Спартак и мы все

Совместно написанное продолжение рассказа Елены Велюхановой "Записки добропорядочного гладиатора"(http://www.proza.ru/2010/10/15/1310).
О Спартаке и его восстании в каком только ключе не писали - от романтического, как Р. Джованьоли, до мистического, как А. Валентинов. Но, кажется, в легком жанре юмористической прозы это событие еще никто не трактовал. Смеем предположить, что - зря. Потому что Спартак был живым человеком, и все его сподвижники тоже были живыми людьми. Стало быть, не стоит их всех рассматривать только как бронзовые монументы и строки на мраморных скрижалях. И подвиг, и мужество, и отвага, - никуда не денутся. Но...


Елена Велюханова, Анна Родионова

СПАРТАК И МЫ ВСЕ


Меток

- В общем, так, - сказал Спартак и устремил взор в небеса.
   Я смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Нельзя сказать, что я был удивлен. Нет. Чего-то подобного я именно и ждал, просто всякое ожидание померкло перед действительностью. Было время ужина. Мы сидели со Спартаком прямо на земле в опустевшем дворе для тренировок, где Спартак приказал мне остаться, когда все наши направились в трапезную.
- Спасибо… - выдавил я, наконец.
   Спартак перевел взор с небес на меня.
- Но… - мысли у меня в голове путались. Сейчас бы поужинать, забраться в свою камеру и все как следует обмозговать, но Спартак меня не отпускал.
- Ты меня плохо понял, - негромко сказал он, – выбора у тебя нет – это на тот случай, если ты сейчас пытаешься изобрести, как от меня отделаться.
- Почему? – живо заинтересовался я.
- Ты уже взрослый ребенок, - продолжал Спартак, глядя мне прямо в глаза, - Поэтому ты можешь себе представить, что начнется в школе после того, как мы уйдем.
Я представил. Я похолодел. Оставшимся в школе после того, как заговорщики (предположим) вырвутся за ее стены, не позавидует даже андабат. Нет в мире такой власти, которая не ринулась бы задним числом вести расследование и наказывать кого попало.
- Ладно, - выдавил я из себя.
- Спасибо, - сказал Спартак с подозрительно знакомой интонацией.
- А…
- Больше тебе ничего не нужно знать, - сказал Спартак, поднимаясь с земли и отряхивая руки от песка. – Если мне что-то понадобится, я тебе скажу, попробуешь кому-нибудь пискнуть – придушу.
- Да никому я не собираюсь! – в голос взревел я. Двухгодичное пребывание в гладиаторской школе принесло свои плоды: я уже умел не только выражать свои мысли в прямой, недвусмысленной форме, чуждой аттическому краснобайству, но и повышать голос.
- Тихо, - угрожающе молвил Спартак, и это было последнее слово, которое я от него в тот вечер услышал.
   Я поплелся в трапезную, где на раздаче, устремив в потолок безмятежный взгляд голубых глаз, функционировала Феано. Убейте меня, если я понимаю, зачем нужна женщина в гладиаторской школе. Про нее ходит уйма всяких слухов, из которых самый упорный – что она спит с хозяином. Я по молодости и несообразительности пытался было опровергать его логически, мол, зачем Батиату держать свою любовницу на гладиаторской кухне, но ничего, кроме общего презрения, не заработал. Людям нужно верить в чудеса.
   Я подошел к раздаче в числе последних, взял миску. Феано, не отрывая взгляда от потолка, плюхнула мне половник каши. Без мяса, зато cо здоровенным куском пригара со стенки котла. За что?
- За что? – угрюмо спросил я и вывалил все обратно в котел.
   Пять выходов на арену, четыре победы и одно поражение (подумаешь), но был отпущен при общем одобрении амфитеатра, – а эта женщина делает вид, что я все еще тирон. Феано перевела на меня голубые глаза, округлившиеся по стандарту «Негодяй!». Не обращая на нее внимания, я заглянул в котел. На дне еще оставалось несколько вполне приличных кусков мяса. Это понятно. Это для Крикса. Перебьется. Под вопли Феано я вытащил из котла отличный кусок, бросил в свою миску и пошел за стол.
- Феано! – рявкнул старший надсмотрщик.
   Девица моментально умолкла. Я ее не видел, но был уверен, что она с презрением на лице снова уставилась в потолок. Это математика гладиаторской школы. В стычке гладиатора низшего класса с гладиатором высшего класса прав всегда последний. В данном случае Феано приравнивалась к гладиаторам низшего класса. До свидания.
   Я сел за стол.
- Она тебя отравит, - посмеиваясь, сказал мне Рес.
- Отраву не добудет, - сказал я, - иголок может в мясо напихать, но это легко обнаружить, а потом, я же дорогой, она только себе хуже сделает. Батиат ее укокошит.
   Шутить насчет Феано вошло у нас с Ресом в привычку. Уже и не помню, из-за чего возникла наша обоюдная неприязнь, но разворачивалась она по всем правилам авантюрного жанра – со словесными выпадами, обидами и конфронтациями (это когда она огрела меня половником по пальцам, а я заломил ей руку и надавал пинков, после чего отсидел в карцере, но это мелочи).
   Вообще-то, обращению с женщинами я в гладиаторской школе тоже научился. То есть научился главной практике – не обращать на них внимания, пока не нужно. А нужно когда. Ну, когда пора подавать на стол или, ну понятно, тоже пора… Но Феано – дело другое, к тому же в последнее время я стал замечать, что ей оказывает знаки внимания Спартак.
   Меня это ужасно расстроило. Спартак мне нужен самому. Кто еще поймет и, главное, оценит мои мыслеизлияния. А Спартак при его-то немногословии обладает острым умом. Родись он римлянином, мы наблюдали бы его в Сенате. Предсказал же он с точностью до месяца начало третьей войны с Митридатом, но это потом…
   До самого последнего времени фавориткой Спартака была Эвния. Из тех девиц, которых ночная Капуя поставляет к нам централизованно. Но Эвния была в своем роде жемчужина. Высокая, с нежной кожей, сияющими серыми глазами и волосами золотистыми, как нектар, который пьют бессмертные боги.
- Эвния очень добрая, очень! - закатывая глаза, заявляла Харита, моя приятельница из тех же самых. Закатывать глаза и впадать в преувеличения было ее естественным состоянием.   
Гречаночка из партии сувениров, которую армия Суллы притащила с собой из Афин, Харита мне нравилась. Высокопородное аттическое хамство, которое в Афинах и окрестностях пятый век сходит за Культуру, было ей несвойственно. Происходила она из семьи очень простой и меня, кажется, любила. Во всяком случае, помимо выполнения своих прямых обязанностей она слушала фракийские песенки, которые я ей напевал, выучила несколько любовных заклинаний на нашем языке, даже гладила меня по голове, когда на меня находил стих пожаловаться на жизнь.
   Эвнию мы обсудили всесторонне.
- Она давно могла бы выкупиться на свободу, - восклицала Харита, закатывая глаза и для выразительности задирая щуплые плечики. - Но она этого не сделает!
   Харита драматически трясла головой.
- Никогда! Она любит Спартака и будет с ним!
- Нужно же вам всегда кого-то любить, - с деланным равнодушием заявлял я. - Это все ваши женские штучки. Я вот никого не люблю.
   Харита, замерев, потрясенно смотрела на меня круглыми глазами. Тут я хватал ее в охапку, а потом как-то уже пора было спать.

   Она славная, моя Харита. И познакомились мы с ней необычно.
   Гладиаторская гулянка вступала в решающую фазу. Это было как раз перед моим вторым выходом на арену. Я уже считался ветераном, приобрел лоск и чувствовал себя равным среди равных. Ну, почти. Непосредственно перед самой гулянкой, то есть традиционным пиршеством, которое ланиста устраивает перед боями, Максим, мой тренер, отозвал меня в сторонку и тихо, коротко и доходчиво проинструктировал. После этого мне напрочь расхотелось развлекаться. Мало мне арены, так еще переживаний добавляют на мою многострадальную голову. Максим сказал, в частности, что на пиру будут женщины, профессиональные женщины. Это я знал и солидно кивнул.
- Ты к ним не лезь, - предупредил Максим, глядя прямо мне в глаза, и мне сразу захотелось провалиться сквозь песок, которым был усыпан тренировочный двор. Потом Максим объяснил, что большинство женщин, которые будут на гулянке, уже расписаны по людям, и если я не хочу омрачать светлый праздник сценой зверского избиения, то не должен протягивать к ним лапу.
- Жди, пока какая-нибудь сама к тебе подойдет, - закончил Максим.
   Вот после этого мне расхотелось идти на праздник. Что я, невеста, чтоб сидеть и ждать? Я так и сказал Максиму, но тот на мои сетования внимания не обратил.
- Не хочешь, не ходи, - пожал он плечами.
   Вот так я и оказался на нашей пирушке. Я волновался. Вы только не подумайте, что у меня никогда ничего не было. Если я все это пишу, еще не значит, что я не умею делать то же, что и все. Все у меня было и даже не один раз, а целых три. Но это во Фракии, где все как-то проще. А здесь я волновался и с волнением поглядывал на дверь, благо мое место в пиршественном зале было довольно скромным: далеко от консульского ложа, на котором, разумеется, возлежал Спартак, и близко к дверям.
   Девицы появились целой толпой. Их появление было встречено воплями и чуть ли не рукоплесканиями, а рукоплескать было нечему. Они меня разочаровали. Все укрыты покрывалами и вид имеют такой скромный и респектабельный, словно их только что выпустили из специального учебного заведения для благородных матрон. Впрочем, покрывала они тут же поснимали, под ними оказались пиршественные одежды и целые гроздья поддельных украшений. Никак, фирма оплачивает прокат. Эвния возлегла рядом со Спартаком. На нее смотрели со всех столов и даже не решались ей вслед свистеть, такая она была красивая. На ней была белоснежная одежда, украшенная маленькими розочками, вышитыми золотой нитью, розовая гирлянда обвивала талию высоко, под самой грудью, и спускалась почти до самого пола. Волосы убраны золотой сеткой, и на этой сетке тоже розы. По приказу Спартака ей налили кубок вина, и она из него отпила. Она улыбалась, но вид у нее был какой-то рассеянный, и она каждый раз, когда считала, что на нее не смотрят, так и льнула к груди Спартака. Спартак наклонялся к ней, гладил по плечу и что-то шептал на ухо. У него самого исход завтрашнего боя сомнений явно не вызывал. Я за ними все время следил, потому что, во-первых, завидовал Спартаку, а во-вторых, смотрел, как он держится. Мне представлялось, что это настоящий образец мужественности, и я потихоньку расправлял плечи, чтоб иметь такой же гордый вид.
   Я так увлекся, что даже забыл про остальных женщин, съел парочку пряных колбасок, соленого угря, оливки, маринованный чеснок и без конца тянул разбавленное винцо, так что у меня даже в животе забулькало. Рес на правах друга тыкал в меня пальцем и хихикал. Ну и пусть! Гладиаторская кухня вкусовыми изысками не отличается, а тут всякие разносолы и мягкие белые лепешки, и я еще не приступил к сладостям и фруктам.
   И не судьба мне была приступить. Женщины, те, у которых были порты приписки, разошлись по залу, остальные пока что сидели кучкой за одним из столов. Там тоже шли возлияния и нарастал гам, и вдруг из-за их стола кто-то поднялся и решительно направился в мою сторону. Я обомлел. Девушка улеглась рядом со мной, обняла меня рукой за шею, уткнулась носом мне в грудь и стала дышать ровно и глубоко. Я не знал, что делать. Я осторожно ее обнял. Волосы у нее были белокурые, носик остренький, глаза были закрыты, а что касается всяких женских деталей анатомии, то они практически отсутствовали, и немудрено. Им еще предстояло когда-нибудь развиться при нормальном питании и урегулированной личной жизни. Но соль ситуации заключалась в том, что девица мирно спала, а я не знал, что с ней делать и как сделать, чтоб никто не заметил, что она спит. Со мной всегда такие дурацкие истории случаются. Впоследствии Хариточка объясняла, что как следует приложилась к вину, устала от гама и воплей соседок и, недолго думая, отправилась спать, причем, это я уже понял сам, ведомая профессиональным инстинктом, спать она отправилась к ближайшему мужчине. И как же это было кстати.
   Рес покосился на меня и Хариту, имени которой я еще не знал. Он очень долго косился, а потом сказал:
- Чего ты ждешь, неси ее к себе.
   Мне, честно говоря, уходить не хотелось, я бы еще поел, выпил винца, посмотрел, как девицы что-нибудь спляшут, – намечалось что-то вроде плясок. Но делать было нечего. Эвния уже ушла. Спартак всегда отправляет ее из зала, когда начинается самое интересное, чтоб она ждала у него в камере, а смотреть, как выпившие девицы визжат и затевают драки между собой, ей ни к чему. Я взял Хариту на руки и понес к выходу, чувствуя себя невероятно мужественным. Весила она всего ничего и пристроила голову мне на грудь, так что со стороны все выглядело как надо. Мне, понятное дело, засвистели вслед и несколько раз попытались поставить подножку, а Крикс очень громко сказал:
- Настоящий мужик времени не теряет – не то что мы.
   Но я ни на что внимания не обращал. Решил, что сгружу девицу у себя, раз уж она такая соня, подожду приличное время и вернусь в зал собирать овации. Но получилось не так, как я рассчитывал. Когда я принес Хариточку к себе и уложил на свой собственный топчан, который заменяет гладиатору постель, она открыла глаза. Немудрено. Мне лично полагалось только одеяло и ничего больше, ни тюфяка, ни подушки. Жестко до ужаса, но я привык. Харита моментально села на моем топчане и спросила:
- Что это?
   Я ей рассказал.
- А как тебя зовут? – спросила она.
- Головастик, то есть Меток, – не знаю, как надо представляться девицам такого пошиба.
- А меня Харита, - сказала она. – Это мое настоящее имя.
   И дала мне руку. Не знаю, зачем, но получилось очень мило. Рука у нее была слабая, тоненькая, у меня даже комок к горлу подступил, такая слабая и такая тоненькая. Мне захотелось сесть рядом с Харитой и немного поболтать, но я сказал:
- Знаешь что, если хочешь спать, то спи. Правда, будет, жестко, но одеяло я тебе оставлю, и ты можешь одежду подстелить. А я пойду.
   И я пошел, а Харита молча смотрела мне вслед. Я вернулся и сел рядом с ней. Могу я раз в жизни быть непоследовательным? Мне хотелось просто посидеть с ней и снова взять ее за руку и подержать ее руку в своей. Просто так, можно даже безо всякого продолжения. Когда живешь, как я, по-казарменному, ужас до чего иногда хочется просто погладить кого-нибудь по голове или посидеть рядом. И еще я думал, что бы стал сейчас делать Спартак. Да ничего он бы не стал делать. Такие, как Харита, его заинтересовать не могут. Он бы замотал ее в одеяло и без разговоров велел спать, а сам пошел дальше пить и подыскивать себе девицу, о которую нельзя ушибиться.
   И вдруг Харита придвинулась совсем близко, подумала, уселась ко мне на колени и обвила мне руками шею. У другой девицы это получилось бы вульгарно, но не у Хариты. Это она показывала, что помнит о своих обязанностях и не собирается пользоваться моей задумчивостью, а хочет отплатить мне за гостеприимство. В общем, я тоже ее обнял.
- Может быть, ты все-таки спать хочешь? – спросил я каким-то не своим голосом.
   Харита покачала головой. Какая же она милая. Я даже во Фракии ни с кем не чувствовал себя так легко и приятно. И все прошло очень хорошо. Потом мы немножко поговорили, она сказала, что она гречанка, но Грецию мало помнит, потому что ее вывезли в Италию еще совсем маленькой. Зато она очень внимательно выслушала мою историю. Я старался быть кратким. И она от души меня пожалела. Сказала, что я образованный. Приятно, когда тебя называет образованным гречанка, даже если сама она не умеет ни читать, ни писать. А потом мы заснули в обнимку на моем жестком топчане.

Феано

   Если у вас возникнет вопрос, что делать женщине в гладиаторской школе, пожалуйста, не задавайте его гладиаторам. И наставникам не задавайте. И ланисте. Потому что все они непременно введут вас в заблуждение своими ответами. Нет, не потому, что эта информация секретна или они сознательно хотят вас обмануть. Просто у них такой юмор.
Спросите лучше меня, и я вам расскажу все честно и даже в подробностях. Подробностей – сколько пожелаете, потому что когда еще в наших стенах встретишь внимательного и приятного собеседника. Чаще всего с давно уже надоевшей регулярностью повторяется такой диалог:
- Привет, Феано! Ну что, когда за меня замуж пойдешь?
- Когда рудис получишь, - отвечаю я.
   Или:
- Феано, выходи вечерком за восточный угол, сережки подарю!
- Со скифскими изумрудами, - говорю, - тогда выйду.
   И все довольны – обмен любезностями состоялся, можно возвращаться к насущным делам.
Нужно отметить, что риск с моей стороны минимален: те, у которых в перспективе маячат рудис или, по крайней мере, достаточные для покупки скифских изумрудов накопления, - люди предельно серьезные и попусту языком не мелют. Например, Эномай – тот с задумчивым выражением лица возьмет под локоток, отведет в сторону и интимно сообщит:
- Горшок оливок и бараний бок. Сегодня вечером. Сестерций твой.
   Моргнуть не успеешь – он уже в другом конце двора, а в ладони денарий остался. Денарий – это вам не квадрант и не асс! Эномай – гладиатор знаменитый, ему от поклонников (и поклонниц) много чего перепадает. Если потребовались оливки и баранина – значит, вечерком решил с дружками посидеть во дворе. Охранники на такое нарушение дисциплины глаза обычно не просто закрывают, а прямо-таки зажмуривают – тоже прикормлены, от денария кто откажется. А я что, я – человек маленький, мне и сестерций нелишний. Тем более, что всех трудов – это сбегать через улицу на рынок и притащить оттуда заказанное. Я же не рабыня, у меня вход-выход свободный.
   Да-да, не удивляйтесь, вы не ослышались. Я действительно не рабыня и рабыней никогда не была, хотя родилась в Капуе, двадцать три года прожила в Капуе и, наверное, состарюсь тоже в Капуе. Если вам интересно, как посреди Капуи, да еще в гладиаторской школе, ухитрилась родиться и вырасти свободная женщина фракийской национальности, могу сказать кратко: повезло. Желаете подробностей? Видите ли, мой отец был рудиарием. Он заслужил большую славу на арене, выиграл сотню поединков и в конце концов победил в легендарном сражении с четырьмя галлами. Об этом событии до сих пор напоминает надпись, выцарапанная на наружной стороне стены нашей школы каким-то незадачливым поклонником галлов: «Дулон, чтоб ты сдох, собака фракийская!»  За этот подвиг мой отец получил рудис и свободу. Не знаю, почему он решил остаться здесь, а не вернуться домой, - подозреваю, потому, что во Фракии его подвигов бы не оценили, поскольку там нет гладиаторских боев, и из героя, чье имя на устах у граждан, он бы сразу стал нагрянувшим после двадцатилетнего отсутствия бродягой, наследство которого давно поделили безутешные родственники. Словом, он остался в этой школе наставником и живо свил семейное гнездышко, на призовые купив рабыню-соотечественницу, а для полноты уюта и взаимопонимания в семье дал ей свободу. Однако их семейное счастье было недолгим: когда мать еще ходила тяжелая мной, отца кто-то прирезал в таверне. Поскольку следов борьбы при расследовании обнаружено не было, сдается мне, не один кувшин неразбавленного папенька на тот момент опустошил. Мама со свойственной фракийским женщинам стойкостью пережила эту утрату и осталась работать на кухне школы посудомойкой. Так что я, можно сказать, выросла среди гладиаторов. Да-да, в самом прямом смысле: пока мать работала, я болталась среди взрослых, путалась у них под ногами и однажды, стянув на кухне чернильный мешок осьминога, расписала веселыми картинками палус – такое большое, хорошо высушенное на солнце бревно, с которым тренируются гладиаторы.  Не подумайте плохого: я была искренне уверена, что порадую своих друзей, нарисовав их портреты. Ведь изображения сражающихся гладиаторов выбивают на постаментах скульптур и стенах самых богатых домов! Кто же мог подумать, что я сорву всю тренировку, потому что при виде этих портретов, которые я так заботливо подписала, парни от восторга начнут сгибаться пополам и тихо оседать на землю, а прибежавшие восстанавливать дисциплину надсмотрщики, вглядевшись в мое творение, с всхлипами расползутся обратно в галерею, чтобы проржаться хотя бы не на глазах рабов!
   Когда о происшедшем узнал управляющий, он мигом распорядился самых веселых отправить в карцер на сутки, прочим задать тройной урок против обычного, у всех надсмотрщиков вполовину урезать недельное жалование, а меня, раз я уже такая большая и умная, хорошенько выдрать ремнем и приставить к работе на кухне. Это был мой первый жизненный урок: не высовываться. Тогда мне было шесть лет, и я страшно обиделась на управляющего. Только потом, повзрослев, здраво рассудила, что его профессия весьма нервная и начисто убивает чувство юмора.
   Ну, а потом, накануне своего шестнадцатилетия, я осиротела окончательно: матушка моя соблазнилась на рынке солеными грибами и скоропостижно скончалась. Попытки вычислить торговку, пропустившую в соленьях поганку, ни к чему не привели, разумеется.
   Словом, вот так я и заняла почетное место посудомойки в доме Лентула Батиата. А когда умерла старая Терция, варившая еду для гладиаторов, меня как проверенного годами надежного работника перевели на ее место. Гладиаторы меня любят, потому что я их тоже люблю и свои обязанности исполняю очень прилежно. И хотя хозяин экономит на мясе и мне приходится варить суп из боги-знают-каких-отходов, я слежу, чтобы эти отходы были, по крайней мере, свежими. Мои личные предпочтения? Ох... все эти ребята такие красивые... ну, может, и не все, но говорю же – я выросла среди них, поэтому не могу быть совсем беспристрастной. Но я – девушка строгая, мама воспитала меня в лучших фракийских традициях. Поэтому я могу совершать ошибки, но только до замужества. После – ни-ни. Так что, невзирая на уже довольно солидный возраст, я до сих пор не замужем. Во-первых, вокруг сплошные рабы, за них замуж не выйдешь. А кто не рабы – надсмотрщики, например, -  те мне даром не нужны, потому как никакого сравнения с гладиаторами не выдерживают. А во-вторых, мои ошибки мне дороги, и я пока что не хочу с ними расставаться.

   Вчера были игры. Результат оказался потрясающим.
   Нет, что Спартак побьет того здоровенного нубийца из Помпей, сомневаться не приходилось, потому что ходят очень небезосновательные слухи, будто нашему Спартаку и среди столичных гладиаторов нет равных. Неожиданность крылась в предварительном, несерьезном, «до первой крови» сражении молодежи – галлы против фракийцев. Так вот: фракийцы продули вчистую.
   Спартак обалдел. Крикс обалдел. А уж как обалдел хозяин – это ни в сказке сказать, ни на стене написать.
   Нет, не то чтобы фракийцы были через одного покрытые шрамами ветераны, а галлы – желторотые сопляки. С обеих сторон выступали новички, которым впервые дали в руки настоящее оружие. Но Спартак своих всегда муштровал так, что ни у кого не было сомнений: эти ребята порвут на лоскутки кого угодно. Крикс в дрессировку молодняка вполовину так не вкладывался, небезосновательно рассуждая, что арена лучше кого бы то ни было произведет естественный отбор. И тут – нате вам.
   На следующий день господин Батиат вызвал Спартака и Крикса наверх. Уж не знаю, о чем там шел разговор, но во дворе стояла поразительная тишина. Вместо обычных перепалок и подначек фракийцы и галлы сидели бок о бок вдоль стены и настороженно молчали. Причем молчали так громко и выразительно, что все прочие, не принадлежавшие ни к одному из этих отрядов, двигались на цыпочках и разговаривали вполголоса. Даже палус, кажется, скрипел шепотом.
   Я выскочила во двор наполнить водой бак, из которого гладиаторы во время тренировки перехватывают по глотку воды, именно в тот момент, когда два наших героя – Спартак и Крикс – рука об руку выходили их верхних апартаментов.
При виде них оба отряда вскочили, рассортировались по национальному признаку и разом подтянулись.
- Построиться, - сказали герои почти одновременно и одинаково хмуро.
   Вообще-то, хозяину гладиаторской школы не пристало делать ставки, когда на арене его молодцы, но, насколько мне известно, никто этого правила сроду не придерживался. И из того, что и Спартак, и Крикс нынче вид имели весьма кислый, можно было понять, что влетело им обоим по первое число просто потому, что хозяин ставил на фракийцев. Я даже примерно знаю, что им было рекомендовано: Спартаку – не считать ворон, а Криксу – не выпендриваться. У нашего хозяина имеется множество прекрасных качеств, но беспристрастность в их число, увы, не входит.
   К вечеру, однако, напряжение несколько спало. Никаких ярко выраженных последствий из вчерашней неожиданности не проявилось, ребята понемногу расслабились, и жизнь потекла своим чередом. Заметно повеселевший Крикс просочился на кухню, где я промывала крупу для завтрашней каши, и, приобняв меня за талию, на ушко спросил, не буду ли я так любезна смотаться до винной лавки и превратить там вот этот золотой браслетик, прилетевший вчера с трибуны, в деньги и вино. Признаться, Криксу я отказать не могу. Помните, я упоминала об ошибках, которые совершала и намерена совершать еще какое-то время? Так вот, Крикс – одна из самых приятных моих ошибок. Он обаятелен, мил в обращении и вообще – с ним я за восточный угол неоднократно прогуливалась просто так, без расчета на сережки с изумрудами. Мне вполне хватило сережек с бирюзой.
   Словом, я пообещала, что вот сейчас закончу возиться с крупой и смотаюсь, Крикс убыл, но события только начали развиваться. Не успела я закинуть в котел очередную порцию промытой крупы, как на кухне появился Спартак.
На этом нужно остановиться поподробнее, иначе вы просто не поймете, почему я вдруг выплеснула полный ковш воды себе на ноги, промахнувшись мимо таза, и задела локтем котел, отчего тот опасно закачался. Дело в том, что Спартак – это... как бы вам объяснить. Это – Спартак, ни убавить, ни прибавить. Он не просто лучший из местных гладиаторов, он – один-единственный. О нем по школе легенды ходят, и даже я, помнящая, как он новичком впервые вышел в тренировочный двор (а что бы мне не помнить? – всего-то шесть лет прошло), этим легендам верю. Нет, он не прославился пока таким подвигом, за какой мой отец получил свободу. Но он за все шесть лет ни разу не был ранен на арене. Ни разу, понимаете? Даже царапины не получил. И, разумеется, ни разу не проиграл в поединке. Так что он – не просто гладиатор, а некий ходячий идеал гладиатора, до которого всем прочим – как до Фракии пешком.
   Меня он замечает редко и тогда, когда что-нибудь нужно. Так что понятно, зачем его на кухню принесло почти одновременно с Криксом, - не попрактиковаться же с соотечественницей в родном языке. У него этих соотечественников под две сотни, а за разговорами – к Головастику, пожалуйста. Тому только дай повод – потом полчаса будешь искать способ заткнуть этот фонтан красноречия.
- У галлов на побегушках, - хмуро сказал Спартак, глядя не столько на меня, сколько на мое ухо, обращенное в его сторону. А еще точнее – на серьгу в этом ухе. Ту самую, с бирюзой.
В   от это было что-то новенькое. На побегушках я у любого, ради кого мне не лень пробежаться. А если лень – извините, я вам не рабыня какая-нибудь. Так что сначала я решила обидеться. В кои-то веки знаменитый Спартак снизошел до общения со мной – и то лишь ради того, чтобы сказать гадость! Но тут же раздумала. В конце концов, сегодня настолько не его день, что пожалеть впору.
- А тебе чего? – мирно спросила я. – Если тоже вина, то с Криксом скидывайся. Два пифоса не попру, учти.
   Спартак от такой бестактности аж глаза округлил. А глаза у него, кстати, красивые. Синие. Впрочем,  что-то я отвлеклась... Так вот, бестактность бестактностью, а он первый начал. И вообще – с чего они все взяли, что хрупкой девушке не тяжело таскать им ведерные пифосы? Крикс хоть свою благодарность любезностями и сувенирчиками отрабатывает, а этот-то... герой арены... тьфу! В общем, я как-то забыла, что собиралась его пожалеть, и уже открыла рот, чтобы высказать свои соображения насчет всяких-разных, очень о себе понимающих, но тут произошло неожиданное. Спартак вдруг улыбнулся до ушей и потрепал меня по плечу.
- Молодец, - сказал весело. – Не надрывайся, тебе еще детей рожать. Вообще-то, вино у нас есть, я слив сушеных попросить хотел. Их дотащишь?
   Я так с открытым ртом и осталась, только кивнуть смогла.
- Вот и ладно, - так же весело заключил он, бросил на стол сестерций и ушел, посмеиваясь. Похоже, настроение я ему подняла качественно, знать бы еще – как мне это удалось. Мужчины... Никогда их не поймешь. А еще говорят, что женщины – загадочные создания!..

   Спартак, получив свои сливы, в знак признательности выбрал из них одну покрупнее и вручил мне. Ничего неприличного в этом не было, но его ребята почему-то посмотрели на меня неодобрительно. Сливы сушеной им жалко, что ли? Вот все-таки нет в нас, фракийцах, чувства национального единства. То есть случись какому галлу или там италику высказаться в адрес кого-нибудь из нас без должного почтения – накостыляем всем наличествующим составом, не сомневайтесь. Но вот именно общности, дружбы – чего нет, того нет. Были бы – процветала бы, глядишь, единая Великая Фракия, и римляне не в Стримоне калиги мыли, а сидели в своем Латиуме тише воды, ниже травы. Это даже мне понятно, хотя я Стримон в глаза не видела.
   Галлы как-то подружелюбней, хотя Великой Галлии за Альпами тоже не наблюдается. Климат у них там мягче, что ли? Или пока из одной деревни до другой через лес продерешься, так по человеческому обществу соскучишься, что любому встречному рад будешь? Вот, например, взять Крикса и Спартака. По положению они равны: у обоих под началом по две сотни, оба гладиаторы высшей ступени; ну, пусть Крикс не такая легенда ходячая, но все-таки славен и знаменит. И что? Один всегда пошутит, пустячок подарит, при встрече красавицей назовет, - и дело даже не в совместных походах за восточный угол, просто вот человек такой. А от второго я за шесть лет знакомства сегодня впервые улыбку увидела.... кстати, улыбка ему очень идет... тьфу ты, опять отвлеклась. Подумаешь – улыбка! Прямо вот побегу этот день белым камешком отмечать! Все они улыбаются, когда им что-то надо. А не надо – так мимо пройдут и не заметят...
Хотя, с другой стороны, свой асс с того сестреция я поимела, так что сливу можно расценивать как дружеский жест... Так, Феано, ну-ка оцени ситуацию трезво. От самого Спартака. Дружеский. И слива вкусная, кстати. Не пойти ли все-таки поискать белый камешек?
   Ну  и пошла. Правда, не камешек искать, а к себе на кухню – не дай боги, пошлют Спартак или Крикс какого-нибудь шустрого паренька за лепешками, а у меня на видном месте горшок меда стоит. Враз ополовинит, знаю я этих гладиаторов.

Меток

   На следующий день на тренировке я глаз не мог отвести от Спартака. Хотя, вероятно, начать надо с того, что ночью я не мог заснуть, ворочался на своем топчане, подтыкал одеяло, сбрасывал одеяло и думал. Заговор! Обычно гладиаторы не восстают. Сами знаете, помимо нашего восстания других прецедентов нет. Я вот, например, гладиатор, но мне и мысли никогда не приходило о побеге, пока меня не надоумил Спартак. Почему? Я долго обмозговывал этот вопрос, а потом как-то в бане, когда я проходил в раздевалку и машинально протянул руку, чтоб служитель повесил на нее свежее полотенце, меня осенило! Перед моим внутренним взором мелькнуло все: столовая с мисками, которые уже стоят на столе, когда ты туда заходишь, служители, которые трут тебе спинку в бане, те, кто забирают грязную одежду и выдают чистую, врачи и их верные помощники, готовые почти на все ради твоих болячек. А если бежать, то куда бежать? В горы? А там что? Разбойничать? Но это значит спать под кустом, пробавляться случайной добычей. Мороз по коже по контрасту с нашим налаженным бытом. А что касается риска, так разбойничать – риск ничуть не меньший, чем выступать на арене, при этом убогие условия существования и никаких оваций. Я перевернулся с боку на бок, поплотней закутался в одеяло. Вот интересно, чем же Спартак до такой степени заинтересовал своих приятелей, если они согласились участвовать в его предприятии. Я-то понятно, со мной можно не церемониться, сказать: «Головастик, за мной!» - и Головастик даже вопросов задавать не станет, хотя станет, конечно, но на них можно не отвечать. А вот все остальные. Я попытался прикинуть, кто из школы мог бы участвовать, особенно обращая внимание на знакомых. Хорошо бы в заговоре состоял Рес, но он точно не состоит. Он бы уже давно мне проболтался, балда.
Мы с Ресом как-то незаметно стали друзьями. Он длинный, худой и по фракийским меркам довольно вдумчивый. Видимо, это нас и сблизило. Еще Рес незлой, что тоже большая редкость среди фракийцев. Мы с ним даже сговорились копить вместе на погребение. Это очень важно, если не хочешь, чтоб твой бренный прах приткнули куда-нибудь в общую могилу или, того хуже, выкинули на свалку. Это смертельный удар по загробному благополучию. Вместо того, чтобы чинно и благородно пребывать в царстве Аида, любуясь экспонатами прошлых эпох, придется разгуливать в виде бесприютного мертвеца, сосать кровь из живых, пугать малолетних детей, в общем, заниматься загробным разбоем. Мне это не подходит, как и всем прочим. На погребение копят старательно, иногда даже фанатически. Агент погребальной конторы бывает у нас в школе примерно раз в месяц, и всякий раз его появление встречается таким воодушевлением, словно он пришел всем нам волю предложить. Рес, склонный ко всему подходить методически, выяснил у него, что двойное погребение будет стоить немного дешевле. То есть ты после смерти принимаешь к себе в усыпальницу друга или (если сошел с ума) жену. Мы с Ресом тут же заказали двойное погребение, договорившись, что тот, кто погибнет (увы) первым, дождется другого на пустынных берегах Леты, а наш бренный прах упокоится бок и бок. Я подумывал, не прихватить ли третьей Хариту, но передумал. У Реса постоянной приятельницы нет, он мог бы почувствовать себя неуютно, как третий лишний в семейном кругу. Харита перебьется. Надгробный памятник нам предложили очень славный: с венками и пальмовыми ветвями, причем агент конфиденциально заметил, что за небольшую приплату венков и ветвей изобразят, сколько закажем, а не сколько в действительности заработано на арене. Вот так и становятся настоящими римлянами. Когда имеешь на земле Италии гарантированное погребение, домой уже не тянет. Я сказал об этом Ресу. Он хмыкнул и заявил, что домой он все равно смотался бы, поскольку имеет некий счет к своему богатому соседу. Я в виде утешения предположил, что сосед, может быть, влачит ту же скорбную участь раба, что и мы.
- Нет, - кротко возразил Рес, - такая скотина в рабство не попадет.
   При всем безумии какая-то логика в этом была.

