Привет, мой Птенчик!

Такие истории происходят с каждым. Причем, нередко и в нашем районе и что не исключено, прямо в моём подъезде. Кто-то обладает талантом и вдохновенно врачует зубы. Кто-то – с неменьшим творческим порывом кладет ровными рядами кирпичную кладку. Я же, мои достопочтенные друзья, наделен куда более скромным даром: почти из всего, что происходит со мной, мне удается складывать истории. Они в меру правдивые и почти всегда философские. Ведь, по моему житейскому разумению, не стоит отнимать время у добрых людей, если ты не сможешь заронить в их сознание тяги к размышлениям над необычностью твоего повествования.

Свои рассказы я всегда начинаю одной и той же зловещей фразой: ничего не предвещало беды. С таким же успехом можно было читать утомительные лекции по поведению людей в чрезвычайных ситуациях. Но я не ищу легких путей. Вот почему сейчас меня не отделяет от вас массивность кафедры. Наоборот, я настолько близок, что при желании, всякий его имеющий сможет дотронуться до меня рукой. Или плеснуть в мой стаканчик невинную порцию пьянящего аромата из провинции Бордо. И, пожалуйста, не стоит казнить меня за прямолинейность моих земных желаний.

Итак, был капризный осенний вечер. А точнее, тринадцатый по счету вечер октября. И, как вы только что правильно ухватили нить повествования, ничего не предвещало беды. Утро каждого нового дня в последнее время начинается для меня с мысли, что даже в самом непредсказуемом событии, происходящем с нами, есть волевые вкрапления чьего-то последовательного плана. Так было и в этот раз.

Надо сказать, что по маршруту моего следования к дому расположены несколько местных достопримечательностей. Их обязательное посещение сродни языческому ритуалу. Я как бы приношу туда свою жертву. Заход в круглосуточный магазинчик для меня стал ежевечерним ритуалом. Поверьте, в тот памятный мне вечер желание купить половинку свежего ржаного хлеба выглядело вполне естественно. Вот-вот на горизонте моей жизни должен был показаться семейный ужин.

Уставшая девушка за прилавком обронила, что ей нечем давать мне сдачу. И я вывалил мелочь из бумажника на ладонь, чтобы набрать искомую сумму. Всю до последней копейки. В отделении для мелочи остались лишь истертые пальцами незнакомых мне костариканцев пятьдесят колонов – сувенир от моей неожиданно уплывшей за океан однокашницы.
Мой темп ходьбы этим вечером был прогулочным. Мое состояние настроения – безмятежным. После череды глупых подвигов, совершенных на благо общества, думалось исключительно о неутраченных радостях частной жизни.

Слева меня обогнал мой неприветливый сосед по лестничной площадке. Из-под потрепанной бейсболки был хорошо виден его бритый затылок, а из каждого уха у него свисало по проводку. Со стороны казалось, будто бы незримый штурман подсказывает ему курс. Голос в ушах соседа, очевидно, назвал правильную комбинацию кодового замка на двери подъезда, и мы зашли в его чрево.

Сосед, ведомый таинственным голосом, сразу устремился вверх по лестничным пролетам. Я же избрал иную тактику: неспешно достал связку ключей и погремел замком почтового ящика, в недрах которого для меня, увы, не было новостей. Казалось, ничего не предвещало беды. Дверь одной из квартир деликатно глушила радостный детский визг и суровый материнский окрик. Лифт терпеливо ждал моего выбора. Над его сомкнутыми дверьми услужливо горела цифра «один». Я машинально нажал кнопку. Двери расступились передо мной с привычным лязганьем. И я также безрассудно, как делал это уже множество раз, ступил на пружинящий пол кабины лифта. Двери, как мне показалось, сомкнулись за мной с леденящим душу скрежетом.

Даже в оживленности мегаполиса всегда найдется место, где любого из нас может неожиданно настигнуть одиночество. И это может случиться практически в каждой неприветливой кабинке лифта. Я привычным движением утопил кнопку своего этажа в панель. Но моё вознесение видимо откладывалось. Я попытал судьбу снова, а потом еще раз. Лифт не ответил мне взаимностью. Похоже, идиотизм сегодняшнего дня ловко передал эстафету вечеру.
Комичность этой ситуации заключалась в том, что мой этаж расположен не так уж и высоко, чтобы на него можно было карабкаться с отдышкой. А драматизм состоял в том, что с работы в тот вечер ушел не один только я, но и  практически все трудоспособное население города, а вместе с ним и лифтер нашего дома.

Мое первое и вполне естественное желание растормошить все имеющиеся в моем распоряжении кнопки, натолкнулось на темное безразличие панели управления лифтом. Чего ради жизнь покинула эти антивандальные кружочки с начертанными на них цифрами моей счастливой лотереи? Номер телефона для аварийного вызова лифтера не обнаруживался. Проезжая в лифте ещё на прошлой неделе, я отметил пугающее отсутствие спасительной информации. Тогда подумалось, не дай и не приведи здесь застрять человеку, и ни одна лифтерская душа его не хватится. В кабине лифта, ставшей для меня вынужденным пристанищем, я не мог найти успокоения. Отрезанный от целого мира, словно та половина хлебной буханки, что была у меня в руке, искренне непонимающий особенностей вызывающего поведения грузоподъемных механизмом в осенне-зимний период – вот каким я запомнил себя в тот драматический момент.

