Сошка и мошка

               
                - Что ты такой грустный?
                - Я кое-что потерял
                - Что-то ценное
                - Оно было ценное,
                когда мне  принадлежало,
                теперь же ,когда я его
                потерял, оно стало бесценным.
                -  Что же ты потерял?
                -  Время.

Когда утром просыпаешься, с именем любимой на устах, хочется поскорее её увидеть, дабы слово, сорвалось с языка, и было доставлено по адресу, а не причиняло мучительную боль, повиснув на губах и клоня голову своим грузом к низу. Таким было каждое утро Саши. Слово, которое каждый будний день сжимало его связки, словно соски вымени послушной Бурёнки, сжимают толстые пальцы розовощёкой доярки, было Маша. Маша училась с Сашей в одной школе, но в параллельном классе. Саша учился в 9 г. Маша в 9 б. Саша, недолюбливал свой класс, называл его гадким в такт с заглавной литерой г. Он также называл его и другим словом, которое не пристало писать в приличных печатных изданиях, но которое прочно засело в головах прагматично-пессимистичных обывателей, которые, порой, дают этому слову свободу и сажают его злачные семена на заборах, стенах домов, на страницах неприличных печатных изданий и на лицах собеседников, иногда, обильно орошая его семя, слюной. Машин класс был божественным, в такт литере б. Но он был таким не из-за того, что казался выше всего земного. В нём учились простые земные люди, были там и приземистые. Он был божественен, потому что в нём была Маша. Так и пустая бутылка не имеет особой ценности, но наполни её жидкостью, она в корне поменяет своё предназначение и даже имя. И пока жидкость будет находиться в бутылке, бутылка будет интересна и даже притягивающая. Но, в конце концов, опустошившись, потеряет инициалы и будет забыта. Найдутся смельчаки, которым пустая бутылка в дальнейшем будет необходима, но тем смельчакам имя - «павшие в безвольную зависимость люди» и о них лучше не говорить совсем. Маша была живительной влагой, а класс стеклянной оболочкой, которой было приятно, что её назвали в честь вседержителя.
Но вследствие каких обстоятельств Сашин разум возвёл Машу в ранг божества, превратил абсолютно реальную девушку в иллюзорную, и наделил её нечеловеческими способностями? Почему Маша жила теперь на вершине, омываемого ветрами Олимпа, а не у себя в тёплой комнате с синим ковром, обильно посыпанным шерстяными ромбами приятного белого цвета? Почему на горе богов, а не на улице Строителей дом 53?
Случилось это совершенно просто, подобно тому, как пешеходу в глаз попадает мошка. Случилось это в коридоре с мутными зелёными стенами, на которых изредка возникали картинки, не имеющие цены, в том смысле, что не имели за собой ничего ценного кроме мутных зелённых стен, на которых держалось здание школы. Саша стоял опёрщись спиной к стене, ожидая звонка. Он опоздал на первый урок. По сути, Сашу это совершенно не пугало, а наоборот подогревало в нём приятные чувства свободы. Свободы от оков алгебры, сковавшей его голову, заставляя её корчиться от тупой и пронизывающей рациональной боли. Саша был иррационален и не практичен, и рациональные науки не принимал. Поэтому, сейчас, стоя у стены, он чуть слышно улыбался и смотрел вдаль коридора. В конце коридора находилась дверь под номером 202. Эта дверь открывала школьнику новые просторы мировой и отечественной некрологии, одним словом это был кабинет Истории. Этот школьный предмет нравился Саше больше чем Алгебра и её вечная спутница угловатая Геометрия. Хотя и в бесформенной, на его взгляд, Истории, Саша находил тараканов рациональной математики. Объяснялось это просто. Всю историю люди находили неизвестные доселе  х-територии, равняли их с землёй, вычитали аборигенов, рубили их под корень, чтобы после те не могли его извлечь, умножали территориальные владения и носителей госзнаменателя, и после делили с госчеслителями. И так это хозяйство двигалось по оси у, вплоть до бесконечности. Теперь, Саша стоял и думал, что все войны мира причина рационализма, также, понимая, что без него, к сожалению, не было бы и самого мира, в котором эти войны велись. Он стал вспоминать страны, которые за всю свою историю ни разу не ввязались в кровопролитные бои. Почему то в голову приходила только Атлантида. И хоть она была островом, а возможно и материком, всё- таки считалась страной, так думал он в тот момент. Саша точно не знал истории Атлантиды, не знал точно, воевала ли она, но ему показалось верным, то обстоятельство (которое знает каждый школьник), что она ушла под воду. Иррационализм сгубил Атлантиду, думал Саша. Он стал находить в факте потопления Атлантиды и непотопляемости математики какой-то простой и древний смысл, но его мыслям не дал воли звонок. «Надо будет спросить у Татьяны Андреевны про Атлантиду, что бы удостовериться в правильности моих суждений», подумал Саша и направился к кабинету Истории. В этот момент из кабинета 202 навстречу Саше выбежали девятиклассники. Это был 9 б, ибо его отличительной особенностью, была некая экстравагантность, броскость и порой даже юродивость. Одним словом, каждый из этих ребят был самодостаточен, личностен, а некоторые были не от мира сего. Так же, в этом классе учился Кирилл Картошевич. Картошевич  слыл неоднозначной фигурой с завышенной самооценкой и заниженной талией на коженных брюках, которые выдавали его трепетную любовь к heavy-metal. Серьга в ухе говорила о его пиратских наклонностях. Его отец был видео и аудио пират, и он при содействии сына распространял свою продукцию в учебных заведениях. На уроках он сидел или под партой или на парте. За оскорбление в свой адрес одаривал оскорбителя кулаком по лицу. Так же о нём ходил слух, якобы Кирилл отдаёт 50 процентов от карманных денег ( а у него были большие карманы) некой бедной старушке. Злые языки говорили, что на самом деле это старушка, не бедная вовсе, а наоборот богатая наркоторговка и Картошевич лишь её клиент. Добрые языки говорили, что они сами видели, как эта бедная старушка покупала хлеб в ларьке на деньги Картошевича, и перед тем как лечь на скамеечке во дворе и заснуть, молилась о его здоровье. Нейтральные языки, говорили просто, что Картошевич чудик. Сейчас же Картошевич, стал менее агрессивен. Теперь Картошевич ловил по школе ребят из младших классов и заводил на переменах с собой в мужской туалет. В туалете он закуривал сигарету и доставал и рюкзака пистолет системы «Тульский Токарев», и показывал малышне. Малышня приятно улыбалась, и Картошевич выпускал её из туалета. Этот же самый Картошевич выбежал из кабинета 202 первым и устремился, куда-то с небывалой скоростью, видимо, ища очередного благодарного зрителя в лице первоклассников, которые находились этажом ниже. Следом выбежали Петряков и Захаренко, за ними бежал и смачно ругался Павел Семёнов. Потом хлынул поток разноцветных молодых организмов с неокрепшими голосовыми связками. А потом… А потом появилась она.
