Незнакомец... еще о вампирах

Поздний вечер – время, связанное с реальностью зыбко и неуловимо. Того и гляди, провалишься в иной мир, может и похожий на привычный, но чуждый и страшный. Добропорядочные граждане уже разъехались по домам после работы, а гуляки не спешат сесть в последний автобус. В это время меньше  шансов встретить знакомые лица и больше возможностей встретить судьбу. Люди чувствуют это. Они тихи и отстраненны, потеряны и, может быть, немного напуганы. Кто-то погружается в книгу, кто-то растворяется в музыке, другие прибывают в тупом оцепенении. Конкордия любит наблюдать за незнакомцами. Угадывать во взглядах чужие мысли.

Полупустой автобус. Пара старух, пара студентов, пьяный и грязный человек развалился на сидении для инвалидов. Элегантная, изящная, как статуэтка, дама с короткой стрижкой и грустным лицом… может, ушла раньше времени из театра, расстроенная поведением кавалера или игрой актеров? Конкордия чувствует себя единственным «законным» пассажиром в этой компании. Изо дня в день повторяются только автобус и его водитель. Конкордия старается перемещаться по городу только в этот час. Она привыкла не видеть примелькавшихся лиц. Ее радует идея неповторяющихся встреч. В тех, кого видишь в первый и последний раз, не боишься разочароваться. Конкордии нравится самодостаточное безразличие. Она любит кошек.
Она – невысокая хрупкая девушка-девочка. Правильный овал лица с большими вишневыми глазами, отмеченными темными кругами бессонницы или болезни. Маленький рот (алые полные губы) придает кукольному облику обиженное выражение. Черные косички с черными лентами из-под черного берета, костлявые коленки, обтянутые тонкими белыми чулками, из-под черного пальто, грубые ботинки… какого бы вы думали цвета?
Cидя на заднем сидении, между толстой старушкой справа и своей довольно объемной сумкой слева, Конкордия раздумывает о причинах, по которым именно к ней так часто подсаживаются люди при наличии множества свободных мест, и представляет, как в нее перекачивается энергия этих навязчивых соседей. Светящиеся цветные спирали, как кровеносные сосуды, текут сквозь тела к кончикам пальцев, и по обивке сидения к ее тонкой бледной руке с накрашенными черным лаком ногтями.
Автобус тормозит на очередной остановке и Конкордия вздрагивает, узнавая вошедшего человека. Высокий, элегантный мужчина лет сорока. Дорогой деловой костюм, серый плащ небрежно перекинут через плечо. Темно-русые с серебристой проседью волосы до плеч. Лицо аристократа выражает отстраненную строгую задумчивость. Кожа гладкая и очень бледная. Конкордия любуется его руками: длинные пальцы, аккуратные ногти. Мужчины с идеальным маникюром – редкость, а то и не совсем мужчины… Но в пристрастиях этого человека сомнение не возникает, и дело даже не во внешности, а просто Конкордия ощущает его мужественность каждой косточкой позвоночника… Смутное, волнующее чувство влечения ее смущает. Вчера незнакомец ехал в это же время, в этом автобусе и девушка с любопытством разглядывала его, не рассчитывая встретить вновь, не стесняясь, и даже не особо смутившись, когда он обернулся, ощутив ее взгляд. У мужчины очень красивые глаза – серые, холодные, но с искрой беззастенчивого любопытства. И вот сегодня этот завораживающий взгляд вновь скользнул по Конкордии, по забурчавшей что-то под нос старушке, по окну, и не найдя для себя ничего интересного, подобно улитке свернулся внутрь сознания. А девушка в черном берете нервно затеребила пальцами косичку.
Она не любит, когда люди повторяются там, где не должны этого делать, но в этот раз не может решить: рада она или расстроена – образ незнакомца интригует ее.
Теперь она смотрит на него осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, ведь иной раз взглядами можно зацепиться так, что придется здороваться при каждой новой встрече.
Кто он такой? Такие люди не пользуются городскими автобусами. Может быть, сломалась машина и кошелек с деньгами на такси забыт дома… Заболел личный водитель, а отпразднованный легким вином день рождения делового партнера не позволяет самому сесть за руль? Но он не выглядит непривыкшим к условиям общественного транспорта. Не морщит нос, не озирается по сторонам. Как будто существует в параллельной реальности, при этом органично вписываясь и в ту, где Конкордия, алкоголики, старухи и студенты. Так может вписаться изысканная картина в непритязательный интерьер, оживляя его и придавая контрастную изюминку.