   В общем, на тренировке я не мог отвести молящего взгляда от Спартака. Еще я озирался по сторонам в бессмысленных попытках угадать, кто еще в заговоре. Хотя почему бессмысленных? Все-таки я Головастик, признанный умник! Вряд ли есть смысл подозревать мелкоту, то есть новичков. Вон они, серьезные, как цирковая процессия, тренируются в отдаленном углу двора. Кому придет в голову им доверять? А вот Крикс, Эномай, Аякс, Феликс, Мартианус – столпы школы Батиата, светоч и отрада его сердца, – вот эти очень может быть. Это все отважный и даже неглупый народ. С одной стороны, смешно подозревать таких людей, у них на горизонте почетное увольнение и перевод в рудиарии, а там, глядишь, и свобода; с другой – интуиция подсказывала мне, что Спартак пожелает привлечь к заговору как раз таких людей. Во-первых, эти люди в наибольшей степени пользуются доверием нашего ланисты, имеют доступ за пределы школы, во-вторых – человек, сумевший добиться первенства на арене и в гладиаторской среде, наверняка обладает качествами, ценными в любом рискованном деле.
   Спартак на мои молящие взгляды внимания не обращал, а скорее всего, просто не видел их за забралом фракийского шлема. На Спартака я даже рассердился. Зачем он мне об этом сказал? Только расстроил. Теперь не видать мне покоя. Потом мне вдруг осенило, что если я участвую в заговоре, значит, бежать из школы мне придется вместе со всеми. Не поверите, но я даже затосковал. Мое солидное положение в гладиаторской иерархии отчасти гарантировало меня от нелепой смерти, которая реет над рядами новичков. Я даже ни разу не выходил на арену в групповом бою, только в личных поединках. Я стою уже три тысячи сестерциев, это я установил, наведавшись в наш отдел кадров.
   В любой гладиаторской школе есть неприметная дверца, за которой скрывается благородное племя архивариусов. В комнатке, заставленной сундуками, хранятся личные дела всех гладиаторов с указанием срока поступления в школу, имени, количества и результативности выступлений. На основании этих данных рассчитывается стоимость гладиатора и размер гонорара за выход на арену. В солидной школе, а наша именно такая, дела находятся в идеальном порядке. Честно говоря, иногда я даже мечтал о том, чтобы, заслужив рудис, осесть в отделе кадров. Тренерскую работу мне вряд ли поручат, у меня маловато авторитета, а вот писанина как раз по моей части. Однажды, размечтавшись, я даже присмотрел себе местечко в комнате архивариусов, как раз под окошком. Я бы вел дела и потихоньку писал историю школы Батиата. А что? Желающих вложить свой мозг в сочинение официальной римской истории хоть пруд пруди, а вот жизнь и быт гладиаторов описывать ни у кого нет охоты, а я не гордый, я бы этим занялся. Однако теперь прощай тихая комнатка архивариусов, покой, надежды на обеспеченное будущее. Меня даже затрясло от ужаса.
Ну, хорошо, мы сбежим из школы, а дальше-то что? Спору нет, в Италии полно уютных уголков на лоне природы, где может расположиться компания людей, жаждущих сбросить с себя оковы цивилизации, да и людей таких последнее время в Италии развелось более чем достаточно, но, говоря откровенно, это не жизнь. Ночевать в какой-нибудь пещере, пробавляться случайной добычей, а в перспективе еще и поимка и смерть на кресте.
Я даже заскулил от отчаяния. За два года в гладиаторской школе я привык хорошо питаться … Нет, сегодня же вечером улучу момент и скажу Спартаку, что я не участвую. Тьфу! Как же я скажу, оставшимся в школе придется не слаще, чем беглецам. Я метнул на Спартака гневный взгляд.
   «Пойду и выдам!» - мстительно подумал я и тут же получил рудисом по боку. Противник сквозь забрало шлема плотоядно сопел.
   Спартак прохаживался среди тренирующихся, похлопывая себя рудисом по ладони.
- Головастик, - сказал он мне, - спишь? Разбудить?
- Не надо, - искренне сказал я. Мне было ужасно стыдно за то, что я только что хотел его выдать.
- Все сначала, - приказал Спартак. – И поживей, а я посмотрю.
   Все-таки бессердечный он человек.

Феано

   На следующий день чудеса продолжились. Крикс, подставляя миску под порцию утренней каши, подмигнул и заговорщическим шепотом осведомился:
- Ну, коварная изменница, хорошо ли спалось этой ночью?
   Спалось мне, по правде сказать, отвратительно, уж не знаю почему. Так что шутить настроения не было никакого, и я довольно сумрачно предложила проверить, какой звук издает его лоб при встрече с моим половником. Крикс захихикал и отошел. Интересно, почему я их всех так веселю?
   Через несколько человек появился и Спартак, самым приветливым голосом пожелавший мне доброго утра. Я чуть половник не уронила. Похоже, вокруг меня назревают какие-то события, о которых я, как положено, узнаю в последнюю очередь!
Все разъяснилось после обеда. Оказывается, от меня требовалось – что бы вы думали – всего-то навсего сходить в лупанарий Теренция и всего-то навсего передать тамошней шалаве записочку. Та, видите ли, во время последней гастроли родного заведения в наши стены изволила не прийти. Приболела, наверное. Естественно, я от наглости такого предложения онемела настолько, что даже забыла спросить, кого именно должна была осчастливить своим появлением эта хрупкая здоровьем шалава.
- Феано, - Спартак выглядел несколько смущенным, что не шло ему ни капельки, - речь идет вовсе не о любовном послании. Хочешь – посмотри сама.
   И протянул мне черепок, на котором было аккуратно нацарапано: «LXXX, III, IX-X».
- Восемьдесят сестерциев задолжал? – посочувствовала я. – Три асса и девять-десять квадрантов?
   Спартак терпеливо вздохнул и самым добрым голосом, как больному ребенку, объяснил:
- Феано, эта записка вообще не для той девицы. Она просто обещала передать ее еще одному человеку. Я очень, очень тебя прошу – сходи в лупанарий.
   Мне стало ужасно грустно. Вот, значит, почему он вчера и сегодня был так неожиданно мил и внимателен – отнюдь не ради моих прекрасных глаз, а просто в расчете воспользоваться имеющимся у меня правом свободно покидать школу! Нет, не то чтобы я что-то такое напридумывала себе... вот совершенно ничего не напридумывала! Просто обидно. Имею я право пообижаться нипочему? То-то.
- Ну и схожу, - буркнула я, запихивая этот черепок за пояс. И в самом деле, кто я такая, чтобы стесняться войти в лупанарий? Кухонная девица из гладиаторской школы! Можно подумать, не знаю, какие слухи обо мне даже внутри этой школы ходят! Вкалываешь тут целыми днями, чтобы накормить этих обормотов повкуснее, а они потом про тебя же разные пакости сочиняют – насчет хозяина и вообще! И по всяким поручениям гоняют, как тирона какого, даже хуже-е-е!!!
   Последнее я прохлюпала, уже уткнувшись носом в широкую грудь Спартака. Когда он успел сгрести меня в охапку, – признаться, не заметила.
- Дурища, - ласково сказал он, гладя меня по голове. – Потрясающая дурища. Ну, не хочешь – не ходи, придумаю еще что-нибудь. Только реветь не надо, ладно?
- Жалеть меня не надо, ладно? – огрызнулась я, выпутываясь из его объятий и подыскивая, чем бы вытереть нос. – Сказала – пойду, значит – пойду!
   И пойду. Вот только умоюсь. К счастью, на кухне воды всегда хватает, так что я быстренько ополоснула лицо, утерлась полотенцем и обернулась.
   Спартака уже и след простыл.
   Вас, наверное, удивит, почему я просто не сообщила ему в самых простых и понятных выражениях родного фракийского языка, куда он может отправляться с такими запросами? Отвечу: потому что это Спартак. У него как-то так получается даже попросить, не говоря уже о приказах, что сперва выполняешь, а только потом думаешь, что можно было и отказаться. Думаю, это врожденное. Нет, он мне не приказывал. Он вежливо попросил – и вот уже свободнорожденная Феано рысцой бежит выполнять поручение раба Спартака!

   В лупанарий-то я сходила, только все оказалось куда сложнее, чем я надеялась. Искомая девица, именем Ксения, не просто приболела, а лежала пластом, капитально избитая каким-то нездоровым на голову посетителем.
- Все ребра перемолол, сволочь... – пожаловалась она, переводя дыхание на каждом слове.  – Записка? Записку нужно возчику Марцию передать. А откуда я знаю, где его искать, он всегда сам приходил. На рынке поищи...
   Не стоит уточнять, сколько теплых слов я мысленно сказала в адрес Спартака, пока бегала по трем рынкам в поисках возчика Марция, знающего некую Ксению! Когда груз моих самых добрых пожеланий, скопившись над головой лучшего гладиатора Кампаньи, уже висел на последней ниточке и готов был обрушиться, мне наконец повезло: круглолицый парень, скучающе чистивший гнедую косматую лошадку, признался, что он Марций и что с Ксенией у него связаны самые приятные воспоминания. На черепок посмотрел понимающе, почесал нос, явно что-то прикидывая в уме, и наконец кивнул.
- Передай там своим, - сказал вполголоса, - будет сделано. А когда день определите, ты знаешь, где меня искать.
   И снова взялся за щетку.

   В школу я вернулась в самый критический срок, чтобы успеть подать ужин. Хорошо еще, на ужин у нас идет утренняя каша, всех-то дел – только разогреть. Завтрак и ужин – это трапезы, требующие отдельной сноровки. В обед проще – на раздачу встает Ушастый и плюхает по мискам суп, а я мечу себе из печи лепешки и о супе думать уже забыла.
А в вопросе с кашей есть множество нюансов!  Дело в том, что она варится с мясом. И вот тут зевать нельзя, потому что не приведи боги какому-нибудь новичку, арены не нюхавшему, положить большой сочный кусок, а уважаемому, солидному ветерану – жилу или просто мелкий обрезок. Обида будет колоссальная – что со стороны ветерана, что со стороны новичка, у которого хороший кусок все равно отберут, потому как не заслужил еще. Зато лично я могу без единого слова, одним движением половника выразить свое отношение к любому из гладиаторов. Например, напомнить Головастику, что еще не забыла, как он заявил, будто все голубоглазые блондинки – дуры; я сказала, чтоб на себя посмотрел, а он ответил, что на мужчин это правило не распространяется (тоже мне, мужчина). Или, наоборот, дать понять Криксу, что та фибула, которую он мне на прошлой неделе подарил, непередаваемо радует мое сердце. Кухонная политика – это вам не палус бодать, тут все тонко.
Сегодня у меня прямо руки чесались Спартаку голую кость подсунуть. Но он со своими приближенными вообще к раздаче не пошел – они впятером сразу заняли стол в уголке и прислали двоих ребят помоложе с подносом, так что пришлось мне мстительные мысли отправить куда подальше и во все миски положить по приличному куску. А то обижу кого-нибудь, ни в чем передо мной не виновного, стыдно будет. Хотя если бы миска с костью попалась Головастику, совесть меня бы не загрызла (скорее, сам Головастик загрызет за такие шуточки). Ну не любим мы с ним друг друга, это все знают. Крикс над нами веселится от души и утверждает, что от ненависти до любви один шаг, так что все еще впереди. Не дождется!
   Эномаю я положила ну просто отличный кус – в приложение к привету от болящей Ксении. Оказывается, его зазноба, а я-то Крикса и Спартака подозревала. Расцвел, как шиповник по весне! Чувствую, Ксению, когда поправится, здесь ждет самый пылкий прием, как бы ребра по второму разу не пострадали – лапищи у Эномая будь здоров.
   Сегодня никаких посиделок во дворе не намечалось и за вином меня никто не пытался отправить (попытался бы – я бы его самого куда подальше отправила, набегалась на неделю вперед), так что я спокойненько занималась своими делами до ночи, пока вся кухонная обслуга не закончила возиться и не расползлась по личным апартаментам, выраженным каморками в деревянной пристройке возле дровяного сарая. Мне как свободной и заслуженному работнику полагалась комната при кухне – не то чтобы большая, но уютная и привычная.
   Вот туда-то Спартак вполне ожидаемо и постучался. Хоть я и блондинка с голубыми глазами, а ума хватило понять, что если ему до зарезу потребовалось какому-то Марцию загадочные записочки передавать, то обсуждать подробности этой передачи он при всех не станет.
- Ну? – без лишних предисловий спросил он, закрывая за собой дверь.
- Что «ну»? – похлопала ресницами я. – Болеет Ксения. Побил какой-то гад. Эномаю привет просила передать.
- Та-ак... – протянул Спартак недобро. – А записку ты ей оставила?
- Зачем? – последовала вторая серия хлопанья ресницами. Загонял он меня знатно, так если есть возможность хоть чуток его помучить – почему бы ею не воспользоваться. – Говорю же, болеет она, отлеживается, к ней и не заходит никто...
   Он резко вдохнул-выдохнул, давая понять, что терпение у него, конечно, запредельное, но и оно может кончиться. Дальше развлекаться было чревато, поэтому я пожала плечами и самым скучным голосом закончила:
- Ну нашла я этого твоего Марция... Три рынка облазила, между прочим! Сказал, что все будет, только день велел сообщить.
- И все?
- И все.
   Тут Спартак заметно подобрел и заявил, что я – просто сокровище. Я сказала, что в курсе. Потом он немножко помедлил, явно ожидая, что я начну выспрашивать, в какие такие таинственные дела он меня втравил, но я решила проявить характер и наступить на хвост собственному любопытству.
- Расспросов не будет, - гордо сказала я. – У мальчиков свои секреты, у девочек свои.
   Тогда Спартак расслабился уже окончательно, похлопал меня по плечу и сказал, что мой муж при такой разумной жене будет самым счастливым человеком в мире. Я ехидно ответила, что, пока место вакантно, он может подсуетиться и лично стать этим счастливчиком. Он фыркнул, пообещал подумать и с этим удалился.
   Естественно, я и в эту ночь спала отвратительно. Любопытство жестоко мстило мне за отдавленный хвост и терзало до самого рассвета, пока не пришлось вставать и плестись на кухню. Любопытство подождет, а вот гладиаторы кашу ждать не станут.

   Надо полагать, выглядела я в это утро далеко не цветуще. Все-таки две почти бессонные ночи подряд, вчерашняя беготня по городу, да и от прямых обязанностей меня никто не освобождал. В термы надо сходить, вот что. Понежиться в теплой водичке, подремать под расслабляющим массажем... красота!
   Крикс, подставляя миску, посмотрел на меня сочувственно и ехидничать насчет того, как мне спалось, не стал. Все-таки есть в нем черта, совершенно не свойственная большинству мужчин: душевная чуткость. Ну и что, что проявляется она редко и порой своеобразно, но ведь есть! Может быть, именно поэтому я так ценю его доброе расположение. Нет, не подумайте, мы с ним ничего друг другу не обещали и вообще просто хорошие друзья, хотя нескольких встреч за углом, конечно, никто не отменял. Но кто еще из этих героев арены подарит женщине симпатичную фибулу просто так, чтобы сделать приятное, а не в качестве аванса или вознаграждения? Так что я, расчувствовавшись, плюхнула ему сразу два куска мяса. А вот стоящему следующим номером Феликсу, отвлекшись на свои возвышенные мысли, плесканула вообще голой каши. Он воззрился на меня в немом изумлении, я тут же исправилась, но, как говорится, осадочек остался. Нет, в термы, срочно в термы!
От Спартака я ожидала, что теперь, когда его поручение выполнено, он снова перестанет меня замечать, но он поздоровался и даже мило улыбнулся перед тем, как отойти. Неужели опять что-то надо? Ну уж нетушки. Сразу после обеда исчезну, и никто меня до самого ужина не увидит.
   Интересно, и почему мне ужасно не нравится все происходящее? То есть происходить-то как раз ничего не происходит, но я нутром чую, что воздух в школе сгустился и даже пахнет как-то не так. И еще эта записочка не идет из головы... Восемьдесят, три, девять-десять. Это точно не ставка на предстоящий бой – во-первых, в ближайшем будущем никакого боя не ожидается, а во-вторых, ставки выглядят не так, уж я-то знаю. Деньги? Но какие денежные дела могут быть у Спартака с бедным возчиком? И почему «девять-десять», а не точная цифра? Такое ощущение, что речь идет о каких-то предметах: чего-то нужно восемьдесят штук, чего-то – три штуки, а чего-то – как получится, девять или десять. Знать бы еще, что за вещи. Уж не сувенирчики для девок – точно, многовато сувенирчиков бы вышло. Тьфу ты, голову сломать можно.
- Феано! Воду во двор!
   Вот так, и подумать толком не дадут. Окинула взглядом кухню – Елена в грязной посуде по локоть, Ушастый котел доскребает, у него организм растущий, ему питаться надо, Македонец за открытой дверью сухую лозу для плиты рубит. Ну да, как переноска тяжестей – так одна Феано свободна. А бак во дворе большой, парни за день тренировки воды выдувают – табун лошадей напоить впору. Можно, конечно, пнуть Ушастого, но ладно уж, пусть ест. Меньше шансов, что потом во второй котел, который на ужин, нос засунет. Тем более, кухонная бочка полна, знай зачерпывай и носи. Но к колодцу потом точно Ушастый побежит, совсем разленился, паршивец...
   Молодежь уже понемногу разминалась во дворе, кто-то крутил в руках деревянные мечи, кто-то приседал-подпрыгивал-потягивался. Ветераны все еще степенно доедали кашу – им не к лицу торопиться, их статус подразумевает легчайшее, но, тем не менее, заметное для новичков пренебрежение общей дисциплиной. Меру они знают – из-за нескольких лишних секунд, проведенных за столом, надсмотрщик не станет нервничать, орать и щелкать кнутом, зато любому тирону ясно: вот это – действительно почтенные люди, с которыми считаются и которых уважают. Правда, на самых почтенных, то есть предводителей отрядов, это правило не распространяется – они выходят во двор одними из первых, потому что тироны – народ взрывоопасный по причине своей неотесанности и буквально на ровном месте может затеять потасовку. Вот просто так, германец на галла посмотрел как-то косо – и все, два сопляка уже выясняют на кулаках, годится ли Рейн в качестве границы или же ее неплохо бы передвинуть в ту или другую сторону. Причем оба к тому Рейну могут иметь примерно такое же отношение, как я к Стримону. Так что Спартак, Крикс, Эномай, - все они за столами не засиживаются, дисциплина в отряде – это вопрос их личного авторитета.
   Бак стоит на довольно высокой подставке, чтобы пыль в воду не очень летела. Если он пуст или воды осталось совсем на донышке, то его нужно с этой поставки снять, промыть изнутри, чтобы слизь на стенках не появлялась, поставить обратно и только после этого наполнять. «Если» - это в данном случае речевой оборот. Полон с утра на моей памяти он был всего несколько раз – после очень сильных ночных ливней. В общем, сволокла я эту тяжеленную бронзовую дуру на землю, сполоснула, тряпочкой по стенкам прошлась... Только  собралась поднатужиться и вернуть посудину на место, как чья-то рука высунулась из-за моей спины, одним небрежным движением поставила бак на стойку и исчезла. Я обернулась, икнув от неожиданности. Спартак удалялся ровным шагом, прямой и невозмутимый, как палус, и на меня вовсе не смотрел.
   И вот это, признаться, меня добило окончательно. Я поняла, что влюбилась.
И наплевать, если Спартак оказывает мне знаки внимания только потому, что завел таинственные делишки за стенами школы! И наплевать, что у него, по слухам, среди цветника старого Теренция имеется какая-то особо пышная роза! И наплевать... да вообще на все наплевать! Надо будет – я для него хоть в пять лупанариев сбегаю и хоть десяток Марциев разыщу! И сегодняшний день уж точно отмечу белым камешком!
   Одним из последних во двор выбрался Головастик, и я, в порыве чувств не очень разбирая дороги, столкнулась с ним в дверях, зацепив его по коленке пустым ведром. В любой другой день он еще и вторым ведром бы схлопотал за то, что прет не глядя; потом он бы пинком выбил ведро у меня из рук, я бы обозвала его медведем на котурнах,  а  он меня – слепошарой блондинкой, и на этом инцидент можно было бы считать исчерпанным. Но сегодня я почему-то сказала самым добрым голосом:
- Извини, Меток, - и полетела к бочке, едва не пританцовывая.
   Только на полпути до меня дошло, что я а) не воспользовалась возможностью сделать крысу Головастику и б) назвала его именем, а не прозвищем, под которым его знает вся школа. Зевсова борода! Вот что любовь с человеком творит!

   Ушастый к моменту моего возвращения уже вылизал котел и задумчиво дожевывал бесхозную лепешку. Вообще-то его зовут Доннхад, он из галлов уж не помню какого племени и мечтает, что когда-нибудь из кухонных рабов его переведут в гладиаторы. Ему шестнадцать лет, куплен был за какие-то смешные деньги на распродаже и по причине щуплости организма определен на кухню. Настоящее положение дел заедает его страшно, потому что в душе он – истинный галльский воин, который один равен тысяче. А чтобы это однажды доказать, он лопает все, за чем я не догляжу, и в свободные минутки прыгает во дворе за кухней, размахивая палкой или топором: нарабатывает мускулатуру. Ушастым был прозван вовсе не какую-то выдающуюся лопоухость, а за крайне острый слух: он через всю кухню слышит, что в кладовке с крупой зашуршала особо наглая мышь и, ухватив за шиворот нашего кота, тут же запихивает его за дверь этой кладовки. Поскольку кота мы принципиально не кормим, чтобы не обленился, через краткий срок мышка отправляется в свой мышиный Аид.
- Ушастый, - скомандовала я, - хватит жрать. Вот тебе ведра, вот тебе бочка. Действуй.
Пускай с ведрами побегает, для мускулатуры это тоже полезно. А мне надо посидеть и прийти в себя.

   Ушастый, конечно, не надорвался воду носить – в шестиведерный бак оттащил всего два ведра, как потом выяснилось. Так что в одну из передышек, которые наставники устраивают в процессе тренировок, чья-то взлохмаченная голова засунулась в дверь столовой и гаркнула:
- Феано! Воды во двор!
   Ну, тут уж я миндальничать не стала – Ушастый у меня замельтешил с ведрами так, что сердце пело. Холодненькая вода, только-только из колодца, ребята порадуются. Я удобно устроилась под окошком, чтобы отслеживать перемещения этого деятеля, и вдруг с той стороны окошка раздался негромкий, едва различимый в общем шуме голос Крикса:
- А о ней ты вообще подумал, а?
- Подумал, - сухо оборвал Спартак. – Захочет – с нами пойдет.
- А не захочет?
   Спартак хмыкнул:
- Не захочет – на плечо закину и уволоку.
   Крикс приглушенно рассмеялся:
- Вот это я понимаю! Ладно, тогда вот что я тебе скажу...
   Голоса отдалились и слились в неразборчивое бормотание.
Оп-па! Стало быть, не напрасно мой нос чуял, что эти двое что-то затевают. Знать  бы еще – что? И кто эта загадочная «она», кстати?

   В термы я все-таки отправилась, вопреки закону подлости никто мне в этом помешать не сумел. Только перед уходом напомнила Македонцу, что если по возвращении уровень каши в котле мне покажется ниже, чем сейчас, битыми быть им с Ушастым вдвоем. Македонец – никакой он не македонец, конечно, самнит чистопородный, а кличку получил за то, что одноглазый – как папенька царя Александра, - хмыкнул и пообещал, что Ушастый его стараниями перейдет в состояние Безухого, если полезет к каше. Македонцу я доверяю. Он бывший воин и за свои слова отвечает.
   В городские термы я хожу редко – зачем, когда в наших, школьных, всегда можно вымыться. Ну, не всегда, конечно, а когда там гладиаторов нет. Но вымыться – это вымыться, а побаловать себя разными водными процедурами, массажем и растираниями, - совсем другое дело. Причем в этот раз – гулять так гулять! – я раскошелилась даже на благовонные масла и услуги цирюльника. Хотя, конечно, кухня – это кухня, и уже к завтрашнему дню волосы пропахнут дымом, а полированные ноготки потеряют весь блеск, но какое-то время я побуду еще вся такая душистая и пушистая, может, Спартак оценит... Нет, ну кто-нибудь оценит точно, а это все равно приятно.
   Первой оценила Елена – покрутила своим толстым носом и шумно удалилась в кладовку за мукой, бормоча под этот нос что-то насчет «всяких господских замашек». На Елену обижаться бессмысленно, она глубоко несчастный человек. Дело в том, что Елена – это ее настоящее имя, и при такой внешности ей никакой клички не надо – каждый, кто хоть краем уха что-то слышал о Елене Троянской, при виде огромной бабищи с пудовыми кулаками, тремя подбородками и маленьким кукишем полуседых жиденьких волос на макушке начинает в меру своей воспитанности давить хохот. Или не начинает. Так что Елена за долгие годы пришла к выводу, что вокруг одни враги. Даже если вы ей скажете, что сегодня лепешки удались на славу, она все равно решит, что вы над ней издеваетесь.
   Македонец тоже принюхался, но, в силу соблюдения субординации, никак не отреагировал, а Ушастый прыгал с какой-то дубиной наперевес во дворике, и ему было не до меня.
Когда настало время раздавать кашу, дело пошло повеселее: мою неземную красоту заметили и оценили. Нет, врать не буду: не все заметили и не все оценили так, как мне бы хотелось. Грубый Феликс, например, окинул взглядом мою прическу и осведомился, не предложил ли мне Теренций совместительство на полставки, за что тут же и получил кусок вареного жира с небольшой прослойкой мяса. Зато Крикс не замедлил пролить бальзам на душу, приподняв брови и сказав: «Ого!» - но так выразительно, как умеет только Крикс. В общем, очередь на раздачу тянулась и тянулась, мне что-то говорили, я что-то отвечала, а Спартак стоял себе возле самых дверей и о чем-то оживленно беседовал с Эномаем, не проявляя никакого интереса ни ко мне, ни даже к каше.
   В конце концов, когда я уже просто вся извелась, положение спас Эномай. Он физически не может наслаждаться пищей духовной, когда вокруг все с аппетитом потребляют пищу телесную, так что через какое-то время ухватил Спартака за локоть и потащил к столу с чистыми мисками, договаривая что-то на ходу. Я подобралась, постаралась перехватить половник как можно изящней, но тут Спартака опять поймали – на сей раз один из наставников, так что ко мне Эномай подбежал один. Я несколько невнимательно плюхнула ему порцию, даже не следя за его реакцией на перемены в моей внешности: когда Эномай голоден, он способен любоваться только видом наполняющейся миски.
- А еще половничек? – с надеждой спросил он.
   Пришлось мне отвести взгляд от Спартака и заглянуть в котел. В принципе, каши еще достаточно, а Ушастый перебьется.
- Ах ты моя славная, - пробормотал осчастливленный Эномай, быстренько убираясь за стол с двойной порцией вожделенной еды. Я чуть не захихикала вслух, глядя ему в спину. Эномай – это воплощенный комплимент моей стряпне, не было случая, чтобы он не съел все до крупинки и не попросил добавки. Даже когда у хозяина были временные финансовые трудности и суп мы варили на всяких рогах и копытах, а кашу вовсе на воде.
- Феано, - самым нейтральным голосом произнес почти у меня над ухом Спартак, - а можно мне тоже наконец поесть?
   Половник полетел в котел. Зевсова борода, совсем бдительность потеряла! На Эномая засмотрелась, дурища безмозглая!
   Спартак, однако, признаков гнева не проявлял и, похлопывая пустой миской по ладони, непроницаемо ждал, пока я,  обжигаясь и пачкаясь в горячей каше, выловлю из котла половник. Только когда миска наполнилась, слегка наклонился вперед и тихо сказал:
- Кухню не запирай. Зайду, как вчера. Дело есть.
   И отошел.

   Больше всего мне, когда я осталась одна, хотелось растрепать всю прическу, содрать серьги и красивый пояс, рухнуть лицом в подушку и всласть поплакать над своей невезучестью. Возможно, даже с причитаниями и жалобами вслух. Чтобы боги уж точно услышали и приняли меры. В любой другой вечер именно это я бы и сделала, заодно постаравшись неназойливо уточнить, что со стороны богов нехорошо обижать не просто кого попало, а горемычную сироту, отца не знавшую, матери лишившуюся, на чужбине взросшую! Стримон тот злополучный в глаза не видавшую!!! В общем, пожалеть себя вдумчиво и со вкусом. И времени у меня было достаточно, но чтобы я перед Спартаком встрепанная и зареванная предстала? Хватит с меня и сегодняшнего позора с половником. И не верьте, когда говорят, будто мужчины от женских слез теряют волю. Потеряют они ее, как же. Слезы могут только тогда быть аргументом, когда они эдакими жемчужинками тихо катятся по бледным щекам, а не когда глаза красные, как у лемура, нос распух и вообще больше всего хочется отсморкаться. Так что я решила, что с богами насчет моих печалей предметно побеседую попозже, а пока шустренько прибралась в комнате, поправила в прическе несколько прядей, собрала на столе натюрморт типа «ах, я тут присела чуточку перекусить, но гостям всегда рада» (горшочек оливок в остром соусе,  нарезанный тонкими ломтиками копченый угорь, яблоки и маленькая амфора вина) и уселась ждать. А чтобы ждать было не совсем тоскливо, вытряхнула из мешочка гадальные черепки – аккуратно обточенные и с глубоко процарапанными  таинственными знаками. Был у нас тут десять лет назад один гладиатор, ученый грек из Александрии. Мужик крепкий, мечом размахивал очень даже небездарно, а уж как здоров был трепаться – Головастик бы поседел от зависти. В лице меня он быстро обрел благодарную слушательницу, потому как очень уж отличался от всей нашей привычной публики, и по вечерам, доев свою кашу и усевшись на земле возле кухонной стены, начинал вещать. Вещал в основном о древних египтянах – по его словам, были они все через одного могущественными колдунами и пророками, владели какими-то утерянными ныне, но очень важными знаниями об устройстве мира, умели предсказывать ход времен по звездам и так далее. Это сейчас я бы поинтересовалась у него, куда ж делись эти египтяне, раз были такие умные, а тогда слушала, развесив уши. Правда, один раз он все-таки заврался, когда заявил, будто владеет кое-какими крупицами тех древних знаний и может мне это продемонстрировать. Начертил щепочкой на земле какие-то картинки с длинными лучами, вытащил из-за пояса мешочек с этими вот черепками и принялся их раскладывать в определенном порядке, что-то там себе под нос бормоча. А потом устремил на меня проникновенный взор и начал рассказывать, кто я, какие небесные светила меня благословляли при рождении, как их влияние сказывалось на моей жизни... Ну, мне сперва, конечно, жутко сделалось, а потом он попался. Попался со всеми потрохами! «Я вижу в руке твоей красный камень, - замогильным голосом сказал он, - бесчестным путем он нажит, оттого цвет его сходен с кровью...» Вот тут я резко развеселилась и сообщила, что это Елена набрехала по всей школе, будто я у нее украла цепочку с гранатовой подвеской, а сегодня она сама нашла ее в кадушке с мукой – у цепочки звено сломалось, вот наша толстуха и уронила ее, когда наклонилась муки набрать. Грек, надо отдать ему должное, не расстроился и не рассердился, а радостно заржал и сказал, что я очень умная девочка – умею вникать в детали. И в качестве поощрения научил меня этому своему гаданию, заодно и черепки подарил. Я с тех пор в гадания не верю, но черепки иногда раскидываю – когда находится дурачок, желающий приобщиться к древним знаниям. Денег я за это не беру, так что с чистой совестью несу любой вздор. А иногда, чтобы время убить, как сейчас, и сама с собой играю – что там мне пророчится.
А греку повезло, кстати, - господину Батиату кто-то шепнул, что среди гладиаторов прозябает такой светоч премудрости, тот и продал его куда-то в Помпеи в качестве великого предсказателя. Так что арены он избежал и сейчас, надо полагать, живет сыто и безбедно. Может, и на свободу выкупился, я в него верю.
   Себе я ничего напророчить не успела – короткий стук в дверь, и Спартак уже на пороге. Понятно, ждать, пока я позволю войти, ему то ли не по чину, то ли некогда.
- Сбегай трапезную запри, - скомандовал он.
   Ого! Кажется, разговор намечается серьезный.
   Когда я вернулась, Спартак стоял возле стола и с любопытством разглядывал мои черепки.
- Сама-то в эти игрушки веришь? – поинтересовался.
- Не верю, - буркнула я, чувствуя, что краснею. – Игрушки и есть.
- А многие верят... – протянул он задумчиво. Похоже, эти черепки навели его на какую-то свежую мысль – глаза заблестели, по губам ухмылка проскользнула. Наконец он слегка кивнул и снова повернулся ко мне.
- Значит, слушай. Ты должна разыскать Марция и сказать ему два слова: канун Нон. Не найдешь завтра – пойдешь послезавтра. В общем, до победного конца. Это понятно?
   Опять, да? Опять меня куда-то гонят волевым пинком, даже ничего толком не объяснив? А вот нет. Нет, нет и нет! Я, конечно, пойду. И Марция отыщу, и передам ему про канун Нон, и вообще все для Спартака сделаю, но хватит уже издеваться над моим любопытством! В общем, тут во мне наконец проснулся темперамент настоящей фракийской женщины.
- Это – понятно, - с вызовом сказала я, подбоченившись. – А все остальное – непонятно.
- А тебе и не нужно, - невозмутимо ответил Спартак и взял со стола яблоко.
...Думаю, с меня в тот момент можно было лепить статую какой-нибудь Медеи. Или Медузы, потому что от ярости, кажется, у меня даже волосы зашевелились, как те змеи, разве что не шипели. Вместо них успешно шипела я. Шипела долго, многословно и выразительно. Спартак смотрел на меня с живым интересом и хрустел яблоком.
   Когда я выдохлась, а яблоко было съедено, он вытер пальцы о тунику, смерил меня взглядом с головы до ног и тихо приказал:
- Сядь.
   И было в его голосе что-то такое, отчего я мигом захлопнула рот и паинькой уселась на табуретку. Даже ручки на коленях сложила, как прилежная ученица.
- Значит, хочешь знать, что будет? – проговорил он задумчиво, высматривая оливку покрупнее. – Ладно, я скажу. Можешь оценить мою откровенность. Можешь не оценить, дело твое. Будет побег. Большой побег. Думаю, с резней.
   Это хорошо, что он предварительно велел мне сесть. Потому что на ногах я бы точно не удержалась.
- Шутишь? – жалко проблеяла я.
   Спартак наконец выбрал достойную оливку и вертел ее в пальцах.
- А что, похоже? Нет, Феано, не шучу. Будет побег. В подготовке которого ты уже приняла самое непосредственное участие.
   И тут до меня дошло.
- Восемьдесят, три и девять-десять... – выдохнула я.
- Точно. Восемьдесят гладисов, три шлема и девять-десять щитов, сколько успеют сделать. Хотелось бы, конечно, всего и побольше, только это подозрение вызовет. Так  что, -  обаятельно улыбнулся, - ты заказала оружие для мятежников.
   И закинул оливку в рот.
   Судя по тому, как назойливо звенело у меня в ушах, я собиралась отправиться в обморок. Более того, я желала этого всем сердцем. Вот рухнуть сейчас безжизненным телом к ногам этого гада, и пусть подергается – что ему теперь со мной делать. Впрочем, я заранее знаю, что. Сходит на кухню, зачерпнет ведро воды и выльет мне на голову, вот хороша-то буду. Звон в ушах резко стих.
- Из школы выбираться как будете? – на удивление спокойно спросила я. Все одно мне конец, повязана по рукам и ногам, что уж тут рыпаться и паниковать.
- А через кухню. Ты ворота отопрешь, ключ же у тебя, правильно?
   Вот так, Феано, вот и цена всем твоим мечтам. Паук запутал тебя в сети по самую маковку, побежишь доносить – уже повязана проклятым этим заказом, хозяин даже бить не станет – спихнет под суд магистрата как организатора беспорядков среди рабов. Я свободная – мне и отвечать. Не побежишь – потом, когда гладиаторы через те ворота вырвутся на волю, все равно спросят с того, у кого были ключи. А ключи у меня, это все знают. Ну и потом опять – суд магистрата... если, конечно, прямо тут не прикончат.
- Сволочь ты, - убито сказала я. – Глазки тут строил... Заготовил Батиату жертвенную овцу, молодец! Умный – Головастик обзавидуется!
- Умный, - согласился он спокойно. Вдруг одним движением оказался рядом, положил на плечо тяжелую ладонь. – Феано, честное слово, я был бы только рад оставить тебя в стороне. Но извини: никак не получается. Не хочешь стать жертвенной овцой – пойдем со мной.
- Хороший выбор, - всхлипнула я, сглатывая слезы. – Просто отличный!
   Он пожал плечами и как-то совсем просто признался:
- У меня и такого нет.
   И вот тут я все поняла. Иногда миру требуется герой. Он вовсе не обязательно хочет совершать двенадцать подвигов, гонять корабли от Итаки невесть куда и обратно или добывать золотое руно. Просто боги не оставляют ему другого выбора. А слово «герой», кстати, - наше, фракийское.
   А еще я поняла, о ком тогда под окошком говорили Крикс и Спартак. Обо мне.
   Выходит, я теперь тоже – отмеченная богами? Вернее, попавшая под раздачу, но это уже неважно.
- Кроме того, - в его голосе промелькнули смешинки, - свободная ведь не пойдет замуж за раба, правда?
- Куда не пойдет? – занятая своими мыслями, невпопад переспросила я. И спохватилась: - Погоди, ты о чем?
- Ну ты же вчера сама сказала, что у меня есть шансы на твою благосклонность. А я что, дурак – от такой девушки отказываться?
   Я встала и обеими руками обхватила его шею. Не почему-то; просто мне было очень страшно. Когда речь идет о страхе девчонки, выросшей среди гладиаторов, слово «ОЧЕНЬ» можно смело написать большими буквами. Было так тихо, что я слышала, как бьется его сердце.
- Значит, свободная пойдет замуж за беглого раба, - сказала я.
   Он тихонько засмеялся.
- Нет, моя хорошая. Беглый – это тот, кто от всех прячется и всех боится. А мы никого не будем бояться. Я тебе обещаю.
   На этом я все-таки не выдержала и разревелась. Просто для разрядки; видимо, такой наплыв новостей блондинистый мой рассудок не мог перенести без потерь. А когда прорыдалась, обнаружила, что мы оба на ложе и целуемся взахлеб.
   Вот теперь мне деваться было уж точно некуда. Да и не очень-то хотелось, если честно.

