Медиум 10

- Никогда не видел своими глазами мага и чародея – решил взглянуть, - довольно нагло объяснил я цель моего визита.
Гудвин засмеялся. Смех его был, отнюдь не демоническим, довольно приятным.
- Мало есть на свете людей, которых я согласился бы принять у себя по такому поводу. Но вы – из них. Что ж, смотрите. Хотя против определения «маг и чародей» я решительно возражаю.
Смотреть, впрочем, было не очень легко. В комнате стояла почти полная темнота, углы совсем тонули во мраке и были загромождены какими-то сложными приборами с трубками, объективами, зеркалами и множеством приспособлений, которые я и назвать не умею.
- Странно, - проговорил я после минутной игры в «гляделки» - кстати, Гудвин играл в неё без труда, - вы, насколько я понял, медиум очень высокого уровня. Как так получилось, что никто в Лондоне прежде о вас не слышал?
- Прежде, при жизни нынешнего поколения, я ещё в Лондоне не бывал. Ваши туманы вообще не самая благоприятная атмосфера для контактеров. Потом, возможно, многим я известен из старинных документов, но выступал под другими именами и, зная ограниченность воображения смертных, едва ли я теперь могу надеяться почивать на лаврах прошлых заслуг. К тому же, я не комедиант, не балаганный фокусник. Публичных представлений не усраиваю.
- Разве? А мне все говорят про некий спиритический сеанс в июле, произведший огромное впечатление.
- «Все» - это доктор Уотсон и его супруга? – уточнил Гудвин. - Боюсь, им трудно судить. Девушка... женщина – вообще не была на сеансе, а её муж явился полный скептицизма, не готовый открыть душу, да ещё со своей любовницей, которую никто не звал. В конечном итоге они сами спровоцировали возмущение эфира. Всё могло бы кончиться куда хуже. А, впрочем, ничего ещё и не кончилось. Но я отвлёкся. Так вот, об этом сеансе. Он не был демонстративным, и цель-то, по сути, преследовал одну: не меня показать, а мне показать моих гостей. Я видел их тёмную ауру ещё на огромном расстоянии – она, как грозовая туча, висела над Лондоном. Но разглядеть, - он выделил это слово интонацией, - можно только вблизи.
- И что вы разглядели?
Его тёмные глаза сверкнули почти гневно:
- Зачем вам знать? Из праздного любопытства? Вы с этим всё равно ничего поделать не сможете, будет только хуже.
- Не то, что вы? Вы, я слышал, и из мёртвых воскрешаете?
Гудвин глубоким медленным вздохом успокоил себя, дьявольский блеск в глазах погас.
- Дорогой мой мистер Холмс, - проговорил он, как учитель, растолковывающий прописные истины нерадивому ученику, - из мёртвых за всю историю человечества воскрешён был только один, и не в Лондоне, а в Иерусалиме. Но то, что вы зовёте смертью, на самом деле очень неоднородно. И вы, - он вдруг быстро качнулся ко мне, ожёг тёмными глазами, - вы, мистер Холмс, как никто, знаете это.
Слова возражения застряли у меня в горле – я вдруг понял, о чём он говорит, и всё внутри меня похолодело, словно я глотнул ледяной воды.
- Люди, склонные к риску, - тихо заговорил Гудвин, светя глазами, - чувствуют эту разницу. Внезапная смерть, то есть смерть, приходящая не вовремя, случайно, это как бы не совсем смерть. И до определённого момента она обратима.
- До какого?
- Покуда распад не зашёл совсем далеко. Не то возвращённому духу будет просто некуда возвращаться. По этой причине такая смерть не страшит людей определённого склада. С этой смертью вы можете играть. Порой вы даже жаждете её, чтобы избежать другой, необратимой. Той, когда именно распад тела первичен и дух покидает непригодное жильё неотвратимо и навсегда. Это неизбежно. И вот это – да, страшно...
