместья,  Ванька  имел добротный пятистенный дом, с высоким самолепным фундаментом из красного каленого кирпича,  который  тогда  так умело делало третье поколение немецких колонистов.  Немцы еще при Екатерине второй, крепко обосновались на этих землях, построив в селе  Ропино  склады с навесами  и огромные печи по обжигу красного  каленого кирпича.  Каждый кирпич, словно дорогой золотой перстень,  в те годы  имел свое клеймо в виде двуглавого державного орла и надписью  фамилии  того немецкого промышленника, который  производил его.  Барин,  видя предпринимательскую жилу иноземцев, от щедрот души своей  отдал немцам в аренду не только деревню Ропино, но и глиняный карьер на целых сто лет. При этом денег он за аренду не брал, а исключительно каленым кирпичом  от иноземцев получал причитающиеся  ему   выплаты.  Так и была на эти взносы построена не только школа для крестьянских детей, но и  сельская церковь с золочеными куполами. Ни  на образование, ни на веру в господа, барин денег не жалел, желая своему барскому  уделу, всякого  культурного процветания среди  своих же крестьян, которые  за родного батьку почитали и  глубоко его  уважали.  Все церковные праздники местные крестьяне праздновали на барские пожертвования от проданного литовцам  льна,  пеньки и душистого меда. Барин, обозы с этим товаром, снаряжал по несколько раз за лето, пока по Двине, сплавщики гнали гонки прямо в Ригу, минуя все пограничные кордоны. Не редко баржи местных купцов, литовские власти досматривали, облагая  пошлиной ввезенный из России  товар. Но плоты с лесом, в виду его особого спроса и безналоговой продажи,   проходили в Литву  без всякого досмотра. Вот на них, ушлый барин и отправлял свой контрабандный товар, без всякого таможенного  обложения.  На что  имел довольно приличную прибыль, которую и  использовал  на благо своих же  крестьян.
           Болтун, ворвался в свою хату словно ураган, распихивая ногой,  снующих по двору уток и гусей. Еще с порога он,  бросив картуз и плеть,  завопил на жену:
               - Фроська, водки мне…
Фроська, выглянула из-за шторы, и, вытирая руки о подол замусоленного  фартука, сказала:
                -Ты Иван, себя в зеркало то видел? Глянь на свою рожу… Буд -то барин, тебя батогами порол...Ни рожа,  а кабанье рыло!
            -Это все Влас, курва - мать его ети! Мужиков на смуту подбивал, да барин  незнаючи  этого гада, встал   за него горой!  А меня заставил, мужика голодраного на дрожках до дома катить, как самого царя, на глазьях  всей деревенской  голоты.   Это меня-то, Ивана Болтунова!  Давай мне водки Фроська,  чай душа от такого бесправия  ныит и жжеть! Жжеть меня из нутра обида сильная на несправедливость…
            -Ты мне Иван, поведай, по что ты к барину -то в немилость попал?- спросила Фроська, вытягивая  из шкапа четверть  с мутной самодельной водкой.  Прижав бутыль к своей пышной бабьей груди, она умело вцепилась зубами в пробку из кукурузного початка, и со звуком  «пок» открыла пузырь. Налив самогона в графин, она поставила его на  медный поднос и вошла в комнату к своему суженому.
       Там  уже перед святой иконой на коленях стоял Иван, и крестился, прося у господа заступничества. Он шептал молитву и после каждого крестоположения, бился об пол головой, в грехах каясь за свои коварные помыслы.  После молитвы Иван, сел на лавку и вытянул свои хромовые сапоги.
            -Сыми дура!- сказал он Фроське, которая стояла, держа поднос с графином. Шо стоишь,  будь-то окаменела? Поставь графин, да сыми мне сапоги... Не пристало мне по своей хате в грязных  чоботах шлындать.  Опорки  мои давай,- сказал  зло Иван, и протянул своей бабе сапог.
          Фроська, знала повадки своего Болтуна, и, схватив сапог за каблук  стягивала  их, а потом  обтерев  сальной  тряпкой, ставила под лавку, что тут рядом  стояла с приходу.  Следом  она  подавала   мужу  опорки, сделанные  из старых самовалянных   валенок, побитых в некоторых местах  молью.
               -Дай мне Фроська соленый огурец. Да не ноняшнего засолу, а с прошлого года.   Ноняшние, еще успеем порешить, чай по осени праздников будет вволю,- сказал Иван, слегка успокоившись после молитвы.- Где Фроська,  Митяй !?- спросил он, за своего сына.
          -С ранку еще с деревенскими мальцами, в рыбу пошел в Ляковцы. Скоро быть уже должон,- сказала жена, подавая в глиняной миске  два пустых огурца. Иван, налив себе рюмку сивухи, залпом осушил стакан, и,  взяв с миски огурец, воткнул себе в рот, с хрустом закусывая самогон.
              -  Так шо мялек  той Влас, тот учудил?- спросила Фроська с бабьим любопытством.
               -Ты ж наверно знаешь этого медведя грыжовскаго? Невиданной силы ентот Влас!