Элегантная женщина с грустным лицом тоже смотрит на красивого мужчину. Он отвечает на это взгляд уверенной доброжелательной улыбкой. Конкордия чувствует укол ревности и удивляется себе все сильнее.
Она помнит, на какой остановке красавец вышел в прошлый раз, и думает, что последовав за ним, удовлетворит любопытство, и развеет одолевшую в последние дни тоску…
А незнакомец, обворожительно улыбаясь, шепчет что-то женщине с грустным лицом, и лицо это начинает медленно изменять выражение от напряженной подозрительности до мечтательной улыбки. И Конкордия гадает, какую  же фразу надо сказать незнакомой женщине, чтобы сразу расположить ее к себе?
Из автобуса красивый мужчина и элегантная женщина выходят вместе. Они идут по улице под алыми и золотистыми кленами, улыбаясь и переговариваясь, как пара влюбленных. Конкордия идет следом: тонкая фигурка в черной одежде. Она не смотрит под ноги, а со скучающим видом изучает небо, которое неотвратимо затягивается темными, тяжелыми тучами. Через раскопанный по случаю ремонта сквер, свежевыкрашенную пестрыми цветами детскую площадку, на затемненную старыми  липами улицу с белыми зданиями, скучными своей функцианалистской архитектурой. Пара подходит к кованой калитке темного сада и идет по аллее, усаженной высокими свечками туй, к двухэтажному дому сталинского классицизма, который мог бы претендовать на звание особняка, не имей столь примитивной и ветхой отделки.
Конкордия остается стоять на липовой улице, размышляя, чье же это жилище: мужчины или женщины, и как долго любой из них там задержится.
Тем временем тучи затягивают небо, не оставляя просветов. Ночь спешит вступить в свои права слишком рано. Начинается мелкий, как пыль, но к счастью, не слишком холодный дождь.
Наверное, не поссорься она накануне с тем-который-хорошо-целуется, не было бы этой безысходной тоски, грозящей перерасти в депрессию. Или просто осень… В любом случае, Конкордия понимает, что только продолжение слежки за незнакомцем развеет ее сплин.
Она возвращается на детскую площадку и садится на невыносимо розовую аркообразную лесенку, с которой хорошо просматривается сад и вход в дом, освященные зеленоватым светом круглых фонарей. В окне у входной двери, мерцает тусклый желтый свет. Дождь усиливается, и черный асфальт становится мокрым, начиная отражать липы, белые стены домов и ограду сада.
Конкордия лениво вытягивает из сумки зонт, нажимает кнопку, резко раскидывающую черную ткань широким перепончатокрылым шатром. Сидит на яркой даже в наступившей ночи лесенке смирно, чинно, положив одну руку на худые коленки. Стараясь не двигаться, слушает дождь и ветер, шевеление древесных ветвей и проезжающие по лужам машины. Изредка торопливо проходят люди, но шагов не слышно совсем и в зеленой подсветке их силуэты кажутся призраками. В такие вечера можно гнать из разума любые мысли, заменяя их отражением мира, усложненного отражениями в лужах и в каплях дождя. Мультивселенная в локально-метеорологическом исполнении.
Ночь распаковывает городских жителей по уютным квартирам, раскрашивая геометрически выверенным узором окон-звезд стены многоэтажек, на которые не смотрит Конкордия. Они светятся в глубине детской площадки, за ее спиной. Они светятся все слабее и слабее, и скоро исчезают, поглощенные почти осязаемой аурой сна. Теперь все вокруг окончательно теряет подобие «реальности» и кажется, что во влажной туманности парит освещенный край детской площадки с пестрой лесенкой, с ее острыми белыми коленками, черными ботинками и тонкой кистью руки, улица и сад, фрагментарно продублированные мокрым асфальтом. Кусочек городской осени, подвешенный в пустоте.
Она умеет не спать по ночам. Конкордии не составляет труда долгие часы сидеть на одном месте и смотреть в одну точку. Так она устроена. Может от того, что в детстве ее часто запирали в темном и тесном чулане детского сада за неуважение к взрослым… Может из-за частых болезней, когда от высокой температуры тело просто неспособно шелохнуться… Холод есть, он пронизывает кости, завихряясь в каждом из позвонков и в суставах, но на него можно не обращать внимания. Это легко, если мерзнешь всю жизнь – зимой и летом. Она говорит себе, что холод внутри, он – как душа, которую не замечаешь.
