Круг

        Был обычный будний день, тихая пасмурная погода, с мимолетными проблесками солнечного света, моросящая взвесь в воздухе, улицы, деревья, машины, дома -  чистые, умытые летним дождем, с налетом прозрачной, легкой, щемящей сердце, грусти. Он шел по мокрому скользкому тротуару, вслушиваясь внутри себя к едва уловимому ощущению ожидания  чего – то светлого и радостного .
Ему вдруг вспомнился сон, поразивший своей изощренной четкостью и до мельчайших подробностей  повторенный утром наяву. Во сне он увидел анатомический театр, учебный зал, сидящих рядом товарищей – студентов и преподавателя, делающего перекличку. Тягостное чувство от плохо выученного задания усиливалось тусклым мерцающим освещением и, леденящими спину, сквозняками, свободно гуляющими в помещении. Смирившись с осознанием неизбежного провала, он терпеливо ждал начала занятия. Но во сне бывают чудеса! Не успел преподаватель вызвать первого студента, как их, несколько парней, вызвали для выполнения какой – то срочной физической работы на кафедре. Он до сих пор помнил острое, всеобъемлющее чувство радостного освобождения и легкости, к которому ложкой дегтя примешивалось осознание нереальности и незбываемости сновиденческих переживаний. Насколько же он был потрясен, когда, рассказав перед началом занятий про этот сон, оказалось, что вся ситуация повторилась во всех деталях и с досекундной точностью.
В школе, на экзаменах, зная какой билет самый легкий, он интуитивно водил рукой над разложенными на столе билетами и почти всегда, ощущая в тыльной части ладони легкое давление, выбирал самый нужный.
Первый раз, войдя в здание главного корпуса института и пройдясь по старинным мраморным лестницам, его охватило потрясающее по силе и глубине чувство узнавания, он ясно осознал, что уже бывал в этих стенах, учился в этих классах, ходил по этим, таким знакомым, коридорам и у него не было ни малейшего сомнения, что, подав вступительные документы, он непременно пройдет все экзамены и будет здесь учиться.
Он любил читать. За школьные и последующие годы он прочитал огромное количество книг всевозможных авторов- от Пушкина и  Хемингуэя  до  А. Кристи и Достоевского, но прочитать, например, Гончарова или Л. Толстого  так и не мог себя заставить, начиная зевать уже на первых страницах. Так называемая «демократическая» литература вызывала стойкое, до спазмов в животе, отвращение и он старался не прикасаться к подобным изданиям, словно опасаясь, что бесталанность и скудоумие их авторов невольно может перенестись на него через эти «произведения». В свою очередь такие шедевры как « Игра в бисер» или «Вечер у Клер» пробуждали в нем чувство благоговейного восторга волшебством своего словотворчества и он внутренне  ликовал, преклоняясь перед величием человеческого гения. Некоторые книги были наиболее любимые. С неослабевающим интересом он многократно их перечитывал, привычно перелистывая податливые, хранящие тепло его рук, страницы, быстро находя наиболее интересные отрывки в местах максимального перегибания.
Не обошло его и увлечение такими жемчужинами мировой литературы как « Овод» ( над сценой казни главного героя он рыдал, не в силах остановиться ) и  «Робинзон  Крузо», которого он, с завидной терпеливостью, читал несколько месяцев, с жадным удовольствием вновь и вновь изучая подробный список необходимых вещей, вывезенных им с корабля, описание его неспешной работы по благоустройству жилища, приручение животных и изготовление посуды.
Его недалекие и ограниченные родители относились к этому книжному увлечению с плохо скрываемым раздражением, маскируясь за  мифической заботой об его здоровье, которое выражалась в нелепых советах не читать лежа и хоть изредка ходить гулять. И когда в средней школе ослабло зрение  и он стал носить очки, то итоговый вывод, озвученный одним из старших братьев, был категоричен и злобен: « Дочитался идиот ».
Очень помогала прекрасная память. За лето он прочитывал все гуманитарные учебники ( точные науки терпеть не мог) и на уроках он просто вспоминал материал, изредка сверяясь с книгой. И одной из самых малопонятных ситуаций было регулярное занижение оценки за изложение по русскому языку, которое их слабо начитанная  учительница поясняла просто – он, видите ли, не излагает материал, а пишет практически слово в слово по тексту.
Он платил ей той же монетой, держась строго официально, холодно и на расстоянии, с удовольствием критикуя в своих сочинениях многочисленных «положительных» героев нравоучительной ( за редким исключением) русской литературы, вызывая с ее стороны приступы слабо контролируемой ярости, с жалкими и безуспешными потугами переломить ситуацию.
С самого раннего времени он периодически чувствовал в глубине души  какое – то смутное беспокойство, могучую и таинственную внутреннюю вибрацию, которая проявлялась на фоне тоскливой душевной растерянности, замешанной на неясном ожидании возможной реализации предполагаемых событий. В такие моменты он пытался, сквозь толщу еще не проявленных лет, рассмотреть контуры будущего и увидеть себя в том недостижимом далеке. И в этом неподвижном холоде спрессованного времени уже  были  заложены все события его жизни, которые постепенно проявлялись под лучами настоящего сегодня, являя себя под монотонное течение жизни.