Куль с горохом через барский овин так швырнул, шо барин наш, аж свю ляпку открыл до самой земли. Так за енто, ему барин два кули к приработку своему подарил, и картуз аглицкий из добротной шерсти. Сказал, что наречет его Картузовым, да вольную ему вместе с пашпортом справит.
               -Да иди ты!  Такого быть не могет, дуришь меня тут - поди?
                -Вот тебе Фроска,  крест! Я своими глазами видал, как куль через овин перемахнул, шо сорока со стрехи. Невиданной силы видать мужик!- сказал Иван и перекрестился.
              -Так по шо, ты на него так осерчал, Ваня!?- спросила Фроська, засовывая себе в рот  последний огурец.
               -По шо, по шо! Барин, то наш  сердобольный дуже... Мехи с горохом подарил да меня заставил на своей двуколке Власа, до Грыжова звесь! Тыж знашь, тех Грыжовских голодраных? Всей деревней сбеглись поглазеть, как барский приказчик, мужика, шо барина везеть… Так он мне, ешо сказал, шо забогатеть собирается, а меня апосля в халдеи найметь котяхи из под кобылы выгребать... Влас, так и сказал –«Ты говорит Болтун, вонюч и гадок шо хорь!»  А сам – то голота сраная, ни кола ни двора! Хата и та, скоро на бок ринется! А он ешо богатеть удумал... На смех меня курва, поднял  средь мужиков то лапотных…
          - Да ня вошь, так он табе насолил!?- спросила жена, жуя прошлогодний огурец.
           -На всю жизь меня сука, той Влас опозорил -   на всю жизь!- сказал Иван, и налил себе еще стакан самогона. Разом махнув горилку в рот, он   хотел было огурцом закусить, но в миске уже ничего не было. Фроська, стояла,  размышляя  над сказанным им, закатив глаза в потолок и в этих раздумьях, наяривая  последний огурец,  забыв, что это мужнина  закуска.
Иван  взвился  и,  выхватив из её рук  огрызок,   со злости, но без силы  закатил своей бабе оплеуху.
           -Да коли ты только нажресси - то сучка  ты  драная!? Глянь ты на себя, жопа ужо, шо у барской кобылы круп, - сказал он и запихнул в рот жалкий остаток огурца. С хрустом прожевывая, он тут же  пробубнил:
          -Спать зараз лягу на палатьи, как Митяй  придет -  так разбуди немедля! Уж больно мне хочется поглазеть как наш с тобой  сын,  рыбой промышляет,- сказал Болтун, и, кряхтя поднялся по лестнице на деревянный настил на  русской  печи.
           - Горилку- то убирать?- спросила Фроська, всхлипывая от обиды за оплеуху.
            -Не хай дура стоить! Как жрать встану, так еще  выпью... А зараз, посплю малость, шо то я запыхался сёдни... Словно целый день за плугом ходил, - сказал Иван, и мгновенно засопел, с присвистом и похрюкиванием.

                РЕКРУТ
            Медленно и тихо из года в год  текла Западная Двина в  Балтийское море, пронося по своим водам  мимо города Велижа  богатые  баржи с купеческим  товаром,  да гонки с добротным спелым лесом до самой Риги, который там охотно скупался латышами, литовцами и прочими варягами,  населяющими  берега Балтийского  взморья.  Не только лесом,  медом, пенькой и конопляным и льняным   маслом славен был  сам  город и его окрестность,  но  разносортной  рыбой была богата его полноводная  и широкая река. Угорь, судак,  лещ и сом,  копченые особым способом на можжевеловом лапнике   воистину  были во все времена  украшением  рыбных  рядов городского базара, где каждый день суетилось множество народа, населяющего его бесконечные   просторы.  На том и жил купеческий  Велиж,  и в те далекие  годы слыл городом  богатым, чистоплотным и желанным для всякого рода столичных дачников. Великое множество евреев, поляков да литовцев, составляли основную массу его  городских жителей.  Одних  только церквей, да  питейных заведений было столько, сколько бывает в городах и по -более этого.  А купола таких храмов  Духовской, Никольской и Ильинских церквей,  в хорошую погоду были видны даже   за многие, многие  версты.   Как ни странно, а при таком количестве трактиров, кабаков и  рюмочных,    велижские  мужики  пьянством особо не промышляли и не страдали.  Каждый  знал свою меру, оставляя  еще  место и  для разума.               
           Слух о невиданной силе Власа, быстро разлетелся по всей волости, обрастая при этом людской молвой  еще большими подвигами, порождая  новую народную  легенду. Уже через неделю  о  гороховом «подвиге»   этого  деревенского  богатыря  знали  и в самом уездном городе. От того и потянулись в Грыжово люди,  поглазеть на природного силача,  который мог и подкову согнуть и подводу поднять,  держа ее на руках  над своей  головой.  К своей народной славе Влас, тогда относился с полным равнодушием, и на происки жаждущих,  видеть  его  богатырскую силу, он лишь посмеивался, но и никогда  не отказывал.
              Как барин и обещал, уже к покровам Пресвятой Богородицы, он в   конторе   полицейского околотка  справил  мужику  пашпорт и торжественно на людях,  вручил  его Власу. А  во время службы в  Велижской церкви «Трех Святителей»,  на этот святой праздник,  представил он своего  легендарного  мужика  и  высшим волостным  чинам...