Путь домой

            Первой решила уехать бабушка Роза – родная сестра моей бабушки Клары. Очень революционно настроенные родители – местечковые учителя, поддерживающие советскую власть, назвали дочерей в честь Розы Люксембург и Клары Цеткин. Но девочкам еще повезло. Младшенький, любимый сынок был наречен РЭМом, что означало «Революция, Электрификация и Машиностроение». 

            Рэм Моисеевич вырос сознательным юношей, уехал строить город Биробиджан, да там где-то и пропал без вести. Сестры долго безуспешно его разыскивали.  Вскоре после его исчезновения старый родительский дом снесли. Розе и Кларе, тогда еще не бабушкам, дали квартиры на одном этаже в одном и том же подъезде нового дома. Двери у нас никогда не закрывались.
 
            Вот о том, что бабушка Роза уезжает  навсегда, я узнала, когда из домоуправления пришла какая-то очень важная толстая тетка для составления в ее квартире акта об освобождении государственного жилья. Бабушка Роза  заплакала, а бабушка Клара стала шуметь и гнать непрошенную гостью, кричала, что  Роза еще жива и нечего выселять до срока нормальных людей. Весь вечер потом обе старушки плакали у нас на кухне. Я засыпала, поглядывая, сквозь приоткрытые двери, на покачивание их обнимающихся,  посеревших от горя, теней.
 
            Накануне отъезда бабушки Розы с сыном Мишей, невесткой и двумя детьми, к нам приехали все родственники. Попрощаться. Даже Левины из Тбилиси прилетели.  Стол ломился от всяческих вкусностей, но, похоже, в горле еда застревала. Почти шептались, снова плакали, пили за встречу в Иерусалиме, и  глаза у всех были такие виноватые, как будто прощались  навсегда и сожалели об этом уже сейчас. И как узнать, как они там устроятся? Здесь, может, и не так, как хотелось бы, но  все известно и привычно. Тревожно  с насиженного места срываться. Да и оставшимся - ехать ли вслед?  Вечный вопрос.
 
            Миша - умный, он придумал,  что пришлет нам фотографию семьи ровно через год. Если на снимке все будут сидеть, то это означает, что им всем на новом месте плохо, а нам всем надо сидеть здесь и никуда не собираться. Если же будут сфотографированы стоя, то это знак, что надо ехать к ним.
 
            Через год пришло письмо с фотографией, где вся семья дружно стояла. Ехать? Но мои родители никуда ехать не собирались. И бабушка Клара решила пока подождать…
 
            Тетя Соня из Ташкента позвонила ночью. Она сказала бабушке Кларе, что они срочно уезжают, все-все, Капилевичи и Кофман. И мы  с бабушкой полетели в Ташкент попрощаться с ее родными. Левины из Тбилиси тоже прилетели. И снова все плакали и пили за встречу в Иерусалиме. Хотя тетя Соня уезжала совсем не в Израиль, она улетала  в далекую Америку. Напоследок тетя Соня потчевала всех и пыталась каждому приехавшему родственнику вручить на память по  баночке с фантастическим вареньем из белой черешни, фаршированной грецким орехом, или с персиками  в собственном соку.
 
            К Новому году мы получили фотографию от бабушки Розы, где снова все стояли. Внук бабушки Розы женился, и на фото рядом с ним была красивенькая молоденькая девушка, настоящая израильтянка.  В нашем доме все чаще появлялись люди, самые разные, которые твердили, что надо уезжать. Ехать – надо! По весне позвонили из Техаса; тетя Соня умерла. Бабушка Клара сказала, что тоска Соню извела.
 
            Когда на улицах Тбилиси появились танки, улетели в Германию Левины. Как у них так быстро получилось все оформить, никто из наших понять не смог. С ними никто не  успел попрощаться. Правда, бабушка Клара как-то вечером разлила по стопкам водки себе и папе, они выпили за здоровье дяди Рувима Левина. Бабушка сказала, что очень волнуется за него, потому что ему, побывавшему на фронте, тяжелее всех будет прижиться среди врагов. Да-да, так и сказала, среди врагов. Папа стал ей возражать. Говорил, что немцы вину свою осознают, ничего плохого евреям не сделают уже никогда, а страна Германия – хорошая, он бы туда тоже поехал. Бабушка вдруг перешла на идиш, а папа стал ей отвечать на немецком. Так они иногда делали, когда хотели, чтобы никто больше не понял их разговора. А потом бабушка Клара рассердилась на него и еще долго с ним не разговаривала.
 
            К каждому новогоднему празднику продолжали приходить фотографии из Израиля. Традиционно. Семья там менялась, сначала росла, а потом стала уменьшаться - умерла бабушка Роза.  Вскоре за ней отправилась и бабушка Клара.  А Левины пропали, как в воду канули. Ни привета, ни ответа. Пока родители думали, я успела выйти замуж и родить для них внука. Вокруг нас снова все решали вопрос - ехать или не ехать. Правда, уезжать стали чаще, а проводы стали уже не такими, как раньше, перестали плакать. Может, что уезжали уже не отсюда, а уезжали туда, где лучше?
 
