Убийство, за которое не посадят

Она уже однажды была героиней моего рассказа, где, испытав страшные мучения, уготованные силой моего воображения, все же выжила. О, это был радостный финал, детский happy end!

Попытаюсь вспомнить, как я ее тогда описывала: это было нечто маленькое и невообразимо пушистое (чистый пух!), почти невесомое, бизешно-белое, с невинными грустными глазами (а-ля «шрековский кот») и теплое. Ручек-ножек не было не по причине врожденного уродства или инвалидности, а потому что это была сразу – Сущность: без-тела, видимость – одна сплошная взвешенная бестелесность в моей ладони с экранами глаз.

Теперь про пытки.
Медленно. Если ее лишить воздуха (например, поместить в ящик стола в целлофановом пакетике), то через какое-то время пушинки сваливаются, склеиваются и тускнеют (картинка «мокрый котенок»). Глаза из грустно-грустных превращаются в тоскующе-молящие. И все это в тишине: ни одного звука! – сравните превосходную степень: тоска и – немая тоска, мольба и –… и где-то вдали, точнее – в самой глубине глаз, вроде как укор. Вот на этом месте я пакет тогда и разорвала – пожалела ее. Воздух! Когда же она, наконец, смогла отдышаться и перестала отливать синевой, то назвала меня дурой. А я только мгновение назад, (когда не знаешь, что писать дальше, а пальцы уже набираютфыдваодлоложаофыр), осознала, что «дура» – это не «спасибо, что не убила», а – убийственное – «зачем пожалела?»

Что? И всё?

А теперь цитата:
" Говорят, надежда умирает последней... Я бы убил её первой.
Убита надежда –  и исчез страх, 
убита надежда – и человек стал деятельным,
убита надежда – появилась самостоятельность.
Надо убить надежду на то, что всё перемелется, 
утрясётся, обойдется, стерпится, слюбится.
Нет, не перемелется, не утрясётся,
не обойдется, не стерпится, не слюбится". (М. Литвак)

И кто бы ты ни был, когда бы это не прочел – знай, что стал соучастником убийства, а не свидетелем.
А я и не надеюсь, что ты это поймешь.

Воронеж, 20.10.10