« Это инфантильность, Олька, ты главное не рефлексируй» сказала она и улыбнулась, стоявшей напротив неё, высокой рыжей девушке. Рыжая дылда была Оля Кошелькова, а девушка, сказавшая эти интригующие слова, была Маша. И в этот самый момент пешеходу в глаз попала мошка, в случае с Сашей, Сашке попала в глаз Машка. И он не захотел вынимать её из очей, и она вместе со слёзной жидкостью перекочевала в зрительный нерв, а минуя нерв,  глубоко застряла в мозгу. Сейчас он стоял неподвижно, медленно дыша и предвкушая неминуемую встречу с неизбежным счастьем, готовым разлиться по всем его венам, наполнив их пульсирующей теплотой. Так, словно, ныряльщик стоит на вершине скалы, и готовиться сорваться с неё в объятия тихо торжествующего, спокойного моря. И как с каждым шагом ныряльщик приближался к краю обрыва, так и Сашка с каждым вздохом приближался к отправной точке желанного полёта. Полёт занял бы лишь мгновение, соединив край обрыва и погружение в стихию. И этот полёт содержащий в себе легкость, отрыв от всего сковывающего и навязчивого, возможно и назывался  любовью. Сашка смотрел, сосредоточив весь зрительный нерв в одну точку, боясь моргнуть от внезапно начавшегося ветра. Он смотрел вперёд на нежное, воздушное небо, пытаясь запомнить каждое  незаметное движение, запоминая витиеватые штрихи, составляющие  величественный портрет бескрайнего небосвода. Его взгляд коснулся нежных, словно объятия дорогого человека, ярко алых губ. Переместился на вершину носа, через правильные линии которого, обогнул его кончик. Затем взгляд спустился по длинным, лёгким, готовым поддаться чуть слышному дуновению бриза, тёмно-русым волосам на плечи. Дотронувшись хрупких плеч,  его взор передохнул, на плавно опускающихся и подымающихся волнах груди. Скользнув вниз по изящной спинке, взгляд Сашки угодил в задние карманы светло-синих джинс. Притом его взгляд не придавал не малейшего внимания биркам на карманах. Взгляд готов был, уже, катиться вниз по стройным ножкам, как вдруг, что-то сильное из подсознания остановило его путешествие. Это могучее и всесильное было не что иное, как завет Сашкиного деда. Сашка вспомнил угрюмоё дедово лицо с прищуром, в котором читался некий укор.
« Помни, Сашка – говорил дед, сидя на скамейке и наблюдая, как внук ломает глаза о фигуры проходящих мимо девушек – Смотри бабе в глаза. Не таращся на её титьки, зад и ноги. Глаза имеют свойство меняться, а титьки, задница нет. Как были её ноги костями обтянутыми мясом и кожей, хорошо бы ещё и жирком…так они ими и останутся! А глаза постоянно меняются. И если начнёшь замечать когда, как и почему они меняются и благодаря каким факторам и обстоятельствам: Так скажем, уловишь закономерность непостоянства бабьей души, отражающейся  в её глазах, тем самым объясняя её колебания или неподвижность в пространстве…вот… И если ты научишься это видеть и переводить, то получишь над ней власть!» Сашку, будто кипятком ошпарило. Он вздрогнул  и устремил воспалённые глаза на лицо Машки. Ныряльщик внезапно убрал взгляд с неба и осторожно пустил его по земле, направляя его на конец обрыва за которым скрывалось море. Этот дедов довольно странный, спорный, но не лишённый здравого смысла спич возымел действие над Сашкиной зрительной системой, дав ей команду, которую она должна была, не пререкаясь, выполнить. Черты обрыва смылись и впереди маячили контуры моря, в которое нужно было окунуться с головой. Но ныряльщик дрогнул и отвёл глаза, ибо в этот момент подул сильный ветер. Машка, чмокнув в щёку Кошелькову, развернулась и ушла.
Глаза удалились, унеся за собой тайны женской души. Они ушли в неизвестность, а это значило, что надо было узнать, в какую неизвестность они ушли. Сашка увидел, стоявшего у дверей кабинета номер 202, Игоря Жарова, по прозвищу Джованни. Джованни вытирал салфеткой очки и насвистывал простую мелодию. Сашке показалось, что он свистел «Амурские волны». Сашка, подошёл к Джованни, с серьёзным намерением узнать в какую неизвестность ушли ноги, а что более важно, глаза Машки.
- Привет, Джованни! – поздоровался Сашка.
Джованни надел очки и улыбнулся ему своей фирменной еле заметной саркастической улыбкой.
- Привет, ты, когда мне Нюрку вернёшь, упырь? – зло ответил Джованни, он умел поставить человека в неловкое положение.
Сашка на секунду заволновался. Он понимал, что Нюрку отдать будет очень нелегко. К слову, Нюрка была ручная крыса Джованни, которую он отдал на время Сашке, благо у него их было пять, а может и того больше. Сашка же обменял Нюрку на игровую приставку соседской девчонке, которую также звали Нюркой. Сашке не хотелось расставаться с приставкой, а Нюрке с Нюркой, поэтому они договорились второй раз не обмениваться.
- Подари её мне! – с надеждой сказал Сашка.
- Хренас-два! – буркнул Джованни, своим излюбленным отрицательным выражением.
Сашка, на секунду задумался и плюнул на всё это дело. Это было столь маловажно, это любящее сердце хозяина и некрасивое поведение временного владельца. Важны были лишь глаза.
- Ладно, завтра верну, - серьёзно сказал Сашка, – какой у вас следующий урок?
- Физика, – не глядя на Сашку, отвечал Джованни – чтоб завтра вернул.
Джованни ушёл, дав координаты неизвестности. На чистом листе бумаги, Джованни, своим ровным и разборчивым подчерком вывел одно лишь слово.

