Безумству храбрых

Помните, мужики, как мы были маленькими? Конечно помните, как такое не помнить. Все мы тогда жили войной – от треугольника до треугольника, от радости до радости. У каждого из нас был самый храбрый отец. – Мой папка в пехоте. У него знаешь какая винтовка? Со штыком. Его, знаешь, как немцы боятся.
– А мой, зато, на танке. У него пушка есть и пулемёт, та-та-та-та – он никаких немцев не боится, он их на танке догонит и убьёт.

Страшные времена, страшные воспоминания. Мы плакали, узнав о Саше Матросове, мы не хотели верить, что лётчик Гастелло погиб. Соорудив себе деревянное оружие, мы воевали на пустырях среди зарослей репейника. Мы были отчаянно храбры, подражая отцам, никто из нас не хотел быть за немцев.

Пацаны во все времена оставались пацанами. Одни отчаянно дрались, защищаясь или нападая. Другие наблюдали, сторонясь неприятностей – у каждого его характер, его воспитание. Когда один из вас бросался в реку спасать кореша, сам плохо плавая, он был безрассудно смел, он не знал по молодости, что смерть – это навсегда.

Неукротим бег времени. И вот уж пацанов одели в погоны. Возвращались не все и по разному. Давно, с Красной Звездой из Кореи. Другие – попозже. Одни в медалях и орденах, другие – на крыльях «Чёрного Тюльпана».

Уходили пацанами, от мамкиного родного тепла. Возвращались жёсткими мужиками, узнавшие, что такое очень больно, и как уходят друзья, навсегда. С застрявшим в мозгу, очень больным, «зачем?».

С ними рядом, на гражданке, живут те, кого не задел безжалостный огонь «горячих точек», а молодость уберегла от страшной мясорубки сороковых. Они слушали своих отцов и своих детей, видели хроники и кинофильмы, переживая с ними их боль и их смерть.

Вот и вспомните мужики, осилившие вторую половину прошлого века и начало пришедшего, сколько раз в мыслях вы шли на амбразуру с отцами и подавали ленту сыну в рядах «Девятой роты». Уверен, не единыжды.

Я не буду спрашивать вас, мужики, какими вы были в своих видениях, как вели себя в том пекле, зная уже наверняка, что смерть это больно и навсегда. Не буду. Знаю, что ответить на этот вопрос однозначно, не потеряв достоинства и чести, не возможно.

Сегодняшних пацанов прививками мужества насилует наша масмедиа культура, пропитывая чёрной плесенью молодые мозги, формируя братков, сегодня и надолго. И мужество, и честь – всё теперь по понятиям.

Будь осторожен маленький мальчик, не падай в воду. У дяди на берегу могут оказаться завязанными мёртвым узлом шнурки на туфлях.

Тогда на север, наливаясь теплом, торопилась весна. Дышала уже, закованная, ещё, в лёд Колыма. Вот-вот и разбудит она грохотом ледохода безмолвные заполярные снега. Природа оживала и радовалась встрече с солнцем.

Радостью обняли друг друга двое, преодолев долгую, в полгода, зиму разлуки.

Он был Моряк. Неласковая «полярка» лепила его, год за годом, рейс за рейсом. Морозы и полярные ветры рисовали портрет, упорные льды вырубали характер.

Она – Жена Моряка. Красивая, богатая теплом своих рук, добротой своего ожидания.

Моряк не вернулся прошлой осенью в родной порт. Заперли льды в Колыме с десяток судов. Не по форштевням оказались сухогрузам и наливникам, завершавшим северную навигацию. Некому было провести – ушёл ледокол с последним караваном.

Растолкали суда по протока Колымы, иначе раздавит весенний ледоход. На зимовку, на борту оставались добровольцы, три-пять человек – доглядеть судовое хозяйство, ремонт при надобности провести, силовую установку не дать в обиду колымским морозам.

Моряк был механиком. Ему, как говорится, и карты в руки. Команда улетела, он с двумя матросами остался. Зимовали, не давали рукам облениться. Техника ценит внимание и заботу даже на отдыхе. Дизель старался, обеспечивая теплом и светом собственные нужды, голодными не сидели. Гостевались с соседями по зимнему отстою, бывало и не всухую. Жена Моряка терпеливо улыбалась со стенки каюты. Приходя к нему во снах, она хвалила его, проводя мягкой рукой по гладко выбритой щеке. Она ценила его верность привычкам, его надёжное постоянство.

Радиограмма Моряку о прилёте Жены к дню его рождения мгновенно разнеслась по запаянному в лёд флоту. Все готовились к торжеству.

Моряк встретил Жену у трапа аэрофлотовского Ил-14. Автобазовский «краб», Зил шестёрка, ожидал счастливцев, готовый за полчаса доставить их к трапу судовому. Была весна, была большая человеческая радость, ярко светило солнце.

Шофёр был отчаянным парнем. По берегу ковылять, по раскисшей дороге, удовольствие – ниже среднего. По реке дорогу уже закрыли. Лёд пошёл трещинами, а дорога по льду вытянулась чёрной лентой. Шофёр «пил шампанское». Он спустился на лёд и «дал газу».

Полярные шофера – ребята отчаянные. Из «зимников» выжимают всё, до последнего денёчка – пока грязь не по ступицы, или вода не в кабине. И по живому льду – не впервой. Тут, как по клавишам – главное,  педаль до пола, не сбросить скорость.

Жена Моряка удивлялась северу через окно кабины, ещё утеплённой на зиму листами войлока. Шофёр травил «материковской» полярные байки. Моряк радовался своей весне стоя в кузове.

Вон, на высокой террасе показались дома Зелёного Мыса, а там уж и до судна рукой подать.

Льдину, высокой ступенькой выдавило прямо поперёк дороги. Шофёр сбросил скорость, ища глазами вариант объезда. Машина остановилась.

Дальше – страшный стоп-кадр. Машина вместе с дорогой просела и стала медленно уходить под воду. Секунды, и она исчезла в бурлящей воде. Моряк стоял на краю страшной полыньи, рядом валялся чемодан Жены. Понять случившееся он ещё не успел.

Клокотанье воды прекратилось, машина исчезла подо льдом. Ещё ничего не соображая, Моряк разглядел в тёмной, подо льдом, воде задний борт машины. Течением её затащило под лёд, и она стала на дно. Там, на дне была Жена Моряка. Времени на раздумье не оставалось. Бушлат остался на льду.

Моряк увидел через стекло глаза Жены. Она не просила о помощи, она ждала его, она верила ему. В верхней части кабины ещё был воздух. Жестами Моряк объяснил шофёру – по борту кузова назад. Дверцы кабины они рванули вместе, шофёр выбил изнутри. Жену Моряк вытолкнул на лёд первой, с шофёром они помогли друг другу.

Все трое сидели за столом, одетые в сухое, согревшись спиртом. За дверями тихо перешёптывались хозяева. Ужас случившегося они переживали с утопшими, сами не приходя никак в себя.

Все трое сидели молча. Моряк, не отпуская руку Жены, долго смотрел в окно. Жена Моряка не отрывала глаз от его гладко выбритого лица. У печи сохли её сапоги, рядом с ними – грубые ботинки мужа, Моряка, с длинными шнурками.