Винегрет

И тогда я ушла… Правда не слишком далеко, в соседнюю комнату, но для меня, впрочем, как и для Юли, это было значимо. Раньше я никогда этого себе не позволяла, предпочитая решать все проблемы здесь и сейчас, и лучше всего в постели, а не прятаться от них в чулан или другую комнату. И даже если вдруг такое желание все же случалось, она пресекала его на корню. А сейчас почему-то проглотила все молча и не стала мне мешать.

Спать на новом месте было не слишком хорошо, если не сказать что совсем невыносимо. Слышен шум воды в туалете, за полгода никто так и не соизволил исправить толчок. В соседней квартире мужик то кряхтел, то разговаривал с кем-то, правда так и не смогла понять с кем, может просто «белку» словил. Даже любимая кошка не давала уснуть, периодически тщательно копошилась на балконе в своем горшке. Неужели она так часто ходит в туалет? Или просто хотела привлечь мое внимание к своей персоне, раз уж в кои то веки довелось ночевать в одной комнате? Не пойму как здесь могли ночевать все наши многочисленные гости. Впрочем, возможно на самом деле мне мешало спать не все это, а нечто другое.

Мысли… Разные серобурокозявчатые мысли… Они просто разрывали мозг на непонятно какое количество мелких частиц. Самоедство, мой самый верный конек на этот раз, казалось, взялся убить меня окончательно. Обвинение в мой адрес казалось настолько глупым, что я не могла его переварить. А значит, не могла ни оправдаться, ни объяснить, потому, как это просто не укладывалось в голове, ну разве что если принять это все за нарочно выдуманный повод для расставания. Надоела, устала, разочаровала, захотелось чего то другого… Повод был настолько несуразным, что я не находила не то что слов оправдания, но даже мыслей какими они должны быть. Кроме того, зачем сюда опять было примешивать детей, вроде бы с ними-то мы давно разобрались, живут в своей комнате своей жизнью, практически нас не трогая. Терзаемая мыслями и мелодией воды в унитазе я не представляла, что очень скоро буду считать эту ночь достаточно счастливой, потому что, несмотря на обиды и прочую ерунду, я могла в любой момент встать, зайти в соседнюю комнату, лечь рядом, прижаться лбом к ее отвернутой спине и сказать «прости я тоже была не права», а может и что-то другое, а может и вообще промолчать, и все можно было бы вернуть на круги своя хотя бы на время. Но я не встала, не зашла и все остальное тоже «не»…

На следующий день Юля пришла поздно, я уже практически уснула, невзирая на музыку воды в унитазе. Она разбудила меня, дабы обрадовать новостью, что она завтра уходит совсем, и уселась пить коньяк, предоставив мне возможность скачать с компьютера свою информацию и возможно поговорить. Но разговаривать у меня почему-то не получалось, я скачивала наши совместные фотографии, глотала слезы и молча слушала ее монолог под девизом «мы ведь обе этого хотели». Наверное, я сильно обижала ее все эти годы, что она решила в один раз все это на меня вылить. Убивая по ее просьбе с компьютера свои и наши совместные фотографии, я вспоминала все эти моменты и переживала все заново. Вот одна, свадебная с Воробьевых гор, где мы чуть не свалились с парапета, демонстрируя свою любовь. Вот другая, на которой я совершенно голая с молотком в руке согнулась над кучей деревяшек. Впоследствии эта куча превратилась в ее письменный стол. А вот целый поток снимков снятых по кадру через секунду, кажется, я их даже не видела. Интересно, почему мы никогда не садились спустя время и не пересматривали все это. Зачем тогда снимали? Чтоб потом убить? Слово «убить» в ее фразе «убирай все, что хочешь, я все равно потом убью все, где ты есть» убивало меня, пожалуй, больше всего. Я очень бережно перенесла к себе на съемный диск все это наше богатство, убила все сама из ее компьютера и ушла спать. Мне казалось, что пусть это будет сделано лучше моими руками, хотя, скорее всего в этом я была не права.




«Захрустела под ногами то ли рюмка, то ли радость, много было между нами, а всплывает только гадость».

По квартире как Мамай прошел. В принципе я не должна была обвинять ее в этом, это были в большинстве своем ее вещи. И они не были мне настолько нужны, чтобы за них держаться. Но признать, что я не хочу отпускать ее, даже себе не представлялось возможным, тем более ей, и я цеплялась ко всему, к чему можно было прицепиться.

-«Зачем скалку забрала, ты же не умеешь ею пользоваться?»