- Вы... мысли тоже умеете читать? – спросил я, помедлив.
- Нет, это ведь не книга. Я могу считывать состояние души – так будет вернее.
- Откуда вы узнали, что я боюсь смерти?
- Это я как раз вижу. При слове «смерть» в вашей ауре вспыхивает чёрное пламя – верный признак животного ужаса. Вы и темноты боитесь потому, что она напоминает вам о смерти. Для вас смерть не мгновение, а вечность. И, между прочим, вы заблуждаетесь, разделяя эти понятия. Ваш умственный взор ограничен, чтобы вобрать в себя хоть кусочек вечности, не то вы поняли бы, что боитесь не смерти, а именно необходимости охватить её разумом. Представьте себе, например, что вам дарована вечная жизнь – разве это менее страшно, чем вечная смерть? Однако, жизни как таковой вы не боитесь, а просто и бездумно живёте ею. Настанет время – столь же просто и бездумно вы будете мертвы.
Голос Гудвина роняя медленно и веско каждое слово, как будто закручивал во мне некую пружину. Я заледенел. Глаза мои были широко раскрыты, пальцы впились в подлокотники кресла. А сердце билось уже где-то в горле. «Я не выдержу больше ни мгновения», - пришла ко мне не мысль даже – ощущение на уровне спинного мозга. И в этот миг Гудвин вдруг заорал. Заорал во всю глотку широко распахнутым ртом, издав вопль сверлящий, режущий, невыносимо громкий. Я только через мгновение осознал вдруг, что тоже ору вместе с ним, надрывая горло, ору, как только могу, и из глаз моих брызжут слёзы, а ладони колотят по подлокотникам, и ноги ходят, как поршни, стуча подошвами по полу.
- Ну всё, - сказал Гудвин, - довольно.
Я обессилено рухнул в кресло, даже не вытирая слёз. Ощущение было такое, словно из меня вынули все кости, но в то же время по телу разливалась сладкая истома. Сейчас я был способен испытывать удовольствие от любого пустяка – от вкуса чая, от запаха свежего снега, от улыбки красивой женщины, от удачной строчки в книге. Но больше всего мне хотелось спать.
- Вы необыкновенный человек, мистер Холмс, - сказал Гудвин, наливая что-то в два бокала из пузатой бутылки. – Как вы умудрились стать знаменитым детективом, выработать такую сдержанность и силу воли с такой хрупкой нервной организацией?
- У меня были хорошие учителя, - сказал я с усмешкой.
- Профессор Орбелли? – насторожился он.
Я помедлил. Но не промолчал:
- Да... И Орбелли тоже. Что вы налили в мой бокал?
- Травяной настой. Рецепта не открою, не просите. Если думаете, что я могу вас отравить, можете поменяться со мной бокалами, - его глаза смеялись.
- Не буду меняться, - сказал я.
- Вы доверчивы...
Я отпил из бокала жидкость, отдалённо напоминающую чай, но кисловатую и с ни на что не похожим букетом.
- Скажите, маэстро, на что вам моя дочь?
- Да совершенно ни на что, - легко сказал он. Умная девушка, приятно беседовать. А вы подозреваете во мне меркантильный интерес? Или нет, не вы – мистер Уотсон подозревает. Полноте, не у меня в ней, а у неё во мне будет нужда.
- Какая?
- Не скажу.
- Почему?
Он спокойно отпил из своего бокала и поставил бокал на стол.
- Потому что, если я скажу, вам это не понравится. Знаете, за что люди швыряют палками в ворона?
- Да, знаю.
- Ну, вот. А я не хочу, чтобы в меня швыряли палками. Всё предопределено, мистер Холмс, и все знаки явятся в своё время. Узнаете. Узнаете – и сами придёте ко мне. Простите меня за то, что я сделал с вами сегодня и, может быть, ещё сделаю, но это - лишняя гарантия того, что вы придёте.