            А потом Дима, сын моей тетки, которую все называли Томочкой, решил учиться по программе, предложенной в Сохнуте. Когда он объявил об этом родителям, Томочка сначала поплакала, не без того, но вскоре активно ринулась собирать  нужные для выезда документы. Зашла она за фотографией сына в фотоателье и фотография ей не понравилась. Наверное, фотограф был не очень  умным человеком, сообщил ей, что это личиком сынок не вышел, нечего на снимок пенять. Нельзя еврейской маме так говорить! Дело кончилось скандалом и телесными повреждениями у фотографа. У маленькой хрупкой Томочки невесть откуда вдруг силы появились, да такие, что только стараниями адвоката удалось прекратить в суде дело по жалобе частного обвинения.  А после этого и сама Томочка вслед за Димкой поехала. Правда, пришлось ей  развестись с супругом, который вспомнил, что он  из запорожских казаков и родину менять отказался.
 
           При таких делах как-то никто и не удивился решению моего брата выехать в Канаду. Ему тогда казалось, что все приличные люди должны ехать. А еще, что перед ним весь мир откроется. После интернатуры в районной больнице в далекой Архангельской области он не боялся ничего. Пока оформляли его документы, лучший городской портной старенький Нима шил брату костюм на выход. Из самой лучшей материи. По индивидуальным лекалам, потому что в Борьке было под два метра росту и килограммов немало, таких размеров костюмов в магазинах и на барахолке тогда не было. Перед отъездом Борька аккуратно сложил в свой маленький чемоданчик печать и диплом врача, записал мелким почерком в новую записную книжку паспортные данные родственников и знакомых, которые тоже хотели вызов в Канаду получить, забрал у Нимы шикарный новый костюм. Отходную ему уже не делали; родственников  не осталось, да и верилось, что вскоре мы с ним встретимся.
 
           Борька летел в новую жизнь в новом костюме. Как герой книг Шолом – Алейхема. Правда, на таможне у него сразу же отобрали печать, диплом и записную книжку. Больше отбирать было нечего. Зато в Вене  в аэропорту все принимали его за представителя Сохнута, отбоя у него не было от наших же бывших соотечественников, пристававших  к нему с разными вопросами.  А мама здесь так волновалась за него, что стала жаловаться на сердце.
 
          Как-то вечером она села в свое любимое кресло и сказала, что ей совсем невмоготу. Папа вызвал скорую, а меня  отправил во двор, чтобы я сразу же показала врачам куда идти. Но скорая задерживалась почему-то. Папа  вышел на балкон, ему казалось, что так скорее появятся врачи. Я мокла во дворе под дождем одна-одинешенька, думала, ну почему уехал Борька, он бы лучше всех сейчас помог маме; а врачей все  не было.  Когда же машина скорой помощи показалась на въезде во двор, папа радостно вернулся к маме в комнату, но врачи маме уже не были нужны.
 
          После маминой смерти папа как-то сразу сник, потерял всяческий интерес к жизни. Стал болеть, подолгу молчать, отказывался выйти на улицу. Только мой сын – любимый его внук – мог еще как-то деда расшевелить. Дед ждал, когда мальчику исполнится 16 лет, чтобы вручить внуку паспорт.
 
          За день до дня рождения сына, из Израиля пришли фотографии с новорожденными праправнучками бабушки Розы, которых назвали Ройзл и Нехама. Кроме новорожденных, которых фотографировали то в кроватках, то в колясках, то на руках, все счастливые родственники стояли! Дед как-то очень бурно воспринял радостную новость. Потребовал, чтобы я его связала в скайпе с нашими израильтянами, долго с ними беседовал, а, когда узнал, что имена новорожденных в Израиле означают все тех же Розу и Клару, радовался совсем как ребенок. А ночью ему стало плохо. Из комы он уже не вышел. Я знала, что так будет. Ровно в день и час рождения моего сына папа умер.  Левушке исполнилось шестнадцать. Говорят, так бывает с родственными душами.
 
          Нынче Левушка  служит в израильской армии. На удивление себе самой я воспитала из него патриота той маленькой страны.  И сегодня  получила от взрослого мальчика письмо и фото по электронной почте. На фотографии сын стоит с автоматом в руках, такой красивый и сильный. Стоит! И пишет мне, что ждет меня там: «Ты только прикоснешься к  Стене разрушенного Храма и поймешь, что вот он твой дом, мама! Надо ехать!». А я читаю, улыбаюсь, сомневаюсь и радуюсь одновременно, потому что снова для меня встал этот вечный вопрос  - ехать или не ехать, какой он - путь домой?