-«Так маманя же ее дала, временно»

-«Зачем телефон забрала мне срочно позвонить надо»

-«Там нет телефона, позвони с моего сотового»

-«Не хочу с сотового, устанавливай тогда старый»

-«Изоленты нет»

Я говорила, что попало, с трудом осознавая, что на самом деле происходит, и однозначно не говорила того главного, что должна была сказать, чтобы не добить то, что между нами было окончательно. Она оправдывалась также не понятно за что и казалась такой беспомощной, может быть даже жалкой. Хотя последнее конечно вряд ли. Я сожалела, что не задержалась сегодня и не дала ей спокойно уйти, думаю, так было бы лучше обеим.

В последний момент, когда все уже было благополучно вынесено, микроволновка уже пару раз получила ботинком, а Юля уже вроде как проглотила все, что ей было приготовлено, я вспомнила про главный свой козырь – нашу с ней общую машину, которую мы никак не могли поделить. У меня были на нее деньги, у нее была на нее власть, в смысле зарегистрирована она была на нее. Мне не нужна была эта машина, я никогда не стремилась к вождению, но меня жутко бесил тот факт, что так же, как со всем остальным барахлом, она распорядилась, не обсудив, не решив что-то совместно, а так…констатировала факт, что забирает себе. А может даже и не это, я просто не хотела отпускать хозяйку машины, во что бы то ни стало. И я, играя ножом, которым в это время готовила еду, пыталась объяснить ей, как она все-таки в данном случае была не права. И в некоторых других тоже. Юля не знала что сказать, дико смотрела на нож и ждала, когда же это все кончится. Поиздевавшись еще чуть-чуть, я ее отпустила.




«Старый Кёнексберг» никогда не был моим любимым напитком, но другого алкоголя в доме не было, а этот остался со времен последнего спора невостребованным. Я посасывала его с колой в попытке залить всю ту жалкую боль, испытанную сегодня. Где-то на середине бутылки я завыла.

Я выла, безумно вцепившись длинными музыкальными пальцами в короткие волосы, вряд ли осознавая, что делаю. Мне было больно… Слишком больно…

Потом я свернулась в позу эмбриона и каталась по огромной кровати, возможно впервые в жизни так остро почувствовав, что испытывают брошенные женщины. А через некоторое время как-то внезапно затихла, как будто испытала оргазм и погрузилась в небытие. Коньяк сделал свое дело, а может, сказалась общая усталость от происходящего за последние дни. У меня было много друзей, но почему то радость мы переживаем как-то вместе, а вот горе исключительно в одиночестве. Хотя… со мной была кошка, мягкое полосатое существо, подобранное когда-то на улице. Обычно ее присутствие спасало во время истерик, пожалуй, и сейчас помогло.

Утро не принесло какой-то радости. Опустевшая без Юли и ее вещей комната показалась мне гигантским залом, отдававшим эхом, хотя никто не произносил ни слова. Обида не прошла. Кроме того, терзала мысль – повод родился действительно потому, что она чего-то недопоняла, или был придуман изначально, намеренно и с прицелом разорвать все и при этом остаться не виноватой.

Я вспоминала, как махала вчера перед ней ножом и думала: она поняла, что я издевалась, или все-таки подумала, что я спятила?

Никогда не переживала такого развода - мелкого, противного. Мне всегда казалось, что я не то чтоб жадная, но как говорила одна моя знакомая – прижимистая, в меру продуманная. Мелочности от Юлича, «рубахи – девки», я не ожидала. Она забрала все, что могло принести ей какую-то пользу - и свое, и мое, и дорогое, и дешевое, и копеечное. Она забрала даже свое мокрое белье из стиральной машинки, а заодно мою сушилку, видимо, чтобы было на чем высушить. Точнее белье было наше... оно свалилось с горы, когда мы катались на лыжах в Приэльбрусье. Упало с ретракта, который вез барахло в гостиницу наверху. Я долго не соглашалась положить его в рюкзак, мне было неудобно, лыжники шныряли со всех сторон, но Юля настояла и я таскалась с этим трофеем на гору и вниз еще пол дня...

Если не считать неприятной дележки нажитого за два года непосильным трудом добра, все в жизни было вполне сносно. Ни ссор, ни обид, ни претензий… Да и кому придет в голову упрекнуть меня за любовь к телевизору, если и телевизора-то нет. Уснуть без одеяла было настолько холодно, что ко мне вернулись сексуальные желания. Занимаясь по ночам онанизмом, я пыталась разобраться в превратностях судьбы и размышляла о верности утверждения, что человеку лучше, когда он голодный и холодный, а мы почему-то постоянно пытаемся залезть в тепло и насытиться в ущерб массе потерянных при этом эмоций и удовольствий. Помимо таких высокопарных мыслей я думала на совершенно реальные темы. Как ни странно я сожалела о том, что швырнула Юльке со злости «жужжу» - вибратор, которым в принципе никто не пользовался, но он был куплен на всякий случай, авось понадобится. Возможно, именно сейчас он, или она, поскольку «жужжа», мог бы пригодиться, но, увы… Очень сомневаюсь, чтобы он пошел впрок моей теперь уже бывшей жене, поскольку она использовала этот агрегат только для того, чтоб меня пугать, а я типа пугалась, игра такая. Наверное, можно будет его на что-нибудь выменять, например, на свидетельство о регистрации нашей с ней машины, которое она почему-то благополучно забыла, оставив мне повод ее этим шантажировать, но сомневаюсь что этот обмен будет мне настолько необходим, чтобы я отказалась от возможности ее хоть немного помучить. Хотя, снизойти и позвонить ей, чтобы посмотреть на ее реакцию при таком обмене было бы любопытно.