Меток

   Вечером нас запустили в баню. Это дело я люблю больше всего на свете. Среди клубов горячего пара легче сносить невзгоды, а после того, как тебе хорошенько разомнут бока и бережно соскребут с тебя отслужившую свое шкуру, чувствуешь себя прекрасным, как бог, и таким же снисходительным к смертным. Но в этот раз даже баня не способна была утешить меня в моих терзаниях.
- Ты чего-то хмурый, - заметил Рес. Он валялся в мелком бассейне с горячей водой и блаженно скреб себе ногтями бок. – Что-то случилось?
- Что могло случиться? – мрачно откликнулся я. – Я весь день прыгал с мечом у тебя на глазах. Просто плохое настроение.
- Понятно, - глубокомысленно изрек Рес, перевернулся на спину и принялся любовно скрести живот.
- Ты знаешь, что хозяин затеял? – спросил он минуту спустя.
- А ты откуда знаешь? – подозрительно спросил я, не дослушав. Сердце у меня полезло к горлу.
- Какая разница… уборщики болтали.
- Эти все знают.
- Тебе неинтересно?
- Интересно, интересно, рассказывай.
- Не знаю, кто его надоумил, но он решил провести в школе проверку. Ну, знаешь, пересчитать всех по головам, уточнить, кто сколько стоит, кто перспективный, кто нет, от кого избавиться.
- Что это он, в самом деле? – пробормотал я.
   Мне расхотелось валяться в ванне. Во-первых, две новости разом – плохой признак, во-вторых – даже первая новость со второй никак не связаны, все равно тревожно, вдруг именно тебя сочтут бесперспективным и продадут на сторону. Нет, судьба твердо вознамерилась вышвырнуть меня отсюда пинком. Я с тоской огляделся вокруг. Прощайте, дорогие стены.
- Я считаю, что нам бояться нечего, - важно изрек Рес, выбираясь из бассейна и направляясь к каменному топчану, возле которого замер в готовности служитель с бронзовым скребком в руках. – У тебя пять выходов, у меня три. Впереди лучшие годы, с чего нас продавать?
- Зачем продавать, можно просто подарить другу, - грустно сострил я.
   Рес хмыкнул и ничего не сказал.

Феано

   Когда боишься чего-то такого, чего избегнуть нельзя, самое правильное – это занять себя кучей мелких дел и при необходимости четко выполнять указания. Боялась я до дрожи в коленках, причем не поджидающей впереди неизвестности, а исключительно того, что все может раскрыться. Я ведь даже не знаю, кто еще в заговоре состоит, кроме Крикса. Ну и Эномай – наверняка, раз уж его пассия записочки таскала. О страхе я забывала только возле Спартака. Рядом с ним, нетрудно подметить, вообще никто ничего не боится, потому что либо некогда, либо уже поздно. Ну, а мне – и то, и другое одновременно.
Ладно, Феано, утешала я себя, что бы ни было потом – зато с каким мужчиной погуляла напоследок!
   Только если вы думаете, будто я вот так прямо сразу оказалась в гуще событий, то это вы зря. Событий-то никаких не было. Марция я нашла через день, передала про канун Нон, и все, и как ничего и не бывало: снова кухня, каша, лепешки, гонения на наглеющего Ушастого и ворчание Елены. Остались только ночные визиты Спартака – видимо, столковался он с надсмотрщиками насчет своего романа с поварихой, те и пропускали. Хорошо быть Спартаком, многое дозволено. И я даже в конце концов поверила, что нужна ему не только как отмычка от кухонных ворот и альтернатива той розе из оранжереи Теренция, потому что назад в камеру он вовсе не торопился. Мы и поболтать о жизни успевали, и посмеяться, и даже просто уютно помолчать вдвоем. Один раз между делом он поинтересовался, что за холодная война с редкими, но меткими агрессивными поползновениями в адрес друг друга у нас с Головастиком, я честно призналась, что началось все с той исторической фразы про блондинок, а потом  оба привыкли.
- Ты Головастого слушай, - одобрительно покивал Спартак. – Он знаешь, какой умный, я его сам боюсь.
   Ну и получил подушкой по голове, и долго веселился насчет того, что блондинкам к лицу ровный румянец застенчивости, а от злости они некрасиво расцветают пятнами. Он, как выяснилось, изредка подурачиться был очень не прочь, кто бы мог заподозрить. Отдыхал так, наверное. Человек же все-таки, не статуя.

   Кое-что интересненькое, впрочем, происходило, но никак не связанное с секретными планами Спартака. Сперва на кухню собственной упитанной персоной заявился управляющий и торжественно, как рудис гладиатору, вручил мне жиденький кошелек, приказав к завтрашнему дню затариться всем необходимым для большого обеда. Большой обед – это либо когда праздник габаритов сатурналий, либо нужно пустить пыль в глаза высоким гостям. Тогда гладиаторское меню приятно разнообразится лишней порцией мяса, острыми овощными закусками и даже умеренным количество подогретого или, наоборот, охлажденного вина – в зависимости от времени года. (По умолчанию предполагается, что гладиаторы вино пьют только на пирушке перед боем, по праздникам или в качестве поощрения от хозяина. Бегающая раз в несколько дней в винную лавку Феано и посиделки во дворике по любому поводу – это так, мелочи, наши скромные внутренние дела). Поскольку сатурналий в ближайшем будущем уж точно не проглядывалось, намечался явно второй вариант.
- А что будет? – спросила я кисло. Нет, поймите меня правильно: я искренне радуюсь, когда мальчики кушают не просто хорошо, а прямо-таки отлично и требуют добавку. Любой женщине приятно видеть, как ее стряпня убывает с такой скоростью. Но сперва все это надо приготовить! Причем я совершенно точно знаю, что на предварительном этапе могу полностью рассчитывать только на Македонца, который принципиально неучтенной луковицы из закупленного не возьмет. Ушастый, впрочем, луковицу тоже не возьмет – подождет чего-нибудь повкуснее. А Елена его прикроет мощным торсом – просто из вредности. Елена помимо того, что обижена на весь мир, до сих обижается и персонально на моего папеньку за то, что тот предпочел потратить деньги на какую-то постороннюю фракиянку, когда так близко и удобно была она, Прекрасная Елена. И хотя папенька уже скоро четверть века как развлекается в лучшем мире и маменька, надеюсь, тоже принимает в его развлечениях участие, Еленина обида досталась мне по наследству вместе с отцовским рудисом и матушкиными костяными шпильками. Поэтому в день подготовки большого обеда мне приходится отращивать глаза на макушке, на висках и вообще уподобляться всевидящему Аргусу, иначе Ушастый понадкусывает все, до чего дотянется, под молчаливое одобрение Елены. Потом, конечно, Ушастого я отлуплю, а на Елену только наору, потому что медик говорит, ее при такой комплекции удар может хватить в любую минуту. В глубине души я уверена, что удар скорее хватит меня, но рисковать все же чревато. Тем более что тесто для лепешек она делает гениально.
- Будет – смотр! – многозначительно поднял палец управляющий. – С гостями.
   Ну, все понятно. Смотр, гости, гладиаторам шикарное застолье, мне возня на сутки без передыху. Только я – от переживаний, что ли? – за последние дни обнаглела и спокойненько заявила:
- Так, насчет обеда ясно, давайте трех рабов в подручные, и все будет.
   К моему изумлению, он только икнул, откашлялся и пообещал, что рабы будут.
   Ух ты! Не заклятый ли друг Рабеций к Батиату собрался припожаловать, раз все так серьезно? Вообще в Капуе три ланисты, но один – так, мелочь несерьезная, сотню кулачных бойцов держит, а вот Батиат и Рабеций – это да! Это столпы. Причем, что характерно,  они друг друга действительно ценят и даже по-своему любят. Ведь что такое для приличного гладиатора известие о том, будто в конкурирующей школе тот проклятущий Гектор, всего-то раз пять железо нюхавший, шлялся по арене в лавровом венке и потом девок и приятелей на наградные поил два дня? Это вызов! Это плевок в сторону школы Батиата! И парни из нашей школы костьми лягут, чтобы доказать: у нас гладиаторы – все через одного Геркулесы, а кто не Геркулесы, те Ахиллы. А ланисты довольны: чем больше у хорошего гладиатора рвения, тем приятнее утяжеляются их кошельки.
   Естественно, фигу за спиной на таких смотрах держать они не забывают. С гладиаторами высшей ступени, бойцами уровня Крикса или Спартака, все ясно, с зелеными новичками тоже, зато среднее звено дает прекрасное поле для импровизаций. Затемнять этих парней – любимое развлечение ланист, никогда ведь с точностью не скажешь, слабоват еще боец, просто плохо выспался или получил недвусмысленный приказ в полную силу себя не показывать. Я однажды подсмотрела, как Крикс объяснял одному такому, как органично и не вызывая подозрений неумехой прикидываться. Вот это было высшее мастерство! Если бы я Крикса в лицо не знала, ни на секунду бы не усомнилась, что передо мной старательный, способный, но еще очень неопытный гладиатор, только-только получивший право сражаться на железном оружии. Про себя я хихикала и аплодировала, но ребята смотрели на эту клоунаду в высшей степени серьезно и вдумчиво. В их деле наука ввести противника или его хозяина в заблуждение не менее важна, чем фехтование или ловкое обращение с сетью.

   Все кухонные обязанности я в тот день переворошила, как хворост в огне. На рынок за продуктами пошел Македонец в сопровождении трех прикомандированных рабов. Рубить лозу я отпинала Ушастого, сообщив, что это ну очень полезно для мускулов. Елена собралась было привычно взяться за тесто, но вместо этого отправилась во двор драить песочком котлы. Тесто я и сама замешаю, а толстухе давно уже пора напомнить, где ее место. Словом, настроение было боевое. Соберись гладиаторы бежать прямо сейчас – я бы и не подумала испугаться! Даже обидно немножко, что до кануна Нон еще двадцать дней, такой душевный подъем пропадает.
   Спартак в этот раз ночевал у себя и с утра был явно не в духе, мне улыбнулся, но как-то скупо и явно мыслями витая далеко. Я его понимала. Хозяин в процессе проверки вполне может решить, что, например, галлов у него как-то многовато, штуки четыре уж точно зря хлеб едят. Как гладиаторы – не перспективны, а вот в качестве охранников какого-нибудь склада в порту сгодятся отлично. Охранники из галлов, конечно, как из меня весталка, но это же я так, для примера. Или что вон тот фракиец – парень красивый и здоровый, но на арене большого блеска не показывает. В телохранители его! Хранить холеное тело какой-нибудь скучающей матроны. Можно и не только хранить, это уж как матрона пожелает.  А у Спартака, может, именно насчет этих галлов или фракийцев свои планы. В общем, можно было ему только посочувствовать и пожелать, чтобы все обошлось.
Не успели парни позавтракать, прибыл Македонец со своей командой. Вчетвером мяса и овощей они приволокли столько, что я резко поскучнела. Работы тут, несмотря на выделенную управляющим группу поддержки, непочатый край, а я-то хотела хоть одним глазком смотр глянуть – интересно же, из-за чего такие приготовления. Впрочем, кукситься было некогда, а если пропущу все зрелище – ночью упрошу Спартака рассказать, что там занятного происходило. Если, конечно, он пожелает зайти.
Работа закипела. Управляющий, спасибо ему, ребят прислал толковых и рукастых, Ушастый крошил овощи с таким остервенением, словно в руках у него был гладис, а любая морковка являла собой грозного противника на арене (молодец я – вовремя шепнула нашему герою, что если будет стараться, отпущу поглазеть на смотр), Елена продолжала дела посудные, Македонец занялся мясом, а я металась между котлами с супом и с овощами, попутно успевая лепить лепешки. Общий трудовой порыв не мог не вознаградиться: через какое-то время мы вдруг все хором осознали, что основная работа выполнена, овощи тушатся, суп варится, лепешки пекутся, а смотр, судя по всему, только начался.
- Ладно, Ушастый, - сказала я, - пойдем поглядим.
   Наш великий воитель, давно уже с тоской вытягивавший тощую шею в сторону двери, подпрыгнул и мигом исчез из поля зрения.
- Славный воин растет, - негромко хмыкнул у меня за спиной Македонец. – Хоть какую-то часть нашего дела освоил.
   Я покосилась на него с интересом. Говорит Македонец редко, а уж о своем славном прошлом вспоминает еще реже.
- Бегает хорошо, - невозмутимо пояснил тот. – Это, госпожа Феано, очень даже полезное умение. Если б я в свое время порезвей от сулланцев бегал, может, не здесь бы сидел и в оба глаза глядел.
   Еще раз хмыкнул и, подхватив доску с очередной порцией нарезанного мяса, направился к сковороде.
   Вот бы кого Спартаку в союзники, мелькнула у меня мысль. Хоть и не молоденький, зато опытный и повоевал. Мысль эта, впрочем, как пришла, так и ушла, потому что я уже выглянула во двор, где гладиаторы стояли четырьмя отрядами, а на невысоком деревянном помосте, уютно расположившись в креслах и приятно улыбаясь друг другу, восседали наш хозяин Батиат и...
   Нет, ну я все-таки форменный пророк! Разумеется, господин Юлий Рабеций!
   Пока что перед ними изо всех сил пыжились новички, стараясь показать, какие они сильные и перспективные.  Мускулами поигрывали, грозный вид на себя пытались напустить. Ланисты на них поглядывали разве что краем глаза и о чем-то весьма любезно между собой беседовали. Начальники отрядов – Спартак, Крикс, Эномай и Кресцент – вообще считали птичек в небе, им до этой молодежи зеленой дела пока нет. Гладиаторы рангом повыше скучали, шушукались, озирались по сторонам и периодически начинали приглушенно хихикать над чьей-нибудь остротой. Головастик покосился в сторону кухни, обнаружил возле дверей меня и скорчил гримасу. Я успела показать ему язык прежде, чем он отвернулся. Тоже мне, герой арены, полтора года как гладис в руки взял.
   У бедного Ушастого в глазах стояли слезы зависти. Душой он был среди этих могучих и храбрых людей, такой же сильный, ловкий, широкоплечий, отмеченный боевыми шрамами... ну ладно, пусть хоть среди новичков-тиронов, но – там, перед светлыми очами обоих ланист, а не на пороге кухни, никому не нужный тощий поваренок! Мне его даже жалко стало. И что, в конце концов, я его за вихры таскаю из-за какой-то там лишней лепешки?  Которая, так уж посудить, все равно не моя, а хозяйская? У парня, может, вся жизнь стремительно не задается, а я его куском попрекаю!
- Доннхад, - сказала я негромко, слегка толкнув его локтем в бок. Он немедленно вытаращил на меня изумленные глаза: не так уж часто его Доннхадом величают. – Вечером напомни, я тебе рудис отдам. Ну что ты все с палкой прыгаешь, так ничему не научишься.
Надо было видеть его лицо! По-моему, прикажи я ему в тот момент пойти и вызвать на смертный бой Крикса или Эномая – он бы не просто пошел, помчался бы! Мне прямо неловко стало.
- А то стоит эта деревяшка, только угол занимает, - добавила я и ретировалась обратно на кухню – пусть уж мальчик со своим восторгом наедине побудет, а у меня овощи подгореть могут.
   Вернулась я, как оказалось, вовремя. Нет, овощи не подгорали, суп не выкипал, зато возник жаркий диспут: куда девать вполне приличную кучку оставшихся от разделки мяса жил и мелких костей. В суп кидать уже поздно, выбрасывать жалко. Елена категорически настаивала на том, чтобы прикопать эту дрянь на заднем дворике и не морочиться. Македонец хладнокровно возражал, что не на ее деньги куплено – не ей и распоряжаться. Группа поддержки в полном составе сидела вдоль стеночки, с интересом следила за перепалкой и хранила благоразумное молчание.
   И тут меня постигло озарение.
- Все в котел, - сказала я вдохновенно, - и варить. Лук еще есть? Мука есть? Делаем соус. Там во дворе Рабеций сидит, пусть удавится от зависти, как у нас кормят.
Имя конкурента Батиата мгновенно вернуло на кухню мир и гармонию. Мигом нашелся чистый котел, в который полетели мясные отходы, Македонец помчался за свежей водой, Елена кинулась чистить лук, парни смотрели на меня с уважением. Все-таки молодец я сегодня!


Меток

   Кресло для хозяина установили посередине двора под холщевым навесом от солнца. Такое внимание к нашим особам само по себе редчайший случай, обычно на нас взирают с высоты галереи. Рядом с одним креслом поставили второе. Народ зашевелил носами и запереговаривался.
   Мы с Харитой в предыдущую ночь подробно обсудили мои шансы. Известием о грядущей проверке Харита взволновалась до невозможности, закатила глаза, приложила обе руки к сердцу и заявила, что всегда будет со мной, к тому же маловероятно, чтоб меня продали за пределы Капуи, а уж в гладиаторских школах она меня запросто отыщет. Я растрогался, наобещал ей подарков, она тоже растрогалась, и свидание удалось на славу.
   В целом народ благосклонно воспринял мероприятие, с самого начала сулившее кучу развлечений, на которые так скупа гладиаторская судьба. С самого утра нас вместо дворика для тренировок погнали в баню. Я, пользуясь случаем, подобрался к Спартаку и прямо спросил, с чего это ланиста затеял весь этот погром? Хорошо, слово было выбрано неудачно. Спартак посмотрел сквозь меня, и я снова почувствовал себя во Фракии. Я слегка озверел. Мне кажется, теперь я и сам имею право смотреть сквозь людей, но я этого себе не позволяю!
- Я никому ничего не сказал, - негромко, но с достоинством проговорил я и удалился. Спартак отозвался язвительным хмыканьем. Опять я ему не угодил. Как ни странно, меня это радует. Так Спартак ведет себя только со мной: смотрит насквозь, бросает издевательские реплики на мои высказывания, пару раз даже обозвал бараном, - при его-то всегда и со всеми сдержанном обхождении это выглядит так, словно меня он признал за младшего брата. Я начал соображать, не могла ли моя матушка, учитывая наши фракийские традиции, в ранней молодости… Даже хотел у Спартака спросить, но не решился. Про детство Спартака я обиняками знаю, что он воспитывался в доме у страшно важной особы, чуть ли не у нашего царя, но в каких отношениях состоял с царем, остается неизвестным. Версию о его незаконном происхождении Рес, например, отверг с презрением. Он заявил, что, насколько помнит царственные привычки нашего дорогого самодержца, тот отнюдь не скрыл бы факт, что у него есть незаконнорожденный сын, а раструбил бы об этом по всей Фракии. Все туманно.
   Возвращаясь ко дню нынешнему. Вся школа поголовно с упоением получала свою долю развлечения. Архивариусы выползли из своей комнаты, вслед за ними рабы тащили объемистые сундуки с личными делами. Нет никакой возможности что-то скрыть от общества, если ты гладиатор. Из кухни выглядывала кухонная обслуга и Феано, радость какая. Из врачебного корпуса пожаловали врачи. На них посматривали с почтением, даже с трепетом. Все это не просто какие-то заштатные лекаришки из рабочих (виноват, в Риме и Капуе таких не бывает), - просто жилых районов. Это во всех отношениях преуспевающие медики, которые, будь мы в Риме, запросто могли бы пользовать Сенат и цвет всадничества и пребывают в гладиаторской школе отчасти потому, что здесь больше платят (да-да), отчасти, я подозреваю, из желания пополнить врачебные познания. Гладиаторы ведь на диво удобный объект исследований. Болеют они не меньше, чем простые смертные, да еще получают разнообразные раны на арене, сквозь которые в некоторых случаях детально видно, как устроен человек, да еще, вдобавок, гладиаторам положено мужественно переносить боль, так что они не стонут, не ругаются и не хватают доктора за руки, пока он изучает твой организм. И все же доктора – наша последняя надежда. Вылечивают они гораздо чаще, чем гробят.
   Гладиаторское начальство солидно обреталось в сторонке. Спартак на нас даже не смотрел. Ему-то что, он один стоит, как полшколы. Как-то я забрел к архивариусам поинтересоваться своей особой. Близились очередные игры, и мне нужно было прикинуть вероятных противников. Архивариусы меня встретили отчего-то даже любезно, сообщили все нужные сведения и поболтали со мной о том, о сем, - в частности, сколько народу валялось в ногах у Батиата, умоляя продать им Спартака за очень-очень большие деньги. Хозяин был тверд, как скала. Я уже заметил, что он человек с очень большими принципами и, по слухам, изменяет жене чаще, чем им.
   Появление высшего руководства заметили не сразу, поэтому ор, хохот и взаимное подначивание стихло не сразу. Я сначала увидел, как к нам обернулся Спартак, и только потом заметил, как целая толпа людей спускается с верхнего этажа, из покоев управляющего. Разговоры смолкли. Хозяина сопровождали управляющий с помощниками, вилик и еще какой-то тип в дорогой, расшитой золотой нитью одежде. Рес чувствительно врезал мне локтем в бок и чуть слышно шепнул: Рабеций. Ух ты! Главный хозяйский конкурент. Я забеспокоился. Акулы договорились. Как и положено конкурентам, они обменивались нежными улыбками и поддерживали друг друга под ручки. Батиат усадил гостя в кресло и уселся сам. К ним приблизились архивариусы и предводители гладиаторских отрядов. Вокруг образовалась целая свита. Будь здесь ликторы с фасциями, можно было бы принять эту парочку за консулов. Я захихикал. Мне не так давно пришла в голову мысль, до чего же римляне на заре своего существования были буйный народ, если символ власти у них розга. Ничем иным мозг, как видно, не вправлялся. Неудивительно, что они стали хозяевами полумира. Я, наверное, сильно перенервничал. Меня так и распирал хохот.
   Спартака Батиат приветствовал, как родного, о чем-то спросил у него и похихикал над ответом, кивнул Криксу и Эномаю. Между тем Рабеций оглядывал нас таким взглядом, как будто чеки выбивал.
- Начинайте! – велел хозяин.
   Начали с новичков, которые никого демонстративно не заинтересовали. Их выводили вперед по четыре человека зараз. Один раз Рабеций заметил, что материал прекрасный, и у Батиата прямо-таки талант подбирать людей. Батиат скромно заметил, что он уже очень давно лично не был на невольничьем рынке, впрочем, нет, на днях был, когда выбирал ожидающемуся чаду няньку, а вообще покупками у него занимается управляющий. Рабеций благосклонно покивал головой, и новичков вернули в строй.
   Затем пошли ветераны, гладиаторы, один раз уже выходившие на арену. Ветеран – это уже что-то. «За ареной последнее слово», - говорит Спартак, презирающий бой на учебном оружии – своего рода экзамен, который перед своим первым выходом проводит новичок с одним из гладиаторов высшего класса. Если человек не растерялся на арене, не испугался, не дал себя убить, скорее всего, у него есть будущее. Это знают все новички и арены боятся панически, потому что мало кто полностью в себе уверен.
   Для ланисты ветераны интересны вдвойне, поскольку, будучи перспективными гладиаторами, они пока еще недорого стоят, и здесь можно сделать удачную покупку. Ветеранов обсуждали очень долго, читали личные дела, даже приказывали им самим рассказывать про свои бои. Всякие счеты были забыты и отброшены, конкуренты с упоением плескались в море профессиональных интересов.
   Солнышко пригревало. Хозяевам принесли вина, нас служители обнесли водой. Спартаку хозяин тоже предложил вина. Разбавленного, но выпить Спартак по старой армейской привычке никогда не отказывается.
   Я думал, с ветеранами до обеда не покончат, но совершенно неожиданно перешли к гладиаторам следующего ранга. При этом Батиат величественно махнул рукой, показывая, что новичков и ветеранов можно отпустить. Провожаемые завистливыми взглядами, они отправились по камерам.
   Вдруг я услышал:
- Головастик!
   Я даже головой затряс, решил, что у меня уже начались видения от жары и долгого стояния на одном месте.
- Головастик! – услышал я голос Спартака, и ноги сами понесли меня к холщевому навесу. Уж что-что, а привычка моментально повиноваться голосу тренера в гладиаторской школе появляется очень быстро. Два-три выбитых зуба не в счет.
- А вот и Головастик! – тепло улыбаясь мне, заявил Батиат. – Будущая гордость арены.
   Я содрогнулся.
- Как же, как же, я помню его на арене, - откликнулся Рабеций. – Красиво бьется. Алфей – его рук дело?
   Батиат кивнул. Оба ланисты прямо-таки засопели от удовольствия. Алфей принадлежал к римской гладиаторской школе. Капуанские ланисты забывают все взаимные обиды, когда речь идет об их римских коллегах. Алфея мне удалось сразить так, что сами римляне (дело было в Риме) пришли в восторг. Это был мой первый настоящий триумф. Батиат на радостях даже разрешил мне оставить себе наградные. Мало кто знает, что гладиатору полагается за выступление гонорар. Не от ланисты, конечно, а лично от устроителя игр, поэтому игры – такое разорительное мероприятие. Ланисте заплати, магистрату заплати, а если вы в Риме, то еще и на свои деньги нужно сооружать временные зрительские трибуны, потому что амфитеатра в Риме нет.
   Наградные гладиатор получает от устроителя игр сразу по окончании боя. Сумма достаточно велика, чтоб оплатить, скажем, одну шестую часть бойца, но оставить себе стоимость собственной ноги не получается. По неписаным правилам гладиаторской школы часть надо отдать тренеру, часть – гладиаторам высшего состава, часть – врачам. В общем, у тебя остается достаточно денег, чтоб напиться по олимпийским стандартам, но выкупиться на волю нечего и думать. Я в тот раз с разрешения ланисты все деньги оставил себя. До сих пор приятно вспомнить. Харите я купил серебряные сережки. Бедная девочка так им обрадовалась, как будто я подарил ей корабль под пурпурными парусами, готовый отвезти ее на родину.
   Но наслаждаться воспоминаниями о том звездном часе мне не дали.
- Примите от меня этот скромный подарок, достопочтенный Марк, - велеречиво начал Батиат.
   Больше я ничего не слышал. Я остолбенел, как будто мой позвоночник превратился в ледяной столп. Меня?!! Меня?!!! У меня ослабели ноги. Я метнул на Спартака отчаянный взгляд. От него я ждал сейчас любых чудес, но Спартак смотрел в сторону.
- Благодарю, дорогой Батиат, - сказал Рабеций. – Вы доставляете мне огромную радость.
   Меня взяли под руку и куда-то повели. Я успел заметить, как к Батиату почтительно приблизился раб из бригады управляющего.
- Не прерваться ли нам на обед? – спросил Батиат. – Я ручаюсь за здешних поваров. Кстати, и всех пусть покормят.
- Благодарю, тогда уж покормите и этого тоже, - сказал Рабеций.
   Последняя трапеза в родных стенах!
   Когда я шел в столовую, каждый шаг давался мне с мучительным трудом, в глазах отчаянно щипало. Я еле удерживал слезы. Два года! Я все и всех здесь знал. Спартак, Рес, Харита! Я сам не помнил, как добрался до своего места за столом. Рес смотрел на меня сочувственно и ничего не говорил. Все-таки он настоящий друг, не стал утешать. Какие сейчас могут быть утешения. Спартака не видно. Неужели его ланисты пригласили за свой стол? Маловероятно, но в гладиаторских школах чего не случается. У меня в душе шевельнулась надежда. А вдруг! Хотя, если довериться голосу разума, что может сделать Спартак? Подарки не берут назад.
   Я в оцепенении смотрел на Феано, которая приближалась ко мне, как олицетворение Немизиды, держа наготове черпак. Двое рабов за ней тащили бак с какой-то дымящейся снедью.

   В дальнейшем ей даже в голову не пришло извиниться. Объективно, и не за что было, наоборот, это я должен был ее благодарить, но все-таки. Ухнуть на человека целый бак почти что кипящего варева и махнуть хвостом: и так мол, сойдет! Она налила Ресу и направилась ко мне, но так удачно выбрала траекторию обхода коллег с котлом, что двинула одного из них ногой по лодыжке. Руки у него дрогнули, бак накренился и весь, как я безо всякого интереса узнал впоследствии, луковый соус достался мне. Я позорно потерял сознание. Нас учат бесстрашно смотреть в глаза врага, боли и смерти, но не лукового соуса.
   Очнулся я в лазарете, весь облепленный припарками. Надо мной склоняли ученые головы сразу три наших врача. Было почти не больно, только странно ныло все тело и один глаз никак не хотел открываться.
- Лежи смирно, - строго сказал мне один из врачей по имени Агафокл, - подарочек. Кому тебя в таком состоянии можно дарить?
   Я замычал и закрыл глаза. Я еще не верил своему везению, но в голове у меня все громче ревела победная ситалка (это такая военная фракийская песня, исполняется на трезвую голову в условиях полного триумфа).
Я остаюсь!

Феано

   Когда в трапезную стали понемногу втягиваться гладиаторы, у меня уже было все готово. Ушастый кинулся на раздачу супа, Македонец раскидывал по мискам мясо и тушеные овощи, Елена, пыхтя, ставила на стойку полную корзину румяных горячих лепешек, я ловила последние мгновенья кипения густого лукового соуса, чтобы он не пригорел. Галдеж стоял, конечно же, знатный: не так уж часто ребятам такая роскошная трапеза выпадает.
- Да-да, - благодушно мурлыкала Елена где-то за моей спиной, явно отвечая на чей-то вопрос, - и соус. Запах чуешь? Так-то.
   В честь сегодняшнего дня она сменила гнев на милость и пребывала в прекрасном расположении духа. Сколько я ее знаю, с ней такое случается от силы пару раз в год, так что нужно ценить момент.
- Соус? Соус – это прекрасно! – а это уже Спартак сказал. Причем где-то очень близко. Не успела оглянуться – он очутился рядом со мной, бесцеремонно наклонился над котлом, принюхиваясь. – Какой запах – слюнки текут! – провозгласил и тут же едва слышным шепотом приказал:
- Будешь разносить – споткнись и ошпарь Головастика.
- Что?..
- Что сказано, - прошипел он. Лицо у него было злым, глаза нехорошо блестели. – Постарайся на руки попасть. Все ясно? – И отошел, громко и весело окликая Эномая.
   У меня ноги сделались вдруг мягкими и слабыми, как у тряпичной куклы. Вот просто так взять и ни с того, ни с сего выплеснуть кипящую гущу на живого человека, хоть бы даже на Головастика? Ну пусть я его терпеть не могу, пусть это взаимно,  но  одно дело – стукнуть по пальцам половником, а совсем другое – отправить на долгое лечение с тяжелыми ожогами!
   Тут сквозь панику пробилась какая-то здравая мысль. На лечение?.. Эге, да ведь, похоже, продали нашего Головастика, то-то Спартак такой злой! Значит, Головастик тоже в заговоре, причем у Спартака в его адрес уже какие-то большие планы построены. Ладно... Оставить паниковать, Феано. Поздно трепыхаться, выполняй приказ.
   А тут и Ушастый рядом возник:
- Госпожа Феано, нести соус?
- Нести, - сказала я и махнула одному из троицы помощников.
Соус бы встречен, разумеется, на ура, и в любое другое время я бы таяла от раздающихся со всех сторон восхвалений в адрес сегодняшнего обеда. Только Спартак мне все удовольствие испоганил. Я шла по залу произвольными зигзагами, отчасти стараясь оттянуть момент встречи с Головастиком, отчасти надеясь, что соус успеет хоть немножко остыть; парни волокли за мной котел, я плюхала в каждую миску по половнику густой белой жижи и всей кожей чувствовала на себе цепкий взгляд Спартака. Хотя он, сидя возле самых дверей, ел свою порцию и, казалось, вообще от миски глаза не поднимал.
   Однако какими кругалями ни ходи, а все равно до искомого стола дойдешь. Головастик сидел в компании закадычного дружка Реса и еще нескольких фракийцев, и физиономии у всех были похоронные. Ну точно – продали. Ладно, парень, я тебе помогу, как могу. Тем более, что взгляд Спартака мне уже между лопаток дырку высверлил.
   Повезло, что Головастик расположился крайним, со стороны прохода между рядами столов. Когда ребята подняли котел, чтобы поставить его на край стола, я выдохнула, мысленно зажмурилась и легонько толкнула Ушастого под колено.
   Поймите меня правильно. Любой нормальный человек в такой ситуации бы просто дернулся,  непроизвольно наклонив свою часть котла, и порция горячего соуса оказалась бы в точном соответствии с расчетом на руках Головастика,  сложенных на столе. Но я недооценила реакцию Ушастого. Потеряв равновесие, он как-то хитро извернулся, совершил сложные движения всем телом, героически устоял на ногах и только потом понял, что наделал. Ибо в процессе всей этой комбинации телодвижений он вскинул руки, благополучно вырвав вторую ручку котла у напарника, щедрая порция соуса обрушилось на голову и грудь несчастному Головастику, сидевшие рядом гладиаторы, получив свою порцию горячих брызг, с воплями повскакивали... словом, получилась отличная куча-мала.
   Я как-то отрешенно подумала, что Батиат такого разнообразия в обеденном процессе уж точно не оценит.