Признаюсь, друзья мои, самообладание редко оставляло меня в трудных жизненных коллизиях. Одна только служба на благо Отечества изобиловала такими ситуациями, что попади в них сейчас моё зрелое сознание, то оно не раздумывая, дало бы сбой. В армейские годы меня выручали только мизерное познание жизни и минимум прожитых лет. Но юношеский максимализм и самообладание не оставляли меня и в те тягостные дни. Так было и сейчас. Я взялся зубами за краешек полиэтиленового мешочка с хлебом, и освободившимися руками попытался раздвинуть тугие металлические двери. Тщетно.

Я достал мобильник и отыскал в нем заветный номер. Пора рассказать самому близкому человеку, что меня взял в заложники коварный подъемный механизм. Обычно я прихожу домой без четверти семь. Сейчас же часы бесстрастно отсчитали уже десять минут моего вынужденного опоздания. И не надо обладать особыми телепатическими способностями, чтобы почувствовать, что дома уже витает недоуменное волненье.

- Привет, мой Птенчик! – хотя мой голос и транслировался из места, где непредвиденные обстоятельства застали меня врасплох, звучал я, как мне показалось, спокойно и вполне рассудительно. – Ты только не волнуйся: я застрял в нашем лифте. Свет тут есть. Хлеб тоже. Отыщи, пожалуйста, телефон аварийной службы на сайте нашего микрорайона и пусть меня вытащат отсюда прямо в твои объятия!
- Хорошо, я всё сделаю. И сразу же тебе перезвоню! – но в телефонной трубке уже зарождалось замешательство.

Сегодня особенный день. Вечерние новости взахлеб расскажут всему миру о чудесном освобождении чилийских горняков из подземного плена, куда судьба упрятала их на долгих два месяца. Семь сотен метров над тридцатью тремя головами. Страшно представить, но их ведь могли и не найти. Разве мало было подобных случаев, о которых мы даже не знаем. Но случилось чудо! И где-то на другом краю земли не просто предприняли беспрецедентную спасательную операцию. Там два месяца, изо дня в день, снабжали людей всем необходимым для поддержания жизни. Но главное, им давали надежду. Мою надежду никто не отбирал. Все-таки двадцать минут взаперти – это не два месяца.

- Я звоню по всем номерам, но никто не отвечает. Бегу в домоуправление! – звонок на мобильник, как подтверждение того, что обо мне еще помнят во внешнем мире.
Мне нетрудно представить с какой скоростью сейчас по дому летают вещи. Так, слово по тревоге, одевается мой Птенчик. Я слышал, как минутами позже она появилась у двери лифта и требовательно позвала меня. Тембр ее голоса был узнаваемым, но каким-то глухим и нереальным. Я старался говорить отчетливо и громко. Но, боюсь, что для её слуха у моего голоса было уж слишком мистическое звучание. Она лихорадочно нажимала кнопку. Раз за разом. Это не помогало. Послышалась гулкие звуки. Я догадался, что она кинулась открывать дверь голыми руками. Распечатать меня снаружи у неё тоже не получилось. В бессилии она ударила ненавистную дверь дважды.

- Лифт не работает? – это слышны перемещения соседей, которые с плохо скрываемым раздражением начинают свое восхождение вверх по лестнице.
- Я скоро! – теперь от меня удаляется и голос моего Птенчика.

Еще никогда время для меня не было таким медлительным. Ясно представил себе, как мой оглашенный Птенчик несется на всех парах в домоуправление. Куртка, естественно, расстегнута. Вот, непослушная девчонка! Вот она уже решительно набирает код домофона, но молчание служит ей равнодушным ответом. Она просит подошедшую женщину открыть ей дверь, а когда та из надрывного сумбура ухватывает суть дела, то сердобольно подсказывает, где можно отыскать лифтеров. Вижу, как она врывается по указанному адресу и там для нее уже не существует преград. Не покалечила бы кого ненароком! На ее пути сейчас безрассудно стоять. Да и усидеть навряд ли у кого получится. Она рыщет в поисках того, кто вызволит меня и тем самым успокоит её растревоженную душу. Она мечется в отчаянии и понимает, что её запертый в лифте любимый мужчина может там остаться навсегда.