Ковыряясь в телефоне, я наткнулась на милый стишок про снег, фонари, любимую Юлю, начатый в начале зимы и так и не дописанный, и опять поразилась этим странным превратностям. Грустных, злых, обидных посвященных ей за неделю вылезла целая пачка, а добрые, нежные так и остались в черновиках.

Гуляя по магазину и покупая детям сладости, которые я не ем, я машинально брала, как и прежде, на них и на нее.

Не знаю, как насчет мальчиков, которые в моем понимании всегда хотят быть космонавтами, даже если потом становятся геями, но каждая девочка хочет счастья с самого детства. Играя в куклы, или даже не играя в них, все равно хочет. Кто-то ждет принца на белом коне, который увезет ее далеко - далеко. Кто-то уже тогда, не вполне осознавая почему, мечтает разбудить поцелуем принцессу, чтоб прожить с ней долго и счастливо, нарожать кучу детей и умереть в один день от оргазма. Куда все это уходит потом? Почему мы вместо того чтобы строить – рушим, вместо ласки – бьем больно, вместо того чтоб любить - раздражаемся порой до ненависти. Посмотри вот он, твой принц на лихом коне, или твоя принцесса в красивом платье, живые, родные и как обнимают, шею сломать могут от большой любви…

Каждый раз теряя кого-либо, причем не важно кто виноват - говорят что оба, хотя я склонна думать, что как раз никто - мне бы очень хотелось узнать, куда мы прикатились из своей сказки и почему, несмотря на то что все всё делали хорошо, как сидела я у корыта, так и сижу. Там попробовал – не получилось, здесь - то же самое. Мальчики, девочки, девочки похожие на мальчиков, девочки похожие на девочек – результат все тот же, пушкинский.

Нас в большинстве своем не любили в детстве, и не научили любить соответственно ни себя, ни кого-либо. Взрослые всегда сильно заняты проблемами обеспечения и собственных разборок кто… кого… зачем… Чего теперь ждать от нас? Свой эгоизм мы выдаем за любовь к себе, страх быть одиноким и отсутствие самодостаточности – за любовь к кому-то. Как мы можем любить друг друга, пока смерть не разлучит нас, если мы не верим, что кто-то нас любит изначально? Ты меня любишь? Ты меня не любишь. Никто меня не любит, не жалеет. Эти фразы звучат гораздо чаще чем - я тебя люблю. И даже если приходилось слышать последнее, за ней непременно следовал вопрос – а ты? Может быть и правы те лесбиянки, да и, так сказать, представительницы традиционной ориентации, которые в последнее время отказываются от идеи иметь детей. Что они могут им дать? Они всю жизнь пытаются научиться жить и любить сами, а потому так часто сходятся и расходятся, кто-то просто, кто-то сложно, но результат один и тот же. Впрочем, почему они? - я точно такая же, хоть и имею детей, которые, несмотря на постоянные упреки моих дам, что я занимаюсь исключительно вопросами подрастающего поколения, остаются совершенно заброшенными. И сомневаюсь, что в будущем они, в отличие от меня, смогут дарить кому-то любовь, быть добрыми и верными.

«Где-то есть корабли…», «Мы срослись плавниками…», как и много лет назад вещала Арбенина. И я, как и много лет назад, копошилась в своей голове, пытаясь разобраться, как такими маленькими маникюрными ножницами, и какая такая зараза посмела разрезать наши сросшиеся плавники и в каком направлении опять свалили мои корабли, да так далеко, что даже оставшиеся самолеты не спасают. Впрочем, собирать и запускать самолеты всегда было проще и легче, я не раз это делала в своей жизни, а корабли… Корабли так и остались недостроенными, так же как идея стать капитаншей дальнего плавания.

Жутко хочется выпить, чтобы снова все стало по колено. Но боюсь начинать - напьюсь в хлам, начну названивать, и хрен бы его знал какая «лампочка Ильича» у меня включится, и какая именно звуковая дорожка зазвучит в этот раз. Что я скажу? что мне жалко наши плавники? или какого хрена ты забрала из холодильника прокисший винегрет, привезенный тобой от родителей? кстати, зачем она его забрала? ну не отравиться же?..

«Камикаадзе выползают на отмель, чтобы влет задохнуться, чтоб не долго по краю, умираааюююююююююю…»