   Батиат и не оценил. После краткого и стремительного расследования, завершившегося приговором всыпать Ушастому пятнадцать ударов кнута, в бой пришлось вступить мне. Собственно, я могла бы и в сторонке постоять, но перекладывать свою вину на мальчишку не позволяла совесть, так что пришлось кинуться хозяину в ножки и признаться, что это я Ушастого «нечаянно толкнула». Я не рабыня, меня хоть бить не будут.
   Как нетрудно догадаться, развлечение тут же пошло на второй виток. По слухам, есть в Риме такой великий говорун, Цицероном зовут. Так вот, спорю на мои сережки с бирюзой: услышь этот Цицерон в тот час красноречие нашего хозяина, он бы покрыл голову тогой и удалился куда-нибудь в глухую провинцию страдать от осознания собственного несовершенства. Батиат находил для меня такие многоступенчатые эпитеты и такие забористые проклятья, что покраснел даже его раб-телохранитель, у которого кожа чернее сажи. Если сделать из этой пламенной получасовой речи краткую выжимку, то выходило, что я, дочь свиньи и обезьяны, зачатая каким-то совершенно противоестественным способом, родилась на свет специально для того, чтобы опозорить на веки вечные своего доброго работодателя, который двадцать с лишним лет по причине исключительного милосердия давал кров и пищу гнусному, бесполезному и вредоносному отродью, каковым я, без сомнения, являюсь. Я стояла перед ним в заученной с детства позе – глаза долу, руки сложены в умоляющем жесте, плечи опущены в знак смиренной покорности, - слушала вполуха эти страстные излияния и размышляла, сколько добрых слов мне предстоит услышать еще и от Головастика, когда тот выйдет из лазарета. Судя по тому, что его туда оттащили в бессознательном состоянии, соус за время моего фланирования по залу остыть успел не очень.
   Наконец хозяин все-таки выдохся, сообщил напоследок, что я могу собирать вещи и отправляться искать работу в любой лупанарий, потому что завтра же он пойдет на невольничий рынок и купит какую-нибудь толковую рабыню, которая не будет отравлять и без того несладкую жизнь ланисты, и велел убраться с глаз, ибо от одного взгляда на меня его мутит.
   Если честно, в угрозу меня выгнать я не очень верила. Как я работаю, Батиат отлично знает, и что не подворовываю, тоже знает, и что стряпню  мою гладиаторы нахваливают, и... В общем, все он знает, но не исключено, что ему вожжа под тогу попадет и он взаправду решит со мной распрощаться. Ему же невдомек, что в канун Нон я и сама намереваюсь навсегда избавить его от своей неугодной персоны. В общем, напугать он меня не очень напугал, но настроение окончательно упало ниже фундамента. Вернувшись на кухню, я торжественно и печально сообщила, что больше тут не работаю и придется бесценным моим соратникам отныне обходиться без меня. Наверное, получилось очень убедительно, потому что даже Елена в лице переменилась, а Ушастый чуть не разревелся и срывающимся голосом крикнул, что немедленно пойдет к Батиату и возьмет все вину на себя. Я еще печальней ответила, что этим он ничего уже не изменит, вынесла ему обещанный рудис, выразив надежду, что символ свободы знаменитого Дулона принесет честь и славу и храброму Доннхаду (храбрый Доннхад при этом откровенно шмыгал носом), велела вместо меня на вечернюю раздачу каши встать Македонцу и удалилась к себе. Македонец, чурбан бесчувственный, ехидно хмыкнул мне вслед, чуть не испортив весь пафос. Этого, пожалуй, разжалобишь, как же.
   Ясное дело, единственное, чего я добивалась, - это заставить поволноваться Спартака, когда тот обнаружит мое отсутствие на кухне. В конце концов, это из-за него я сегодня схлопотала хозяйский гнев полной мерой, а сам он чистеньким остался, вот пусть теперь попереживает.
   Как позже выяснилось, Спартак перемен в кухонной расстановке сил вообще не заметил, потому что, как часто бывало, в тот вечер к раздаче отправил с подносом кого-то из молодежи, а сам уселся в компании избранных за стол, даже не глянув, кто там нынче орудует половником.

   Вещи собирать, конечно, я не стала. После суеты и треволнений этого дня накатила жуткая усталость, я доползла до ложа и рухнула, не раздеваясь, только сандалии скинула. Пусть хоть сам Батиат будить придет – не проснусь.
   Проспала я все на свете – и ужин, и уборку, и, как выяснилось, еще кое-что в высшей степени интересное. Спала бы и дальше, но не дали. Какая-то нахальная муха взялась ползать по моему лицу, я сквозь сон отмахивалась, но она упорно возвращалась. Наконец терпение у меня кончилось, я чихнула, открыла глаза и обнаружила Спартака, который сидел на краешке ложа и щекотал мне нос и губы прядью моих же волос.
- Ну-ну, - сказал он насмешливо. – Мне говорят – Феано тут вся исстрадалась, не ест, не пьет, на стук не отзывается... а Феано почивать изволит. Да так, что не добудишься.
- А кто говорит? – зевнула я. Все-таки переживает, значит, раз прибежал проверять, что тут со мной не так! Пустячок, а приятно.
- Да парнишка этот ваш. Поймал в коридоре и давай расписывать, как ты невинно пострадала. Требовал, чтобы я пошел к хозяину и уговорил тебя не выгонять. Мол, меня он послушает.
- Ушастый? – от удивления я окончательно проснулась. Вот это да! Кроме шуток: требовать чего-то от Спартака не всякий гладиатор осмелится, а уж поваренок-то! Да что там требовать; вот так запросто подойти и заговорить – уже вопиющее нарушение субординации, и Ушастому это отлично известно. Рисковал парень. И знал, что рискует. Вот никогда в жизни больше его в глаза Ушастым не назову. Доннхад он, достойный потомок галльских воинов. Хоть и комплекцией не вышел.
- Храбрый мальчик... – протянула я уважительно. – Пойду хоть спасибо скажу, а то неудобно как-то.
- Куда ты пойдешь? – фыркнул Спартак. – Мальчик твой десятый сон досматривает. Ночь на дворе.
   Я ахнула и как была, босиком и растрепанная, выскочила на кухню. Там горел светильник, все блестело чистотой, бочка была полна, в котле для каши подсыхала промытая крупа, - словом, потрудилась тут моя гвардия на славу. По идее, конечно, они не имели права уходить, пока на кухне находится гладиатор, но хотела бы я посмотреть на кого-то из моей троицы, осмелившегося попытаться выпереть Спартака за порог. Да и ситуация с моим увольнением их явно всполошила, тут уж не до правил.
- Дверь во двор запри, - сказал из комнаты Спартак. – А то вдруг я ночью пойду и Елену Прекрасную обесчещу.
   Я захихикала, представив эту картину. Хоть он и человек-легенда, а Елена его в объятиях точно задушит, тут гадать нечего.
- Вот, значит, какие тебе женщины нравятся, - сказала я, произведя все необходимые манипуляции с замками и возвращаясь в комнату. То, что у меня гладиатор ночует – на это начальство еще посмотрит сквозь пальцы, а вот за незапертые двери Батиат уже без шуток выгонит. До сих пор помню, как мать однажды забыла внутреннюю дверь на ключ запереть. Хорошо еще, спала чутко – вовремя шум услышала. Выбежала, а там охранничек пифос вина уже к дверям тащит – назавтра праздник намечался, вот вино для гладиаторов и стояло в шкафу. Хвала богам, договорились полюбовно – мать обещала молчать о поимке на месте преступления, а воришка – насчет ее оплошности...
- Мне ты нравишься, - оставив шутливый тон, вдруг серьезно сказал Спартак. – Ты умница. И смелая. Сегодня ты меня очень выручила. Я боялся – струсишь, и не видать нам тогда Головастика. А ты... ты была на высоте.
   Я таяла, как воск на горячей плите. Он еще никогда со мной так не говорил – как с равной, как... как с воином! Ну да, какой из меня воин, разве что поварешкой кого огреть могу. Но ведь не шутит, по глазам вижу.
- Головастик-то как? – спросила, краснея. – Я же не хотела, чтобы вот так... на голову...
- Жить будет, - отмахнулся он. – Медики говорят – ничего страшного, дольше отмывали. Выйдет – еще тебя расцелует. Его же Батиат Рабецию с какой-то придури подарил... ну, благодаря тебе подарок пришлось отменить. Орал хозяин здорово?
- Здорово, - кивнула я. Вот, значит, в чем тут соль, а я-то думала, что опозорила хозяина лишь потому, что ему стыдно за таких криворуких работников. – И очень познавательно. Я о себе столько нового узнала. Только он меня все равно сразу не выгонит, заменить-то некем.
   Спартак молча взял мою руку, и я глазом моргнуть не успела, как на запястье оказался браслет. Да не какая-нибудь бронзовая плетенка, а тяжелый чеканный браслет доброго серебра, по краям узоры из виноградных лоз, а в центре – наш бог, Фракийский всадник. У меня голова закружилась. Мне! Мне – такой подарок!
- Выкуп за невесту, - спокойно сказал он. – Полагалось бы родителям, но у тебя их нет. А еще полагался бы табун хороших коней или груда дорогой утвари, но этого нет уже у меня.
...Ну и что я могла на это ответить, кроме как «я тебя люблю»?

   Он впервые остался на всю ночь – ушел только на рассвете, когда мне пора было запускать рабов и приниматься за готовку. И – тоже впервые – о делах не говорил ни слова. Вот такой маленький праздник получился. То есть для кого-то, может, и маленький, а для меня – так большего и не надо! Только уже на пороге, когда я дверь в общий коридор отпирала, придержал меня за плечо и сказал:
- Если хозяин не остынет, дай мне знать. Попробую что-нибудь сделать. А если совсем уж вразнос пойдет, не спорь, уходи. Деньги я тебе передам. Только не забывай про канун Нон. Искать тебя по всей Капуе, уж прости, мне будет некогда.
- А... ворота как же? – пискнула я.
   Он усмехнулся:
- Значит, выломаем ворота.
   Наклонился, поцеловал коротко:
- Я тоже тебя люблю, моя хорошая.
   И бесшумно исчез в темном коридоре.
Ха! Да после такого начала дня мне никакой Батиат не страшен!


Меток

   Следующие десять дней я провалялся во врачебном корпусе. Болело не очень, зато потом начало зверски чесаться. Я облез и, к своему ужасу, убедился, что у меня вылезли волосы на висках. Я раз пятнадцать на дню бегал во двор с тазиком, полным воды, -  смотреться. Все меня в один голос убеждали, что волосы еще отрастут, но я никому не верил. Спартак один раз приходил ко мне, посидел ровно три минуты, сказал: «Ну и везучий ты», - похлопал меня поверх одеяла и убыл. Наши врачи утверждают, что одна из важнейших профессиональных обязанностей у них – уличать симулянтов. Враки. Симулянтов у нас не водится, потому что врачебный корпус для них неподходящее место. Второй этаж хозяйственно части, покой, однообразное питание. Гром оружия из тренировочного дворика сюда почти не доносится, лежи, принюхивайся к кухонным запахам. Скука смертная. А мне вдобавок так повезло, что и поговорить не с кем. Крупных игр уже давно не проводилось, раненые выздоровели, во врачебке пустота. От нечего делать я играл с одним из лекарских подручных в кости, но выходить мне совсем не хотелось. Я представлял, как наши будут ржать при моем появлении, и всякий раз обливался холодным потом. Того гляди, станешь легендой школы. Но по истечении десяти дней мне пришлось вернуться в строй. В условиях рабовладельческой формации с этим строго. Не для того хозяин платил за тебя деньги, а потом снова платил деньги за твое лечение; словом, залеживаться у нас не дают.
   С утра пораньше я скрепя сердце поплелся в столовую. По раннему времени на меня не особенно обращали внимание. Рес поглядел на меня виновато. Сообщил последнюю новость. Эвнию купил какой-то заезжий римский патриций и увез с собой для начала в Байи, а потом в Рим. Спартак виду не подает, но, конечно, в душе переживает. Я оглянулся на Спартака. Тот ел свою кашу и слушал, что ему втолковывал Крикс, на лице его невозможно было прочесть и следа душевных терзаний.
   Рес все равно имел виноватый вид. Я стал расспрашивать его. Он, помявшись, признался, что, пока я валялся во врачебке, к ним приводили девиц, и так получилось, что ему досталась Харита. Рес смотрел на меня снизу вверх и готов был к любым санкциям с моей стороны.
- Да ничего, - промямлил я.
   Вот оно, мое всегдашнее везение. Хотя, говоря откровенно, не очень-то я и расстроился. У Хариты работа такая, что даже лучше, что это Рес.
- Хорошая девочка, - опустив глаза, тихо проговорил Рес, и больше мы не возвращалась к этой теме.

   В тренировочный дворик я вышел, готовый отражать насмешки. Продумывая стратегию поведения, я последовательно останавливался на различных вариантах: отшучиваться, молчать, немедленно давать сдачи физически. Последнее, впрочем, я тут же отмел. Драка – это серьезное нарушение дисциплины. У нас с этим борются все: и старшие гладиаторы, и охрана. Не хочу.
   К счастью, мое появление во дворе обошлось без сенсации, на меня даже не посмотрели. То ли я сильно преувеличил значение собственной персоны, то ли соус Феано не нанес существенного ущерба моей внешности.
   Три дня прошли в сплошной рутине, нарушенной лишь тем, что мне хотели поручить обучение двух новеньких, но Спартак так решительно отклонил мою кандидатуру, что я на него всерьез обозлился. Я свой класс фехтования расценивал как близкий к виртуозному. На поле битвы у меня были все шансы погибнуть в первую же минуту, такие сложные и эффектные приемы я исполнял.
   Жизнь была какая-то невеселая. С управляющим у меня вышла стычка. Точнее, стычки не вышло, но я очень подробно продумал ее и в красках вообразил. У них наверху я, оказывается, стал любимой темой. Управляющий даже спустился к нам полюбоваться на меня вблизи. Пытался придумать мне новое прозвище с учетом соуса, но ничего не придумал, а я ему помогать не стал. Я молчал, хмуро смотрел, как он веселится, и думал, стоит ли карцер удовольствия сказать ему прямо сейчас, на кого он похож, когда трясется от смеха. В конце концов, решил не портить себя жизнь. В карцере на меня всегда находят мрачные мысли.
   Самым большим моим расстройством был Спартак. От отсутствия Эвнии он переживал недолго и обратил все внимание, на кого бы вы думали, на Феано! С этим я смириться не мог. И была бы хоть красавица, как Эвния, а то ведь Фракия – мать стад руноносных во всей своей былинной красе.
   Расстроился я ужасно. Стоило ради этого оставаться в школе Батиата. Спартака и Феано обсуждали на все лады. И сколько раз она кормила его ужином, и сколько раз он у нее оставался, и все остальное тоже. У меня от этих разговоров прямо зубная боль начиналась. Спартак же по своему обыкновению был безмолвен.
   Наконец я не выдержал. Это глупо, я понимаю, но иногда человек не может не совершать глупости. Это и называется историей.
   Я отправился к Феано. Нет, не для того, чтоб убедить ее отстать от Спартака и не для того, чтоб накрутить ей хвост. Просто потому, что молчать не мог. Дело было вечером, когда кухонная команда уже убирала котлы. Я подошел к Феано. Она добросовестно меня не замечала.
- Пойдем, - просто сказал я.
   Как ни странно, она пошла. Тоже, видно, решила разобраться в отношениях. Вид у нее был, как я с тоской отметил, цветущий. Почти как у Эвнии. Вот что любовь делает с людьми.
- Н-ну? – спросила она, когда мы вышли из кухни.
   Что говорить, я не знал. Может, надо было просто несильно ее стукнуть. И вдруг она приподнялась на цыпочки, обняла меня за шею и поцеловала. Я пошатнулся, как пошатнулся бы даже Геркулес, если бы Гера назвала его «сыночек». Феано улыбнулась и ушла на кухню, а я остался стоять. Потом повернулся и пошел к себе. Спать, спать, спать.

   С этой поры наши отношения с Феано как-то потеплели. Нельзя сказать, что они стали приятельственными, она все еще время от времени подсовывала мне кашу без мяса, но теперь я это воспринимал как жест дружелюбия, хотя продолжал громко ругаться и вытряхивать ее стряпню обратно в котел. Когда дуешься на кого-то, а потом миришься, жизнь сразу становится приятной. Это такое сильное чувство, что на нем можно основать целую философскую систему. Если бы я не был так занят тренировками, я бы этим занялся. Но самое главное – мне удалось поговорить со Спартаком.
   Я воспользовался тем, что он вечером забыл во дворе свой плащ, и притащил его прямо к нему в камеру, хотя это дело не мое, а обслуги. Камеру Спартака таким словом не назовешь. Это скорей очень маленькая комнатка с деревянным топчаном, таким же, как у меня, но мой едва влезает в помещение, масляным светильником и даже статуей Немезиды, стоящей в стенной нише.
   Спартак взял свой плащ у меня из рук. Я по его поведению почувствовал, что уходить прямо сразу мне не надо, и сел рядом с ним.
- Ну чего? – дружелюбно спросил у меня Спартак.
- Я не могу жить в неизвестности, - промямлил я. – Даже Феано знает больше меня. Я волнуюсь.
   В некоторых ситуациях со Спартаком можно говорить, как с греком. При наших фракийцах попробуйте заговорить о душевных переживаниях, после этого можно вешаться со спокойной душой, жить они все равно не дадут, замучают насмешками.
- А ты не волнуйся, - предложил Спартак. – Гладиатор должен бороться с собственным воображением. Тем более что тебя могут убить в следующем бою, и ты так и так все пропустишь.
   Это была неожиданная мысль. Я заморгал.
- Но… а потом, - пробормотал я.
- После смерти? – любезно осведомился Спартак. – Даже не знаю, принято говорить о царстве мертвых, хочешь туда, Головастый?
- Не издевайся надо мной! – взорвался я. – Какой Аид! Я о….
   Спартак успел зажать мне рот рукой и посмотрел так угрожающе, что я притих. Это уже не шуточки.
- Дурацкий Головастик, - сказал Спартак. – От умников только вред…
   «Это первое, чему учат в армии», - продолжение я знал.
- Если ты хочешь спросить, есть ли у меня планы, - с нажимом сказал он, – не волнуйся, они есть, но тебе я о них ничего сообщать не собираюсь. Ясно?
   Я подавленно кивнул. Не люблю, когда Спартак смотрит на меня так, словно выбирает ухо, по которому стукнуть.
- Я тебе сказал все, что тебе нужно знать, - уже значительно мягче продолжил Спартак. – Не приставай ко мне, а то живо очутишься в карцере. У меня и без того забот хватает.
   Он отпустил меня, и я встал.
- И чего ты сбежал из римской армии, - в сердцах бросил я. – Был бы сейчас уже центурион, гавкал бы на новобранцев, в юбочке такой ходил специальной и со щеточкой на голове.
- У тебя все? – спокойно проговорил Спартак. – Вали спать. Центурион... – он выразительно пожал плечами, давая понять, что это почтенное армейское звание никак не предел его желаний.

Феано

   Елена не ворчала, Македонец не хмыкал, Ушастый бегал шустрой мышкой и глаз не поднимал. Как, оказывается, полезно иногда устроить переполох. Сразу выясняешь, какая ты прекрасная и незаменимая. Еще бы до хозяина эту ценную мысль донести – и вообще жизнь слаще меда покажется.
   Крикс явно нарочно припозднился на раздачу каши, чтобы сзади не пихались. Протягивая миску, шепотом спросил:
- Ну ты как?
- Лучше всех, - честно ответила я. И правда, на что жаловаться-то? Ночь была прекрасна, утро – еще лучше, санкций от Батиата покамест никаких не следует... можно просто радоваться жизни!
- Эх, - вздохнул он, - и что ж я вперед Спартака тебя замуж-то не позвал?
   Я было напряглась, но он подмигнул, рассмеялся и отошел. Шуточки, понимаете ли. Шуточки шуточками, однако уже вся школа знает, что за Головастика меня хозяин чуть по стенке не размазал. Головастику-то, конечно, это в плюс – вон какой ценный, оказывается. А мне... хотела было подумать, что в минус, но вспомнила последние слова Спартака и тут же заулыбалась. Мне тоже в плюс, да еще в какой плюс! Хоть Батиат об этом и не догадывается.
   Когда со двора раздалась ежедневная музыка – стук деревянных мечей, азартные вопли и неразборчивые, но выразительные ругательства, - а Ушастый вернулся оттуда с пустыми ведрами на кухню (сегодня честно бак доверху наполнил, я ходки считала), я подошла к нашему воителю и, положив руку на костлявое плечо, торжественно провозгласила:
- Доннхад, благодарю за твое заступничество.
   Краснеть Ушастый начал почему-то с подбородка. Я с интересом смотрела, как краска заливает его щеки, виски, лоб, - и только когда уши ярко запламенели, он откашлялся и пробурчал:
- И ничего я такого не сделал.
   Елена смотрела на него умиленно. Циничный Македонец прикусил костяшки пальцев и утек за дверь – ржать.
   Ушастый еще раз откашлялся и, пряча глаза, застенчиво спросил:
- Госпожа Феано... А ты не заругаешься, если я тебя попрошу... кое о чем?
   Елена сделала большие глаза и утекла вслед за Македонцем. Мне очень хотелось последовать за ними, но совесть не позволяла. Все-таки мальчик ради меня на подвиг пошел, нужно ценить.
- Ну валяй, - сказала я безо всякой патетики.
Ушастый покраснел еще ярче.
- Ты, госпожа Феано, говорят, предсказывать умеешь, - помявшись, выдавил он. – Ну, может... и мне?..
   И даже на шаг отступил, побоявшись оплеухи. Мне еще сильнее захотелось оказаться за дверью, но за что же ребенка обижать.
   Пару раз глубоко вздохнула, давя хохот.
- Я постараюсь, - сказала как могла ровно. – Ты ступай сейчас, а как я буду готова, скажу тебе, ладно?
   Он вскинул голову:
- Конечно!
   Ух ты, вот это глазищи! Зеленые, как весенняя листва. А мне-то всегда казалось – серые. От удивления даже смеяться расхотелось. Два года уже Ушастый на кухне, а я только сейчас заметила, как он изменился – хоть и тощий, но плечи раздались, и руки уже не плети – худые, но жилистые. А ведь не напрасно он во дворе прыгал, отчаянно пытаясь повторить гладиаторские приемы, - вырос мальчик, окреп. Пойду-ка подумаю, что ему такого хорошего предсказать. Пусть порадуется. Заслужил.

Меток

   Харита прямо с порога уселась ко мне на колени. Больше в моей камере все равно некуда было деваться.
- Бедненький! – с чувством сказала она, обвивая мою шею руками. – Тебя ошпарили, да?
   Я отвел глаза. Я заранее приготовился к этой встрече, решил держаться, как обычно, проявить великодушие, свойственное сильным натурам, и ни в чем Хариту не упрекать. К моему удивлению, она ни малейшего смущения не обнаружила. Что в таких случаях делать со своим великодушием, неизвестно.
   «Да она же ничего не знает!» - пронеслась у меня в голове нежданная мысль. И, как ни странно, я почувствовал облегчение. Откуда Харите знать, что мы с Ресом друзья. Да и сколько у нее было этих Ресов с нашей последней встречи. Я почувствовал к ней жалость. Бедная девочка вместо того, чтобы производить на свет полноценных эллинов и воспитывать их в духе превосходства над остальным человечеством, губит здоровье, развлекает грубых гладиаторов и прочих подонков. Я у нее единственный свет в окошке. Я так расчувствовался, что чуть не плакал. Решил со следующих же боев сделать ей какой-нибудь подарок.
- Ты мой бедненький, - щебетала Харита, быстро-быстро приводя себя в эксплуатационный вид.
   Как-то на заре своей карьеры гладиатора я оказался случайным свидетелем специального разговора между гладиаторами высшего разряда. Присутствовали Спартак, Крикс, Эномай, Феликс и ныне покойный Модерат. Разговор зашел о женщинах.
   Крикс разливался Цицероном, расписывая свои былые победы, перед прелестью которых померкла бы краса Елены Троянской, а когда он закончил, Спартак коротко и убедительно поведал, что главное – не внешность, а влюбленность со стороны женщины. Эномай его решительно поддержал. Заявил, что девочки, питавшие к нему, Эномаю, нежные чувства, доставляли ему, Эномаю, не в пример больше удовольствия, чем девочки, равнодушно отрабатывавшие свой хлеб. А что касается внешности, то он, Эномай, на нее, в общем-то, плевал, за исключением размера бюста. Я по молодости лет не смел вставить словечко, но сейчас, пожалуй, был согласен со Спартаком. Хариту я бы не променял даже на Эвнию. То есть, конечно, если что, я бы не отказался, но Хариту все равно бы не променял.
- Харита, а если бы мы с тобой расстались? – чуть дрогнувшим голосом спросил я.
- Не говори так, - немедленно откликнулась Харита. – Я все время думаю о тебе, а во время боев всегда молюсь за тебя. Если бы мы расстались, я бы убила себя.
- Я не об этом, - пробормотал я, растроганный до глубины души. – А если бы я… уехал.
Харита подавленно замолчала – видимо, соображала, каким богам в таком случае возносить моления.
- Я очень тебя люблю! – внезапно заявила она.
   Не могу сказать, что именно этого я и добивался, хотя приятно. Нет, мне хотелось поговорить о планах Спартака, но сделать это в открытую я не решался, поэтому ходил вокруг да около. Не зная, что еще сказать, я спросил, что она думает о Спартаке.
- Ах, Спартак! – романтическим голосом проговорила Харита.
   У девочек считается особым шиком обслужить кого-нибудь из наших знаменитостей. По блеску глаз Хариты я понял, что сейчас начнутся подробности. Мне дурно делается, как представлю, как девочки нас обсуждают или, чего доброго, сравнивают. В общем, я сделал все, от меня зависящее, чтоб Харита потеряла нить рассуждения. А потом мы уже к этой теме не возвращались.

   Утро началось бурно. С гиканьем, ржанием и мощными взаимными подначками. Так у нас каждое утро после девочек. Неужели от этого хоть кто-то может получать удовольствие? Наверное, нет, просто чинно тащиться в столовую, делая вид, что ровным счетом ничего не произошло, совсем уж не по-человечески. Я ускорил шаг, стараясь ни на кого не смотреть и ни на чьи комментарии не отвечать. Сколько раз и каким образом – мое личное дело.
За завтраком было уже тихо. В столовке бузить не полагается. Орать и пихаться можно в коридоре перед камерами с утра, потому что вечером ни у кого уже нет сил, во дворе для тренировок, опять же, с утра, когда все только выходят после завтрака. В столовке можно тихонько переговариваться. Впрочем, не всем. От стола, где восседал Спартак со своими преданными однополчанами, шел мощный хохот. Что-то они там обсуждали, и охрана скромно не решалась им помешать. Рес косился в их сторону с ненавистью. Спартака он не любит. Спартак в свое время отказался взять Реса в группу, которую тренирует лично. С тех пор о Ресе пошла дурная слава, ну не то чтобы совсем дурная, но его как-то списали в бесперспективные, хотя сражается он не хуже других. Я Спартака понять не могу и за Реса переживаю.
   Это Рес заметил, что Спартак, по собственному Ресову выражению, «играется в легионеров». Спартак, действительно, горячий поклонник римской армии. По его словам, лучшие годы жизни он провел именно в римском военном лагере. Тот же Рес подметил, что Спартак в тренировочном дворике изъясняется исключительно на латыни. Хорошей такой армейской латыни, от которой заткнул бы уши Цицерон, но которую с удовольствием выслушал бы от точки до точки покойный Гай Марий. Рес кипел, хотя его это не касалось. Его собственный тренер, благодушный рудиарий, разговаривал со своими подопечными на ласковом фракийском языке, что не сокращало у них количества синяков, но грело душу напоминанием о родной земле.
   Да и то, как Спартак вел себя в школе, наводило на мысль, скорей, об армии, чем о благородной гладиаторской стезе. «Да он думает, что мы какая-то солдатня!» - негодовал Рес. Он как о чуде мечтал: кто-то из армейских подельников Спартака (именно так он выражался) дослужится, скажем, до квестора, вспомнит, каким отличным парнем был Спартак, как с ним было замечательно выпить, походить строем, подрать горло на плацу, поговорить о бабах, разыщет Спартака и заберет его к себе в армию. Я возражал, что выкуп Спартака обойдется этому мифическому приятелю в такую сумму, что ему сначала придется пробиться в консулы, оттрубить срок и отправиться зализывать политические раны в провинцию побогаче. Рес, разумеется, и слушать ничего не хотел.
- Да врежь ты ему, чего ты ждешь… Видишь, он дрыхнет, - услышал я голос Спартака, вернувший меня из сладких грез (мы уже успели покончить с завтраком и вовсю разминались).
   Я вздернулся, взмахнул мечом – и очень вовремя. Реплика Спартака, оказывается, была обращена к моему противнику, который, рад стараться, чуть не огрел меня мечом. И вдруг меня обожгла ужасная мысль. А как же Рес?! Я-то сбегу с остальными (допустим), а он? Я отчаянно глянул на Спартака. Тот мой взгляд, как всегда, проигнорировал. Нужно поговорить с ним. Тут я чуть не захихикал. Бедный Рес. Неужели и тут ему не повезет, Спартак откажется брать его в дело.

Феано

   Черепки легли на стол как по заказу – мне даже ничего особенно сочинять не пришлось.
- Ведет тебя знак Судьбы и Дороги, - вещала я низким и загадочным, не сказать – замогильным – голосом. Это учитель мой, грек тот шустрый, надоумил: хочешь, чтобы тебе поверили – латынь свою кухонную забудь, любую ерунду высоким штилем неси. Наловчилась постепенно! – Дорога духа твоего пряма, как меч, но извилисты тропы судьбы... Горит в тебе пламя неугасимое, и блеск его отражается на острие твоего меча...
- Так я стану гладиатором, госпожа Феано? – все-таки не утерпел Ушастый. Шепотом спросил, но таким громким шепотом, что если бы я пребывала в трансе по-настоящему – незамедлительно бы оттуда вывалилась.
- Ты будешь воином, - пообещала я. – А станешь ли сражаться на арене – того мне звезды не открывают.
- Воином? – просиял мальчишка. – Правда?
- Ушасты-ы-ый! – донесся с кухни вопль Елены. – Где шляешься, почему масло не налил?!
- Занят Ушастый! – гавкнула я через плечо и запоздало вспомнила, что обещала себе больше не звать его Ушастым. Ладно, ему не привыкать. – Правда-правда, Доннхад, звезды никогда не врут. Воином ты будешь, но как скоро – сказать не могу.
- А свободу получу? – окончательно размечтался Ушастый.
   За спиной у меня раздалось культурное покашливание. Зевсова борода, совсем забыла, что сегодня очередную партию мяса должны подвезти!
- Ворота бы отпереть, госпожа Феано, - сказал Македонец. – Люди ждут, неудобно.
   Он умеет так покашливать, что я при этом мгновенно ощущаю себя нашкодившей девчонкой. Хотя он раб, а я свободная, но ему пятьдесят, а мне двадцать три, и он не упускает случая об этом ненавязчиво напомнить. Впрочем, я его даже понимаю. Однажды на сатурналии Македонец, хлебнув самую чуточку лишнего, вкратце поведал мне о своей бурной жизни. Он еще в Союзническую войну повоевал знатно – у самого Папия Мутила в ближних ходил и гибели чудом избежал; потом, когда мир наступил (то есть мир в Кампанье долго еще не наступал, просто война официально закончилась), нанялся к местному богатею начальником охраны. Но однажды Сулла придумал, как подзаработать немножечко сестерциев, и вдохновенно принялся сочинять проскрипционные списки. Вилла у того богатея была очень даже недурна, а потому однажды на эту виллу нагрянули незваные, но весьма буйные гости. Македонец хозяина честно защищал до последнего, потерял в сражении глаз и чудом остался жив. Добивать его не стали, предпочтя превратить в горсть монет на ближайшем рынке. Ближайший рынок оказался в Капуе, где рослого одноглазого самнита заприметил управляющий Батиата. Гладиатором такого не сделаешь, но на кухне крепкие мужики тоже нужны. В общем, недолго Македонец римским гражданином пробыл. Имя свое настоящее он мне тогда назвал, но, признаться, оно у меня из головы как-то выветрилось. Наверное, потому, что иначе как Македонцем его никто никогда не кликал.
Словом, не дождался Ушастый пророчеств насчет свободы – я сгребла со стола черепки и побежала за ключом от ворот, а он – прямиком во двор, ждать, когда вползет повозка с мясом. Ладно, если сегодня сопрет из котла кусок обрези, ругаться не буду. Будущему воину нужно есть мясо.

Меток.

   Я долго не мог уснуть. Лежал, пялился на слабо освещенное окошко в двери камеры и думал. Прикидывал, что Спартак будет делать, когда поднимет бунт. Как именно он это сделает – его забота, я в него верил, - а вот дальше. В том, что ребят он подобрал крепких и решительных, я не сомневался. Кто у него ближайшие приятели: Крикс и Эномай. Эномай, когда впервые вышел на арену, то есть впервые вернулся с арены, потому что выйти любой дурак может (любимая поговорка наших тренеров), и обрел право голоса, всем детально разъяснял, что по их германским верованиям воин, павший в бою, будет вечно пребывать в бесплатной столовке в компании таких же ослов и специально обученного женского персонала. Соблазнительная для германца перспектива. Эномай в мечтах уже чуть ли не меню изучал.
   Сон с меня окончательно слетел. Может быть, речь идет о какой-нибудь политической авантюре? Я вспомнил нашу последнюю поездку в Рим. К Спартаку там лично перед боем подходил Катилина. Катилину наши гладиаторы любит, потому что с ним можно поговорить, как со своим, только с очень умным своим. Катилина любит знакомиться с известными гладиаторами, но вот лезть к нему с приветствиями без приглашения – безнадежная трата здоровья. В челюсть он дает без предупреждения, а отвечать ему тем же нельзя ни в коем случае. Спартака после боя пригласили на пирушку в дом к Катилине. Батиат делал вид, что не рад, вдруг там Спартака плохому научат, но перед Катилиной стелился, как коврик. Спартак вернулся на рассвете, довольный и сытый до такой степени, что на завтрак даже смотреть не стал. Впрочем, завтрак он проспал.
   Может быть, здесь не обошлось без Катилины? Я заснул, полный радужных надежд.

