Насельники с Вороньей реки. Отрывок

Историю с мёртвым человеком в устье ручья Имлювеем я отложил в самый дальний конец «мозгового чердака», но запомнил место, где она находится, для того, чтобы вынуть её и снова рассмотреть повнимательнее, когда придётся приблизиться к этим местам.

Но я не очень удивился, когда посреди зимы мне позвонил приехавший по каким-то своим милицейским делам в город Свиридов и напросился в гости.

- В общем, не нашёл я там твоего большого медведя, - начал Свиридов после первой стопки.
«Говорят, что у Ваттонена чёрная корова отелилась, а у Макконена свинья опоросилась » - вспомнил я. В славном городе Лондоне – туман и морось, в дореволюционной Финляндии – коровы и свиньи, а на Востоке России – конечно же, медведи.

Дальше мы со вкусом и смыслом начали обсуждать неудавшуюся охоту Свиридова, с видимой неохотой приближаясь к тому, ради чего, собственно говоря, и собрались вместе.

- Знаешь, за что я ментовскую работу не люблю? – Свиридов зацепил вилкой огромный пук квашеной капусты и захрустел. – Вот живёшь-живёшь, кругом люди как люди. А копнёшь поглубже – столько всего вылезает из всех углов. Вот ты можешь себе представить, что Салькина оказывается, на свете не существует?

- В смысле?

- Да во всех. Паспорт он потерял, родился он, по его словам, в Фергане. Сюда переехал после развала Союза. Пятнадцать лет назад.

- Ну, тогда-то у него паспорт был?

- Говорит, что был. Но, кажется мне, паспорта этого никто никогда не видел. Кроме самого Салькина, естественно. Если тот не врёт, конечно.

- А как он участок-то получил?

- Его записал своим напарником Лёва Жуков. Без лишних формальностей. С его слов. Пили месяц где-то на перевалбазе. Сдружились, и решили, что могут работать друг с другом. А через два года Лёва утонул в Колыме, когда ловил чира на торосе, во время ледостава… Салькина, правда, при этом не наблюдалось.

- А запрос в Узбекистан отправил?

- Отправил. И даже ответ уже получил. Сгорел тот участок с документами ЗАГСа, паспортного стола и УВД в Канибадаме во время каких-то там местных погромов. Вот и думай теперь. Всегда был отличный мужик Салькин, душевный и помошливый,. А теперь – то ли он беглый маньяк, растратчик-кооператор, то ли японский шпион или доктор Менгеле. То ли просто разгильдяй, потерявший документы.

Свиридов поднял глаза от капусты.

- Вопчем, не ходи работать в мусарню. Тебе и поздно уже. Не возьмут, возраст. Стажёры Козинцева, которые сбежали – ну, ты слышал уже? Нигде они так и не появились в итоге. Но здесь хоть свидетели живые есть – помнит их и экипаж вертолёта, и тётка в аэропорту, которая им билеты продала до Магадана. А в Магадане они пропали – и точка.

- Ну, к самому Козинцеву у тебя претензий…

Я не досказал. Свиридов сморщился и махнул следующую стопку.

- И не говори мне про него. В прошлом году утопил карабин на водомерном посту. И не нашел, естественно. В метеоуправлении историю замяли. Карабин не нашли. Мнится мне, что карабин этот на участке Салькина сейчас находится. Салькин, как беспаспортный, своего карабина иметь не может, так ему Козинцев, добрая душа, левак организовал. Карабин калибра 7,62, между прочим. – И Свиридов неожиданно остро поглядел мне в глаза. – Впрочем, других у нас там и не водится.
Капитан снова хрустнул закусью и продолжил.

- Чохов судимость имеет мелкую ну, у них там, на югах, все – жулики, тут даже и к бабке не ходи. Я бы вообще в Поволжье каменную стену построил, и никого, кто с Кубани или из Ставрополья севернее не пускал. Пусть с чеченами общаются, самая им компания. Между прочим, он родственник того мужика, который дом на Даранчане построил, так что он здесь – неслучайный человек. Но у него всё в законе, что в наших краях и есть подозрительнее всего. Вот обнаруживаешь человека, у которого всё в законе – сразу ясно – главный злодей.

- А у Дьячковых?