Тихо уходит дождь, и за ним серые тучи. Окончательно гаснут окна домов, а свет фонарей становится каким-то далеким и совсем не ярким, как будто запертым в стеклянную сферу плафона и далее не распространяющимся. Остается бескрайнее осеннее небо, усыпанное невыносимым количеством звезд. Конкордия убирает зонт и, балансируя как канатоходец, поднимается на верх розовой дуги лесенки. Стоит неподвижно, задрав голову. И представляет, что нет больше ничего вокруг: ни зданий, ни деревьев, ни фонарей, а только млечный путь и черная колючая бесконечность. Тишина космоса, навестившего ночную землю.

Время абсолютной ночи замирает перед рассветом, чей приход в этой тьме кажется невероятным, и Конкордия, нервно передернувшись от холода или от космической звездной жути, возвращает мир на место и легко, грациозно спрыгивает на влажную невидимую траву. Уверенно идет к особняку. Через улицу, через округлые столбики туй, которые, чернее ночи, нависают над узкой тропинкой. Она заглядывает в окошко, в котором по-прежнему мерцает желтый свет. Там заставленная старинной мебелью и прочим хламом прихожая. Стекло такое грязное, что большего не разглядеть. Тишина.

Что может заставить войти в чужой дом, где тебя не ждут и не будут рады гостю? Что развеивает страх перед встречей с опасным человеком за поворотом, за дверью, за спиной? Долгое бездействие, отсутствие сна, ночное небо разрушают логические связи в сознании, готовом ко встрече с тайной, пускай незначительной, но все же... И Конкордия, выпуская на волю любопытство, дергает за ручку входной двери, которая поддается с глухим шорохом.

Помещение оказывается на удивление теплым. С мерным гудением горит голая лампочка, окруженная роем мелких мошек и мохнатых серых бабочек. Эти же козявки с опаленными крылышками плотным слоем покрывают прогнивший, обшарпанный паркет и все горизонтальные поверхности: стол, тумбочки, подоконники… Открытая проводка тянется вдоль покрашенных зеленой масляной краской стен через широкий бездверный проем в тихую темноту комнаты. Есть еще дверь, массивная и старая, как и все вокруг. Ее поверхность вокруг облезлой ручки измазана бурыми пятнами и разводами.
Конкордия оставляет на более-менее чистом участке пола сумку и, стараясь не шуметь, пересекает прихожую. Легкие мертвые мотыльки с едва уловимым шуршанием разлетаются из-под ее ног. Она останавливается в темном проеме и оглядывает гостиную, пустую и эфемерную в зеленом сиянии фонаря, льющемся из незанавешенных окон. В центре комнаты – антикварный диван с деревянными ножками и подлокотниками, украшенными завитками. Его атласная желтая обивка призрачно мерцает. Рядом маленький столик. Черная лакированная поверхность отражает свет, который течет по ней, как вода, струясь вверх по изящным ножкам двух прозрачных бокалов и узкой высокой бутылке с остатками темного вина. Других предметов в этом помещении нет. Вытертые изумрудные обои с золотым модернистским орнаментом, старый почерневший паркет.
Скрип за спиной заставляет ее обернуться. На первый взгляд, в тесной прихожей все по-прежнему, но  девушка замечает, что массивная белая дверь теперь не заперта так плотно. Взгляд опускается вдоль образовавшейся щели, к порогу, и цепляется за высунувшуюся из-за нее конвульсивно подергивающуюся тонкую руку, испачканную кровью. Конкордия в три быстрых широких шага пересекает пространство, отделяющее ее от этой руки, и хитиновые оболочки мертвых бабочек трещат под подошвами ботинок. Она резко и шумно распахивает дверь и опускается на одно колено рядом с обнаженной женщиной, распростертой на узких бетонных ступенях, уходящих вниз, в подвал, где горит яркий белый свет. Это та самая женщина из автобуса. Она вся в крови, но живая. Она дрожит, лежа на животе в неудобной позе. Похоже, по ступенькам она ползла на коленях и локтях, кожа на которых будто содрана наждачной бумагой. Конкордия переворачивает женщину на бок, отмечая красоту ее стройного тела, заглядывает в лицо. Не моргающие глаза смотрят широко, в никуда. Цвета не угадать - зрачки закрывают почти всю радужку. Бледные губы приоткрыты. Напрягая все свои скромные физические силы Конкордия перекидывает руку женщины себе через плечо и поднимает ее. Очень медленно и тяжело тянет безвольное тело в темную гостиную, шлейфом сметая за собой трупики мошек. Кое-как усадив женщину на диван, наливает бокал вина и вкладывает его в потихоньку оживающие руки. Когда сделаны первые глотки, лицо обретает подвижность. Губы сжимаются узкой линией, а из-под прикрытых трепещущих век начинают катиться слезы. Конкордия разматывает со своей шеи широкий теплый шарф, накидывает его на плечи несчастной, возвращается к ступенькам и спускается по ним вниз, совсем не таясь - внутреннее чутье уверенно говорит об отсутствии там жизни, а значит и опасности.