   Весть о том, что у господина Батиата наконец случилось прибавление семейства, облетела школу мгновенно. По этому поводу в школе установилось бодрое настроение. Гладиаторские школы называются familia ludis, как и домашние рабы, например, familia urbana, и римляне как-то ухитряются создавать и здесь, и там точную модель семейных отношений: со скандалами, обидами, взаимными обвинениями в измене, утаиванием общих денег и так далее. В общем, Батиатову радость мы все приняли близко к сердцу. Еще бы. До этого нашему дорогому хозяину никак не удавалось передать славное (в пределах гладиаторского бизнеса) имя и крупное состояние по наследству. Дочь, конечно, еще не сын, но, как заявил грубый Эномай, для начала и такое сойдет. В германском языке «девочка» среднего рода, Эномай упорно тащит в латынь свои правила. Чем это закончится – страшно подумать.
   Те из наших, которым в прежние времена выпало счастье/несчастье быть отцами, обменивались солидными комментариями, каково это. Я, признаться, иногда с умилением думаю в связи с Харитой об очаровательных крошках, моих собственных, которые будут сидеть у меня на коленях, доверчиво льнуть головками к моей груди и называть меня папой, пока Харита будет варить им кашку. Правда, потом я вспоминаю все, что следует за этим безоблачным периодом, что я сам исполнял в возрасте между первой книгой Эпикура и последним диалогом Платона, прочитанными в отрочестве, – и поеживаюсь. Ну их, детей этих, кашку Харита могла бы и мне сварить.
   Спартак общего ликования не разделял. Он чужд семейной гордости. По поводу батиатовых огорчений заметил только, это когда Батиат с женой предприняли паломничество к храму Юноны, что, может, им, гладиаторам, тоже встать на молитву, того гляди, поможет. Фракийцы из окружения Спартака взвыли от восторга. Острота обошла всю школу, обрастая ужасающими подробностями. Сошлись на том, что жена Батиата просто обращается со своими заботами не по адресу. Ладно, ладно, не буду.
   Известно, что отношение Спартака к богам было предметом неустанных забот и огорчений Эвнии. Спартак – человек не богомольный. В комнате у него в стенной нише стоит статуэтка Немезиды, покровительницы гладиаторов, – опять же плод забот Эвнии. От одного до другого ее визита она покрывалась слоем пыли, а Макрос, который все про всех знает, утверждал, что слышал обрывок разговора Спартака с Эвнией, и якобы Спартак заявил, что каменная баба, да еще такого размера, ему в комнате не нужна совершенно. Из этого следует, что в Немезиду Спартак не верит. Я совершенно случайно знаю, что верит Спартак в нашего Фракийского Всадника, бога Геро, также одобрительно отзывался о Юпитере и Геркулесе, из женских божеств предпочитает Венеру – покровительницу удачи и здорового образа жизни, прочих же игнорирует. В этом крупный плюс нашего языческого менталитета: из набора богов вы отбираете свою компанию, а с остальными можете не поддерживать отношений, пока не припрет.
   Бодрое настроение установилось в школе с утра, а вечером достигло апогея, когда стало известно, что по случаю рождения дочери Батиат устраивает праздник. Приглашены самые высокопоставленные представители всеми презираемого сословия ланист, а для гладиаторов господина Батиата и его рабов планируется праздничное угощение.
   Не знаю, как в других школах, а в нашей пирушка означает перенос отбоя и, соответственно, подъема. Народ окончательно впал в блаженное состояние. Фракийцы во имя поддержания национального престижа ворчали, что разбавленным римским вином во Фракии постыдились бы поить даже собак, но все равно были довольны. У Спартака кто-то почтительно спросил, есть ли у него дети. Спартак величественно ответил, что не знает, может, и есть, он не проверял. Шутка облетела школу.
   Тренировка окончилась раньше обычного, но прежде, чем она окончилась, на галерее для зрителей раздались развеселые вопли. Там обнаружилась целая компания окрестных ланист. Цвет кампанской теневой интеллигенции во главе с Батиатом. Они уже успели выпить первые три стопки, хорошо закусить, и наш дорогой хозяин притащил их хвастаться.
   Вперед вышли Рес и еще один, из галлов, одетые в парадное обмундирование, но с тренировочными мечами. Любой уважающий себя ланиста одобрит подобную экономию. Ребята должны были слегка поразвлечь собравшихся. Ланисты наблюдали за боем с профессиональным интересом, их жены любопытства к такой преснятине не обнаружили, стушевались за спины супругов и обсуждали домашнее хозяйство. Рес воевал вовсю. Такой уж у него характер, периодически он изобретает себе врагов среди людей, которые его не только никогда не задевали, но даже внимания на него не обращали. Тем не менее, Рес проникается к ним неприязнью и живет некоторое время этой неприязнью. Сейчас была очередь этого самого галла. В конце концов тот обозлился и тоже начал отвечать Ресу от всей души. Бой закончился тем, что Ресу помяли шлем, ну и по башке ему попало будь здоров. И все-таки он был доволен. Следующим номером шел бой классом повыше: Спартак и Крикс. Кто бы видел, с какими лицами они шли облачаться в доспехи. Эта парочка ненавидит сражаться между собой. На арену их вместе не выпускают, Спартака вообще редко выпускают на арену после того, как он перевел всех гладиаторов, которые еще могли составить ему конкуренцию, но и такие несерьезные бои для них – нож острый. У них уходит от недели до трех на то, чтобы восстановить взаимопонимание после боя. Спартак объективно сильнее, но Крикс как галл сдаваться не желает, а Спартак как фракиец, в свою очередь, не собирается симулировать поражение. Увидев Спартака и Крикса, ланисты оживились, даже вниз свесились.
   Крикс и Спартак встали друг против друга. На головах у них были шлемы, лиц не видно, но я мог поручиться, что они сверлят друг друга взглядами. Крикс, во всяком случае. Спартак обычно делает вид, что ничто окружающее его не касается. Мне кажется, это издержки наемнической карьеры. Только раз я видел Спартака в бешенстве – когда какой-то обидчивый тирон в ответ на тычок, которым Спартак согнал его с дороги, врезал ему своей палкой сзади по голове. Я лично видел это и потом долго не мог унять нервную дрожь. Спартак развернулся с молниеносной быстротой и ринулся на злополучного новичка, двумя ударами отправил его в нокаут и пошел к бочке полоскать голову в холодной водичке. Почему-то смотреть на это было страшно, как на нападающего тигра. Как-то сразу стало ясно, какая же силища и энергия кроются под обычным спартаковским спокойствием.
   Спартак сделал первый выпад, который Крикс с легкостью отразил щитом и сам ринулся в атаку. Не знаю, как там ланистам, а мне было ясно видно, что, при всей видимой напряженности боя, Крикс и Спартак валяют дурака. Я видел, что и один, и другой могли бы давно друг друга достать, но тогда все кончилось бы слишком быстро, а у этой парочки были четкие указания – развлекать. Вот они и делали вид, что четко выполняют команду любимого руководства.
   Управляющий молча отошел от парапета. Он-то видел, что бой потихоньку перерастает в издевательство над зрителями, но хотел, чтоб меры принял господин Батиат. Тот вдруг решительно перегнулся через парапет и выплеснул вино из своего кубка прямо на сражающихся. Ни на кого он, конечно, не попал, но Крикс и Спартак остановились. Батиат приказал им убираться. Друзья и коллеги обступили его шумной толпой. Ланисты в таких случаях проявляют бездну такта. Батиат громогласно угрожал всыпать обоим по первое число, чтоб они не морочили голову почтенной публике, но его увели пировать дальше, а через некоторое время Спартака позвали наверх.
   Наверх Спартак всегда поднимается с большой охотой. Гости его любят, матроны шарят по нему ищущими взглядами, с мужиками он солидно пообщается о последних достижениях в области фехтовального искусства, поострит, ему там поднесут стаканчик, и он уйдет, всеми обожаемый. Хорошо быть Спартаком.
   При появлении Спартака наверху хохот и вопли усилились, а вслед затем раздался хозяйский рявк: «Головастика сюда!» Опять Головастика. Я накинул свой плащ, поданный служителем, и отправился наверх. Насчет приличий у нас строго. Хозяйская инструкция: перед гостями появляться одетым. Раздеваться только по команде, потом сразу снова одеваться. Смешно, честное слово. Как будто мы способны хоть кого-то в этой стране развратить, если появимся прилюдно в полу – полу! -обнаженном виде.
- Вот этот самый фракиец под луковым соусом! – рявкнул Батиат, когда я появился на галерее. Подвыпив, наш хозяин начинает изъясняться исключительно на повышенных тонах, как будто ему всю жизнь приходилось перекрикивать грохот палок на тренировочном дворе. На следующее утро у него зверски болит голова и очень просто схлопотать от него по физиономии. Это известно от домашних рабов господина Батиата.
   В жизни не слышал такого дружного хохота в свой адрес. Я почувствовал, что заливаюсь румянцем гнева. Спартак держал в руке стакан с вином. Предатель. Но он хотя бы не смеялся. Дальше вам будет неинтересно, ограничусь общим заверением, что тяжелая трудовая жизнь ланист не позволяет им совершенствовать духовность. Шуточки, которые заставляют эту компанию складываться пополам от хохота, не вызвали бы даже тени улыбки на лице, скажем, Сократа.
   Женщины там тоже были, но они как раз меня жалели. Я пользуюсь успехом у слабого пола. Говорят, что мои выступления на арене отличаются особенной изысканностью и безукоризненным чувством меры; в общем, я и здесь слыву странненьким. Но вот хоть бы одна предложила дать мне винца!
   В конце концов меня отпустили, и я ринулся к накрытому столу. Мне срочно требовалась компенсация за перенесенные моральные муки. Спартак вскоре появился среди пирующих. Проходя на свое место во главе стола фракийцев, он великодушно вытянул меня за шкирку со скамейки, протащил вдоль всего стола и усадил сбоку от себя. Рес сверлил меня ненавидящим взглядом.
- Вина Головасту! – рявкнул Спартак, и подбежавший служитель наполнил мой помятый оловянный кубок. Я ухватил свиную колбаску и проглотил ее, почти не жуя. Жизнь была прекрасна.
   Вокруг гремела гладиаторская гулянка. Шуточки раздавались примерно того же пошиба, что и наверху. Открыто сожалели, что нет девочек. Я вспомнил Хариту и зашарил глазами по столу, не спереть ли что-нибудь для нее, но ведь ничего не долежит: или пропадет, или я сам не выдержу и съем.
   В компании, окружавшей Спартака, после первых трех стаканов – причем Спартак отдал служителю строгий наказ не разбавлять – начали вспоминать свои первые дни в школе. Спартака эта тема, очевидно, забавляла. Он веселился громче всех. Ему и здесь хорошо, его поступление в школу было отмечено чередой знамений и катастроф, о которых не только ему самому приятно вспомнить. Он, можно сказать, с первых шагов по песку тренировочного двора показал, какой он необыкновенный и замечательный. Любознательный Макрос был знаком с гладиатором, который хорошо помнил Спартака в качестве начинающего. Это было поучительно. Все началось в тот час, когда Спартака доставили из Рима и ввели в наши стены. В школе как раз случился господин Батиат, который пожелал поинтересоваться, что за товар привезли с ярмарки. Управляющий, ездивший в Рим лично, продемонстрировал ему Спартака и отрекомендовал того обладателем поистине геркулесовой мощи, к тому же бывший наемник, - значит, редкая сволочь, значит, на арене уничтожит любого, кто к нему приблизится; к тому же владеет латынью. Хозяин вежливо не поверил первому пункту характеристики и велел Спартаку продемонстрировать способности. Спартак, ни слова не говоря, поднял руки и порвал цепи, которыми они были тщательно скованы. Потом немножко подумал и порвал еще пополам болтающиеся обрывки. Глаза округлились не только у Батиата, но и управляющего. Батиат с трудом удерживался, чтоб не расцеловать своего управляющего в обе щеки. Спартак достался этой парочке почти бесплатно. Как видный представитель разбойничьего племени он был обязан расстаться с жизнью на кресте, но управляющий уговорил его отдать, сказал, что у нас он все равно не заживется, а вдобавок послужит прогрессу римского общества. Спартак любит повторять, что его жизнь выменяли на бутылку.
Продвижение Спартака на гладиаторском поприще также не обошлось без сенсаций. Бить себя Спартак не позволял. А надо сказать, гладиаторов принято обучать жестко. На арене гладиатор должен демонстрировать нечувствительность к боли и презрение к смерти. Такое невозможно развить путем чтения популярных лекций. Я лично к концу первого же месяца обучения перестал учитывать новые синяки и начал учитывать только ссадины. Но это я, а то Спартак. Будучи новичком, он помалкивал, поэтому руки ломал безо всякого предупреждения. Его примерились за это драть, но управляющий быстро прекратил это дело. Спартак был дорог ему как сувенир на память о посещении столицы.
   Первый выход Спартака на арену озадачил зрителей. Боя не получилось. Своего противника Спартак прикончил на третьем выпаде и смирно ждал, когда ему позволят уйти за кулисы. Публика не знала, аплодировать или возмущаться. Спартаку как-то скомканно выдали пальмовую ветвь и премиальные и отпустили, раз он такой несообразительный. Батиат при виде него только пальцами пошевелил: ты, мол, поскромней, что ли. Ему сразу присвоили не очередной, а следующий после очередного класс, чтоб выпускать на арену против противников более или менее его уровня.
   Спартак оглушительным голосом затянул песню, фракийцы грянули хором. Я тоже подтягивал изо всех сил. Песня была почти подходящая, исключительно длинная и благозвучная, может растрогать хозяина, тем более, как я прикидывал, ихняя компания успела нализаться уже очень основательно. У нас на столах тоже стремительно пустели кувшины. По программе дальше шли пляски. Я краем глаза смотрел на Спартака. Очертания его фигуры уже начали понемногу расплываться у меня перед глазами. Спартак благодушно покачивался на своем хозяйском месте. Перед ним на блюде лежали куски мяса и хлеба, которые он передавал тем из своих, кого хотел отличить. Это фракийский обычай. Мне он торжественно вручил куриную ножку. Как маленькому.
   Наконец Спартак с громовым возгласом вскочил из-за стола. Фракийцы восторженно заорали. По столам, изображая музыкальное сопровождение, заколотили ладонями и кулаками. Спартак, держа в руках воображаемое копье, сделал несколько прыжков, словно нападал и уворачивался от ударов. Это последний (с V века до вашей эры) писк фракийской моды – военная пляска. Исполняется она с настоящим оружием, но здесь такого не достать ни за какие деньги. Это было знаком, что пора перевести веселие в другую фазу. Фракийцы вскакивали из-за стола, сходились в воображаемых схватках, падали и снова вскакивали. От воинственных возгласов гудело в ушах. Спартак вернулся на свое место и призывно махнул в сторону служителя пустым кубком.
- Спартак, зачем?.. – вдруг внятно спросил я. Напоминаю, я был пьян, а вокруг гудела фракийская гулянка. Спартак величественно глянул на меня, пренебрежительным жестом отогнал служителя подальше и, приблизив свое лицо к моему, трезвым голосом проговорил:
- Ты что, хочешь, чтоб я гнил здесь? Дал себя убить на арене?!
   (Можно подумать, я его здесь держу).
- Нет, - оторопело ответил я.
- Ну так вот. Мне подходит эта страна…
   (Спасибо).
- Но я не собираюсь развлекать римлян на арене. Я гожусь для большего и, клянусь Юпитером, я это докажу!
   Все это было сказано негромко, горячо и так быстро, что я спьяну едва успевал разбирать слова.
- А я…
   Спартак умолк. Мне показалось, он борется с желанием сказать, продолжая предыдущую фразу: «А ты – нет»…
- Ты мне понадобишься… - наконец проговорил Спартак.
   И ни слова больше. Я повозил пальцем в миске с медом. Меня вдруг осенило. Я неплохо разбираюсь в политической ситуации. Такова специфика жизни в гладиаторских школах: вы можете не знать, сколько стоит на рынке хлеб, но полностью в курсе всех политических нюансов.
- Что ты собираешься делать? – страшным шепотом спросил я.
   Спартак обнял меня за плечи и, покачиваясь, затянул новую песню.
- Пьян – вали спать, - серьезно предупредил он меня между двумя припевами. – Скручу башку.
   Я широко улыбнулся. Не скрутит. Все-таки хорошо иметь на плечах умную голову, и вдвойне приятно знать, что Спартак мыслит сходным образом. А все очень даже просто. В определенном смысле сейчас идеальный момент для восстания. Рим переживает не лучшие времена, сказываются последствия политических шквалов последних десяти лет. Пока хваленые римские армии засыпали друг другу перца на территории Италии, на освободившееся пространство выползли враги Рима, а именно новоблагословенный царь Понта Митридат Евпаторович и борец за демократизацию римского общества - Серторий. Митридат по матери – потомок персидских царей, к которым во Фракии питают сердечную склонность с тех пор, как у нас проездом побывала армия царя Ксеркса и царский двор во главе с самим царем потряс чувствительные фракийские сердца роскошью обстановки и невиданным политесом. Последнее время Митридату не везло, и Италия завалена по колено обломками его битых армий, превращенными в рабский контингент вилл и рудников. Фракийцев среди них масса. Спартак это знает по опыту жизни на вилле. А вот сейчас ходят упорные слухи о начале новой войны с Митридатом! Я смотрел на Спартака и преданно молчал. Также ходят упорные слухи, что царь Понта готовит огромный флот, чтоб перевезти свою огромную армию в Италию и обрушиться на римлян в их собственной стране. Я был полон благоговения перед умом Спартака. Два сицилийских восстания потерпели поражение, потому что рабы были предоставлены сами себе, союзников у них не было, а у нас будет. Сначала мы готовим плацдарм для высадки армии Митридата, а потом естественно вливаемся в эту армию. Да здравствует Спартак! Но как же я без Хариточки?..

Феано

   За ужином Спартак подошел с миской сам, но обрадоваться я не успела.
- Сегодня не жди, - сообщил он, пока я вылавливала из котла кусок поаппетитней. – Управляющий с утра на торги собрался и меня тащит. Сказал, до света поднимет.
   Я несколько скуксилась, но не так чтобы очень. Во-первых – оно понятно, что Спартаку иногда и нормально выспаться нужно. А во-вторых – приятно, что он не просто сказал, что не придет, а объяснил, почему. Можно считать за начало семейной жизни.
   Вот только непонятно, на кой он сдался управляющему на торгах. Фракийцев, что ли, завезли, переводчик нужен? Так не того полета птица, чтобы простым толмачом работать. Тем более что управляющий за долгие годы выучился – по-нашему не сказать что бегло разговаривает, но понимает все. У него на уровне скомандовать – рявкнуть – выловить из речи что-то интересное – языков десять в запасе, не меньше. А уж какие рабы в гладиаторы годятся – и без Спартака прекрасно знает, умеет отобрать товар. Словом, не нравится мне все это. Не знаю – почему. Предчувствие какое-то. Может, и вправду пророчицей становлюсь, возня с черепками даром не прошла? Осталось только начать, нанюхавшись какой-нибудь дряни, в транс впадать. Хороша буду – не передать как: глаза в кучку и от дыма сопли текут. Спартак разок увидит такую красавицу – враз разлюбит.
   Однако шутки шутками, а предчувствие оправдалось. Ночью, когда я уже собиралась гасить светильники и запирать двери, в столовую засунулся охранник.
- Феано, - скомандовал он, - марш к управляющему.
   У меня сердце так куда-то вниз и ухнуло. Поскольку за последнее время в моей епархии никаких эксцессов, за исключением Головастика под луковым соусом, не приключалось, стало совсем неуютно. Дай-то боги просто схлопотать порцию внушений за то, что с гладиатором путаюсь, а если кто что-то насчет планов Спартака разнюхал? Ладно, в случае чего включаю дурочку – ничего не знаю, ничего не видела, а Спартак со мной вообще ни о чем не разговаривает, по другой надобности в гости ходит. Хорошо еще, что браслет тот серебряный додумалась припрятать, не выставлять на всеобщее обозрение...
   Управляющий окинул меня цепким взглядом и кивнул на табурет возле окна:
- Садись.
   Я попыталась было открыть рот и возмутиться столь поздним вызовом, но получила в ответ только раздраженное: «Сядь, сказано», - и в комнате воцарилась тишина. Мы явно кого-то ждали.

Меток.

   Вызов к управляющему грянул надо мной, подобно грому. Когда тебя под вечер, как положено, укладывают спать в собственной камере, потом, едва дав пригреться под одеялом, вытаскивают и тащат на второй этаж, это выглядит устрашающе. У меня каких только мыслей в голове не вертелось, пока я тащился вслед за охранником по пустынным коридорам, потом шагал по лестнице и наконец по несравненно более комфортабельным апартаментам управляющего. О восстании я подумал сразу и весь с головы до ног покрылся испариной. Я приготовился молчать и молча вынести все.
   В комнате, где меня ждал управляющий, моя сердечная мышца была подвергнута новому испытанию. На табуретке у стены, чинно сложив трудовые руки на нетрудовых коленях, сидела Феано. Вид у нее был, как всегда, такой, словно судьба утомила ее ударами, и она, несчастная девица, устала на них огрызаться. У меня ослабели ноги. Мне бы сейчас тоже не помешал табурет.
- Садись, Головастик, - сказал управляющий, кивком головы отпустив моего охранника.
   Я сел. Дополнительная табуретка была предусмотрительно поставлена в пяти шагах от Феано. Сам управляющий с комфортом расположился в кресле, из которого мог обозревать на нас обоих одновременно. Управляющий у нас хороший. В далеком прошлом он сам был гладиатором и, по слухам, блистал на всех аренах Италии, получил рудис и, по договору с ланистой, фиктивную свободу, выходил на арену еще трижды, уже в качестве высокооплачиваемого свободного бойца, всякий раз срывал овации, заработал деньжат, выкупился на волю и – вот, заведует нашим общежитием. Если бы у Спартака мозги работали самую чуточку похуже, чем есть, такой была бы и его собственная судьба.
- Ну, так, - сказал управляющий. – Сами понимаете, из-за ерунды я бы вас не вызвал в такое время. Так что, если есть что на сердце, лучше выкладывайте. Вам лично обещаю неприкосновенность.
- Чего это! – вскинулась Феано. - Что я должна выкладывать? Да еще при этом!
   Презрительный кивок, почти плевок в мою сторону.
- На кухне все в порядке, думаете, что нет – так проверяйте. Только знаете что, здесь не Сенат, я не краду. И чего я украсть-то могу? Ваши все сжирают подчистую.
   Управляющий снисходительно выслушал ее монолог. Это был экспромт и экспромт блестящий.
- Ну, про кухню мы говорить не будем, - заметил управляющий, - к кухне у меня вопросов нет, здесь я тебе полностью доверяю. До сих пор не могу забыть твоих рябчиков.
   Верный ход. Феано тут же растаяла. Заулыбалась, того гляди, начнет выкладывать, что на сердце, как требовалось. Я поежился.
   Управляющий сейчас же перевел взгляд на меня. На руках у него под седой шерстью виднеется несколько убедительных шрамов, и сами руки такой величины, что невольно думаешь, какой же силищей он обладал в прошлом, да и сейчас ее, должно быть, осталось порядочно.
- Ну, а ты, Головастик? – ласково обратился ко мне управляющий. – Спартак тебя любит. Взял к себе. На арену выпускать не дает. (Вот это сюрприз!) Супом тебя, бедного, облили, только бы на сторону не отдавать.
- Не супом, - подала голос Феано, но договорить ей не дали.
- Я Спартака тоже люблю… - буркнул я.
   Управляющий кивнул.
- Вот и я об этом. Тебе бы Спартака тоже… поберечь.
   Я подскочил, табуретка подо мной истошно взвизгнула. Я прямо-таки видел со стороны свое белое лицо. Правильно говорил Спартак, умные всегда и везде помеха. Я понимал, зачем управляющий нас вызвал, и он понимал, что я это понимаю. Смотрел на меня спокойно, как будто все мои мысли читал.
- Мер никаких я, как видите, не принимаю, - сказал управляющий, скрестив огромные руки на груди. Обращался он исключительно ко мне. - Что в ваши тупые головы время от времени приходят лишние мысли, я знаю прекрасно, сам из вашего же брата. Но у тебя, Головастик, голова не такая тупая, как у остальных. Вот и предупреди Спартака, понял? Расскажи обо всем, что здесь было. Скажи, я ему передаю – не надо.
- А я ничего не понимаю! – решительно заявила Феано. – Вообще не понимаю, о чем вы здесь говорите.
   Зря она это. Если у управляющего и были какие-то сомнения, то сейчас они рассеялись. Сама решительность, с которой Феано все отрицала, говорила о том, что все она прекрасно понимает.
- Так что имейте в виду, - констатировал управляющий. – Мне неприятности не нужны, да и вам тоже, а сами понимаете, в случае чего неприятности я вам всем без исключения обеспечу.
   Я лихорадочно соображал. Как же, ну как же я должен был бы вести себя, если бы никакого заговора не было?
- Вы, кажется, думаете, что у нас что-то вроде заговора? – осторожно спросил я.
   Управляющий кивнул.
- У вас, наверное, есть основания так полагать, - еще осторожней продолжил я.
- Есть-есть, Головастик, не крутись, все равно ничего толкового не выдумаешь. Я же вижу.
- Я скажу Спартаку, что вы думаете, будто у нас заговор, - выпалил я, -  а вообще, вызвали бы его и обо всем допросили, мы-то с Феано при чем здесь?
   Вот-вот-вот-вот. Управляющий устроился поудобнее в своем кресле.
- Головастик, - тихо и зловеще проговорил он, - ты дурачка решил изображать? Ты дурачок у нас?
- А что мне еще говорить? – почти натурально изумился я. – Вы чего-то такое заподозрили, а говорите со мной так, как будто знаете наверняка, вот и я вам наверняка говорю. Я про заговор ничего не слышал, про то, что Спартак меня не выпускает на арену, ничего не знал. (Чистая правда, чистейшая, хоть проверьте!) Но я Спартаку, как вы и просили, все передам.
   Ланиста смотрел на меня такими глазами, что у меня коленки стукались одна о другую. Вдруг вспомнит свое прошлое героя арены. Останется тогда от Головастика мокрое место.
- Так, - сказал он, поднимаясь, - вы оба, вон отсюда!
   Феано поднялась с табуретки с достоинством матроны и, не удостоив никого взглядом, поплыла к выходу.
- Можно было бы и извиниться, - величаво изрекла он.
- Иди-иди, - бросил ей вслед ланиста, а мне сказал: - Ну, Головастик… - таким тоном, что я окончательно осел на подгибающихся ногах. Конец Головастику, андабат – тоже нужная профессия.
   За дверь я вылетел, чуть не сорвав ее с петель. Охранник, по счастью, куда-то ушел. Я в три прыжка догнал Феано и схватил ее за руку.
- Спартак у тебя сегодня? – быстро спросил я.
- Нет! – сообразила она. – Ой, что же будет?! Может, ему что-нибудь подсыпать? Он у меня берет еду.
   Я не сразу понял, что речь идет об управляющем.
- Да ничего не будет. И не подсыпай ему ничего. Твое дело сторона. Ты свободная. Он же сказал, что никаких мер принимать не будет. Я предупрежу Спартака, постараюсь сделать это побыстрей, а там уж он пускай сам решает, что делать.

   По коридору я крался, как тень, и все равно нарвался на охрану. Так и так, я не очень-то рассчитывал добраться до камеры Спартака. Ночью коридоры охраняются, это знают все, кого будят шаги охранника, отлично слышные через всегда открытые глазки в дверях. Я изложил ситуацию (конечно, мне поверили, иначе как бы я выбрался из камеры?). По затылку я все равно получил, статус еще не тот, чтобы можно было беседовать с охраной на равных, юркнул в свою камеру, накрылся с головой одеялом и затрясся от пережитого.
   Я хоть и заявил Феано, что ничего управляющий пока не будет предпринимать, не был в этом так уж уверен. Я пытался сообразить, как бы поступил, если бы был управляющим. Отправил Спартака куда подальше из школы? Наверное, это самое разумное, но куда? Хорошо хоть Батиат со дня на день собирается со всем семейством в Байи поправлять здоровье, расшатанное огромными прибылями. Это нам на руку, в его отсутствие решения принимаются не так быстро.

   Уснул я с большим трудом, а первым моим побуждением с утра было броситься к Спартаку и все немедленно ему рассказать. Но оказалось, что Спартак с управляющим спозаранку отправились на рынок, куда недавно доставили новую партию рабов. Поговорить с ним я смог только вечером, да и то сенсации у меня не получилось. Мой пламенный монолог, исполненный горячим шепотом, Спартак выслушал внимательно, но без волнения, и буквально сшиб меня с ног заявлением, что управляющий уже говорил с ним на эту тему.
- Как… - выдавил я.
   Спартак ухмыльнулся и похлопал меня по плечу.
- Ты, Головастый, не переживай. Мы с ланистой не враги. Сами разберемся.
   Если Спартак специально хотел меня озадачить, то у него это получилось. Я решил было, что управляющий тоже в заговоре. Тогда зачем этот вызов на ночь глядя? Управляющий в заговоре, заподозрил, что о заговоре узнал кто-то лишний, и решил таким образом предупредить Спартака? Тогда почему через нас с Феано, а не напрямую? У меня голова шла кругом. Спартак смотрел на меня снисходительно.
- Так что мне делать-то? – наконец рассердился я.
- Ничего. Я тебе что-то поручал?
- Нет.
- Вот ничего и не делай.
   Повернулся и пошел. Я, не сдержавшись, громко плюнул ему вслед, но Спартак даже не обернулся. И он еще находит время издеваться надо мной.

Феано

   Скажи мне кто месяцем раньше, что я буду в величайшем нетерпении ждать явления Головастика к завтраку, я бы в лицо этому шутнику расхохоталась. Тем не менее, дело обстояло именно так. Я с утра была как на иголках, кашу раздавала невнимательно, за что пару раз выслушала советы спать по ночам, а не развлекаться. Головастик, как назло, задерживался. Появился, когда я уже вся извелась, но ничем меня не утешил.
- Не поймал, - буркнул он, протягивая миску. – А он где вообще?
- На рынке с управляющим.
   Головастик придушенным шепотом выдал витиеватую тираду с упоминанием богов,  мелкого рогатого скота и продуктов жизнедеятельности (вот что значит умный, я так складно сходу бы нипочем не сочинила) и отбыл. Мне стало совсем тревожно. Уж если наш умник начал так изъясняться, значит, дело дрянь.
   Спартак не появился ни к обеду, ни к ужину. Крикс, подходя за порцией вечерней каши, не улыбался и не подшучивал, только шепнул, едва разомкнув губы:
- Не паниковать.
   Мне стало немножко полегче – значит, хоть его Головастик предупредить сумел.
   А ночью, когда я уже выпроводила на покой свою гвардию и наводила последний лоск на кухне, дверь распахнулась и в столовую ввалился почему-то очень довольный Спартак.
- Что, перетрусили тут, зайцы серые? – весело поинтересовался он,  сгребая меня в охапку. От него прямо-таки разило вином, но глаза были трезвые. – Дай пожевать чего-нибудь, у управляющего закуска – только понюхать.
   Чмокнул в щеку и уселся на скамейку, вольготно откинувшись к стене. У меня слезы так и брызнули – от облегчения и одновременной обиды.
- Сам ты... серый волк! – всхлипнула я. – За тебя же, между прочим, боялись... пока ты там с управляющим пил... без закуски!
   Он расхохотался, вскочил и снова притиснул меня к себе.
- Вот это семейная жизнь, вот это я понимаю. У меня мать так  отца  всегда  встречала – где был, с кем пил, чем закусывал...  Значит, так, - вдруг безо всякого перехода совершенно серьезно заявил он, - хочешь реветь – реви, но запоминай, что я скажу. Мне, конечно, приятно, что ты за меня так переживаешь, но толку от этого никакого. Лучше раскрой глаза пошире, отрасти длинные уши и слушай очень внимательно, о чем новички шушукаются. У меня вечно орут над ухом, а к тебе на раздачу тихо стоят. Слушай, вдруг что услышишь. Управляющего я успокоил, нам повезло – треп пошел среди тиронов, он не особенно и напрягся, просто решил на всякий случай подстраховаться и попытать на прочность тебя с Головастиком. Сегодня после торгов и меня подпоить пытался.
- Целый день подпаивал? – пробурчала я.
- Ага, - он тихо засмеялся. – Умаялся, бедный, спит теперь в обнимку с амфорой. Крепкий мужик, не учел только, что я моложе лет на двадцать. В общем, я ему всяких планов на будущее накидал, предложил все-таки поставить Головастика новичков гонять, о тебе тоже поговорили... только не спрашивай, в каком ключе. Вроде заговорил зубы, под конец он уже сам смеялся над всякими заговорами. Но комнату у меня сегодня обыскивали, это точно. Не знаю, что надеялись найти, вязанку гладисов под кроватью, что ли? Но обыскивали. Головастик говорит – у него то же самое. Короче, красавица моя, слушай и смотри в оба. Если хоть краем уха какую подозрительную болтовню услышишь – сразу мне дай знать. До кануна Нон нам кровь из носу продержаться нужно.
   И тут меня осенило. Со мной такое бывает. Нечасто, но бывает.
- Спартак, - сказала я вдохновенно, - да я тебе такие уши предоставлю, лучшие уши в мире! Разреши Доннхаду с тиронами тренироваться, мальчишка спит и видит, как бы с кухни на арену перебраться поскорее. Он ничего так, ловкий, хоть и щуплый. Мы тут без него днем справимся,  он все равно больше на подхвате. А слух у парня – клопа за стенкой слышит.
- Клопа, говоришь... – задумчиво протянул Спартак. Сел, уткнувшись подбородком в кулаки, прищурился, явно что-то в уме прикидывая. – А не проболтается?
- Если и проболтается – то только мне, - заявила я убежденно. – Он меня любит. Я ему рудис отцовский подарила и нагадала, что он воином станет. Он и по-фракийски понимает, нахватался от меня.
- А твои пророчества должны сбываться, - так же задумчиво продолжил Спартак. Я не очень поняла, к чему это он, но решила отложить расспросы на потом. – Завтра я Головастику парочку желторотых подгоню, скажи своему Доннхаду – пусть приходит. Ты умница, мне с тобой исключительно повезло, - совсем другим тоном закончил он, - а если ты меня все-таки наконец покормишь, счастье мое будет вообще беспредельным.
   Ну разве это не семейная идиллия, скажите мне? А всякие интриги, заговоры, мятежи... какие это мелочи, право слово, когда любимый мужчина сидит за столом и ждет ужин, и еще целая ночь впереди!..

