Проржавленное лицо

     Ей было лет пять, наверное, когда она, вернувшись с улицы, с удивлением сказала:
    - Мам, у нашего папы лицо какое-то…
    - Какое?  – спросила рассеянно мать.
    Девочка, наморщив лоб, поразмышляла немного, стараясь подобрать слово:
    - Проржавленное!
    Она еще немного поудивлялась про себя, отчего это отец прошел сегодня во дворе мимо нее, словно не заметив, словно не узнав в ней свою дочку.
   А потом пошла к своим игрушкам.
   Она еще не знала, что в тот день отец ушел от них.
   Ушел к другой женщине. Потому что теперь он любил ее.
   Потому что разлюбил и пятилетнюю девочку, и ее годовалую сестренку, и их маму.
   Он ушел, а они остались.
   Никто ничего объяснять девочке не стал. Зачем? Все равно она ничего не поймет, где ей, пятилетней-то?
   Но она все поняла. Не сразу, чуть погодя, но поняла.
   Она не стала ничего спрашивать, чувствуя своим маленьким детским сердечком, что маме станет больно от этих расспросов. Предвидя мамину растерянность и мучительное нежелание причинить эту самую боль ей, пятилетней девочке.
   Ну и ладно, думала она, пусть мама считает, будто она ни о чем не догадывается…

   Ей было лет пятнадцать, наверное, когда отец вдруг вспомнил о ней и, позвонив из далекого города, попросил у матери разрешения переписываться с бывшей пятилетней девочкой.
   Мама, подумав, согласилась. Девочка – тоже. Мало того, она обрадовалась. Она переживала так называемый кризис подросткового возраста, и ей казалось, что никто не понимает ее, такую неординарную, одаренную, – да что там! - талантливую даже.
   И где уж было понять ее маме, которая вечно мчалась с одной работы на другую, а в свободное время  хлопотала по дому. Она, мама, даже фильмов  никаких по телевизору не смотрела, не говоря уже о прочих передачах, предпочитая сварить дежурный суп, постирать или заштопать бельишко. Талантливая пятнадцатилетняя максималистка называла все это мещанством и маялась от всеобщего непонимания.
   … Отец , судя по письмам, показался ей умным и вдумчивым, хорошим советчиком и просто добрым другом, которому можно было доверить любые свои мысли. Отныне девочка жила от письма к письму. К тому времени она прочла «Исповедь» Руссо, и ей нравилось открывать свои потаенные мысли человеку, образ которого  прилично  поистерся, но который, как ей казалось, очень близок ей по духу.
    Порой она пыталась восстановить в памяти позабытые черты, но лицо получалось каким-то расплывчатым и … проржавленным.
   - Что пишет отец? – спрашивала мама, улучив минутку в бесконечной веренице домашних дел.
    - Мы делимся с ним своими взглядами на жизнь, - глубокомысленно ответствовало юное дарование.
   … Как-то, когда девочка в очередной раз посетовала на измучивший ее духовный вакуум, отец выдвинул предположение – а не попала ли она просто-напросто в разряд нелюбимых дочерей, ведь рядом подрастает  младшая сестра?
    Девочке предположение не понравилось и она, бросив на свой письменный стол недочитанное письмо, отправилась в ближайший сквер, чтобы на уединенной лавочке поразмышлять, подумать.
   А когда вернулась, мама, шинковавшая на кухне капусту для борща, молча плакала.
   И девочка все мгновенно поняла.
   Поняла, что не нужно ни о чем расспрашивать.
   Чтобы не стоять в растерянности и мучительном нежелании причинить боль.
   И еще ей показалось, что лицо у нее в этот миг стало каким-то… проржавленным…