- Ах, у Дьячковых, - с какой-то особенной злобой сказал Свиридов. - У них, как и у Салькина, законного почти ничего нет. Единственные бумаги, кстати, ты и выправил – в этом году. А так – никто они и звать никак. У Фёдора четверо детей ни по каким свидетельствам о рождении не числятся. То есть – сажать можно хоть всех. И хоть за что.

Я пожал плечами.

- Страна у нас такая. А вот что-нибудь ты узнал о «заповедницкой экспедиции», которая работала в этом районе год тому назад?

- Заповедницкая экспедиция… Вообще-то я полагал, что ты мне сейчас об этом расскажешь.
- С чего бы это? – спросил я почти невинно. Почти.

Свиридов поглядел на меня почти что жалобно.

- Ты же меня и втравил в эту историю, - он пододвинул к себе бутылку водки, свинтил с неё колпачок и понюхал зачем-то горлышко.

Я пожал плечами. Слово высказанное есть дело. Раз уж Свиридов с самого начала решил вести расследование, не говоря о нём впрямую, значит, так тому и быть. Я не видел никакого резона менять эту тактику. Особенно сейчас.

Конечно, история с заповедником меня волнует. Но не очень. Заповедники вот так, на ровном месте, не создаются. Для того, чтобы некое место получило статус заповедника надо вагон бумаг, и, что ещё важнее – недвусмысленную гарантию от местных властей, что здесь не лежат никакие особо полезные ископаемые. А гарантии такой никто и никогда уже не даст. Для наших мест, по крайней мере…

Свиридов кивнул. Бассейн Коскодона принадлежал к Колымскому золотоносному бассейну, и для нас, его коренных обитателей, такой поворот был само собой разумеющимся.

Но это совсем не значит, что работы по заповеднику не ведутся. Или не ведутся какие-то работы под маркой заповедника.

Я хмыкнул.

Больше похоже на правду.

- Под маркой заповедника… У нас до хрена чего делается под маркой науки, под маркой заповедника или ещё под какой маркой. А что могут делать у нас люди издалека, прикрываясь благородным делом охраны природы?

- Золото, - уверенно сказал Свиридов. Я кивнул.

Золото – это первое, что приходит в голову людям, которые пытаются понять смысл появления других людей в безлюдных местах на крайнем Востоке России. Северо-Востоке России. Пожалуй что, больше ничего сюда и не может затащить человека с корыстной целью.

С оговоркой «почти».

Давай подумаем, что кроме золота (могло приволочь сюда этого бедолагу) – добавил я мысленно, но Свиридов понял.

- Мамонтов клык. Скупка соболей. Кстати, не могли они быть твоими коллегами?

- Я знаю всех моих коллег. Кем угодно, но охотоведами они (то есть «он») быть не могли.

- Да. Оружие отсутствует.

- Точно отсутствует? – я внимательно поглядел Свиридову в глаза.

- Нож швейцарский «Викторинокс», - нехотя признал капитан. Ага, стало быть, он всё-таки обыскал покойника! Ну, или то, что от него осталось.

Свиридов чуть-чуть пошевелил винтиками в своей шишкастой башке.

- В общем, мне сдаётся, что вся экспедиция была из одного человека. И звали его, - торжествующе бросил он мне, - Алексей Иванович Протасов. Был ему тридцать один год в сентябре прошлого года, и имел он командировочное удостоверение от Института Глобальной экологии и управления дикой природой в городе-герое Москве. Ты же вроде туда собираешься? Сделай одолжение, выясни, что это за экспедиция была такая…

Он поднялся из-за стола – корявый, сумрачный, глядящий исподлобья угрюмый человек, не верящий в жизни ровным счётом ничему. Я открыл дверь.

И уже шагнув за порог Свиридов пробормотал: «Не люблю, когда по людям стреляют в моей тайге. Без моего ведома».

Итак, вот почему Свиридов решил, что застреленный человек, Протасов Алексей Иванович, путешествовал вообще сам по себе, безо всякой внешней поддержки. На его теле были документы. Каковые не принято носить при себе, если тебя ждёт где-нибудь базовый лагерь. Пусть даже и на расстоянии трёхсот километров.

Потому что пеший маршрут – это и переходы через реки, и ночёвки под дождём и снегом, и прочие не очень большие приятности пути. При этом – совершенно безо всяких шансов встретиться с людьми, которые могут потребовать эти документы предъявить. Верховья Вороньей реки – это не выход в город-герой Москва от станции метро «Речной вокзал».