   Управляющего не было ни видно, ни слышно три дня. Народ заинтересовался таким долгим отсутствием светлого лика на балконе, пошли расспросы, кто-то пронюхал, что третьего дня управляющий со Спартаком пил. Новость тут же превратилась в остроту, а на Спартака косились едва ли не с большим уважением, чем прежде. Тот ходил, по обыкновению, невозмутимый и сдержанный и любые попытки расспросов пресекал на месте.
   Однако спустя эти три дня, когда молодежь, невзирая на санкции начальников отрядов и наставников, окончательно нацелилась повалять дурака вместо толковых тренировок, управляющий появился, причем вид имел ничуть не менее цветущий, чем Спартак. Все объяснялось просто: в Неаполь неожиданно подвезли крупную партию сувениров из очередной кампании Сената против пиратской братии, и наш бодрый старик птичкой полетел туда, на несколько часов опередив людей Рабеция. Сувениров он отхватил всего две штуки, зато отборные: здоровенного нумидийца по прозвищу Демосфен, у которого язык был то ли отрезан, то ли так качественно прикушен, что внятно о себе рассказать он ничего не мог, даже если бы и попытался, и жилистого, дерзкого, быстроглазого галла-инсубра, который при первом знакомстве с Криксом представился весьма заносчиво Гаем Канницием. Второго знакомства не понадобилось: Крикс быстро и чрезвычайно доходчиво разъяснил, кто среди галлов главный и перед кем выделываться вот уж точно не стоит, после чего парень почесал подбитую скулу, хмыкнул и заявил, что для своих – он завсегда Ганник. В общем, понравились они с Криксом друг другу если не сразу, то через пять минут общения – уж точно.
   Управляющий был доволен в высшей степени, как мне рассказывали. Оба спасенных от креста пиратика были ребятами тертыми и в тиронах надолго засиживаться явно не собирались. Ганник – тот вообще настолько явно демонстрировал владение фехтовальными приемами, что его спровадили лупить палус уже на следующий же день. Тяжеловесный Демосфен сам о своих талантах рассказать ничего не смог, но, по словам сотоварища, являлся отличным копьеметателем. И вообще метателем всего, что под руку подвернется. Кто-то из наставников усомнился. Демосфен засопел, с разворота выхватил у обалдевшего охранника копье и одним небрежным движением отправил это копье строго между ключиц деревянному атланту, поддерживающему крышу над смотровым балконом. Учитывая то, что швырял он без подготовки, против солнца и с пятидесяти шагов, зрелище было впечатляющим. Поэтому побили Демосфена за произвол и порчу хозяйского имущества только слегка, а вот раззяву-охранника сняли с довольствия до самых Нон.
   То, что до Нон – меня особенно повеселило. Потом, наверное, и вовсе уволят, если жив останется.
   Впрочем, мне и своих забот хватало. Заведите у себя на кухне тирона – потом скажете, насколько оно весело.
   Дело в том, что Ушастый все-таки отправился на тренировки. Сперва – просто так, вроде как вольным слушателем, а потом, когда управляющий вернулся, Спартак, видно, сумел доказать, что поваренок может быть перспективным, хоть и дохлятина на вид. А поскольку господин Батиат убыл с семейством в Байи (так и не вспомнив обо мне, ура-ура!), все окончательные решения были отложены до его возвращения. Так что теперь Ушастый ходил весь в синяках и шалый от счастья. По-моему, синяки он вообще в своей эйфории не замечал, чем заслужил крепкое уважение со стороны прочих новичков. Елена гневалась – мол, что это парень от работы отлынивает; мы с Македонцем переглянулись, вздохнули и взвалили на себя всю нагрузку, что прежде нес Ушастый. Это я сгоряча Спартаку сболтнула, что мальчишка всего лишь у нас на подхвате, читай – под ногами путается. Только, когда он перестал путаться, работы навалилось почему-то чуть ли не вдвое. Я Ушастого после этого еще больше зауважала.
   Но ведь его же просто распирало поделиться подробностями своей новой жизни, а с кем поделиться-то? Разумеется, с Феано, вон она как удобно стоит – крупу промывает, уж точно никуда не сбежит. Если я за всю свою жизнь в гладиаторской школе и не узнала каких-то нюансов из быта тиронов, то тут уж для меня белых пятен не осталось никаких. Каждый вечер на мои уши обрушивался словесный поток – кто кому попал особо ловко рудисом по пальцам, кого наставник вывозил физиономией по песку,  кто достиг уже такой продвинутости, что сам Эномай, проходя мимо, снисходительно бросил: «А ты ничего, желторотый, если при виде крови на арене не уделаешься – в свой отряд возьму».
- Доннхад, - поинтересовалась я как-то между делом, просеивая муку (Македонец рубил лозу во дворе, Елена отбыла до нужника), - а что там трепались, будто между тиронов о побеге говорят?
   Ушастый подскочил, сделал большие-большие глаза и заверил, что ничего он такого вовсе не слышал. Причем с таким незамутненно честным видом, что мне не оставалось ничего другого, кроме как подойти вплотную, взять его за шиворот и самым добрым голосом посоветовать:
- Ты, если в следующий раз врать надумаешь, меня о паре уроков попроси. А глазки строй кому другому, я для тебя уже старенькая. Короче, быстро взял и рассказал, о чем там вы меж собой болтаете!
- Ни о чем! – расправив плечи, с самым патетическим выражением заверил он.
   Я подавила хихиканье и ласковым голосом сказала:
- Слушай, мальчик, ты вообще во дворе оказался только потому, что я упросила Спартака тебя к тиронам сунуть. Как ты думаешь,  зачем мне это надо было, а?
- Не знаю, - гордо ответил Ушастый, отворачиваясь.
- Ладно, - терпеливо продолжила я, - а Спартаку оно зачем надо?
   Тут, наконец, у мальчишки смекалка сработала. Ну – лучше поздно, чем никогда. В глазах засветилась тень мысли, он выдохнул, заулыбался и радостно воскликнул:
- Ну, госпожа Феано, ты бы сразу и сказала!
   Я не стала ему напоминать, что, в сущности, сразу и сказала. Не до того.
Выяснилось, что слушок насчет бунта среди тиронов гулять продолжает, причем обрастает какими-то вовсе уж необыкновенными подробностями вроде того, что Батиат до курорта не доехал, а управляющий на самом деле давно на стороне Спартака и не в Неаполь за рабами ездил, а обеспечивал хозяину по дороге фатальные неприятности. Чушь это была собачья, на чьей стороне управляющий, я лично имела возможность убедиться, но то, что имя Спартака звучит в этих бреднях весьма настойчиво, тревожило.
- А еще говорят, что все начальники отрядов в заговоре, - оптимистически закончил Ушастый и посмотрел на меня ясными глазами. – Госпожа Феано, так это правда? Что будет бунт?
- Помалкивай, - процедила я сквозь зубы и снова взялась за муку: на кухню вернулась Елена.
   Единственное, в чем я была уверена, – так это в том, что Ушастый меня не сдаст. Он мечтает стать гладиатором, но только потому, что это хоть какой-то шанс однажды получить свободу. А сейчас призрак этой свободы из о-очень отдаленного будущего приблизился почти вплотную, так что в бунте Ушастый кровно заинтересован. Все остальное заводило меня в тупик. Как вообще получилось, что тироны не просто меж собой языки чешут, а очень даже в курсе планов Спартака?
   Я маялась до самого ужина; Спартак, как назло, опять на раздачу не подошел, зато подошел Головастик. Сама поверить не могу, но я ему от всей души обрадовалась.
- Меток, миленький, - зашептала я, вылавливая для него кусок понажористей, - передай Спартаку, что мне с ним до зарезу поговорить нужно! Только прямо сейчас передай!
Выражение лица Головастика нужно было видеть. По-моему, услышь он из моих уст хрюканье или кваканье, изумился бы меньше, чем «миленькому». Однако необходимый эффект был достигнут: к Спартаку он направился прямой дорогой, никуда не сворачивая. Я краем глаза за ними следила: выслушав, Спартак обернулся на меня, слегка кивнул и снова принялся за кашу. Уж не знаю, о чем они там беседовали, но по окончании ужина Спартак вдруг встал и вышел во двор, даже не посмотрев в мою сторону. Однако не успела я удивиться такого повороту, как рядом снова возник Головастик.
- Сбегай за винцом, а? – довольно громко и самым непринужденным тоном попросил он. – И слив сушеных прихвати.
   Уф-ф, это понятно. Если слив – значит, Спартак послал. Любит он эти сливы.
- Какого вина-то взять? – только и спросила я.
- Какое поприличней будет, - небрежно отозвался Головастик. – Одну амфору, нас немного.
   Сунул мне в руку несколько монет и отошел.

   Общество в углу двора собралось и впрямь небольшое, зато самое что ни на есть изысканное: Спартак, Крикс, Эномай, ну и Головастик. Про последнего кто-то уже пустил шуточку, что он скоро будет за Спартаком с плащом и опахалом следовать. Большого распространения шутка не получила: Головастик хоть и умный, но кулаки у него крепкие.
- Садись, моя красавица, - громко и радушно пригласил меня Спартак. Я села. Все-таки он хитрый. Знает, что за ним наверняка не одна пара глаз следит очень внимательно. Собрались в тихом уголке начальники отрядов – кто их знает, о чем они там шушукаются. А тут все ясно: о каких делах можно говорить в присутствии женщины, да еще и блондинки. Просто хорошего винца выпить устроились, о жизни поболтать, былыми подвигами похвастаться. Ничего подозрительного.
- Наливай, - скомандовал Спартак Головастику и для придания общей картине еще большей неформальности обнял меня за плечи. Головастик шустро наполнил глиняные чаши. Поскольку ни одного грека или римлянина тут не было, вопрос насчет разбавления  даже не поднимался.
   Плеснули богам, как положено, пригубили (ай да я, вино и вправду отличное!), закусили сыром и сливами. Спартак был весел, благодушен и явно чего-то выжидал. Только когда сидевший напротив Эномай, время от времени поглядывавший наверх, слегка кивнул, необременительный треп ни о чем прекратился мгновенно.
- А теперь рассказывай, - тихо сказал мне Спартак.
   Я обернулась и тоже глянула наверх. Двое охранников на смотровой галерее затеяли коротать службу за игрой в кости. Наконец-то.
   Когда я изложила все, что узнала от Ушастого, мужчины помрачнели весьма явственно.
- Головастый, Феано, - быстро скомандовал Спартак, - а ну-ка давайте песенку. Что-нибудь подушевней и подлиннее.
   Вымуштрованный Головастик без единого вопроса затянул песню про праздник Диониса в рамках отдельно взятой деревни. Молодец, только спросил бы для начала, знаю ли я слова, а я их не знала. Пришлось подпевать «ля-ля-ля». Ладно, голос у него хороший и, главное, звонкий, так что, пока мы создавали шумовую завесу, остальная троица без помех что-то быстро и напряженно обсуждала меж собой. До меня доносились слова «а когда», «Марций», «по дороге», «не годятся» и тому подобные, сложить их воедино не получалось, поэтому я в конце концов плюнула и сосредоточилась на голосовом сопровождении. Попутно выяснив, что припев я как-то незаметно уже выучила. Песня была действительно длинная, а когда она закончилась, обнаружилось, что деловой разговор уже перешел в совершенно неделовое русло: Крикс как раз заканчивал рассказывать, зачем галлы ополаскивают известковой водой и ставят дыбом свои космы – чтобы еще выше ростом казаться. Непривычные римляне попервоначалу в ступор впадают, а что германцы еще здоровее, чем галлы, – так это брехня, вот поставить рядом его и Эномая – пожалуйте, доказательство. Эномай благодушно цедил вино и лениво возражал, что рост ростом, а кулаки у него вдвое больше. В общем, мы с Головастиком самое интересное-то и пропустили.

Меток

   После того, как прозвучал сигнал к окончанию тренировки и народ, дымясь, потянулся в столовую, Спартак махнул мне рукой:
- Иди сюда.
   Я подошел, слегка волнуясь. Вдруг для меня есть какое-то задание.
- Завтра пойдешь со мной, - как всегда без предисловий и пояснений заявил Спартак.
- Куда? – хмуро спросил я. Я очень устал после тренировки, и мне было не до спартаковского истинно спартанского лаконизма.
- В хороший дом, - оповестил меня Спартак, - куда ты всегда мечтал попасть.
   Негодяй! Воспользоваться тем, что я как-то в приступе дружеских чувств поведал ему о своих переживаниях на невольничьем рынке. Теперь, когда у Спартака хорошее настроение, он вслух, при всех проектирует мою карьеру библиотекаря у Цицерона или секретаря у Катона. Наши готовы с утра до ночи слушать его выступления. Как будто я виноват, что, в отличие от них всех, не путаю Платона с Ксенофаном.
   Я развернулся и ушел в столовую. На следующий день я совершенно об этом забыл и вспомнил только, когда Спартак шикарным жестом руки, в которой он держал рудис, извлек меня из рядов сражающихся и направил в купальню. Я, конечно, не был против. Купальня – это одно из лучших мест в нашей школе. Бассейн с теплой водичкой и сколько угодно горячей воды, и служители, чтоб тереть тебе спинку, стричь ногти на ногах, мыть голову и делать массаж. Я за время пребывания в школе отвык мыться самостоятельно. Служители уже получили соответствующие инструкции. Меня помыли, побрили – жуткая процедура, но гладиаторам положено выглядеть стильно на римский манер, - и выдали свежую одежду. Когда меня уже домывали, в купальню вошел Спартак, сбросил одежду и с блаженным вздохом опустился в бассейн.
- Куда мы все-таки собираемся? – поинтересовался я.
   Спартак покосился на меня одним глазом.
- В хороший дом, - ответил он. – Думаешь, я вру? Там сегодня собирается избранное общество, и мы с тобой его украсим.
   Я начал что-то припоминать. Спартак за годы гладиаторской карьеры обзавелся чем-то вроде собственного кружка поклонников среди капуанской знати, которая ставит на него деньги, болеет за него, даже посягает учиться у него гладиаторскому фехтованию. Ему преподнесли доспехи для выступлений на арене. Крикс от зависти позеленел, когда увидел их, они сплошь выложены чеканным серебром. Ходили слухи, что у Спартака что-то было с женой пропретора (прямо в этих доспехах – говорит завистливый Крикс), но это уж явное преувеличение.
- А кормить там будут? – поинтересовался я. Ужин-то мы пропустим.
- Может быть, - ответил Спартак. – Меня – очень может быть, тебя – не знаю.
- Но это же твои поклонники, - не отставал я. - А зачем я им понадобился?
   Спартак величественно пожал плечами:
- Не знаю, но я как хороший гладиатор привык делать то, что приказывает хозяин. – Спартак сделал паузу. Аплодисментов, что ли, ждал? – Велено взять тебя с собой, я и взял. Может, нужно будет показать им, как не надо фехтовать?
   Я отвернулся.
   Мне пришлось дожидаться, пока Спартака вымоют с ног до головы, почтительно умастят благовонными маслами и подадут одеться. В тунике из тонкой шерсти и плаще Спартак выглядит так, словно школа господина Лентула Батиата принадлежит лично ему.

   Из купальни мы отправились прямо наверх, в апартаменты управляющего. Там нас ждал хозяин собственной персоной, тоже в парадной одежде, надушенный и блещущий перстнями на всех пальцах.
- Очень хорошо, - заявил он, оглядев Спартака с ног до головы и кинув косой взгляд в мою сторону.  – Отличный вечерок предстоит, а?
- Поглядим, - сдержанно отозвался Спартак.
   Ланиста погрозил ему пальцем.
- Ты, Спартак, очень уж стал самостоятельный, смотри у меня…
   Спартак пожал плечами.
- Если бы меня нужно было водить за руку, какой бы во мне был прок?
   Ланиста крякнул. Он не любит, когда Спартак начинает изъяснять очевидные вещи.
- Пошли, - сухо бросил он.
Е   го, впрочем, понесли на носилках. Перед ними шел раб, расчищая дорогу, за ними в сопровождении двух охранников – мы со Спартаком, а сзади везли сложенные на небольшой ручной тележке гладиаторские доспехи. Я разглядел шлем Спартака, но переживать не стал, двух фракийцев друг против друга не поставят, это точно: побоятся, что помиримся. По дороге я намертво прилип к Спартаку, куда мы все-таки идем и что это за торжественность такая. Спартак наконец сжалился и ответил:
- Мы идем в дом пропретора Капуи. К нему сегодня приехали гости из Рима и хотят видеть меня, ну и тебя тоже. Так что у нашего хозяина сегодня большой день. Видал, как он сияет?
   Я все видал. Настроение у меня тоже поднялось. Если гости из Рима хотят видеть меня, значит, слава Головастика прочно укоренилась в Вечном городе. Я в Риме выступал дважды и, по моим скромным оценкам, очень успешно, зрителям я понравился.
   Дом пропретора Капуи стоял посреди обширного сада. В Риме этакая земельная собственность, наверное, потянула бы на миллион, но у нас тут не Рим. Батиат вылез из носилок у парадных дверей и в сопровождении рабов вошел в дом, нас же препроводили в помещение для прислуги, усадили где-то в углу и велели ждать. Из господских покоев доносилась музыка, оттуда периодически выбегали рабы с пустыми блюдами, а забегали рабы с полными. Веселье было в разгаре. На нас никто не обращал внимания.
- Спартак…- сказал я.
   Спартак поглядел на меня.
- Царь Митридат готовит флот, чтоб плыть в Италию.
   Спартак засмеялся и поднял руки.
- Я попался, - сказал он.
   Я заморгал.
- Умный Головастик загнал меня в угол и сейчас все расскажет про римскую политику! – продолжал Спартак. – Спасите кто-нибудь!
- Не буду я тебе ничего рассказывать, - буркнул я.
- Как? – ужаснулся Спартак. - И я так и погибну необразованным?!
   Я окончательно обиделся и отвернулся.
- Послушай, - Спартак заговорил мне прямо на ухо. – Ты все правильно понимаешь, сейчас действительно очень подходящий момент, только, клянусь Минервой, если ты не отстанешь от меня, ты заставишь меня сильно пожалеть, что я рассказал тебе о своих планах.
   Я ужасно застыдился и решил с этого момента не осложнять жизнь Спартаку, ни о чем его не спрашивать, не вызвать ни на какие разговоры, даже не смотреть на него. Впрочем, мне недолго пришлось упражняться в благонравии. Нас позвали на господскую половину. Большой зал, убранный цветочными гирляндами, освещали многочисленные серебряные светильники. Гостей было человек двадцать, с ними женщины. Наш ланиста присутствовал и вид имел такой, как будто приглашениями в дома аристократов его не удивишь.
- О, а вот и Спартак! – воскликнул пропретор. – Вы, дорогой Батиат, никогда нас не разочаровывали, но сейчас превзошли самого себя. Вот уже полгода как если мы говорим о гладиаторах, то, значит, о Спартаке.
   Гости даже с мест повскакивали, во всяком случае, мужчины, и окружили Спартака. Всем хотелось окликнуть его или хлопнуть по плечу в знак приветствия. Женщины хотя бы остались возлежать за столами. Я услышал, как одна говорит другой:
- Сколько, по-твоему, он может стоить?
   Я услышал, как меня негромко окликает ланиста.
- Тебе туда, – немногословно заметил он, указывая на малоприметный выход из зала. Я повернулся спиной к ярким огням, шуму праздничного веселья и Спартаку и покорно поплелся в указанном направлении.
   Выйдя из залы, мы оказались в небольшом садике, благоухающем цветами.
- Пришел! Пришел! – раздались веселые голоса, и к нам подбежали две девочки лет двенадцати, неотличимо похожие одна на другую, и мальчик лет десяти. За ними шла толстая служанка.
- Вот вам, девочки, Головастик, - снисходительно молвил мой Батиат. – Как видите, я ничего не забываю. Можете его расспрашивать о чем угодно, поиграйте с ним, только не очень мучайте. Или, если захотите, он вам стишки почитает. Он много стишков знает.
   Я весь превратился в комок смертельной обиды. Назвать божественный гекзаметр Гомера «стишками» - это полбеды, но я не мог отделаться от мысли, что пока Спартак принимает восторженные изъявления от поклонников и поклонниц, я буду развлекать детей.
Девочки с веселым щебетанием уже взяли меня за руки и потащили куда-то по дорожке. Батиат вернулся в пиршественную залу. К взрослым.
- Головастик, почему у тебя такое смешное имя? – спросила одна девочка. – Ты был плохой гладиатор? Я видела, как ты смело сражался, почему бы теперь не дать тебе другое имя?
- Боюсь, сейчас уже поздно что-то менять, - осторожно ответил я. – Все привыкли ко мне как к Головастику.
   Я не стал вдаваться в подробности относительно происхождения моего прозвища: получилось бы, что я хвалюсь умом перед девчонками.
- Они все с ума сходят из-за Спартака, - заговорила другая девочка. – Публий и Марк привезли настоящие гладиаторские доспехи, хотят, чтоб Спартак с ними бился. Если бы я была мужчиной, я бы таких глупостей не делала. Рабы должны знать свое место.
- Головастик тоже раб, - ее сестра поднялась на защиту моего достоинства. – И он очень хороший. Ты не будешь так при нем говорить.
- Не смей мне приказывать!
- Я старше и буду!
- А я скажу папе, что это ты поломала его стилус!
   Я с ужасом почувствовал, что назревает ссора. Это, к сожалению, не то что у нас в тренировочном дворике. Там прибежит охрана, надает палками кому попало, и все очень быстро успокоятся и помирятся. Спас положение мальчуган. Он заявил, что когда вырастет, будет не только фехтовать с гладиаторами, но даже выступать на арене. Правда, пока не решил, против людей или против диких зверей. Девчонки, забыв про ссору, напустились на него, а я потихоньку перевел дух и оглянулся на служанку. Она вроде как обязана вмешиваться в таких случаях. Служанка ответила мне профессионально-хладнокровным взглядом: раз к детям приставлен я, значит, она на отдыхе.

   Мы поиграли в мячик, в прятки, я немножко пофехтовал с мальчиком, причем мы освежили в памяти теоретические основы этого дела, а именно номера позиций, я поддался, девочки нам похлопали, и пыльного Головастика отпустили с арены живым, потом нас покормили ужином: жареный цыпленок и медовые пирожки. Давненько я такого не пробовал. Девочки уже сидели с двух сторон и держали меня за руки. Добрая Лициния Секунда совала мне кусочки со своей тарелки и приговаривала, что я должен хорошо кушать, чтобы быть сильным. Я чувствовал, что занял в ее сердце место, прежде принадлежавшее любимой тряпочной кукле. Я благородно ел за троих, поскольку от возни с детьми устал больше, чем от тренировок.
Потом нянька фальшивым ненавязчивым голосом завела речь о том, что пора спать. Начинало темнеть, из пиршественного зала доносились звуки веселья. Дети, естественно, уперлись.
- А ты когда ложишься спать? – подозрительно спросила у меня Лициния Примула.
   Я честно ответил, что в это время обычно уже сплю. Думаю, их няньке есть за что меня благодарить. Опираясь на мой благодарный пример, она сможет с легкостью загонять своих подопечных в постель.
   Расстались мы друзьями. Девочки висели у меня на шее, обещали болеть за меня, когда я в следующий раз выйду на арену. Хорошенькая перспектива, Головастик – любимец римской детворы.

   Спал я как убитый.
   Наутро мое появление в столовой было встречено сдержанным восторгом. Все на меня смотрели. Рес сделал мне неприличный жест. Завидует.
- Ну как оно там? – спросил он.
   К стыду своему, я ненадолго задумался, не соврать ли.
- Представляешь, меня отправили развлекать детей, - шепотом сказал я, - только не говори никому.
- Детей?!! – таким же шепотом откликнулся Рес. – Тебя?!
   Какой же он все-таки хороший.
- Римляне чокнутые, - убежденно качая головой, сказал Рес, - чтоб с ихними детьми возился гладиатор?
- Вот-вот, - уже с энтузиазмом отозвался я. – Дети, конечно, неплохие.
- Лет-то им сколько? – перебил меня Рес.
   Я сказал.
- Психи! – закончил Рес. – Ну, а еще что там было?
   В это время прозвучал сигнал к окончанию завтрака. Все быстренько повскакивали из-за стола и перебрались во дворик для фехтования. Во дворе меня ждало очередное испытание. Точнее, не так. Спартак появился только после обеда, а до обеда я жил безмятежно.
   Как выяснилось позже из его рассказов, сначала он провел легонькую тренировочку часика на четыре среди желающих, каковых набралось человек десять. В ходе тренировки он провел несколько показательных боев, причем всех победил, с последующим разбором допущенных ошибок. Присутствовавший при рассказе Крикс начал ржать и изображать, как Спартак мордует римлян и какими словами при этом пользуется. Спартак кротко выждал, пока у Крикса иссякнет словарный запас, после чего развеял все инсинуации. После тренировки благодарные поклонники потащили Спартака с собой в роскошные пропреторские купальни, где Спартак опять оказался на высоте положения, подставляя рабам бока и рассказывая казарменные анекдоты, которые обожает все римское общество сверху донизу. После этого расстаться со Спартаком не было никакой возможности, и его оставили пировать. Беднягу Батиата, не привыкшего к многочасовым увеселениям римской аристократии, отправили спать в комнату для гостей. Вернулись они со Спартаком в школу только на рассвете, после чего Спартак завалился спать, проспал до обеда, а на обед пошел к Феано в расчете получить не только корм, но и сладкое. Там ему, однако, не повезло, потому что за обеденным столом его обнаружил управляющий, направлявшийся в сопровождении вилика инспектировать банно-прачечное хозяйство. Управляющий проявил грубость и нечувствительность к заслугам Спартака и заявил, что если тот не окажется через секунду во дворике для фехтования, то окажется прямо в карцере, потому что он, управляющий, утомился наблюдать за сложной жизнью Спартака внутри его гладиаторской школы. Спартак, разумеется, встал и отправился во двор. По мелочам он никогда ни с кем не спорит.
   Нас он оттренировал до вечера, а вечером после тренировки подошел ко мне.
- Ну как, Головастик, обзавелся поклонниками? – ласково и зловеще спросил он. – Что это была за сцена! Объятия и нежные уверения юных патрицианок. Я тебе завидую, мне такого не доводилось пережить.
   При этом он любовно подышал на перстень с изумрудом, неведомо откуда появившийся у него на пальце. Наши слушали Спартака, развесив уши, и уже заранее кисли в предвкушении веселья.
   Я быстренько сдал служителю тренировочный меч, дождался, пока с меня снимут доспехи, и пошел со двора. Упражнять остроумие Спартак может на ком-нибудь еще. Правда, потом выяснилось, что он на этот раз поступил благородно и распространяться о возрасте моих поклонников не стал, так что я получил немало удовольствия, отвечая на почтительные вопросы, правда ли, что патрицианки висели у меня на шее.
 - Даже две. По очереди, - важно отвечал я.
- Еще бы, ты же образованный, - завистливо протянул Макрос, - ты с ними, небось, по-гречески заговорил, вот они и раскисли.
   Моему блаженству не было предела.

Феано

   Утро принесло свежие неприятности. Не успела я поставить вариться суп, как  доносившиеся со двора возгласы, рявканье наставников и азартные уханья резко стихли, а через минуту в столовую неторопливо вошел управляющий.
- Вот те раз, - чуть слышно проворчал Македонец, - не успели соскучиться.
   Второе после Юпитера и первое после Батиата лицо прошлось между столов (уже чисто вытертых), внимательно оглядело пол (уже выметенный), зарулило на кухню и, ни слова не говоря, пошло вынюхивать содержимое котлов и кладовок. Елена от волнения порозовела, как вареная креветка, и принялась намывать миски с удвоенным рвением. Мы с Македонцем, изобразив в сторону светила приветственный поклон, молча вернулись к своим делам. Хочется – пусть ходит. У нас тут все в порядке.
   Светило прогулялось во дворик, внимательно оглядело замок на воротах (мне это очень не понравилось), сунуло нос в клетушки для рабов и наконец негромким голосом окликнуло:
- Феано.
   Я дернулась и порезала палец. Слегка, но кровь тут же закапала. Македонец посмотрел на меня внимательно и одними губами шепнул:
- Держись, дочка.
   Управляющий окинул меня задумчивым взглядом и доброжелательно осведомился:
- Что бледная такая? Не выспалась?
- Палец порезала, - я продемонстрировала  столь  кстати травмированную конечность. – Крови боюсь – ужас. То есть чьей-то – не боюсь, а своей боюсь. Вот.
- Бывает, - сочувственно покивал управляющий. – Это у тебя в папашу. Он другим кровь пускал – с легкостью превеликой, а когда самого ранили – зеленел весь. А так хороший был гладиатор, чтоб ему у Плутона пилось сладко и спалось мягко. Ты вот что, девочка, ключик-то мне отдай, от ворот который.
   Если бы я не была заранее готова к любым пакостям – наверняка выдала бы себя с головой. Потому что ключ – это уже серьезно.
- И с какой это стати? – довольно натурально изумилась я. – Ключ мне господин Батиат вручал, он пусть и отбирает. Или, может, меня кто застукал за тем, что я продукты за ворота продаю втихую?
- Что не продаешь – это мне и так известно, - добрым голосом, как будто с ребенком  говорил, ответил он. – А ключик отдай. Сама знаешь, господина сейчас нет, ну а мне спокойнее, если все ключи у меня в руках будут. Давай, девочка, пошевеливайся.
   Дальше возражать было опасно. Мелькнула мысль – отдать ему другой ключ, от кладовки, так ведь проверит же, только хуже выйдет.
- Да мне-то что, - дернула плечиком. – Охота бегать  ворота  открывать каждой телеге – пожалуйста.
- Охота, охота, - заверил он уже мне в спину. – Что-то толстеть начал, вот жирок и подрастрясу.
   Вынесла я ему ключ – тот самый, заветный. Дура! Ну что мне стоило сходить в город и заказать второй такой! Все думала – обойдется, до кануна Нон два дня осталось...
Уп   равляющий и впрямь сходил до ворот, открыл-закрыл замок и кивнул удовлетворенно:
- Вот и славно. Ты, стало быть, когда продукты подвезут, посылай кого-нибудь из своих, я и подойду сразу же.
   Повернулся и пошел через кухню. Возле котла с супом остановился, принюхался:
- Да ты не бойся, девочка, кто ж тебя в воровстве заподозрит, когда ты такую прелесть варишь! Аж слюнки текут. Работай себе спокойно, только совсем уж своей стряпней ребят не разбалуй...
   Когда он наконец убрался, руки у меня тряслись, а сердце колотилось где-то между ключиц. Македонец скосил на меня глаз и безо всякого выражения проговорил:
- Госпожа Феано, лоза-то кончается.
   Я даже не сразу поняла, о чем это он. Только потом сообразила.
- Как кончается? – не поверила. – Вчера же еще навес под крышу забит был!
- А кто ж ее знает, - невозмутимо отозвался Македонец. – Не веришь – сходи проверь, только я тебе точно говорю: кончается.
   Зевсова борода, еще и это! Горит, конечно, лоза быстро, но когда пожечь-то успели? Я выскочила снова во двор, Македонец за мной. Сунулась к навесу... вязанки лозы, вчера сваленные как попало и занимавшие пространство до потолка, теперь были аккуратно уложены и возвышались  до середины стены, но все равно же видно – их еще на три дня хватит.
- Что за... – начала я было, но Македонец ухватил меня за плечо и развернул к себе.
- То, что при дуре этой, - кивнул в сторону кухни, - говорить не хочу. Слушай внимательно, дочка, и Спартаку своему передай. Нос у меня хоть и старый, но битв понюхал побольше, чем его. Скажи ему, что если он хочет что-то там изобразить, пусть изображает немедля. Потом будет поздно. Обкладывают вас, как волков. Управляющий еще ничего не знает наверняка, но у него нос тоже – дай боги каждому. Еще хоть один тирон-болтун, или, хуже того, доносчик, - все,  ничего у вас уже не выйдет.
- А ты откуда знаешь?.. – ахнула я, даже не подумав, что выдаю себя с головой.
- С мое поживи и повоюй, - жестко отрезал Македонец. – То, что Спартак к тебе зачастил, - это ладно. Не замечал сколько лет, а тут вдруг заметил, бывает. А тут охранники у ворот трепались, мол, тироны о побеге шушукаются и Спартака поминают. Ну, тироны народ известно какой, что до них Спартаку. Тут Ушастый Головастика очень кстати соусом заправил, тоже бывает, только Головастик-то у Спартака в ближних приятелях. А уж когда ты за Ушастого заступаться понеслась и от хозяина получила по шее, тут, в общем, уже все ясно стало. Это я теперь раб, да еще одноглазый, а было время – битвы выигрывал, мелочи подмечать умею. Спартак умен, и ты не дура, а только не бывает такого, чтобы заговор плести под носом у всех – и вовсе уж незамеченными остаться. Предупреди его, пока не поздно.
   Развернулся и пошел обратно на кухню.
 
   Ночи я ждала, как дара богов. Боялась до ужаса, что Спартак опять не придет – он, вообще-то, вовсе не всегда у меня ночует. Однако он все-таки появился – когда я уже отчаялась дождаться и направлялась к двери с ключом.
- Ого, едва успел, - улыбнулся он, увидев этот ключ. Как обычно, притянул к себе, чмокнул в нос. На лице – ни тени тревоги, совершенно доволен собой и жизнью, а я тут вся извелась!
- Не успел бы – много бы потерял, - пробурчала я, опуская голову. Голос почему-то прозвучал на редкость противно. Может, потому, что Македонец, сам того не желая, намеком на явно корыстный интерес ко мне Спартака испоганил мне настроение почище, чем управляющий, и теперь нужно было хоть на ком-то отыграться. А в такие моменты я вообще вся ужасно противной становлюсь, не только голос.
- Так-так-так, - он посерьезнел и слегка отстранился. – Красавица не в духе, красавицу кто-то обидел. И кто обидел, интересно? Я?
- Нет.
- А кто? Назови – найду и дам в глаз. Если ты, конечно, вперед меня не успела.
   Мне становилось все жальче и жальче себя – верный признак, что сейчас я начну делать глупости. Ну и пусть.
- Я тебе больше не нужна, Спартак, - печально объявила я. Немножко помедлила, давая ему шанс тут же горячо уверить меня в обратном, но вместо этого он только присвистнул и уселся на ближайшую скамью в любимой позе – опершись на кулаки подбородком и выражая всем своим видом живейший интерес к происходящему. В любой другой момент одно это быстренько бы охладило мой драматический запал, но я уже вошла во вкус и продолжила с большим воодушевлением:
- Знаю, у тебя были женщины не мне чета. Я – всего лишь повариха, а ты и среди матрон мог выбирать...
- Но в основном среди девок из лупанария, - подозрительно заботливым тоном вставил он.
- ...и какая-то красавица необычайная к тебе каждую неделю бегала...
- ...пока не продали красавицу.
- ...но тут ты затеял побег и вспомнил, что есть такая Феано, у которой ключ от кухонных ворот и которая может выходить в город...
- ...и которую я на тот момент считал девушкой Крикса...
- А? – тут я как-то споткнулась в своих страданиях. А ведь и вправду – все знали, что я нравлюсь Криксу и Крикс нравится мне, но вряд ли кому было известно, что нравимся мы друг другу больше как друзья. Походы за угол, хотя их результатами никто из нас не остался недоволен, как-то сами собой сошли на нет, ну вот просто так получилось, хотя он продолжал дарить мне всякие безделушки, а я – припасать для него кусочки повкуснее.
- Радость моя, - было видно, что Спартак честно старается не смеяться, - вот скажи мне, я что – не человек? Не мужчина? Я не могу влюбиться, причем не в матрону или девку дорогущую, а в повариху?
   Тут с ним было не поспорить, потому что как человек и мужчина он имеет право влюбиться в кого угодно. Да и патетический порыв мой как-то увял, не успев расцвести во всю силу.
- А почему спустя шесть лет после знакомства? – неубедительно вякнула я.
- Понятия не имею, - обезоруживающе ответил он. - Ладно, врать не буду, насчет ключа и города я в первую очередь и подумал. А тут еще Эномай ходит весь в растерянности: пора Марцию заказ передавать, а Ксения как в воду канула. Говорю Криксу – мол, ты бы со своей девушкой как-нибудь аккуратненько побеседовал, у нее же ключ от ворот, да и насчет Ксении она выяснить может. А Крикс говорит – побеседовать могу, только девушка не моя, а своя собственная. Ну, я удивился, конечно... Ладно, думаю, тогда сам побеседую, заодно присмотрюсь поближе, что же это за девушка такая своя собственная, - улыбнулся. - Вот и присмотрелся...
   И, не вставая, ловко сцапал меня за руку. Развить тему у меня не получилось. Может, кто-то умеет целоваться и говорить одновременно, а я – нет.
   И тут я подскочила. Зевсова борода, самое главное-то не сказала, вот прав был Головастик насчет голубоглазых блондинок!
- Спартак, - выпалила, - у меня же управляющий ключ забрал!
   У него лицо разом отвердело, однако никаких бурных эмоций я так и не заметила.
- Ну-ка давай поподробней, - сдержанно сказал он.
   Я быстро-быстро выложила ему все утренние события. Больше всего, однако, его заинтересовал Македонец.
- Молодец одноглазый, - заметил он одобрительно. – Голова! Полезный будет человек. Но по шее я ему все-таки дам, чтобы на всякие глупые мысли тебя не наводил.
- Спартак! – взмолилась я. – Ну причем тут Македонец! Ключа же больше нет!
- Нет, - согласился он, подбираясь к узлу моего пояса. Я хлопнула его по руке – нашел время!
- Спартак, ты издеваешься, да? Ты хоть можешь сказать, что теперь?
- Теперь, я думаю, мы переместимся в комнату, - очень любезно отозвался он. – Все-таки эти скамейки ужасно жесткие и неудобные, я предпочитаю ложе.
- Спартак!!!
   Он тяжело вздохнул, оставил в покое мой пояс и наконец смилостивился:
- Ну что – Спартак? Теперь будем ломать ворота. Македонец прав – управляющий пока только подстраховывается, иначе я бы сейчас не тебя обнимал, а скучал в карцере. Мы с Криксом сегодня красивое представление устроили, управляющему понравилось. Выстроили тиронов и допросили громко и с пристрастием, какой паскудник мутит воду и подбивает к побегу, да еще прикрываясь нашими именами. Те, понятно, только глазами хлопают: не ожидали. Насовали им для убедительности зуботычин и велели всем наставникам задать желторотым тройную нагрузку против обычной. Ты бы ребят Головастика видела! – фыркнул. – Птичками летали, а он им еще выдержки из воинского устава спартанцев декламировал. Хорошо, они по-гречески слово через десять понимают...
   Я захохотала. Счастье Головастика – что он один такой, чересчур умный. Будь я на месте тирона и знай греческий, я бы первая решила, что над нами попросту измываются, и безо всякой задней мысли предложила бы сотоварищам проверить, какой могучий гладиатор наш наставник, когда один против нескольких.
- Все, - решительно заявил Спартак, - любые разговоры – потом. А сейчас, милая, позволь тебя препроводить...
   Вот, кстати, еще один плюс жизни в гладиаторской школе: ребята все как один крепкие и им ничего не стоит поносить тебя на руках, а это любой женщине в высшей степени приятно. А уж Спартак-то с его силищей, думаю, и Елену бы унес, взбреди ему такая блажь в голову.
   В течение ближайшего часа нам и впрямь было не до разговоров, а после того, как он последовательно, прилежно и с большой изобретательностью опроверг все подозрения Македонца в его адрес, можно было уже и спать, но спать почему-то не хотелось. Тут я очень кстати вспомнила о припасенном несколько дней назад кувшинчике очень недешевого вина и кульке сушеных слив. Спартак засмеялся и сказал, что он целиком в моей власти, поскольку я знаю обе его слабости – хорошее вино и сушеные сливы. Я пригрозила, что если он меня разлюбит, я эту страшную тайну продам за большие деньги римлянам. Он торжественно поклялся, что раз такое дело, будет до скончания дней любить меня и только меня. В общем, повеселились.