ФИЗИКА

Глаза теперь были там. Там и должен был оказаться Сашка в конечном итоге.
Он направился к кабинету Физики, но вдруг остановился. Он не был ещё готов к полёту в открытое море. Надо было переждать сильный ветер.
Пережидать ветер, он захотел в столовой. По расписанию следующим уроком у него был английский. Варварские фразы английского языка, да к тому же произнесённые с ошибками его одноклассниками у доски, могли засорить чудесный эфир его собственного телеканала. Сашка выждал момент, когда учителя и ученики отправились по классам, и убедившись, что он остался не замеченным, продолжил свой путь. В столовой, которая была совершенно стандартная для всех учебных заведений и отличающихся от подобных ей только нехваткой стульев для трапезников, было безлюдно и тихо. Сашка удивился. Он взял кусок хлеба и компот из сморщенных груш. Сидя за столом в столовой, где кроме него был только персонал, Сашка припал к стакану с компотом, и сделав два глотка, принялся за хлеб. Съев хлеб и допив компот, Сашка уставил взгляд на крошки от хлеба, оставленные на столе, и погрузился в раздумья. « Так это всё странно и интересно – думал он – Мы и раньше с ней встречались, даже, кажется, говорили. Но что-то, тогда,  меня она так не интересовала. А сегодня, раз и обухом по голове. Наверное, она похорошела, непременно так оно и было. Машка раньше, тоже, красивая была, но сейчас уж очень изменилась в хорошую сторону. Да и глаза изменились!». Сашка пытался вспомнить цвет Машкиных глаз, но, тут, же бросил эту затею, всё равно они стали совсем другими. И через несколько минут он в этом убедиться. « Это очень интересно – продолжал думать Сашка, глядя на крошки на столе – Это как вот эти крошки, они малы и незаметны, если смотреть на них издалека. Но стоит подойти поближе, и вот они различимы. Так, наверное, и в человеке надо эти крошки искать, тем самым быть с ним, что ли ближе, буквально и не буквально. Так сказать, собирать по крошкам буханку хлеба, а после съесть. А вот, если бы на столе стоял, например, торт с взбитыми сливками, то его, несомненно, увидели и захотели бы  сожрать. Правда, уплести торт в один присест, невозможно. Надо его есть частями, по - немногу, а то попа слипнется. Торт сладкий, и если его сожрать сразу, может и вырвать. И потом долго ещё не захочется тортов. Впрочем, смотря какой торт. И ведь, каждый захочет отломить от него кусочек. Поэтому торт надо или прятать или давать в рожу, всем кто на него покуситься. Да, торт куда приятнее сошки и крошки. Главное понять, кто ты на этом празднике жизни, вкусный торт со взбитыми сливками или сухая крошка». Сашка понимал, что Машка, конечно же, вкусный и прельщающий торт, а вот кто был он? Главное не оказаться перед Машкой мелкой сошкой, в случае с Сашкой, мелким Сашкой. Сашка был небольшого роста. До звонка оставалось полчаса.
Полчаса Сашка простоял у двери в кабинет Физики. Полчаса он разглядывал мелкую надпись, сделанную то ли булавкой, то ли гвоздём, находившуюся слева от двери. Надпись гласила.

