Глава 8. Когда нет конца или начала

Слишком часто заветное слово людьми повторялось....
(Перси Биши Шелли)

По нотам разыграв прощальный похоронный марш
Прожить сто тысяч лет
Сойти на нет
И на луну кивать, чтоб злости оправдать прилив
Всю нежность вырвать
Страстью подменив
(....)

Она рядом. Живая, настоящая. Моя Червона.
Всё время, что мы ехали до Марселя, я краем глаза следил за ней.
После того как сожгли её родовой замок, убили отца, я ожидал, чего угодно. Слёз, истерик, потрясённого молчания.
Но с Червоной, похоже, всё было в порядке, насколько это вообще возможно после того что ей довелось пережить.
Грязная, злая, слишком худая и бледная, конечно, она мало чем напоминала ту богатую аристократку, чей образ я бережно хранил в своей памяти.
Разве что выражением лица. Кажется, ничто не могло окончательно сломить её. Страх оставил на ней свой след; обвёл чернильными кругами глаза, прочертил серебряную линию в копне безупречных черных волос.
И всё же она не впала в безумие и не разочаровалась в людях. Она ела с аппетитом, охотно отвечала на вопросы и смотрела на всех сверху вниз. Как и раньше.

Мы прибыли в Марсель поздним вечером и остановились на постоялом дворе прямо у городских стен. Я надеялся, что брат Анри исчезнет куда-нибудь по своим делам, чтобы я мог спокойно поговорить с Червоной. Я хотел рассказать ей о своих чувствах, спросить у неё совета о том, что же мне делать дальше.
Я монах, слуга Господа, всё, что я могу предложить ей – это надёжная защита от таких заблудших братьев, как те, что сожгли её дом. Да и от всех остальных напастей заодно. Это то, чего я хотел, когда уходил в поход. Быть её верным псом, провести вечность, лёжа у её ног.
Но Анри, очевидно, решил начать навещать своих многочисленных подруг на следующее утро, а сейчас завалился спать в нашей общей комнате.
Рассказы о любовных приключениях Анри, те слухи о многочисленных романах, которые я слышал от других братьев, пугали меня и в то же время повергали в трепет. Всё это казалось мне таким нереалистичным, словно это были предания иного мира.
Анри казался мне достойным братом, но возможно он не был столь ревностным служителем церкви, как я.
Я многое повидал в походах, и знал, что большинство братьев возвращались на родину отнюдь не такими благочестивыми, как покидали её.   
Вся любовь, которую я знал – святая любовь монахов к господу, любовь и покровительство отца-настоятеля Френсиса к своим подопечным. Да ещё эта запретная непонятная привязанность к разорившейся чешской аристократке, что овладела мною два года назад.
Я выскользнул в коридор и в нерешительности остановился у входа в комнату Червоны. Из-за плотно закрытых дверей доносился шум льющейся воды и женские голоса. Вероятно, Червона попросила принести ей таз для умывания, и теперь служанка помогает ей отмыться от крови, пыли и копоти. Это всё привычки, привезённые ею из Моравии, у нас во Франции, как известно, не принято мыться так часто.
Я вышел с постоялого двора. На минуту заглянул в конюшню, проведать наших лошадей, а потом побрёл по тёмным улицам куда глаза глядят. Мне не хотелось спать. Хотелось развеяться, подышать воздухом родины.
Было отрадно слышать повсюду французскую речь, хоть это и были в основном пьяные вопли праздновавших возвращение на родину крестоносцев.
Когда я вернулся, была почти полночь. Я осторожно, стараясь не шуметь, приоткрыл дверь нашей с Анри комнаты.
Однако Анри не спал. На столе возле его кровати горела свеча. Тамплиер лежал, приподнявшись на локтях, а рядом с ним на кровати сидела Червона. Она где-то раздобыла новое платье. Бедное, скорее платье служанки, чем госпожи, но чистое и накрахмаленное. Волосы чёрными змеями струились по спине и по простыням.
Я остановился, не зная, как быть. Не помешаю ли я их разговору?