Меток

   Меня, как всегда, ни о чем не предупредили. Более того, не далее как за день до событий я улучил момент и потихоньку спросил у Спартака, какие у нас перспективы. Я поинтересовался самым ненавязчивым тоном, и все-таки Спартак не оставил мой вопрос безнаказанным.
- Перспективы, - проговорил он, задумчиво глядя в небеса, - ну, какие у нас могут быть перспективы… например, скоро игры в честь Геркулеса, думаю выставить тебя уже в новом статусе, ты же теперь велик и прежние противники тебе не чета. Займу у Крикса денег, поставлю на тебя, глядишь, подзаработаю.
   Я не знал, обижаться или чувствовать себя польщенным, и сердито спросил, что потом. Спартак заявил, что поскольку моя победа в предстоящем бою не вызывает никаких сомнений, потом меня, очевидно, ждет слава, благоволение Батиата, очередное повышение звания и, скорее всего, я заменю его, Спартака, на посту предводителя отряда фракийцев.
- А ты? – с нажимом спросил я.
   Я уже понял, что он издевается, но хотел понять, до чего этот человек может довраться. Спартак кротко предположил, что я, снисходя к его прежним заслугам и памятуя о неизменном ко мне расположении, возьму его к себе носить за собой тренерскую палку и чистить обувь.
   Я встал и ушел, провожаемый раскатистым смехом Спартака. За ночь я, впрочем, все забыл и проснулся даже в хорошем настроении. Полежал некоторое время, мечтая, что сейчас дверь откроется и появится не знакомый охранник, к которому я равнодушен, а моя Хариточка, надушенная и настроенная на излишества.
   Дверь в мою камеру распахнулась. Меня просили на выход. Охранники не снисходят до того, чтоб заглядывать в камеры заслуженных гладиаторов. Вопли и пинки достаются новичкам. Я выбрался в коридор, дождался, пока отопрут Реса, и мы вместе направились в столовую. Я продолжил рассказывать Ресу биографию Фемистокла, прерванную вчерашним отбоем. Почему-то это повествование вызывает у моего приятеля неудержимый восторг. Он даже кашей в прошлый раз подавился, так хохотал. Еще бы, греко-персидские войны, там есть над чем похихикать, а Фемистокл вдобавок практически наш соплеменник. Мать его была фракиянка. В общем, мы с Ресом веселились, и я делал вид, что не замечаю хмурых взглядов Спартака. Что Реса он не любит, я уже имел возможность убедиться.
- Вы оба! – рявкнул Спартак. – Молчать там!
   В столовой повисла тишина. Даже Феано перестала работать черпаком на раздаче. Я вмиг покрылся ледяной коркой, Рес, по-моему, тоже. Какая все-таки жалость, что Спартак трагически прекратил службу в римской армии. Он мог бы внести неоценимый вклад в обороноспособность Рима, обучая новобранцев.
   На тренировке Спартак был мрачней обычного, поэтому я решил на него не обижаться. Может быть, он поссорился с Феано. От этой мысли я воспрянул, и это была последняя моя радость в доме Батиата.

Феано

   А утро началось совсем весело.
   Спартак разбудил меня, когда даже не начало светать – уже полностью одетый и очень серьезный.
- Феано, - сказал он таким голосом, что всякая сонливость с меня слетела вмиг, - слушай внимательно. Сейчас ты выпустишь меня и прежде, чем браться за кашу, соберешь вещи. Только, очень прошу, не все вещи. Плащ возьми, тунику, ну и хорошо бы полотна чистого. Словом, чтобы узел небольшой получился. И после обеда уходи. Попробуют расспрашивать – скажешь, в термы пошла, на рынок или еще куда. Не пропустить не посмеют, ты не рабыня. И беги из города.
- Ку...куда... бежать? - проблеяла я. Губы сразу запрыгали, руки ослабли.
- В сторону Везувия. Он заметный, да и далеко все равно не убежишь, мы догоним, так что не потеряешься. Не вздумай не послушаться, Феано. Раз с воротами выйдет задержка, тут будет очень жарко, и я не хочу, чтобы тебя зашибли ненароком. Так что как только закончишь кухонные дела – хватай вещи и уходи. И вот что еще: черепки свои гадальные прихвати. Пригодятся.
   Я трясущимися пальцами взялась за тунику, уронила, нагнулась поднять и испытала жуткое желание змейкой скользнуть под ложе – и не трогайте меня, я спряталась.
- Что ж ты сразу-то не сказал,  что вы на сегодня сговорились...
- Потому что это была последняя мирная ночь, - без обиняков заявил он. – И мне совершенно не хотелось ее портить, тем более что никакой пользы от этого бы не было. Выше нос, любовь моя, все будет хорошо.
   Я наконец отдышалась и немножко собралась с мыслями. Это должно было случиться, и толку-то трепыхаться. За Спартака замуж собралась, не за винодела мирного, так не дрожи, как хвост овечий, не позорь мужа.
- А Марций? – уже более-менее осмысленно спросила я, хватаясь за связку ключей. – Он же только завтра прибудет!
- Завтра может быть поздно, никакой Марций уже не понадобится. Кроме того, он все равно уже где-то поблизости от Капуи, найдем.
   Я посмотрела на ключи. На дверь. И, схватив его за руку, потащила за собой. Внутри кухни была небольшая дверца, я торопливо отперла ее, и Спартак, не забывший прихватить с собой светильник, удовлетворенно улыбнулся:
- Говорю же – ты умница! А я только собирался об этом сказать...
   В этой кладовке мы хранили вертела, топорики для разделки мяса, самые большие, не каждый день используемые ножи, - в общем, всякий колюще-режущий скарб, который в гладиаторских руках вполне может сойти за оружие.
- Дверь будет открыта, - быстро и тихо сказала я. – Вот в этом  углу я  мешок  положу – что насобираю из еды, то и суну. А теперь иди, иначе я опять начну бояться и ныть.

   Потряхивало меня весь день. Иногда более заметно, иногда менее. В конце концов Елена углядела непорядок и хмуро осведомилась, что это я такая зеленая и нервная – никак, женские хвори пришли?
- Елена, - зашептала я, сделав страшные глаза, - представляешь – наоборот!
   Елена побагровела. Понимаю. Я росла, набиралась сил, опыта и нахальства и совершала все свои выходки на ее глазах. Еще одного младенца на кухне она не переживет.
- Ничего, - вздохнула я, мысленно аплодируя собственной находчивости (а кто ей еще, кроме меня, поаплодирует?). – Я после обеда в термы схожу. Попарюсь хорошенько... глядишь, поможет.
   Елена презрительно фыркнула и с громким негодующим топотом удалилась, ворча под нос что-то насчет фракийских варваров, которые незамужним девицам сперва полную свободу дают, а потом не знают, куда детей девать. Я несколько повеселела от этой маленькой стычки: пусть теперь управляющий только поинтересуется, за каким таким делом Феано в город пошла. Елена ему таких подробностей порасскажет, что у него уши в трубочку свернутся.
   За обедом на раздаче супа стоял Македонец, так что Спартака я видела издали. Он был совершенно спокоен, только с Криксом шутками не перебрасывался и над Головастиком не ерничал.
   Мешок с лепешками и связкой сушеной рыбы уже лежал в заветной кладовке, успела с утра припрятать, пока Елена посуду грязную собирала по столам. Заранее собранный узелок ждал меня под столом в моей комнате. Я ушла к себе, прикрыла дверь и в последний раз оглядела свой дом. Здесь я прожила всю свою жизнь, знаю каждую трещинку в штукатурке на стенах, ложе покрыто красивым ярким покрывалом, в сундуке лежит одежда, которую я больше никогда не надену, на столе в щербатом кувшинчике сохнет пучок полыни – для аромату, только отцовского рудиса в углу больше нет да полочка перед небольшим бронзовым зеркалом пуста. Все свои заколки, украшения и притирания я сунула в самый низ узелка. Ничего, невелика тяжесть. Особенно тщательно припрятала браслет, который мне Спартак подарил. Словом, посмотрела я по сторонам, приготовилась даже слегка всплакнуть – все-таки какой-никакой, а родной дом... и поняла, что плакать совершенно не хочется. Вот не жалко мне эту комнатушку оставлять, и все тут. И наплевать, что в перспективе, скорее всего, ночевки на голой земле и вообще полное отсутствие комфорта – ничего, был бы Спартак рядом, а там уж я все переживу.
   Охранники на воротах выпустили меня без единого звука. Видимо, управляющий, не вполне уверенный в своих подозрениях, решил ограничиться только отобранным ключом. Ничего, сегодня ему придется убедиться в собственной проницательности. Только поздновато будет.
Изнутри-то я Капую неплохо знаю, так что нужные мне городские ворота нашла быстро, а вот потом – растерялась. Вон то здоровенное и в дымке на горизонте – это Везувий или не Везувий? Наверное, он, потому что больше ничего похожего поблизости не видно. А если не он? Вот задал Спартак задачку. Ну и ладно. Уйду куда-нибудь не туда – пускай сам потом меня по всем кампанским дорогам как хочет, так и разыскивает. Пойду, никуда не сворачивая, а там видно будет.

Меток

   Незадолго до окончания тренировки, когда прозвучал сигнал и я уже предвкушал ужин, Спартак придвинулся ко мне и шепнул: «Держись рядом со мной!»
   Я оторопел, но почему-то ничего не понял, и когда Спартак вдруг поднял руку и крикнул: «За мной!» - я испугался. Что меня стопчут, натурально. Потому что все наличествующие во дворике гладиаторы ринулись к Спартаку. Тренировочных двориков в нашей школе четыре, в один бы все не влезли. Четыре дворика по двести пятьдесят человек, и все эти наши двести пятьдесят с ревом полезли на выход.
   Момент для восстания был выбран со вкусом. Впоследствии я имел возможность поразмыслить о происшедшем, и мое уважение к Спартаку возросло еще больше, хотя я думал, что это принципиально невозможно. Все произошло после того, как был дан сигнал к окончанию тренировки и после того, как служители собрали тренировочное оружие. Этот очень удачный момент. Охрана, которая дежурит на первом и втором этаже окружающих тренировочный дворик галерей, расслабляется и ослабляет бдительность. Два важнейших фактора обеспечения безопасности в гладиаторской школе: контролировать попадающее в руки гладиаторов оружие, даже такое сравнительно безобидное, как тренировочные мечи, и тщательно запирать двери. Когда гладиаторы оружие сдают, охрана до некоторой степени утрачивает к нам интерес. Они тоже складывают и запирают свое оружие: метательные копья, луки и мечи, – и двигают в сторону кормежки. Нечего говорить, что все происшедшее оказалось для них сюрпризом.
   Мимо меня с топотом промчался Крикс, так двинув меня плечом, что я чуть не упал. Я старался держаться рядом со Спартаком, но куда там! Он был уже где-то в воротах, ведущих во внутренние помещения школы. Над моей головой просвистело копье, раздался крик, и впереди рухнул гладиатор. Я пригнулся и ринулся вперед. Хотя это я только так говорю, что ринулся, на самом деле продвинуться вперед мешала плотная толпа. Орущая и лезущая. А теперь, когда в нас начали метать копья и стрелять из луков, ор и вопли усилились невыразимо. Гладиаторы хватали копья, которые падали вокруг нас, и метали их в охранников. Я закрыл глаза от ужаса, пригнулся и лез, и лез, и лез вперед. Люди кричали, кто-то ухватил меня за руку, я взвыл и в ужасе обернулся, но это был Рес. Глаза у него были огромные. Он уперся в меня и так нажал, что мы сразу продвинулись на несколько шагов. Толпа медленно втягивалась в ворота, ведущие из дворика, вскоре и мы протиснулись в них, причем я ссадил плечо о косяк. Сразу стало свободней, можно было сделать несколько шагов бегом. Мы с Ресом оказались в коридоре, ведущим в столовую и дальше на хозяйственный двор. Оттуда неслись крики, и мы вместе со всеми бросились туда.
Двери кухни были выломаны, гладиаторы выскакивали оттуда, вооруженные кухонными ножами, вертелами и прочей кухонной утварью, которая сейчас выглядела грозно, как настоящее оружие. Мы с Ресом тоже заскочили на кухню, но на нашу долю уже ничего не осталось. Рес, недолго думая, налетел на какую-то ни в чем не повинную табуретку, расколотил ее о стену и сунул мне одну из ножек.
   Откуда-то издалека я услышал голос Спартака. Казалось, он проникает во все закоулки школы.
- К воротам! Все к воротам! – ревел Спартак, словно мы были в лагере, который штурмуют вражеские толпы.
   Ноги сами понесли меня к воротам, навстречу крикам, треску, звукам глухих ударов. Ворота выламывали, используя в качестве тарана телегу, на которой в нашу школу доставляют провиант. Охранники, обычно караулившие ворота, лежали кучей у одной из стен. Здесь сражение было закончено еще до нашего появления. Рес издал воинственный вопль, врубился в толпу людей, толкавший телегу, и скрылся в ней. Мне показалось, что телега ринулась вперед, как живая. Удар! Она отскочила от ворот, толпа издала какое-то слитное уханье, телега с устрашающим скрипом двинулась, быстро набирая скорость - удар, скрежет, еще один удар, и разбитые створки ворот повисают на искореженных петлях. Путь свободен!

Феано

   Подозреваю, по мне сразу можно было понять, что за городской стеной я оказалась впервые в жизни, хотя я и старалась изо всех сил идти бодрой уверенной походкой и с самым деловым видом. Сперва даже неплохо получалось, но после того, как я чудом вывернулась с пути летящей во весь опор колесницы и, зазевавшись на растущее чуть поодаль огромное раскидистое дерево, едва не наступила на мирно сидящего возле обочины нищего с облезлой собакой (за что оба меня качественно обгавкали), вся уверенность, которая во мне еще была, начала стремительно таять. Я даже оглядываться боялась – если сейчас окажется, что я отползла от Капуи всего на пару стадиев, то просто сяду и разревусь.
   Впоследствии, правда, выяснилось, что ползти-то я ползла, но довольно ходко. По крайней мере, местность вокруг становилась все более сельской, на дороге стало посвободнее, а когда с обеих сторон зазеленела рощица, я почти окончательно успокоилась. Солнце уже садится, значит, скоро Спартак с ребятами меня догонит. 
- Эгей, Феано! Не меня ищешь?
   Я подпрыгнула от неожиданности и завертела головой, пытаясь выяснить, кто меня окликнул, да еще знакомым голосом.
   Первой мыслью было, только не смейтесь, - что меня окликнула лошадь. Она высунула из кустов симпатичную гнедую морду с аккуратной белой звездочкой во лбу и смотрела на меня дружелюбно и внимательно. Наверное, я все-таки перегрелась на солнце. Вторая мысль была примерно в духе: «Нет, голос был мужской, а у Марция кобыла...» У Марция?!.
   Марций обнаружился на противоположной стороне дороги – сидел на каком-то бревнышке и своей зеленой туникой отлично сливался с окружающей средой. Тьфу ты, так ведь и поседеть можно!
- А ты-то тут откуда? – спросить чего поумнее я не додумалась.
- Да выехал пораньше, к матери заскочить хочу. Она у меня тут, в деревне под Капуей, живет. А что?
   Мне захотелось его расцеловать. И гнедую лошадку, его верную помощницу, - заодно. Будет у ребят оружие!
- А то, что ты до невозможности вовремя! – воодушевленно воскликнула я. - Поехали!
   Марций удивленно присвистнул, но спорить не стал. Кобыла – тоже, только печально покосилась на недоеденный куст.
   Пока мы катились обратно к Капуе, я наконец узнала, каким образом удалась эта авантюра с оружием. Все началось, как ни странно, с того, что Марций неудачно женился. То есть с карьерной точки зрения – удачно, владелец оружейной мастерской, где парень подвизался возчиком, подсунул ему в супруги свою перезревающую дочурку. Жена Марцию досталась совершенно сказочная, то есть как в сказках – страшненькая, жутко сварливая и дура дурой, причем если с первым и третьим пунктами он еще готов был мириться, то второй доводил его до нервной икоты и желания в один прекрасный день уехать в голубую даль и никогда не возвращаться. В общем, неудивительно, что такая личная жизнь однажды привела его в лупанарий Теренция. Ксения оказалась сущей находкой – хорошенькая, веселая и явно с головой на плечах. Так что Марций начал очень всерьез задумываться насчет того, чтобы с женой развестись, выкупить Ксению у Теренция и начать наконец нормальную жизнь, но если на выкуп ненаглядной денег он наскрести еще мог, то дальше нужно было на что-то жить, а в том, что после развода бывший тесть вышибет его за дверь, сомневаться не приходилось. На эти-то сложные обстоятельства Ксения однажды и вздумала пожаловаться, отдыхая после трудов праведных на широком плече Эномая. Вот, мол, нашелся добрый человек, жениться хочет, а денег нет. Эномай для поддержания разговора поинтересовался, кто же этот благодетель. Ксения на голубом глазу ответила, что это Марций, возчик из той мастерской, что в обе капуанские школы оружие поставляет. Эномай едва не подпрыгнул от радости и горячо заверил ее, что поскольку всегда к ней относился с большой симпатией, сделает все возможное для ее дальнейшего счастья с хорошим человеком в обмен на совершенно плевую услугу. Дальше все было делом техники. Умная и хваткая Ксения поняла, что судьба дала ей очень увесистый шанс, и взялась за свою роль посредницы со всем пылом. Марций тоже особо не возражал – сказать работодателю и по совместительству тестю, будто школе Батиата потребовалась очередная партия доспехов и оружия, было нетрудно, доставить эту партию в нужное место и в нужное время – тоже,  риска никакого, а обещанных денег должно было хватить на то, чтобы начать какое-нибудь небольшое дело вдали от прежней семейки.
   Ехать пришлось недолго, но сумерки опускались, как и положено осенью, стремительно. Марций только-только успел пересказать мне всю эту историю,  как навстречу нам попался какой-то пожилой сельский житель на дряхлой повозке, нахлестывающий вожжами такую же дряхлую лошаденку. Лошаденка так старалась, что даже бежала рысью.
- Поворачивай, покуда цел! – крикнул он Марцию.
- Разбойники? – уточнила я на всякий случай.
- Гладиаторы сбежали! – донеслось до нас уже издалека.
- Ага, - удовлетворенно крякнул Марций и тоже шевельнул вожжами. Только, понятно, не с целью развернуться.
   Чем ближе мы подкатывались к Капуе, тем большая паника нарастала на дороге. Люди разбегались по окрестным рощам и полям, я  сгущающихся сумерках даже успела заметить своего знакомого одноногого нищего – зажав подмышкой костыль, он очень резво улепетывал боковой тропинкой, обгоняя собственную собаку, причем ног у него обнаружилось две и обе совершенно здоровые. Впереди царила форменная давка: богатая лектика оказалась в центре стада волов. Хозяин лектики сыпал проклятиями на собственных рабов и на погонщика, последний изо всех сил хлопал кнутом, однако волы, в противоположность людям,  демонстрировали редкостное хладнокровие и никуда не торопились. В общем, полный хаос. Гладиаторы сбежали! Хорошо еще, по вечернему времени путников было не так уж много, а то, боюсь, нас бы просто перевернули вместе с повозкой.
- Ну что, постоим в сторонке? – весело спросил Марций. – А то как бы лошадку мою не запинали.
   Я кивнула, напряженно всматриваясь в мельтешение на дороге. Сумерки – самое коварное время суток, толком ничего не видно, отряд в сотню человек целым легионом может показаться. Так что паникеров я вполне понимала, а уж как гладиаторы могут при желании нагнать страху – тут и говорить не о чем. Но сердце у меня стучало, как сумасшедшее. Сколько наших вырвались из города? Кого убили или ранили? Только бы не Спартака и не Крикса! Пожалуйста, добрые боги, сделайте так, чтобы не их!
   Наконец погонщик отогнал стадо куда-то в поле, рабы шустро поволокли лектику в противоположную сторону, и на дорогу упала внезапная тишина. Народ разбежался или попрятался, и только со стороны города доносился негромкий, все приближающийся перестук множества подошв по камням. Идут!


Меток

   Мы шли по узкой тропинке в стороне от дорог, и было мне плохо. Все-таки копьем в меня попали, и это когда я уже был фактически на воле. Прощальный привет школы Батиата! Копье только скользнуло по боку, но я не спешу добавлять: «к счастью». Кожа была содрана основательно, я чувствовал, как по боку текут струйки крови. Потом к ране прилипла туника и течь перестало, зато начало зверски саднить. Рес шел рядом со мной. Он успел, улучив момент, глянуть на состояние дел и заверил, что это просто ссадина. «Очень большая ссадина», - отрывисто дыша сквозь зубы, поправил я.
- Ничего, - сказал Рес. - Придем куда-нибудь и перевяжем тебя.
   Мы шли в полном молчании уже так давно, что начало смеркаться. Спартак был где-то впереди. С того момента, как мы вырвались из Капуи, я его не видел. Я молчал и горько думал, что судьба начала наказывать меня с первого же шага на свободе. Все это я предчувствовал и даже внушал себе, что без этого не обойдется, но как всегда надеялся, что может все-таки, как-нибудь…. А как? Будь мы сейчас в гладиаторской школе, меня бы уже препроводили в больничное крыло, промыли и перевязали мою очень большую ссадину, освободили бы от тренировок, а вечером меня ждал бы ужин. А сейчас… Рес сформулировал правильно: «куда-нибудь» придем. Куда-нибудь, где не будет ни еды, ни чистого полотна перевязать рану, ни крыши над головой. Я закрыл глаза и застонал.
   А мы так легко вырвались из Капуи. Народ разбегался во все стороны, как стадо гусей от овчарок, женщины визжали, кто-то чем-то в нас швырял. Я тогда еще чувствовал себя не просто сносно – сказывалось нервное напряжение, – а чувствовал я себя свирепым и неуязвимым богом войны, наводящим ужас на смертных. Но вот мы отошли от города на несколько стадиев, богу войны сделалось дурно, а потом он скис окончательно. Рана болела все сильней, ужасно хотелось пить, а по сторонам дороги тянулись надгробия... Рес взял меня под руку, я оперся на него, идти стало немного легче. Потом мы сошли с дороги, цепляясь за кусты, и углубились в лесок. От боли у меня в голове вертелись какие-то дурацкие однообразные мысли, обрывки детских песенок, и еще раз за разом я повторял себе: «Сам виноват, Головастик, сам виноват». В конце концов, опираясь на Реса, я как будто задремал, и в болезненном полусне меня обступили воспоминания.

   Мое продвижение по социальной лестнице гладиаторской школы совершилось в самый неподходящий момент. У Спартака третий день болели зубы, и он искал, на ком вызвериться. Наши лекари определить причину его страданий не смогли. Ждали медицинское светило, которое как раз убыло в Рим восстанавливать драгоценное здоровье кого-то из сенаторской братии, пошатнувшееся на ниве служения обществу. Предоставленный сам себе Спартак бродил по двору мрачнее черной тучи. От предложения с комфортом лежать во врачебном крыле, подвергаясь заботам врачей, он наотрез отказался. Я его хорошо понимаю: если что-то болит, лучше коротать время среди людей. Это отвлекает. Только хорошо, если ты при этом не Спартак, у которого в руке палка тренера и неограниченное право пускать ее в ход по делу и без дела.
   Мы вчетвером стояли перед Спартаком и старались не дрожать, а он глядел на нас так, словно мы только что предали Фракию и его лично. У щеки он держал сваренное вкрутую куриное яйцо. Это был личным вклад господина Лентула Батиата в благополучие его подданных. Он посетил школу, посидел в апартаментах управляющего, потом вышел на галерею скушать яблочко и полюбоваться, как его капиталы, сопя, скачут по двору с палками в руках. Спартака он подозвал поближе, сочувственно расспросил, что и как у него болит, и предположил, что если ему, Батиату, в свое время от ячменя на глазу помогло вареное яичко, то оно Спартаку и от зубов поможет. Спартак кротко согласиться. Он сейчас на все соглашался. Он даже выслушал Криксово многословное повествование, что у них в Галлии в деревушке рядом с его, Крикса, поместьем, проживала местная галльская бабка, непревзойденная в области заговаривания зубов. Спартак выслушал все это без критики, даже часть про поместье, только посетовал, что бабки этой нет в пределах досягаемости. Он уже и на бабку был согласен.
   Итак, Спартак окинул нас с ног до головы ледяным взглядом. Затем он приказал, чтоб мы по очереди сразились с Кресцентом. Моя очередь наступила сразу же. В таких случаях я никогда не успеваю спрятаться за чужие спины. Я приближался к Кресценту чуть ли не бочком. Кресцент – гладиатор очень высокого ранга. Это тренажер для таких, как Спартак. Спартак, кстати, именно с ним тренируется, когда приближается время его выступления. Я был даже несколько польщен тем, что мы сразу удостоились такой чести, но у меня на носу все равно выступила нервная испарина. К счастью, этого не видно под шлемом. Как и следовало ожидать, Кресцент в два приема накидал мне по шее. Я пропустил один удар, потом сразу второй, и Спартак сказал:
- Достаточно, – таким тоном, словно он был местный консул, а его в доме средней руки потчевали не очень свежим блюдом.
   Я сел на землю и попытался отдышаться. Теперь у меня даже спина была мокрой. Я представил, что ждало бы меня на арене, если бы меня вдруг выпустили против Кресцента. До этого, конечно, далеко, и все же. А я-то думал, что достиг уже известных высот в фехтовании.
   Всех остальных ждало то же разочарование, а Кресцент, разогнав нашу четверку, даже не запыхался. После этого последовала некоторая пауза. Подозреваю, что Спартак организовал ее намеренно, чтобы дать нам прочувствовать свою ничтожность. Дождавшись, пока мы созреем, Спартак поднял меня с земли и взял у Кресцента меч и щит. Кресцент весело присвистнул. Для него это дармовое развлечение. Вот тут я все понял. Спартак показал мне, что такое настоящая жизнь. Он рубил меня вдоль и поперек, не обращая внимания на мои попытки защищаться. Я преодолевал желание спрятаться за щитом и не высовываться оттуда. Финальный удар едва не опрокинул меня на землю.
- Вот так! - Спартак сплюнул на землю. Мне показалось, что сейчас он добавит: «Вон из школы», - но он ничего такого не сказал, велел нам подняться и отправил отрабатывать удары к столбу. Все сначала.
   Батиат, наблюдавший за ними с высоты галереи, громко отметил, что Спартаку сейчас в самый раз на арену, до того зол. Спартак не удостоил его взглядом.
   Я ожесточенно отрабатывал на столбе приемы, которые вот уже два года знал наизусть. Было очевидно, что Спартаку просто не хочется с нами возиться. А я-то размечтался, что он сейчас обучит нас хоть нескольким своим знаменитым приемчикам. Впоследствии Спартак меня за это в который раз высмеял. Заявил, что для того, чтобы исполнять его приемы, мне пришлось бы минимум полгода жрать ячмень и развивать мускулатуру гимнастикой, да и то сомнительно, будет ли прок. Обидный намек на его собственную какую-то неисчерпаемую силу. Так зачем сравнивать-то, моя сила не в мускулах. Я умный!
   Мы молотили палками по столбам, а Спартак ходил вокруг нас, как тигр, и придирался ко всему. Я от него устал. Это же сколько надо иметь сил! Если бы я не боялся получить от него в который раз палкой по плечам, я бы посоветовал ему все-таки пойти отдохнуть. Такой уж человек Спартак, вроде бы он не делает ничего специального, а вся школа живет его интересами. Он даже из своей болезни ухитрился извлечь выгоду. Батиат, поглядев, как мается украшение его школы, приказал, чтобы на ночь к нему доставили украшение лучшего лупанария Капуи – Эвнию. Все же у нашего хозяина золотое сердце. Он верно рассчитал, что такая женщина, как Эвния, заставит Спартака забыться хоть на часок.
   Эвнию доставили в школу в сумерках, и уже через час она принадлежала Спартаку душой и телом. На примере Хариты я успел заметить, что девицы известного поведения с поразительной легкостью извлекают из нетронутых недр своих душ материнские чувства. Харита рассказала, как одна из ее каким-то образом выскочивших замуж бойких коллег как-то притащила в лупанарий своего младенца – похвастаться. Сбежавшиеся со всего дома девицы в десять минут израсходовали двухмесячный запас сюсюканий. Бедный младенец, в таком возрасте он этого еще ничем не заслужил.
   Измученный болезнью Спартак разбудил в Эвнии самые лучшие качества. Исполнив все, что от нее требовалось, по классу «люкс», она до утра преданно согревала Спартака своим роскошным телом и ушла едва ли не в слезах. Крикс, охраняя репутацию друга, заявлял, что слезы на ее глазах вызвали незаурядные мужские таланты Спартака, но я ему безмолвно не поверил. Наших девиц этим не удивишь и не порадуешь.
   На следующий день из Рима вернулось светило и спасло Спартака. Осмотрев его, светило объявило, что болезнь происходит от сгущения желчи, в свою очередь вызванного холодом, погода и в самом деле стояла зимняя. Следовало разжижить желчь, для чего требовалось держать больного в тепле и давать ему некую микстуру, собственного светилового сочинения, каковую следовало разводить неразбавленным вином, отчего Спартак против лечения нисколько не возражал.
   Явление светила произвело потрясающий эффект среди наших лекарей. Они ужасно носились с именитым коллегой, а выполнять его рекомендации взялись с таким пылом, что Спартак взвыл, но восставать ему не дали, и он, укутанный в пять одеял, провел три дня и три ночи возле жаровни, которыми в Риме отапливают помещения. Зубы у него прошли через два дня.