Просторное помещение похоже на операционную. Пол и стены выложены глянцевым белым кафелем, на потолке побелка. Правда, под ногами все сплошь кровавые разводы, а по углам над головой расплываются бурые влажные пятна, кое-где покрытые зеленоватой плесенью. Из мебели тут больничная каталка, усовершенствованная толстыми кожаными ремнями для надежной фиксации пациента, и перевернутый металлический каркас столика, который, по-видимому, был стеклянным. Но теперь осколки этого стекла разбросаны по полу вперемешку с разными хирургическими инструментами: скальпелями, зажимами, иглами, пинцетами… изящные стальные игрушки… В стороне, у стены, ворох женской одежды. Отдельно валяется тонкий черный чулок и кружевные трусики нежного лазурного цвета.
А еще на полу лежит он. Такой спокойный и сстрогий… По прежнему красивый, в своем темно-сером костюме и белой сорочке с распахнутым воротом, с распущенным галстуком – серо-голубым, как остекленевшие глаза и чуть темнее мертвых посиневших губ. В правой чуть согнутой руке крепко зажат какой-то инструмент, похожий на небольшую пилу… Мужчина лежит так, что сразу не разглядеть скальпель, торчащий из левого виска и лужу крови, натекшую под ним. В жестком освещении кровь кажется застывшей очень чистой смолой, ярко алой… на белом кафеле…
Конкордия стоит над незнакомцем и думает о разочаровании, ее постигшем… Она так хотела поговорить с ним… Узнать об его жизни и желаниях… Он казался ей таким самодостаточным… И вот ничего этого больше нет. И не важно, как смогла вырваться его жертва, и какая сила направила ее слабую, трясущуюся руку так метко… Скоро наступит утро и надо спешить, чтоб не оказалась потраченной впустую ночь, проведенная под дождем и холодными звездами.
И девушка, прихватив на память приглянувшийся зажим, распахивая на ходу свое черное пальто, под которым обнаруживается тонкое шелковое платье, такое же алое, как кровь незнакомца, возвращается в гостиную. По дороге она склоняется над своей сумкой, чтобы оставить стальной сувенир и достать фотоаппарат.
Должно быть, она слишком долго простояла над трупом маньяка - фонарь за окном больше не горит. Его сменили розовато-лиловые рассветные лучи, заливающие комнату мягким матовым светом, в котором роятся, поблескивая, невесомые пылинки. Женщина по прежнему сидит на диване, подтянув израненные колени под грудь, ровно вытянув спину и тонкую красивую шею, высоко подняв подбородок. В оцепенении смотрит прямо перед собой, внутрь себя. Черный шарф укрывает ее плечи. Бокал валяется на полу, в темной лужице недопитого вина. На некоторое время Конкордия останавливается в дверном проеме, опустив руки, склонив на бок голову, любуется красивым, правильным профилем, изгибами тела. Время замирает, только пыль вихрится в туманном свете, рассеченном на полосы ветвями деревьев за окном. Затем подносит к лицу фотоаппарат, сосредоточено вглядывается в видоискатель, делает несколько снимков. Женщина сидит неподвижно, не замечая ничего и не реагируя на мягкие щелчки затвора.
Пересекая темным призраком рассветное марево, Конкордия опускает на столик фотоаппарат. Она останавливается за спинкой дивана, за напряженно расправленными плечами под черной вязаной тканью, аккуратно проводит кончиками пальцев от мочки уха, вдоль перламутровых линий вен, по плечу и дальше по руке, освобождая ее от шарфа. Вначале с одной стороны, потом с другой. Она ласково перебирает семь позвонков от тонких темных волосков на затылке до основания шеи. Так же пальцем обводит изгибы тонких ключиц. Потом мягко, но уверено, всей ладонью по груди сверху, по твердым от сквозняка соскам, к животу. И возвращается к подбородку, чувствуя, как тело расслабляется и доверчиво льнет к ее рукам. Голова женщины запрокидывается набок, глаза закрыты, кончик языка быстро облизывает приоткрывшиеся порозовевшие губы. И Конкордия, щурясь довольным котом, садится рядом с этой ожившей статуэткой, наклоняется над открывшейся белой шеей и целует ее. А потом острыми и неожиданно длинными клыками, обнажившимися в хищно оскаленном маленьком ротике, впивается в кожу, такую тонкую, такую прозрачную. В податливую, уязвимую плоть. И горячая кровь течет в горло, утоляя голод, согревая тело, даря блаженный, безмятежный покой.