ЗЛОТОРЁВ – ЛОХ

Сашка знал этого самого Злоторёва, довольно не плохо. Надпись не врала. От нечего делать Сашка достал  из рюкзака железную линейку и подкорректировал неизвестного писаку.

ЗЛОТОРЁВ – БЛОХА

Сашка хихикнул и раздался звонок. Он встал напротив и немного правее от двери, понимая, что все сейчас двинуться в столовую, что была по правую руку, на обед. Тем самым, он мог дольше рассматривать и читать глаза Машки. Дверь открылась. Толпа ринулась из них, и надо было смотреть в оба, чтобы не пропустить вожделенные очи. Пока он сосредоточенно искал в выходящих субъектах, тот главный объект, за которым он сюда и явился, его заметил Картошевич. Он подозрительно взглянул на Сашку и направился в его сторону, перекрывая весь обзор.
- Чё, ты высматриваешь? – грубым и прокуренным голосом прохрипел Картошевич и на его глазах появился заметный осуждающий блеск.
Сашка  хорошо понимал, что скажи он правду, Картошевич начнёт расспрашивать, давать советы или издеваться, как он обычно делал, если ему говорили правду. Если же ему врали, ( а Картошевича на это было чутьё) он затаивал злобу, которая потом могла бы аукнуться. Сашка решил соврать, притом, соврать тактически верно. Картошевичу надо было потешить самолюбие, отвлечь и внушить доверие. Был способ как это сделать и  не упускать взгляда с намеченной точки обзора.
- Кирилл, я у тебя спросить хотел, - начал Сашка – Я увлёкся heavy-metal, дай совет, чё послушать, какую группу? Кто там, самые крутые?
Кирилл, сделал вид знатока и кашлянул. Уловка сработала. Пока Картошевич, водил глазами по сторонам, видимо, вспоминая кудесников гитары,  и рассыпал знаниями в этой музыкальной области, Сашка, продолжил смотреть в открытую дверь.
В дверях, быстротечно мелькали ненужные лица и морды. А когда толстый Косельников, с мрачным взглядом ( а-ля задумчивый мужчина с полотен Яна Стена), покинул ненавистную ему комнату, появились они. Неразлучные подружки Машка и рыжая дылда. И тут началась кропотливая работа Сашкиного зрачка, началось доскональное изучение глаз манящей девушки.
Первичная обработка: глаза большие, голубые с серыми вкраплениями или, даже, с лёгкой сероватой радужной вуалью.
Вторичная обработка: глазной вырез, говоривший о оптимистическом, весёлом и добродушном настроении, возможно и о характере обладательницы этих глаз. Едва заметные линии у края глаз и под ними, наталкивающие на мысли о некой хитрости, хорошо замаскированной и возможно и не хитрости вовсе, а о лёгкой иронии. Блеск в глазах читался как преобладание светлой стороны души над тёмной. Возможно, это был ещё и здоровый интерес, всепоглощающее желание отдаваться всем существом всему новому и меняющемуся в мире.
В итоге некий набросок характера и внутреннего содержания девушки появился. Машка должна была быть добрая, интересная, понимающая и переменчивая. Но это был только набросок сделанный карандашом, чтобы нанести на контуры портрета краски, необходимо было направить её взгляд точно на сетчатку художника. Сашка напряжённо ждал, когда их взгляды соприкоснуться. «Посмотри же на меня!» повторял он себе под нос, словно, читал молитву. И она услышала его безмолвную мольбу. Она посмотрела на него. Секунда или две, не больше. Но этого хватило художнику, чтобы усыпать полотно яркими мазками. Если сравнить то ощущение от соприкосновения взглядами, что получил Сашка, с творением художника, возможно, его чувства и эмоции могло передать одно из многочисленных и замечательных полотен Ренуара. В Ренуаре нет чётких очертаний, контуров  и линий. Грубо говоря, его картины не заключены в оковы и рамки. Простор и яркость. Свобода и радость. Безграничная фантазия и лёгкость. За это французского художника боготворят и любят миллионы его почитателей. За это в Машку, теперь, уже, бесповоротно, влюбился Сашка. Что-то тёплое и светлое обволокло его зрачки.
- Эй, ты меня слушаешь, ваще? – раздался низкий хрип, откуда - то из холодного и тёмного пространства.
Картошевич, лёгкими, пока ещё, толчками пытался вывести Сашку на земную орбиту. Он начинал тихонько злиться. Сашка опомнился, быстро сообразил, что к чему и выдал фразу, подобную алиби, что есть в запасе у хитрого преступника.
- Покажи пистолет.
Заготовленная на случай неприятности фраза подействовала. И вот уже через минуту Сашка стоял в туалете и совершенно отстранённо смотрел на пистолет. Картошевич взял спичку и чиркнул её о коробок.
- Ухм – тихо, не открывая рта, произнёс Сашка.