В коридоре было темно, и они пока не обнаружили, что их уединение нарушено.
- Простите, что разбудила, милорд, - сказала Червона. В её голосе мне послышались какие-то новые нотки, - не вставайте, прошу вас… мне просто стало немного одиноко. Я отослала служанку, и мне вдруг стало страшно одной в холодной тёмной комнате.
- Всё в порядке, сестра. Я буду рад развеять ваше одиночество, - тихо ответил Анри. С его голосом что-то случилось.
Это была какая-то игра, смысл которой я был не в силах понять. Легкие улыбки, пламя свечи, отражённое в паре черных и паре серых глаз.
Червона привычным движением откинула за спину свои прекрасные волосы, и склонилось к Анри.
Я успокоил себя, что она просто хочет сказать что-то Анри на ухо, но сердце отчего-то забилось сильнее, и в глазах потемнело.
- Сестра…- услышал я взволнованный голос Анри, - не поймите меня неправильно… но брат Клод…
- Что брат Клод? – Червона выпрямилась. Блики сверкали на её влажных губах, а белое лицо и плечи светились в темноте так, словно она была отлитой из гипса римской статуей, а не живой женщиной, - ничего не связывает меня с братом Клодом. Мы были знакомы… раньше. Мой отец покровительствовал монастырю, где воспитывался брат Клод. И, однако, мы виделись с ним лишь два раза на праздничной мессе, - сказала Червона, и продолжила ещё более мягким и нежным голосом, - А вы знаете, милорд, как тяжело женщине в военное время. Те мужчины, что забредали в наши владения, были не слишком нежны…   
Червона снова  склонилась к Анри, и вот я увидел, что тамплиер обнимает её.
Этого я уже не мог вынести, ярость окрасила всё вокруг в кровавые цвета, как тогда на поляне перед замком Червоны.
Ворвавшись в комнату, я схватил Червону за плечи и отбросил назад.
Вытащив из ножен меч, я бросился к ней и, сам не понимая что делаю, приставил меч к её горлу.
Анри прокашлялся:
- Успокойся, брат. Это не то, о чем ты подумал...
Я не обратил на него никакого внимания.
В глазах женщины, что стояла передо мной, я видел ужас. Такой же, как перед тамплиерами, забывшими заповеди Господни.
Боже всемогущий, что же я делаю…
Меч выпал из моей руки я опустился на колени и обнял ноги Червоны.
- Прости меня, прости… - бормотал я, зарываясь лицом в складки юбки. Слёзы раскаяния выступили на моих глазах, а через секунду я почувствовал, что Червона своими прохладными лёгкими ладонями гладит меня по голове.   
- Успокойтесь, брат Клод, - наконец, совершенно спокойным голосом сказала она, - пойдёмте на свежий воздух, вам нужно остыть. Заодно и поговорим.
- Ты уверена? – спросил Анри откуда-то из-за спины, - может не стоит оставаться с ним наедине, когда он в таком состоянии? Пойми правильно, сестра, я за тебя волнуюсь.
Я обернулся и смерил его презрительным взглядом. Впрочем, на Анри это не произвело никакого впечатления.
- Всё в порядке. Поверь, я знаю, что делаю, - Червона мягко потянула меня за руку. Я поднялся с колен и вышел из комнаты вслед за ней.

Стояла прекрасная тихая ночь. Пьяное пение и звон бокалов затихли вдали, и только стрёкот кузнечиков в кустах да шорох ветра разбавлял умиротворённое безмолвие ночного Марселя.
Мы вышли во двор постоялого двора.
Червона повернула за угол дома, где раскинулся небольшой заброшенный сад. Чернильные тени от деревьев пересекали освещенные луной дорожки, пахло спелыми яблоками.
Следуя за Червоной по тропинкам неухоженного, но цветущего и благоухающего парка, я вспоминал нашу последнюю встречу до моего отъезда из Франции.
Это был промозглый ноябрьский день два года назад. Ранним утром я покинул стены монастыря и спустился к реке. Я любил купаться в студёной воде на рассвете, это закаляло моё тело, заставляло сердце биться быстрее и избавляло от тягостных раздумий.