Она не находит помощи. И слезы отчаяния начинают душить ее уязвимое для ангины горлышко. Ноги подкашиваются, сердце готово вырваться и бежать, кровь пульсирует в висках и, кажется, что эту бешеную пульсацию теперь слышат и прохожие. Это при её-то пониженном давлении. Она еще нашла в себе силы, чтобы подбодрить себя мыслью о том, что давление у нее наконец-то поднимется до уровня нормального. Но что она может сказать сейчас тому, кто ждет её помощи. Её захлестывают паника, страх, негодование. Это сейчас не она набирает номер моего телефона, а маленькая, внезапно осиротевшая девочка.
В нашем лифте висит зеркало. Я заглянул в него. Как часто в последнее время я спокойно смотрел на себя? Почему я оказался в этой ситуации? Это испытание для меня или моего близкого человека? Это желание кого-то установить со мной контакт или вынужденная мера, которая уберегла меня от более тяжелых последствий? Вопросы, которые требуют ответов.

Я должен был выйти на предполагаемом этаже. Но что-то пошло не так, и я завис вне времени, вне планов, вне жизни. Я вроде бы есть, и меня вместе с тем как бы и нет. Это, наверное, все равно, что затеряться где-нибудь по дороге между двумя мирами. Вот примерно так все мы внезапно и застреваем между определенными этапами нашей жизни.
Получасовое ожидание растянулось на целую вечность. Телефон предательски продолжал разряжаться. Тишину в моей металлической келье наконец-то оживил телефонный звонок. Из трубки неслись рыдания. Все что я понял, так это то, что нет ни одного специалиста, который мог бы приблизить моё освобождение.

- Ну, что же ты плачешь? Все хорошо, - хотя червоточина сомнений уже поразила мой мозг.
При нашем российском разгильдяйстве тут можно  просидеть и до утра.
- Птенчик мой, иди домой, вытри следы и не рви сердце. Успокойся, я здесь и я всё также люблю тебя и ничего плохого не случилось. Выход один: набирай МЧС, есть надежда, что хоть эти ребята до меня доберутся.

Мне грезилось, как мощным пневматическим домкратом спасатели разжимают злополучные двери лифта. В образовавшуюся щель меня слепит луч мощного фонаря от видеокамеры журналистской бригады программы «Тревожные новости города». Протискиваюсь в спасительную брешь. С благодарностью жму всем  руки. Говорю им «большое человеческое спа…»
Снова звонок. Немного успокоившийся Птенчик говорит, что спасатели обещали приехать через полчаса. Правда, до этого ей пришлось сделать еще  четыре телефонных звонка на разные номера. И только отправленная по инстанциям, рыдая и разбрасывая вокруг себя одноразовые носовые платки, она все-таки разузнала номер нашего лифтера.

У каждого механизма есть своя жизнь и свои обязанности. Нередко мы относимся к окружающим нас механизмам потребительски. Так и было задумано. Но ведь у каждого из них есть своя тайная жизнь. Этот лифт помнит тех, кто хоть раз в нем целовался. И тех, кто выяснял здесь свои отношения. В этом лифте гадили коты и жались к хозяйским ногам собаки. Люди с помощью этого лифта перемещали свой домашний скарб. Не пересчитать, сколько народу поездило вверх-вниз за годы его нещадной эксплуатации. Трезвыми и пьяными, добрыми и злыми, уставшими и отдохнувшими, с мусором в руках и с пакетами с едой. Кто-то здесь познакомился, кто-то расстался. Здесь поднимают младенцев в колясках и спускают погребальные венки. А теперь здесь застрял и я. Может быть, в этой жизненной круговерти лифт устает и иногда ему хочется передохнуть, а заодно пригласить к себе в гости. Не так изыскано и пусть не за чашкой терпкого английского чая, но все же попытаться завести с человеком обстоятельную беседу.

Я слышу, как к внешним дверям лифта кто-то подошел.
- Тут есть кто? – послышалось с воли.
- Есть! Я на первом этаже.
Приложил ухо к нагретому моим дыханием металлу двери. Шаги стали удаляться. Через какое-то время надо мной заскрежетало, и с противным, но ласкающим слух звуком свободы, щель между дверьми стала постепенно увеличиваться. Я уже понял: какой должна быть ширина спасительного отверстия, через которое я успею протиснуть свое тело.
Я сделал шаг навстречу к выстраданной свободе. Меня не встретили ни уставшие спасатели, не лампы кинокамер. Спустя сорок пять минут я снова вернулся в привычный мир, но только я изменился. Мне был преподан урок одиночества.

Растрепанная, без макияжа, с заплаканными глазами, в домашних тапочках спускалась по лестнице моя спасительница. Мимо нас с пространными объяснениями об отключении лифтов в нашем районе из-за перепада напряжения прошмыгнула всклокоченная лифтерша. Я поблагодарил её и распахнул объятия для своего родного Птенчика.
- Привет, мой Птенчик! И я тебя люблю, - нежно целуя её, наконец-то с волнением произнес я эти простые слова. – Разве можно так сходить с ума?

Она ничего не сказала мне в ответ. Только посмотрела на меня так, будто бы для неё я вернулся с войны. Я чувствовал, как все еще бешено стучит её сердце. В нем была вся моя жизнь, и вся моя нежность.
Право же, для того чтобы понять насколько сильна её любовь, мне не стоило застревать этим вечером в лифте.