*
Он не остался в школе. Он пошёл домой. Он был похож на воздушный шар, который наполнялся воздухом, и казалось, вот-вот лопнёт. А она была воздухом.
Голубой водопад хлещет по вискам брызги разлетаются попадают в глаза закрыв которые все равно ощущаешь брызги воды приятной чуть тёплой и резкой Капли стекают образуя всё большие капли они оседают на губах Бегут струей по телу заставляя тело ощущать влагу каждой клеткой падают на пальцы ног Это рефлекс чувствовать сокращать мышцы Отмываться охлаждаться ощущать расплываться дышать Мокрый мооокрый весь мокрый с головы до пят весь Ветер подует ветер чтобы обветрить мысли новым круговоротом обветрить распределить и обновить мысли рождая всё новые и новые свежие как роса мы с ли потом дрожь едва заметная тихая чуть шепотом дрожь потом сильная дррробящая тело на квадраты и емкости дрожь потом единая со всем существом дрожь а потом холод потом простуда со слизью устаревших мыслей с водой не рождённых мыслей и после болезнь мыслей отслоение мыслей Болезнь естества и единства ЛЮБОй ценой яВЬ а не сон холодно заболел холоднооо переродиться и СОГРЕТЬСЯ!
Александр сидел на тускло красном диване, на котором были заметны первые признаки разложения материи. Он смотрел на определённую точку в стене. Его сверхновая мысль поглощала все остальные мысли бывшие в голове и заражала их недавно приобретённом вирусом. На улице что-то хлопнуло и оторвало прожорливого носителя сверхновой информации от поглощения остатков мыслей с другим кодом доступа. Голова резко повернулась и тут же вернулась в прежнее положение, снова оказавшись в том же пространстве, в котором и прибывала секунду ранее, но с одним изменением. Точка увеличилась, и Александр осознал, что всё это время смотрел на карту России, что весела на стене. Он опять сфокусировал зрение в предыдущей до хлопка точке. Это была белая точка, и над ней было написано, чёрными буквами, слово. Слово было – Ярославль. Неизвестно откуда в голове закружили лёгкие вихри, вырвавшиеся из подвала памяти. Александр вспомнил маленькую желтоватую комнатку, белый, обшарпанный стол, бутылку водки, начатый батон и помятый помидор. Далее круглолицего человека с красными глазами, с папиросой в пожелтевших и редких зубах. И себя маленького, в синих шортах. Себя, внимательно смотрящего на этого человека. «Дядя Витя!» пропищало в голове. «Дядя Витя из Ярославля, он приехал к нам в гости!» пищало в памяти. «Дядя Витя расскажи сказку!» пищало ещё сильнее. И вспомнился прокуренный, низкий голос полупьяного дяди. Вспомнился запах табака из его беззубого рта. Вспомнилось размашистое «Все бабы – суки!» в конце сказки и скупые мужские слёзы. Вспомнилась и эта самая сказка:

СКАЗКА ДЯДИ ВИТИ

Однажды, много-много лет тому назад, возвращался удалой воин с кровопролитной и долгой битвы. На нём висела разорванная и испачканная в крови кольчуга, в сильные руки его сжимали пропитанный кровью меч. Под ним был верный конь его Кустанай. Смотрел воин своими хмурыми и уставшими глазами вдаль. И звали воина Ярослав Мигулич. Ехал не спеша Ярослав Мигулич и думал он думку серьёзную. Знал Ярослав Мигулич, что дома ждёт его мать и отец, брат и сестра. Знал он также, что ждут его дома три невесты Вера, Надежда и Любовь. И думал храбрый воин - которую из трёх красавиц в жёны взять. Первая была кареглазая Вера, и понимал Мигулич, что она любит в нём силу его богатырскую и будет ему верной женой. Женой, которая как дочь будет слушать, и боготворить его. Вторая была зеленоглазая Надежда, и понимал Мигулич, что она любит в нём острый ум и весёлый нрав и будет ему верной женой. Женой, которая как верный друг будет всегда рядом и в горести и в радости. Третья была голубоглазая Любовь, и понимал Мигулич, что она любит его русскую, открытую душу  будет ему верной женой. Женой, которая как нежная мать будет беречь его и согревать, когда он в печали, теплом своим. Вдали показались старинные избы и Мгулич улыбнулся. Впереди его ждала родная деревня.

Александр посидел неподвижно и задумался. Потом встал, взял со стола лист бумаги  и ручку. Сказка дяди Вити воодушевила его. Он захотел написать, что-нибудь приятное Марии, наподобие этой сказки. Вдохновение подсказывало ему написать ей стихи. Умилительно трудившись над рифмой, грызя ручку и хитро прищурив глаза, Александр тщетно пытался найти красивые и точные слова, но не находил. Рифм к слову Маша нашлось крайне мало. Были глупые рифмы: каша, наша и ваша. Были получше: кража, сажа и Саша. Он хотел воспользоваться кражей, объяснив тем самым ту манипуляцию, что проделала с его сердцем Мария, но был бит сложностью ямбов и хореев. Тогда он обратился за помощью к людям знающим. Порывшись на книжной полке, он наткнулся на сборник стихов молодого поэта Якова Крупмана. На маленькой красной книжечке красовалась фотография черноволосого, бородатого и кудрявого мужчины. Высокий мужчина стоял у «стены плача» широко расставив ноги, руками он изображал полёт, видимо вдохновения,  голова его была направлена ввысь, он смотрел на небо прищуренными глазами и закусив нижнюю губу. Александр догадался, что этот мужчина, некто иной как молодой талантливый поэт. Сборник его стихов носил такое название:

ЛЮБОВЬ ЕВРЕЯ

Среди многочисленных стихов посвящённых красотам Иерусалима и его окрестностей, Александр наконец-то нашёл искомое. Это было короткое, но очень точное стихотворение:

Я привык к твоим глазам
Взгляду серой пелене
Тону, голосу, словам
Я привык, привык к тебе.