Феано

- Вон они, - негромко сказал Марций.
   Темная масса надвигалась на нас – шли плотно, молча, сомкнутым строем – как на арене, когда отряд выходит против отряда. Лица разглядеть было невозможно, но светловолосую голову Спартака, возвышающуюся над остальными, я узнала бы и в кромешной темноте. Живой!
   Я спрыгнула с повозки и помчалась навстречу. Когда ужасно за кого-то боишься и вдруг видишь его перед собой живым и здоровым, трудно сохранять хладнокровие.
   Он обнял меня на одно коротенькое мгновенье – понятно, некогда тут нежности разводить, - и быстро проговорил на ухо:
- Жив, здоров, не ранен, хлюпы отменить.
- А у меня сюрприз, - счастливо хлюпнула я. – Я Марция нашла!
   Спартак даже приостановился от удивления.
- Марция? Феано... ты и впрямь сокровище! Парни! – зычно. – Оружие – есть!
   В ответ раздался такой рев, что, сдается мне, в округе не только люди попрятались, но и мыши-полевки вмиг по норкам расквартировались. Вот так. Даже мне, скромной девушке, хоть раз в жизни полагается триумф! А без лаврового венка и белых лошадей перебьюсь как-нибудь.
   Вскоре гладиаторы уже радостно потрошили повозку, я в двух словах рассказывала, как случайно перехватила Марция прежде, чем он успел свернуть в гости к матери, Крикс воодушевленно хлопал меня тяжелой лапой по плечу и громогласно называл посланницей богов, Спартак деловито распределял оружие, Эномай и Марций в сторонке о чем-то вполголоса толковали, причем последний уже прижимал к груди довольно объемный кожаный мешочек. Он-то, конечно, пылко благодарил богов за счастливую случайность, благодаря которой куча денег не пробежала мимо его носа.
- Ты полотно взяла? – обернувшись через плечо, спросил Спартак. И, получив утвердительный кивок, скомандовал: - Доставай. Кому срочно перевязку – живо сюда!
   Крепкая льняная ткань, из которой я еще пару недель назад собиралась сшить нарядную тунику, затрещала, раздираемая на полосы. Спартак взялся за перевязки сам – получалось у него ловко, а главное – быстро. Интересно, в римской армии и этому обучают? У него самого, как обычно, не было ни царапины. Может, он заговоренный?
- Вот еще герой, в кровище весь, - весело прогудел у меня над ухом Македонец, вытаскивая за шиворот из толпы... опаньки! Ушастый собственной персоной! Этот-то как тут оказался? – Что, госпожа Феано, перевяжешь боевую рану?
   Ушастый отмахивался и что-то шипел сквозь зубы на родном языке. Явно настолько нелестное, что на латыни не решался. Левая рука у него была и впрямь в засохшей крови, так что я ухватила полоску ткани и оттащила его в сторону от общей суеты.
- Что там у тебя?
   Мальчишка метнул гневный взгляд в сторону веселящегося Македонца и пробурчал:
- О воротину ободрался... Хоть ты не издевайся, ладно?
- Не буду, - торжественно пообещала я. «Боевая рана» представляла собой просто глубокую царапину, уже благополучно подсохшую. – Какая разница, о воротину или о чей-то гладис? Главное – в бою! – и старательно закрутила ему тряпку вокруг раненой руки.
   Ушастый дуться перестал, а тут еще, очень кстати, и Крикс подошел.
- Почему не при оружии, боец? – строго спросил. – Погоня набежит – поварешкой будешь отмахиваться?
   И сунул в руки обалдевшему парню новенький блестящий гладис.
   Наверное, все галльские боги сейчас, неслышно для меня, аплодировали своему новоявленному воину. Ушастый стоял, обеими руками сжав рукоятку гладиса, и что-то быстро-быстро шептал одними губами. Глаза у него были совершенно шалые. Крикс подмигнул мне и ушел, весело скаля белые зубы. Может, вспомнил, как сам когда-то меч получал?
- Это что теперь, и баба с нами? – донесся сбоку изумленный голос Ганника. – Вот не было печали!
   Скотина какая, а? У самого, между прочим, моим полотном плечо перевязано! Спартак отозвался негромко и очень спокойно:
- Пока что от этой, как ты изволил выразиться, бабы пользы было в десять раз больше, чем от тебя, Ганник. А услышу еще хоть полсловечка в таком духе – голову оторву. Запомнил? – Выждал паузу и скомандовал: - Построиться!
   С Марцием распрощались на месте – он решил, что к матери может и потом заглянуть, а сейчас заночует под стенами Капуи и с утречка отправится к Теренцию. Эномай велел передать Ксении привет. Марций клятвенно пообещал. Я ему позавидовала. Выкупит он завтра свою Ксению, и будут они жить долго и спокойно, детишек нарожают... А я вот топаю по ночной дороге в неизвестность и даже не рядом со Спартаком, потому что он во главе отряда идет, как положено начальству, а я в середине обретаюсь, среди раненых, то есть на данный момент второсортных. И Крикса рядом нет, и даже Македонца. Македонец возле Спартака – воевал в этих краях, все дороги знает. Мне было скучно и одиноко, вдобавок я устала и хотела пить. Через какое-то время по рукам пошла фляга с водой («Всем по глотку, раненым по два», - распорядился Эномай), я на ходу честно сделала один глоток и передала флягу дальше. Пить хотелось по-прежнему, разве что в горле першить перестало. А мы все шли и шли, причем очень скорым шагом, и я с тоской понимала, что идти так мы можем всю ночь. Если, конечно, я не свалюсь раньше. Потому  что я все-таки не гладиатор. Я как-то даже не заметила, когда под ногами закончилась мощеная дорога – мы свернули на лесные тропы. Потом начало саднить пятки – пыль и мелкие камешки забились под задники сандалий, а вытряхнуть их было некогда. Потом идти стало откровенно больно.
- Госпожа Феано, давай узелок понесу? – шепотом окликнул Ушастый.
   Узелок был легким, но я его тут же отдала. Просто приятно было, что хоть кто-то обо мне решил позаботиться. Ушастый какое-то время молча шел рядом, потом покосился по сторонам и незаметно подставил мне локоть. Я почти повисла на его руке, стараясь идти на цыпочках, чтобы не было так больно. Получалось, конечно, не очень, но запросить передышки было стыдно. Вон ребята раненые – и ничего, не жалуются, идут, как все. Через какое-то время я отупела от усталости настолько, что боли уже почти не чувствовала, и вяло этому порадовалась. Идти на мысках я уже не пыталась, а потому руку Ушастого выпустила. Пусть передохнет, сколько уже меня тащит.
   Когда впереди замаячил не то чтобы широкий, но бурный и говорливый ручей, я поняла, что тут меня можно и оставить. Через переправу я не перейду. Брести по дороге, загребая пыль ногами, - одно дело, а прыгать по торчащим из воды камням – совсем другое. Никуда я не попрыгаю, дайте мне тут умереть спокойно.
   Первым на тот берег перебрался, разумеется, Спартак. Что ж, печально подумала я, тихонько сползая  по стволу ближайшего дерева на землю, прощай, ты так и не стал мне супругом перед богами, нас разделил этот ручей, словно черные воды Леты... Кажется, я начинала видеть сон, из которого меня совершенно бесцеремонно вытряхнул чей-то голос поблизости:
- Говорю же, одно наказанье с этими бабами!
   И тут же совсем уж у меня над ухом негромко огрызнулся Крикс:
- Ганник, я тебе какую скулу в прошлый раз подбил, правую? Завтра напомни – левую подправлю. Доннхад! Шлем подержи.
   Вскинул меня на руки и пошел через ручей по камешкам, как по ровной дороге. Я приоткрыла один глаз, покосилась вниз, на мельтешащие вокруг черных камней белые барашки пены, и быстренько зажмурилась обратно. Умирать как-то резко расхотелось, а захотелось, наоборот, чтобы Крикс доставил меня на тот берег живой и, желательно, ни разу не макнув в воду.
   Он и доставил. Сгрузил осторожненько в ложбинку, поросшую мягкой травой, и что-то на своем языке приказал Ушастому. Тот живо куда-то зашуршал.
- Сейчас водички попьешь, полегчает, - уже на латыни сказал мне Крикс. – А то бледнеть и глазки закатывать надумала, ишь ты. Я еще на вашей свадьбе хорошенько напиться собираюсь, смотри у меня.
   Я улыбнулась и потерлась щекой о его руку, все еще лежащую у меня на плече. Какой же он славный. Тут обратно пришуршал Ушастый, и пришлось все-таки открыть глаза: оказывается, он притащил мне воду в шлеме Крикса.
- Подшлемник-то хоть вытащил? –  вскользь поинтересовался Крикс. Ушастый издал ряд каких-то не очень внятных, но выразительных междометий, должных передать все его возмущение; я фыркнула и села. Что, это я несколько минут назад собиралась помирать? Не верю. Жизнь прекрасна! Особенно когда в наличии имеется такая чудесная, холодная, вкусная вода. Половину шлема я выхлебала точно, остаток Ушастый заботливо выплескал мне на руки, чтобы я умылась и пригладила растрепавшиеся волосы.
- Спартак с Эномаем и одноглазым пошли дорогу разведать, - сказал Крикс, когда процедуры по возвращению меня к жизни были завершены. – Сейчас отойдем еще немножко, и все, привал до утра.
- Как – отойдем?! – застонала я. – Еще отойдем?! А...
- Вода шумит, - спокойно объяснил он. –  Отойдем туда, где тихо. На всякий случай. Если идти не можешь – я донесу.
- Дойду, - гордо проворчала я. На самом деле, мне ужасно хотелось проделать дальнейший путь на чьих-нибудь руках. Желательно – на руках Спартака, хотя Крикс тоже сойдет. Но уж нетушки, чтобы надо мной всякие Ганники глумились, мол, от баб одни проблемы? Вот еще!
Крикс погладил меня по голове и отошел. Я слышала, как он раздает указания – отдыхать не пристраиваться, кто сильно чистоплотный – может быстренько помыться, но внизу по течению, прочим попить-умыться-привести себя в порядок и ждать сигнала к дальнейшим действиям.
- Доннхад, - сказала я, - дай руку.
   С кряхтением, как столетняя бабка, поднялась, проковыляла с помощью Ушастого вдоль берега ручья, за хорошим таким крупным камешком велела ему отвернуться, разделась и рухнула в воду.
   Вот это, скажу я вам, бодрит непередаваемо! Сперва я от холода, конечно, задохнулась, зато потом начала возвращаться к жизни с редкостной скоростью. Что термы? Термы – это способ убить время и не более того. Всю правду жизни начинаешь осознавать только тогда, когда пройдешь скорым шагом римских миль пару десятков, а потом ухнешь в ледяную водичку, задавишь естественный вопль и желание вылететь оттуда немедленно и еще, стуча зубами, заставишь себя поскрести все тело песочком и как следует прополоскать волосы.  О том, что ноги болят, забываешь уже на стадии погружения в воду, а потом и вовсе не до того.
   Словом, когда вернулся Спартак, я стояла в первых рядах, изъявляя полную готовность маршировать дальше сколько потребуется. Надеюсь, Крикс не станет живописать в красках, как нес меня через ручей.
   Крикс и впрямь продемонстрировал в очередной раз душевную чуткость – помните, я уже говорила, что он ее периодически являет, и чаще всего весьма своеобразно? В общем, он ни словом не обмолвился, как я пыталась сложиться в обморок, зато брякнул в полный голос:
- Спартак, ты бы хоть на невесту разок внимание обратил, у нее, между прочим, ноги в мясо стерты.
   Я мгновенно залилась краской. Никакого пророческого дара не требовалось, чтобы предугадать, какова будет реакция народа. Разумеется, злоехидный Ганник тут же вполголоса, но воодушевленно начал строить предположения, какие именно части моих ног стерты в мясо. По рядам поползло исчезающе тихое, но внятное хихиканье.
- Спасибо, Крикс, - поблагодарил Спартак таким голосом, что хихиканье мгновенно стихло. – Ты настоящий друг, я никогда не сомневался. А теперь – все встали и пошли вон туда по тропочке.
- Далеко идти? – неудачно вылез Головастик.
- Еще примерно столько же, - охотно разъяснил Спартак. И, только полюбовавшись его вытянувшимся лицом, добавил: - А до привала – где-то стадий. Там Эномай с одноглазым ждут, не промахнетесь. Да! Костер разводить не вздумайте. Феано, сядь. Что с ногами?
- Да ничего, - пробурчала я, не поднимая глаз. Это здорово, что он не начал меня вслух жалеть, иначе я точно бы снова скисла. – Ну, пятки стерла... босиком пойду, если что.
- «Если что», - передразнил он, - босиком ты по камням будешь ковылять, как полудохлая утка. Давай сюда сандалии. И покажи, что там у тебя... Угу, не наврал Крикс. Так...
   Вытащил нож и ловко, парой движений, распорол задники сандалий посередине.
- Ноги перевяжи. Узелок твой где?
   Узелка не было – Ушастый уволок. Исполнительный! Взялся нести – так до конца.
- Ладно, - сказал Спартак, - посиди пока, я ополоснусь. Весь в пылище.
   Посидеть – это я запросто. Лучше бы полежать, конечно. Но посидеть – тоже неплохо. Ноги гудели, голова кружилась от усталости и непривычного обилия свежего воздуха. А воздух был сказочный! Пахло землей, недавним дождиком, какими-то травами, а половины запахов я и определить-то не могла. Двадцать три года на кухне провертелась, за городские ворота ни разу не выбралась! Свободная-то свободная, а даже гладиаторы, повоевавшие где-то, даже рабы домашние, господ в поездках сопровождающие, больше моего видели. А уж звуки ночные и вовсе оставались загадкой – прежде-то единственным, что я в своей комнатушке слышала по ночам, было потрескивание светильника. Ну, и еще иногда голоса из-за забора, если кто-то крепко подгулявший возле школы шарахался. А сейчас мне даже жутковато стало. Вдруг из кустов вылезет какой-нибудь дикий зверь, пока Спартак моется? Много я со своим ножиком кухонным навоюю? Хотя, с другой стороны, лично я на месте любого дикого зверя оттуда, где только что прошли донельзя воодушевленные свободой и перспективой скорого отдыха гладиаторы, бежала бы со всех ног. Вот еще бы глаза не закрывались так настойчиво... Я изо всех сил старалась не спать, но стоило только моргнуть – и поднять веки обратно стоило больших усилий.
- Носом клюешь? – весело спросил мокрый и довольный Спартак, садясь рядом. – Я сам как пьяный. Надышаться не могу, забыл уже, как трава пахнет. Парни ворчали – мол, вина нет, свободу нечем отпраздновать. Какое нам сейчас вино, и так голова кругом...
   У него и вправду глаза были хмельные,  и лицо как-то смягчилось и помолодело. Он шесть лет жил ради этого дня. Потом, конечно, навалятся новые заботы и тревоги, но эти вот первые часы свободы – они дорогого стоят.
- Ты прости меня, – вдруг сказал он тихо, с какой-то незнакомой мне прежде интонацией. – Я все-таки перед тобой здорово виноват.
   Я вытаращила глаза.
- Ты про что?
- Да про ту записку для Марция... Пришлось тебя повязать этим заказом. Не мог я тогда рисковать... Прости, ладно?
   Мне вдруг стало удивительно тепло на сердце. Все-таки извинился, пусть и с таким опозданием. Вот и все, и ничего недоговоренного между нами больше не осталось.
- Меня другое беспокоит, - совершенно честно ответила я. – Не понадобься я тебе тогда – ты бы меня с собой позвал?
   Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.
- Позвал бы, - сказал он, смеясь. – Я на тебя давненько облизывался, но у тебя же то Лисимах вертелся, то Крикс.
   Я слегка покраснела. С Лисимахом у нас была почти любовь, и когда он не вернулся с римских гастролей, я несколько ночей плакала в подушку и сгоряча даже заявила управляющему, что намерена покинуть это прекрасное заведение и отправиться в вольное плаванье. Многоопытный управляющий только хмыкнул и сообщил, что мое плаванье, если, конечно, меня прямо за воротами школы не ждет какой-нибудь юный патриций на запряженной четверкой белых лошадей колеснице с целью умчать в золотую даль, закончится в комнатушке ближайшего лупанария, и это будет еще знаком благоволенья богов, потому что многие такие умные обходятся вовсе без комнатушек, довольствуясь ближайшей подворотней, и цена им – квадрант в базарный день. Вдобавок поблизости тут же замаячил Крикс, а с Криксом вообще не соскучишься. Сережки с бирюзой, кстати, он мне подарил просто так, для поднятия настроения, как он выразился. В общем, когда ему пришло в голову поутешать меня в моей печали не прилюдно, а за углом, я особо и не возражала. Утешителем он оказался замечательным, я быстренько выкинула из головы всякую дурь и расцвела пышным цветом, попутно став в глазах общественности «девушкой Крикса». Мало кто знал, что за углом мы с ним в трех случаях из пяти встречаемся просто выпить по чаше вина и потрепаться о жизни. На Крикса, как он мне конфиденциально признался, положила глаз какая-то богатая вдова, отличавшаяся патологической жадностью, причем ладно бы только в наслаждениях. То есть хозяину-то она за использование в нестроевых целях гладиатора платила честно, иначе стал бы Батиат к ней чуть ли не раз в три ночи гонять этого гладиатора в сопровождении конвоя, как же, но сам Крикс уже выть был готов от такой напасти. Матрона не считала нужным ему хоть чашу вина налить, не говоря о кормежке, зато развлечений требовала весьма длительных, и почти под утро злой, голодный и невыспавшийся Крикс выползал от нее к злому, голодному и невыспавшемуся конвою,  а впереди был целый день тренировок. Словом, когда матроне взбрело в голову перебраться на постоянное проживание в Неаполь, Крикс на радостях выскреб все сбережения и закатил такую гулянку, что наутро ни один из галлов на тренировку просто физически не смог бы выйти, и это всем крупно повезло, что гулянка пришлась аккурат на начало сатурналий и тренировки были отменены.
- У тебя у самого вертелась, - буркнула я в отместку. – Какая-то красавица писаная.
- Эвния, что ли? – уточнил Спартак небрежно. – Хорошая была девушка.
   И по его интонации я поняла, что тема этой самой Эвнии закрыта раз и навсегда. Вот и славно. Может, о моей внешности и не перешептываются с восторгом, но любит-то Спартак меня! А все Эвнии могут хором удавиться от зависти.
- Ладно, - Спартак потянулся и зевнул, - пойдем к ребятам. Отдыхать осталось всего ничего, нужно чуток подремать хоть вполглаза. Держи свои сандалии.
Наклонился, чтобы поднять меня на руки и, заглянув в глаза, негромко и серьезно сказал, завершая разговор:
- Я буду тебе хорошим мужем. Обещаю.
...Засыпала я совершенно счастливой.

   Если честно, то подробностей того, как мы наконец поднялись на Везувий, я не помню. Кажется, последний стадий я позорно проползла на четвереньках. А может, и не последний, а может, и не стадий, а всего несколько шагов. Помню только, что в гору меня поочередно волокли за руку то Македонец, то Ушастый, то, к моему изумлению, Ганник. Спартак и Крикс шли впереди и расчищали заросшую, давным-давно нехоженую тропинку от плетей буйно разросшегося дикого винограда. Эномай остался внизу – заваливать проход камнями и создавать прочие неприятности для ожидающейся погони. В том, что погоня прибудет довольно скоро, сомневаться не приходилось. Это у нас лошадей нет, а в Капуе их полно.
   Через гребень меня перетащил Македонец. Дальше тропинка пошла вниз, заросли поредели и впереди замаячило вогнутое поле, заросшее травой и с озерцом посередине. Я поняла, что до озерца уже не доберусь, хоть зарежь, героически сделала еще несколько шагов в сторону от дороги и, хватая открытым ртом воздух, повалилась в траву. Сердце колотилось где-то в горле, дышать было решительно нечем.
- Ничего, дочка. Доползли. Ты молодец, - голос Македонца прозвучал как-то размыто. Это у меня в ушах звенело.
   Я хотела ответить что-нибудь подобающее случаю, но никак не могла отдышаться.
- Феано! – Спартак оказался рядом прежде, чем я успела о нем подумать. Просунул мне под плечи руку, приподнял, чтобы легче было дышать, и резко бросил Македонцу:
- Я тебе что велел, лемур одноглазый? Если увидишь, что невмоготу ей – пусть отдохнет!
- От лемура слышу, - невозмутимо откликнулся Македонец. – Если бы она разок присела, то до завтра бы уже не встала.
   Вот только ссоры не хватает. Я разлепила глаза – и не пожалела. Впервые в жизни я видела непобедимого Спартака несколько испуганным. Мысль, что боится он за меня, не только грела душу, но и даже придала какой-то бодрости.
- Не ругайтесь, - выдохнула я. – Дошла ведь.
   Македонец не обратил на мои слова никакого внимания и со своим неизменным ехидством закончил мысль:
- А вообще сразу видно, что ты никогда женат не был. Бабы – они нас выносливей вдвое. У меня когда жена в первый раз рожала, так мне и сказала, чтобы я делся куда подальше, потому что она при виде моей рожи от смеха тужиться не может.
   Я замерла. Так со Спартаком не разговаривал даже ланиста. Кажется, сейчас Македонец получит в свой единственный глаз, если не что похуже. Однако Спартак только проворчал:
- Молодежь иди учи, опытный.
   Македонец хмыкнул, с кряхтением поднялся на ноги и действительно куда-то пошел. Вряд ли учить молодежь – скорее, к озерцу. Я ему позавидовала. Сейчас окунется в прохладную воду, пыль и пот соскребет – и как новенький будет.
- Воды принести? – спросил Спартак. – Или тебя к воде?
- Ничего не хочу, - чистосердечно призналась я. – Только не убегай никуда.
   Он улыбнулся и приподнял меня повыше. Поцелуй имел соленый привкус. Нет, мыться определенно придется, вся в поту, сама себе противна.
- Убегу, - виновато сказал мой почти супруг. – Дел невпроворот еще. Но потом прибегу обратно.
   Эх. Интересно, настанет когда-нибудь такой день, в который у него не будет дел невпроворот? Вряд ли. Вот сейчас он меня обнимает, а к нам, краем глаза вижу, уже Эномай подбирается. Привет, Эномай, я уж прямо соскучилась, аж три часа не виделись. Как ты  вовремя, радость-то какая.
   Эномаю, впрочем, на нашу со Спартаком интимную мизансцену было глубоко плевать. Переводя дыхание после подъема и утирая мокрое и грязное лицо, он сообщил, что всяких заторов для погони на тропе устроил сколько мог, а теперь намерен рухнуть где-нибудь в тенечке, и если какая сволочь надумает попытаться его разбудить, то пусть лучше это будет римская сволочь, потому что убивать он, Эномай, станет без предупреждения.
   Спартак посмотрел на меня, я посмотрела на Спартака, после чего мы разом вздохнули и пожали плечами. Ну не судьба нам вместе даже лишние пять минут побыть.

   До озера я все-таки доползла. Диво дивное, хватило же сил. Нашла местечко за зарослями рогоза,  двумя языками выгородившими небольшую бухточку,  разделась и бултыхнулась в теплую воду. То есть, наверное, она была все-таки холодной. Но после вчерашнего ручья мне казалось, что я в термах.
   Обратно я шла буквально возрожденная. Оказывается, ходить босиком по мягкой траве – очень приятно. Вдоль берега человек тридцать плескались в воде, полоскали пропотевшие туники, отскребались жгутами из рогоза. Прочие валялись на берегу, кое-кто уже похрапывал. Двое самых жизнестойких разводили костер – это правильно, на таком ветру мокрую одежду неплохо бы высушить. Это у меня с собой запасная туника была, спасибо Спартаку – надоумил.
   Начальство в лице Спартака и Крикса обреталось возле ведущей вниз тропы, что-то активно обсуждало. В обсуждении принимали участие Македонец (местный житель, воевал в этих краях; поди, каждую кочку помнит), Головастик (куда же Спартак без него) и, что меня удивило, Ганник. Вот ведь бойкий, без году неделя в гладиаторах, а уже на короткой ноге с нашими великими. Впрочем, он, по слухам, в молодости успел послужить в римской армии, а Спартак таких крепко уважает. Эномай, как и обещал, демонстративно дрых, живописно раскинувшись среди травы.
- Госпожа Феано!
   Ушастый. Вынырнул из зарослей веселый и свежий, аж завидки берут. Хорошо быть тощим, тощие – они легкие. Это я, девушка приятных обводов, весь подъем пыхтела и потом обливалась, а Ушастый, по-моему, ни разу даже и не запыхался. С другой стороны, будь я такой комплекции – обратил бы на меня внимание Спартак? Или Крикс, или Лисимах, или... ну, в общем, что перечислять: никто бы не обратил.
- Я подумал – ты, госпожа Феано, есть, наверно, хочешь? – спросил он. – Вот, возьми.
   И сунул мне в руку половинку лепешки. Я онемела. Чтобы Ушастый добровольно с едой расстался! Ах, да, я же у него теперь в великом почете. Вот ведь как вовремя нагадала ему военную карьеру.
- Я силки поставил, здесь зайцев много, - добавил он. – Как будет мясо – принесу.
   Вот теперь мальчишка в своей стихии – паршиво ему было в городе, лесному жителю, а здесь – благодать! Даже силки уже успел соорудить. И среди собратьев-галлов ему хорошо, а то и поговорить на родном языке было не с кем. Крикс его под личную опеку взял – говорит, способный парень, толк выйдет. Ушастый к Криксу прилепился, как Головастик к Спартаку: они быстренько меж собой выяснили, кто и откуда, и оказалось, что их племена, хоть и соседние, никогда не враждовали. По галльским меркам – это чуть ли не родичи. И ведь какой милый мальчик: не забывает, кто его порекомендовал в обход управляющего к тренировкам допустить, благодарность всяческую выражает. Я так расчувствовалась, что не удержалась и чмокнула его в щеку.
- Доннхад! – гаркнул Крикс.
   Ушастый немедленно залился краской, но на зов побежал стрелой. Оказалось, впрочем, что окликнули его вовсе не с целью приказать отойти от невесты Спартака на три шага: Крикс начал ему что-то живо объяснять, показывая на тропинку, остальные кивали, Ушастый стоял по струнке и преданно слушал. Не иначе, первое боевое задание. Он об этом два года мечтал.
   Кусок лепешки, который он так трогательно для меня сберег, я проглотила, не жуя. Голод заявлял о себе все настойчивей, а провизии никакой, все с утра подъели. Пока еще парни отдохнут и соберутся хотя бы тех же зайцев наловить, да и пока еще те зайцы зажарятся...
   Так что я выбрала местечко поуютней, постелила плащ и устроилась на отдых. Пока спишь – есть не хочется.
   Проснулась ближе к вечеру. Рядом, забросив на меня тяжелую руку, крепко спал Спартак. На кусте сохла его туника. Вот что приятно в гладиаторах – все как один к чистоплотности приучены. Попробуй не приучись, когда обязательная помывка – после каждой тренировки, а через день – полноценные банные процедуры с массажем и горячей водой. Я зевнула и погладила его по руке. Жизнь прекрасна, вот еще бы есть не так хотелось.
Неподалеку, завернувшись в плащ, спал Крикс. Этот, как всегда, с комфортом устроился – травы надрал, соорудил нечто вроде подушки. Чуть подальше привольно раскинулся Македонец. Я вдруг почувствовала себя удивительно уютно – ну и пусть Везувий, ну и пусть жесткая земля вместо ложа, ну и пусть мы все теперь вне закона, - зато они рядом, мои друзья. Они – и Спартак.
   А вот и Ушастый, кстати. Приблизился скорым шагом, потряс Крикса за плечо, что-то торопливо сказал на своем языке. Крикс проснулся мигом – переспросил, выслушал и вскочил на ноги.
- Парни, подъем! – зычно разнеслось над луговиной.
   Из травы начали подниматься лохматые головы.
- Ну что там еще... – сонно проворчал один из галлов, зевая и старательно хлопая заспанными глазами.
- Добрые капуанцы принесли нам оружие и провиант, - пояснил Крикс, деловито подпоясываясь. – Нужно их встретить. Гостеприимно.
   Ребята заржали, а у меня сдавило сердце. Вот и погоня. Я судорожно обернулась – Спартак, словно и не спал только что, натягивал тунику, поругиваясь тихонько, что не просохла толком, и выражение лица у него было самое будничное.
   А меня уже потряхивать начало. Умом-то понимала, что и тропинка узкая, и подъем крутой, и войска толкового в Капуе нет – стражу городскую снарядили, кто эти стражники против матерых-то гладиаторов,  - а все равно страшно. До жути. Потому что – впервые.
С   партак неспешно натянул подшлемник, крутанул в руке гладис – поморщился; видно, не по запросам оружие, - и улыбнулся:
- Да ты отдыхай пока. Я скоро вернусь.
   Хорошенькое дело – отдыхай! Отдохнешь тут, пожалуй. Просто ужас какой-то.
   Парни без лишней спешки вооружались и подтягивались к тропинке. Расчет был верным и полностью оправдал себя: они уже искупались-отдохнули-поспали, а погоня карабкается по узкой тропке с языками на плечах, попутно разгребая подарочки от Эномая в виде завалов камней и всякого лесного мусора. Он здоровый, мог и дерево сухое своротить. Во всяком случае, когда поднимались, я какой-то треск снизу слышала.
   Я подобралась поближе. В саму толпу не лезла, остановилась с краешку. Хоть послушаю, что там Спартак с Криксом придумали.
   Придумали они, как выяснилось, план простой и действенный. Тем, у кого хоть какие-то доспехи, спуститься пониже и организовать первую часть теплой встречи. То есть врага слегка расшевелить и увлечь за собой во-он на ту площадку, где встреча закономерно перетечет во вторую фазу. И еще полтора десятка фракийцев Спартак отправил вниз с четким указанием засесть в зарослях и не подавать признаков жизни, пока капуанские львы не начнут отступать – и только тогда распахнуть им навстречу горячие объятия на узкой тропинке.
   Ушастого, полного энтузиазма обагрить новенький меч вражеской кровью, Крикс поймал за шиворот и категорически оставил наверху. Это правильно, рановато еще мальчишке в бой лезть.
- А тебе ответственное задание, - в утешение сказал Крикс. – Будешь охранять Феано. Вдруг какой гад в обход вскарабкается.
- Точно-точно, - с жаром закивала я, почти не кривя душой. – Мне тут одной знаешь как страшно будет.
   Прежде, чем начать спуск, Спартак обернулся и ободряюще мне помахал. Я кое-как выдавила в ответ бодрую улыбку.
- Пойдем, госпожа Феано, - вздохнул Ушастый. – Не нужно тебе на открытом месте стоять.
   Увел меня в сторону, под защиту кустарника, и встал рядом с обнаженным мечом наперевес. Понимаю, ему куда больше хотелось бы оказаться среди гладиаторов, а не стеречь перепуганную Феано. Ничего, еще навоюется.
   Было очень тихо, даже щебетавшая поблизости в зарослях пичуга куда-то упорхнула, и от этой тишины и напряженного ожидания становилось все страшнее. А если враг не пойдет напролом? Вдруг есть еще какая-то обходная тропка, о которой не знает даже Македонец?  Оказывается, я это пробормотала вслух, потому что Ушастый повернулся и успокаивающе сказал:
- Да ты не бойся, госпожа Феано. Там дальше везде стороны скалы отвесные. А если бы кто через лес карабкался, я бы услышал, меня Крикс для того вниз и посылал. По тропе они идут, это точно.
   Я не стала объяснять, что боюсь не за себя. До меня-то вряд ли кто доберется, а если что – я и в кусты сигануть успею. А вот ребята... у них даже щитов всего десяток, про доспехи вообще молчу, половина полуголые.
   И тут издалека – а мне показалось, что очень близко, - донесся дружный вопль – такой, какой может одновременно исторгнуть несколько десятков луженых мужских глоток. И сразу же распался на отдельные крики, лязги, какие-то еще неопределимые звуки, причем я совершенно не могла понять, где что происходит. Откуда мне было знать про особенности эха в горах.
   Не знаю, сколько все это длилось. Шум то приближался, то удалялся, то, казалось, шел со всех сторон, и я как-то пропустила момент, когда лязг вдруг прекратился, зато крики зазвучали все явственней, и среди них уже слышался чей-то громкий хохот.
- Все, - спокойно, очень по-взрослому сказал Ушастый. – Это Эномай гогочет, точно тебе говорю. Наша взяла.
   Я посмотрела на него с уважением. Мальчик взрослеет на глазах.
   Ждать, когда первые из гладиаторов, исцарапанные, потные, но предельно воодушевленные и нагруженные первой военной добычей, появятся на гребне, пришлось недолго.

   Провианта при себе наши преследователи имели до обидного мало: несколько лепешек и кусков вяленого мяса на брата. Ребята не поленились еще и вниз сбегать – не поставили ли там хоть какой-никакой лагерь с запасами провианта и оружия. Не поставили. Всем составом поползли гору штурмовать. Интересно, на что надеялись, бестолочи, - что гладиаторы с перепугу все хором на колени попадают?
   Капуанцев было около двухсот человек, нас – всего восемьдесят, так что двойной паек каждому был обеспечен, но что там этой еды? Завтра с утра уже снова в животе забурчит.
   Но самый большой энтузиазм вызвало, конечно, оружие. Настоящее боевое, не чета аренному! А еще и шлемы, и доспехи, и, что немаловажно, фляги с поской. В наших условиях и поска за вино сойдет – первую победу отпраздновать.
   Трупы хотели просто побросать вниз со скалы, но Спартак категорически приказал отволочить в лес и закопать. Разгула мух и стервятников нам тут не нужно. Трупы – это погоня наша незадачливая. Из гладиаторов в этой стычке не пострадал никто, разве что Эномай в суете преследования врага оцарапал щеку о коварный сучок.
   Доннхад, уже просто с ног валясь, - вообще ведь не отдыхал сегодня, - приволок двух зайцев из своих силков и рухнул, успев только пробормотать:
- Я же говорил, госпожа Феано, – мясо будет...
   Я растрогалась до глубины души. Подумала, что бы для него тоже хорошего сделать, свернула свой плащ и сунула ему под голову. Он пробормотал что-то неразборчиво-благодарное и мгновенно заснул. Эномай за моей спиной ехидно заметил, что Спартак, кажется, собрался взять жену с уже готовым ребенком.
- Всем бы таких детей, - громко сказала я и демонстративно погладила парня по голове. Я себя даже виноватой перед ним чувствовала – два года в грош его не ставила, от котла затрещинами гоняла, а он вон каким другом оказался – не хуже Крикса. Эномай ответил, конечно, что ему и без детей пока что неплохо живется, но тема как-то увяла. Спартак посмеивался и не вмешивался. Я среди их братии с рождения, за себя постоять могу.
   Ну, а потом пошла рутина – меня как самую бестолковую в обустройстве лагеря Спартак отрядил поменять повязки раненым, Крикс повел десяток своих резать ветки и лозу для шалашей и навесов, Македонец сноровисто принялся кухарить, попутно рассказывая, где тут на его памяти были виллы побогаче, достойные того, чтобы на них наведаться, - в общем, шла нормальная разбойничья жизнь. Ума не приложу, когда я успела к ней привыкнуть, но ведь привыкла же. И почему-то по своей уютной комнатке и мягкому ложу не скучаю совершенно. Тем более, что Спартак нам за два часа построил дом. Ну и что, что просто летний шалашик, в котором разве только от дождя укрыться, зато – наш!
   А вечером все сидели возле костров, и ужин получился неожиданно обильным, потому что молчун Демосфен за каких-то несколько часов легким копьецом набил около десятка зайцев, - лес тут и впрямь ими кишел, - а капуанские лепешки были достаточно большими, так что удалось даже сэкономить провизию на завтрак. Конечно, привыкшие за годы к обильной кормежке парни при распределении крохотных кусочков зайчатины ворчали, что «вон прежде Феано распоследнему тирону куски побольше накладывала», но голодным не остался никто. А потом начались долгие деловые разговоры насчет того, какие виллы нужно в первую очередь почтить вниманием.
- Давай, Альфен, тут ты командуй, - вдруг сказал Спартак. Я было заморгала – кто командуй? И вдруг вспомнила. Ну конечно же, вот ведь голова дырявая!
- Командовать будешь ты, Спартак, - неторопливо проговорил тот, вставая. – А мое дело – совет дать. Есть тут неподалеку хорошая вилла. Она и двадцать лет тому хорошая была, а сейчас, мясник знакомый как-то рассказывал, совсем уж в роскоши утопла. А хозяин у нее – господин Юлий Рабеций...
   Какую бурю восторга эта новость вызвала – не передать. Едва вырвавшись на свободу, первым делом разгромить и разграбить не просто чей-то мирный домик, а виллу ланисты! Да парни готовы были прямо сейчас туда бежать со всех ног. Даже Спартак, уж на что всегда сдержанный, - и тот хохотал и колотил кулаком по ладони.
   А он стоял возле костра и только усмехался краем губ – Нумерий Альфен, герой Союзнической войны, бывший раб по прозвищу Македонец.

Меток

   И вот мы сидим со Спартаком под навесом, сделанным из ветвей. Ночь. Вокруг нас совершенно темно, и небо над нами, полное крупных звезд, кажется совсем близким. Все разошлись и уже уснули, а мы сидим.
- Будешь при мне, - сказал Спартак еще днем.
   Я понял это так, что я не должен маячить у него перед глазами, поэтому подошел к нему только сейчас.
- Ну чего, Головастик, как дела? – дружелюбно сказал Спартак. Я уже и забыл, когда он со мной так разговаривал.
   Я ответил. Рану мне перевязала Феано. Она уже почти не болела, по вечерней прохладе я ожил, спать не хотел и чувствовал себя сносно.
- Что ты мне скажешь? – спросил Спартак. Глаза у него блестели. На редкость хорошее у него было настроение.
- А что я могу сказать? Мы ведь даже ни разу еще не были в бою.
- О-о, ну вот. В школе ты мне вздохнуть не давал, рассказывал о моих же планах, а теперь что-то замолк.
   Было бы о чем говорить.
- Как ты думаешь, правильно я рассчитал или нет? – помолчав, спросил Спартак.
- Ты про союз с Митридатом?
- Да.
   Я слишком устал, чтобы радоваться своей сообразительности.
- Эвн и Сальвий потерпели поражение, потому что у них не было союзников, - продолжал Спартак. – Это понятно. Я не думаю, что мне удастся справиться с Римом самому. Государству может противостоять только государство.
   Он так говорит, как будто у него уже есть целая армия: тяжеловооруженные воины, и конница, и стрелки из луков. Поразительный человек.
- Мы вступим в союз с царем Митридатом, с Серторием…
   Спартак замолчал, и я спросил:
- А дальше что?
   Мы теперь поменялись ролями, я его допрашивал.
- Я был бы слишком глуп, если бы стал заглядывать так далеко, - ответил Спартак. – Впереди война, но я, по крайней мере, на войне, я снова солдат, а не гладиатор на их вонючей арене. И я умру, как солдат, или, если уж победа нам улыбнется, завоюю себе где-нибудь царство, стану царем, а тебя возьму в советники.
   Я только вздохнул.
- Ты чего вздыхаешь? – немедленно спросил Спартак. - Выкладывай.
- Не будет Митридат заключать с тобой союз.
- Сейчас? Конечно, не будет. Мы пока что шайка оборванцев. Думаешь, я этого не понимаю? Но у меня будет армия, клянусь мощью Ареса.
   Я покачал головой.
- Митридат – царь, - сказал я, - а мы рабы, теперь – беглые рабы.
- Кто угодно может попасть в плен и стать рабом, - быстро ответил Спартак, - я тебя не понимаю.
   А я сам не знал, как ему объяснить, но мне приходилось общаться с греками, и я знаю, что такое их психология. Для них любой варвар – раб, ну это ладно, Митридат сам наполовину варвар, но вот другое… по-ихнему, если человека хоть раз продавали с рынка, он уже раб навеки, как если бы рабом родился. Не будет царь Митридат, важная шишка с грандиозным самомнением, заключать союзы и полагаться на помощь восставших рабов Рима. Скорей предпочтет этому самому Риму проиграть
   Я решил ничего Спартаку не объяснять. Может быть прав он, а не я.
- Напишешь от меня письмо Митридату, – сказал Спартак, - не сейчас, а потом, когда я соберу армию. Со всеми подходами, рассуждениями, чтоб он прочел и понял, что я лучше римлян. И вообще будешь заниматься моей перепиской и всем эдаким.
Понятно, я буду у него секретарем.
- Чего опять вздыхаешь? – язвительно спросил Спартак. – Может, хочешь сражаться в первых рядах?
   Нет, не хочу. Я немножечко воспрянул духом. Уверенность Спартака меня переубедила. Все складывается не так уж и плохо. Я буду рядом со Спартаком, буду его биографом и летописцем. Оставлю потомкам повесть о его делах, пусть восхищаются им так же, как я. Постараюсь не очень ему надоедать, а если удача улыбнется нам и Спартак станет царем, буду заниматься внутренней политикой в его государстве. Думаю, это у меня тоже получится.

Феано

   Спартак забрался в шалаш, когда я уже десятый сон досматривала. Двигался он очень тихо, но я в четвертую стражу сплю чутко – сколько себя помню, с первыми лучами солнца вскакивала, даже когда мать была жива, потому что рассветет по-настоящему – и гладиаторская каша уже должна быть готова.
- Спи, - прошептал он, когда я пошевелилась. – Побудка нынче перенесена. Кухни, котлов и Елены Прекрасной больше не будет.
   Я фыркнула и повернулась, чтобы устроиться у него на плече. Самая удобная подушка.
- Теплая, - удовлетворенно заметил он, по-хозяйски подгребая меня поближе. – Ну что, дом и жена у меня уже есть. Осталось только по-быстрому разделаться с Римом – и можно подумать о мирной жизни...
   И я засмеялась вместе с ним. Конечно, этот шалаш только на первые дни и годится, и все-таки я почему-то точно знала, что потом именно его буду помнить как свой первый настоящий дом. И что уже завтра, когда ребята наведаются на виллу к Рабецию и вернутся с добычей, Спартак принесет жертвы нашим богам и перед ними назовет меня своей женой. И Крикс, конечно, не напьется, как грозился, потому что вина столько не будет – галла свалить, - но устроит такое веселье, чтобы сами боги хохотали и аплодировали.
И вообще – нам со Спартаком предстоит счастливая жизнь. Может быть, очень недолгая. Но счастливая. Это я вам как пророчица говорю.