Прибрежные ивы покрывала изморозь, над водой стелился белоснежный туман.
Я скинул рясу и осторожно, неслышно вошёл в воду. Мне казалось неправильным волновать эти тихие медленные воды. Мне хотелось сохранить нетронутой гладь залива, погрузиться в неё, не нарушая её покоя.
Проплыв несколько сотен метров я вернулся к тому месту, где оставил свою одежду.
Выходя на берег, я увидел, что моё уединение нарушено.
Червона сидела на стволе поваленного дерева, застывшего над водой в хрупком равновесии. Вывороченные корни в немом бессилии цеплялись за берег.
В те дни Червона с отцом, графом Копошем гостила в монастыре. Естественно в самом монастыре женщина жить не могла, и Червону с отцом поселили в маленьком домике за стенами.   
К тому времени я уже был влюблён в Червону без памяти. Она был первой женщиной, которую я увидел за всю свою недолгую жизнь в монастырских стенах. И она была столь прекрасна, что я просто не мог её не полюбить.
Итак, я вышел на берег, а там сидела женщина в красивом бархатном платье с отделкой золотыми нитями и драгоценными камнями. Она сидела, благочестиво сложив руки на коленях, и смотрела на меня. А я стоял по колено в воде и смотрел на неё. От моего тела, разгорячённого заплывом, шел пар, с волос на плечи и спину стекали холодные ручейки.
Червона напротив была холодна и безучастна как лёд. На белоснежном лице нельзя было прочесть никакого чувства. Густые чёрные брови оставались недвижимы, тёмные глаза были похожи на глаза куклы – огромные блестящие бриллианты, совершенно неподвижные и бессмысленные.
Я не знаю сколько длилось этот безмолвное противостояние, я прибывал в каком-то оцепенении; стыд и учтивость покинули меня. Я просто стоял и любовался ею; её трагичной чужеземной красотой.
Вдруг женщина легко поднялась на ноги, подошла ко мне и, чуть помедлив, вложила в мою ладонь маленький серебряный крестик на цепочке.
- Пусть это хранит вас в походе, - сказала Червона. Она сказала это шёпотом, но в общем безмолвии леса её слова прозвучали как выворачивающий барабанные перепонки крик.
 Она надела капюшон и исчезла, затерявшись среди скованных холодом деревьев.
Вся эта сцена так и осталась для меня загадкой.
Так и сейчас, я не знал, чего от неё ожидать.
Я шел за Червоной по ночному саду, и гадал, что же она чувствует. Злится ли она на меня, или ей всё равно?
- Прости меня, - сказал я, когда женщина остановилась под яблоней в глубине сада. Её лицо находилось в тени, прорезанное узором, пробивающейся сквозь крону лунного света, - я вовсе не хотел тебя напугать.
Червона молчала. Я не слышал даже звука её дыхания. Казалось она умерла, и я разговариваю с холодным и безразличным трупом. Все мои слова распадались в напоённом ароматами сада воздухе и были напрасны.
- Я просто не знал, как мне поступить, и мне больно видеть тебя с мужчиной… все эти два года, я мечтал о тебе.
Никакого ответа.
- Ты понимаешь, что я говорю? Я хочу быть твоим верным псом, Червона. Твоим слугой…
Я почувствовал, как ярость снова закипает в моей крови.
Я схватил её за плечи и тряхнул. Я хотел разбить скорлупу её отчуждения.
- Ты любишь его? – спросил я.
- Кого? – в её голосе послышалось недоумение.
- Анри, кого же ещё!