Поэт, передал все его чувства, через эти четыре строчки. Александра занимал тот факт, что он уже сильно привязался и привык к Марии за столь короткий промежуток времени, а так же тот факт, что он давно не слышал её голоса. Надо было с ней заговорить, чтоб освежить в памяти её голос, который как казалось, должен был быть мягким и нежным. И надо было сделать это завтра, потому - что сегодня он хотел заняться предвкушением неразгаданной тайны её голоса.
 
Александр встал очень рано. Умылся, почистил зубы и хорошенько прочистил уши. Надел свой любимый красный свитер. Рюкзак оставил дома, ему не было сегодня до учёбы, захватил с собой сборник стихов Крупмана и отправился в школу. По дороге в школу заучивал гениальное стихотворение молодого поэта. И за этим самым занятием подошёл вплотную к школе. У забора стояла малочисленная группка ребятишек из младших классов. Ребятишки курили сигареты без фильтра и матюгались. За забором стояли ребята постарше, курившие сигареты с фильтром и так же матюгались, но непристойнее младших. На скамеечке сидели мужики из старших классов и курили. Они матерились трёхэтажным матом и смачно плевались. «Школа развращает, после неё их всех ждёт некий катарсис» подумалось Александру. Он зашёл в школу и поднялся на второй этаж. Впереди его ждали Химия и Биология. Немногим больше часа грусти, скуки и неизбежности, вознаграждавшимися сладкими минутами фантазии о другом. Другом, хорошем, светлом и волнующим. Александр решил встретиться с Марией в столовой во время обеда. Он, по плану должен был сесть напротив неё, пожелать ей приятного аппетита, услышать одобрение из её уст, а дальше действовать по обстоятельствам. Стихи были выучены, прекрасный свитер был отглажен и надет, следовательно, ни что не предвещало беды.
Как не странно час с небольшим прошёл довольно быстро. Звонок звал его в столовую, как зрителя на второй акт театральной постановки. Первый акт познакомил зрителя с персонажами пьесы, с их характерами и взаимоотношениями. Оставил под вопросом будущее героя и героини. Во втором акте всё и должно было решиться, встать на свои места. Каков, будет финал пьесы, не знает никто, кроме режиссёра и актёров. Плохой или хороший будет её финал? Или же, финал будет открытым. Пьеса стара как мир, так что возможен и трагический финал с кровопролитием. Впрочем, близка развязка и в столовой уже полно голодного народу.
Александр вошёл в столовую и стал пристально вглядываться в чавкающих за столом. У окна сидели две неразлучные девицы, силуэт одной из них, был до боли ему знаком. Целенаправленно он поспешил занять место напротив этой парочки.  Как искушённый футбольный болельщик спешит к телевизору занять место поудобнее, чтобы быть в самом центре разгорающихся на поле событий, Александр сел у телевизора, по которому показывали Ольку Кошелькову и просто Марию, если продолжать сравнивать картинку с телевизора с футбольным матчем, естественно Александр болел за Марию. Он сидел чертовски близко к Марии, но не мог поднять глаз. Какой - то неведомый груз опустился ему на плечи. Это были, видимо - все те слова, что он хотел ей сказать, все те песни, которые хотел бы ей спеть, все те стихи, которые хотел ей прочитать. Но нужно было с чего - то начинать.
- Приятного аппетита! – глухо и неразборчиво прохрипел он.
Девушки подняли на мгновение свой взгляд с тарелок с супом на неожиданного собеседника.
Они обе сказали ему спасибо, но Маша, как - то более ласково. Оно было и понятно, голос её был не только нежен и приятен, как правильно казалось Александру, но он ещё имел успокаивающий и оздоровляющий эффект. Но и чудный голос не успокоил героя, разрываемого бешенными псами мыслей.  Он сидел, а груз становился всё тяжелее и вскоре должен был заставить его завопить от боли. Он терпел и смотрел на белоснежные руки Маши. На безупречные пальцы. На прекрасные губы. На бесподобные глаза. На восхитительные движения её. Всё в превосходной степени. В голове закружи приставки: при, бес, пре. «Да ну к чёрту!» рявкнул кто-то очень злой, сидевший тихо до этого момента в его голове. Александр неожиданно встал. Он внезапно твёрдо и отчётливо произнёс следующее.
- Маш, выйдем, мне надо сказать тебе кое - что! – он строго смотрел на Машу.
Маша подняла на него свои голубые глаза, отложила ложку от тарелки с овощным супом, и внезапно улыбнувшись, весело произнесла:
- Пойдём, Саша!
Саша был, сбит столку. Неожиданное и воодушевлённое принятие его предложения Машей, его удивило. Он секунды три стоял, не шелохнувшись, но потом вернулся в себя и вышел из столовой. Маша вышла за ним. И вот они уже стояли во дворе школы. Саша смотрел ей в глаза и напряжённо дышал. Маша стояла напротив него и слегка улыбалась. «Какого чёрта она лыбится?» опять раздался неприятный баритон из его головы. «Впрочем, да ну к чёрту, давай» баритон стал мягче и уже лирическим тенором, как бы пропел эти слова. «Ну, да, давай» сказал Саша сам себе и дал:
- Маша, - начал он слегка запинаясь. – Это, я, короче люблю тебя, наверное… да, нет, скорее всего, а не наверное.
Слова трудно ему давались.
- Фух, - выдохнул он. – Такая штука вышла. Нравишься ты мне серьёзно, так, нравишься. Я тебе стихи написал, даже… а я их вообще писать не умел раньше, вот как, ты на меня действуешь!
Он хихикнул и, подняв глаза к небу, стал осторожно вспоминать стихи еврейского поэта.
- Я привык к твоим глазам, - начал он сдержанно, – глазам… это, серым твоим, как бы ни серым, но и не голубым, блин. Голос твой, слова там… короче, видеть мне тебя чаще надо, без тебя я грущу и скучно мне, м-да, хоть убей!
Произнеся всё это, он виновато взглянул на Машу. Маша смущённо улыбалась, в глазах её читалось некоторое одобрение и снисходительность. А потом она тихо сказала:
- Я тебя тоже люблю!
Саша вздрогнул. Чуть позже он почувствовал, что - то тёплое на своих губах. Позже он понял, что это губы Маши.
Одним словом, они целовались.

Вокруг бегали первоклассники с палками и лупили друг друга, радостно визжа.

А они целовались.

С первого этажа выкинули парту вместе, с каким – то светловолосым мальчиком.

А они целовались.

В здании школы послышались выстрелы и крики. Вскоре из дверей выбежал Картошевич с заложником в руках. Он держал за шею, дрожащего от ужаса, лысого мальчишку и что-то громко кричал и изредка полил в рядом стоящих людей. В руках у него был тот самый пистолет системы «Тульский Токарев», что совсем недавно, возможно, этот лысенький мальчишка уже видел, но не приставленным к его виску.

А им было не до этого. Они целовались.

Зазвучали сирены скорой помощи и милиции. Картошевич спрятался за колонной школы и от туда отстреливался от милиционеров.

А они целовались. Любовь должна быть слепой,
Не стоит обращать внимания на мелочи вокруг.
Только лишь чувствовать.
Если же открыть глаза, она может улетучиться и прекратиться как
И их долгий поцелуй.

И они целовались!

В небе появились вертолёты. Мегафон призывал к полной капитуляции Картошевича. Картошевич продолжал стрелять, менял один магазин за другим. На подступах к колонне Картошевича лежали, уже, четыре милицейских трупа.

А они целовались!
Почему птички поют?
Для любви.
Почему тучки плывут?
Для любви.
Почему цветочки на поле?
Для любви.
Почему губки на личике?
Для любви.

Во дворе школы показался танк. Карташевича предупредили в последний раз, он же ответил пятым убитым милиционером. И танк выстрелил. Послышался оглушительный взрыв. 

И Сашка открыл глаза.

Он стоял напротив Машки. Машка вопросительно смотрела на него. Их окружал незатейливый двор школы с жёлто-красными скамейками и редкими клумбами. На асфальте красовались рисунки малышей, в одном из которых Сашка отчётливо увидел зайца.
- Так, ты чего сказать хотел? Давай быстрее, а то второе остынет.
В голове что-то звякнуло, Сашка опустил глаза и тихо произнёс.
- Да так, нравишься ты мне.
Машка, широко улыбнулась и поцеловала Сашку в щёчку.
- А ты мне, Сашка. Проводишь меня сегодня домой?
- Ну, давай! – испуганно, видимо от внезапности, отвечал Сашка.
- Вот и договорились. До скорой встречи, Сашунь! – весело выкрикнула она и побежала есть.
Сашка стоял, незаметно покачиваясь от ветра сердечных волн посланных ему Машкой. Он улыбался и дурашливо вертел глазами из стороны в сторону. Его очень обрадовало Машкино к нему отношение. Особенно её «Сашунь», казалось ему неопровержимым признаком безграничной к нему любви. Так бы он и стоял до конца учебного дня в ожидании Машки, если бы его не позвал знакомый голос. У дверей стоял Картошевич и манил его рукой.
- Идём, - манил Картошевич.
- Зачем?
- Я тебе кое-что покажу, - продолжал манить Картошевич.
- Пистолет?
- Тише! – строго пригрозил ему Картошевич, - Другое, покруче.
- Ну, идём! – Сашку обволокли приятные чувства и эмоции, и он решил поделиться ими, пусть и с Картошевичем. Когда тебе хорошо, надо делиться, а иначе в другом мире окажешься.
«И как это всё - таки странно, порой, выходит. Ждёшь одного, а выходит совсем другое, в разы лучше и симпатичнее. Прямо сказка какая-то, фантасмагория». Думал Александр и качал одуревшей от счастья головой.
Они с Картошевичем опять оказались в мужском туалете. Картошевич улыбался во весь рот, глаза его походили на две лампочки, ибо горели и горели ярко. Вообще, походил он на сумасшедшего энтузиаста.  Цокнув языком, он достал из мешка Автомат Калашникова и громко заржал. Потом доброжелательно кивнул головой в сторону Александра.
- Хи-и-и! – протянул Картошевич, - Я тебя стрелять щас буду, Лёля!
Александр зажмурил глаза и сделал кислую мину.
Щёлкнул затвор.