- Анри? Да ты с ума сошёл! – Червона засмеялась. Это был злой, обидный смех. Но я был рад и этому, - Что ты знаешь о любви, глупый мальчишка… Впрочем, и я о ней ничего не знаю. Всё чего я хотела – забыться, смыть с себя воспоминания об этой ужасной войне, что превращает людей в диких зверей, - теперь она говорила почти с ненавистью, с отвращением, которого сложно было ожидать от аристократки; одному богу известно, что ей довелось пережить за последние годы, - и ты ничем не отличаешься от остальных. Анри – благородный человек, он знает, как обходиться с женщинами. А ты такой же неотёсанный деревенщина, как те трусливые подлецы, что чуть не надругались надо мной, после того как убили моего отца и разрушили мой дом. Ты считаешь, что любишь меня? Но где была твоя прекрасная чистая любовь когда ты со своим отрядом врывался в деревни и насиловал женщин, неповинных ни в чём кроме того, что верят в иного бога? Думаешь, я чем-то отличаюсь от них? По рождению я принадлежу к тому, языческому миру, который вы так мечтаете разрушить.
Червона вырвалась и отступила от меня на несколько шагов.
- Всё, чего я хотела, немного нежности. Я только хотела снова почувствовать себя женщиной, Клод. Анри тут вообще ни при чём. На его месте мог быть любой трезвый мужчина, обладающий хоть толикой хороших манер.
- Что ты говоришь! – возмутился я, - ты же незамужняя девушка! Что бы подумал твой отец, услышав такие речи?
- Отец? – Червона горько рассмеялась, - ты имеешь в виду Графа Копоша очевидно. Вообще-то он мне не отец. Когда мне было двенадцать, он выкупил меня у моих бедных родителей и увез с собой. Они согласились, так как надеялись, что с графом-католиком мне в любом случае будет лучше, ведь крестоносцы не убьют меня вместе с другими детьми и женщинами моей страны. Все эти годы я лелеяла надежду что граф в конце концов выдаст меня замуж, как обещал. Но я была слишком нужна ему самому.
Червона замолчала. Я не знал, что сказать. Оказывается, я даже и не представлял, какой была её жизнь в богатом родовом замке.
- Я никогда этого не делал, - наконец сказал я.
- Чего не делал?
- Не насиловал женщин. Ни сарацинок, ни других. 
- Да ну? – кажется, она мне не поверила.
- Это так, Червона. Я… я видел те непотребства, что совершали мои братья, уступившие грязной похоти. И я не мог остановить их. Поверь, сначала я пытался… - я сглотнул, горло отозвалось болью от двух шрамов – свежего, полученного на поле сражений, и старого, более глубокого, нанесённого мечом брата-крестоносца, - но сам я - верный слуга Господа. Я ни разу не коснулся женщины. Я убил множество людей, в том числе детей и женщин неверных. Но я ни разу не опустился до измены церкви святой…
- Что серьёзно? – Червона изумлённо смотрела на меня, - и что же, по-твоему, касаться женщины это так плохо?
Кажется, её настроение изменилось. Червона вообще обладала удивительной способностью переходить от безразличия к гневу или к изумлению буквально за пару секунд. Остатки горечи ещё сквозили в голосе, но она явно успокоилась, и была настроена почти дружелюбно.
Червона приблизилась ко мне так, что кожей шеи я почувствовал её тёплое дыхание.
 - Я… я не знаю, Червона. Всё что я видел грязь, кровь и слёзы в разоряемых деревнях. Я видел смертельный ужас в глазах женщин… это не угодно Господу, я точно знаю. Милосерднее было бы просто убить, тем самым прекратив их страдания.
- Но ведь бывает и по-другому, - тихо сказала Червона.
- Я вовсе не уверен, что хочу это знать… - сказал я; впрочем, я не был уверен и в обратном.
Червона взяла меня за руку. Мои мысли путались. Я чувствовал смятение, и не знал, как реагировать на её слова, на её изменившийся тон.
Ясно я осознавал лишь одно: сейчас я нахожусь в гораздо более опасном положении, чем когда держал меч приставленным к её горлу. Я - на краю пропасти, со дна которой нет возврата.
И ещё отравляющим дымком чадили в моей памяти её слова: «на его месте мог быть любой…»
Но запах молодых яблок и алых роз так опьяняюще прекрасен. И луна светила ярко как никогда, превращая всё вокруг в декорации из золота и серебра.
А кто я такой, чтобы спорить с луной?

иллюстрация:
http://www.photoshare.ru/photo6209170.html