Сашка открыл глаза. На него смотрел Картошевич. Сашка опустил глаза. В руках он держал пистолет системы «Тульский Токарев». Докуривая сигарету, Картошевич взял из его рук пистолет и положил к себе в рюкзак.
- Вещь! – произнёс Кирилл и добавил, - А из heavy-metal слушай «Арию»! Ладно, увидимся!
Картошевич вышел из туалета. Сашка постоял немного и вышел вслед за ним.
 

*
Саша Синицын шёл домой. Его тихий район окутывал серый вечер. Иногда здесь бывает так тихо, что, кажется, будто попал ты  на картинку с застывшим пейзажем. И кажется тебе, что только ты один настоящий, а всё остальное лишь краска на бесформенной бумаге. А этот старый парк, что расположился не подалёку от его дома, не что иное как - дырка на глянцевой картинке, из которой виднеются очертания письменного стола. Открыв дверь своей двухкомнатной квартиры, раздевшись и поставив старые стёршиеся ботинки у порога, Саша зашёл на кухню. Открыл холодильник и достал из него бутылку пива. Лёгкими пританцовывающими шагами он направился в свою комнату. Сев на мягкий, удобный и новенький диван, он открыл бутылку пива и стал жадно пить. Потом включил лампу на письменном столике и посмотрел на содержимое стола. Стол был совершенно пуст. Саша достал из кармана мобильный телефон и улёгся на диван. Посмотрев на потолок и выдохнув воздух через нос, он шепнул в трубку:
- Привет!
- Привет! – радостно отозвалось из трубки.
- Как ты?
- Хорошо, а ты как?
- Тоже хорошо, если не считать завтрашней пары в 10 утра. Отвык я так рано вставать. Но быть надо.
- Что у тебя за пара?
- История России.
- Да, это важно. Всё таки ты на историческом учишься.
- Да, это тебе не в баскетбол играть. Ха-ха. Как, кстати, сегодня сыграли?
- Не поверишь, выиграли с перевесом в двадцать очков. Хотя нам, перед игрой сказали, что эти девчонки из Калининграда, лютые и неуступчивые. Угадай, сколько я очков набрала?
- Мм… ну, думаю, трёшку забросила. Ха-ха. Не томи, сколько?
- Двадцать три! Я самая результативная в команде. Что касается трёшек, я их аж две положила.
- Ого. Ну, скоро весь мир узнает о лучшем бомбардире Ленинградского «Динамо», Ольге Кошельковой!
- Мир давно уже об этом догадывался. Ха-ха!
- То есть, вы в финал вышли? Поздравляю! Целую в губы! Кто там вас ожидает в финале-то?
- Московский «Спартак». Они три года подряд чемпионками становились.
- Ну, я думаю, хватит с них! Пора трофей на родину возвращать в Питер. А москвичи и так зажрались. Кстати о Москве. Я сегодня видел одну москвичку. Никогда не догадаешься кого.
- Нет, не догадаюсь.
- Подругу твою школьную видел. Машку Кот.
- Да, ладно, как она поживает?
- Хорошо. В Москве на переводчицу учиться. Завтра едет в столицу. Я ей, кстати, твой номер дал, сказал, что ты в Москве, сейчас, на чемпионате России по баскетболу Питерское «Динамо» к медалям тащишь. Намекнул ей, что кирдык ихней Москве, ха-ха. Я то знал, что в финал попадёте на столичных.
- Обалдеть. Обязательно с ней встретимся.
- Оль!
- Да.
- Я по тебе очень соскучился, рыжая бестия, ты моя!
- А я по тебе мой историк!
- Я тебя люблю!
- А я тебя!
- Возвращайся с победой!
- Жди меня, и я вернусь, ха-ха
- Только очень жди
- Ха-ха
- Оль, передай Машке, что она похорошела страшно, а то я забыл сказать.
- Чего? Перестань,  ревновать начинаю.
- Это ты перестань, не создал ещё творец прекрасней женщины, чем моя ненаглядная Оля!
- Вот  так то.
- Я тебе завтра позвоню как обычно, а пока отдыхай. Спокойной ночи!
- Спокойной. Я люблю тебя!
- А я тебя!

Саша положил телефон на пол и снова улёгся на диван. Чуть полежав, он вскочил с дивана и подбежал к книжной полке. Порывшись в ней, он достал серую от пыли тетрадь и раскрыл ее. На листе в клетку, была сделана лишь одна запись:

Я привык к твоим глазам
Взгляду серой пелене
Тону, голосу, словам
Я привык, привык к тебе.


Саша улыбнулся и, вытерев пыль с тетради, поставил ее обратно на полку. Он опять лёг на диван и принялся посасывать пиво. В голове замелькали яркие огоньки, словно в калейдоскопе. Голову словно обветривали тёплые ветра, занесённые, откуда -  то из глубин памяти. Полежав и понежившись в тепле своих давно забытых мыслей. Он медленно встал, поднял телефон с пола. Сев на диван он долго вертел телефон в руке. Он напряжённо думал, думал о том, что не забывается.