Фетиш

Достав из полусмятой пачки последнюю, Евгений Дмитриевич  Калёнов подошел к кухонному окну и, нажав большим пальцем на рубчатую кнопочку  зажигалки, подобно тому, как ему  много раз приходилось делать, когда он  вынимал из кармана заветную авторучку для того, чтобы оставить при заключении коммерческих сделок автограф на финансовом документе, поднес к  кончику сигареты заостренное пламя, напомнившее о вырывающейся из реактивного сопла струе. Сделав блаженную затяжку  он,  ещё сохранял в только что  произведшем нажатие пальце память о  кнопке на  рукояти боевого вертолета: либо-ты,  либо-тебя!   
 
Биологические часы будили его ровно в шесть: время казарменного подъема - вскочить, механически воспроизводя заученные движения, одеться – и вот уже рывок  в перегрузку, ты вжат в кресло пилота, почти опрокинут, хлопок, ты отрываешься от звука - и  в блаженной тишине возносишься в изморозную синеву. Он летал на остроклювых МИГах и тупорылых   МИ. Всё это теперь как бы оставалось за пределами звукового барьера,  за котором, казалось, с грохотом рушится мир, но здесь, куда ещё не успели донестись звуки беспорядочно падающих обломков, царствовала тишина, в которой как бы нейтрализовалось ощущение времени, мгновение оборачивалось вечностью, прошлое менялось местами с будущим, будто верх с низом во время выполнения фигуры высшего пилотажа, называемой «полубочкой». Это странное чувство мгновенного перескока во времени он впервые ощутил, когда,  совершая  однажды  над  необъятной  степью боевой вылет, преследовал  появившийся откуда ни возьмись загадочный  серебристый шар. Не доложив об объекте на командный пункт, Калёнов  решил его протаранить – и когда переливчатая сияющая  субстанция окутала его МИГ, это с ним и произошло: он потерял ориентацию во времени. 

Теперь вот, где - нибудь на загородном шоссе, на подъеме, отдавая на волю стремительного полета свою «Хонду», он ностальгически воображал себя в истребителе, разгоняющемся  по взлетной полосе, и всё-таки испытывал явный дефицит адреналина. Этот адреналиновый голод не могли восполнить ни  криминальные разборки по бизнесу( во время расформирования авиационного полка Калёнов успел провернуть выгодную сделку с продажей на металлолом списанной техники, с чего и начал), ни тёмные коррупционные махинации, в которые он втянулся, как бы следуя предписаниям устава: так надо, Калёнов, и не дергайся! Ты не переделаешь окончательно сошедшего с ума мира! А он схавает тебя - стоит только сунуть палец в пасть этого остервенелого зверя. Он растопчет  бесчисленными копытами обезумевшего табуна огнегривых скакунов, которые мерещились ему, когда  возвращая  стремительную машину за звуковой барьер, он ощущал, как, вибрируя каждой нервюрой, дрожит  его МИГ.

Ну что он мог заработать на перепродаже китайских шмоток и пиротехники? А вот когда подошла пора отбить «крышевые» у спортсменистых бандюганов, тогда пригодились и накачанные на турнике в  военном училище бицепсы, и хладнокровная снайперская точность, с которой с великолепием рождественских петард он пускал по «духам»  притаившуюся в подкрыльях МИГа оперенную смерть. И  ведь не только маджохедов, смертников ислама, афганских и чеченских бородачей  смешивал он с огненными фейерверками  «зачисток». Его «петарды» разносили в клочья  всё, что ни попадя.
 
Отдернув штору,  Калёнов приоткрыл форточку. Струя свежего воздуха приятно обдала лицо. И тогда  он увидел  похожего  на  кого-то из «полевых командиров»  бомжа.  С четвертого этажа  помойка с мусорными контейнерами  просматривалась так же  хорошо, как подробности полкового аэродрома при заходе на посадку. Бомж не по майской погоде был одет в  ношенную  дубленку, на голове  сорочьим гнездом красовалась женская песцовая шапка. Не обращая внимания на то, что на него черенком метлы замахнулась дворничиха, нищий  сосредоточенно перебирал  содержимое переполненного доверху бака. Он искал  с  явной целенаправленностью. И как видно, нашел, когда извлек   сверток,  вынул из него не совсем понятно  что - и, внимательно изучив, хотел было сунуть в карман, но, огрызнувшись на дворничиху, обернулся. Взгляды  Каленова и несчастного  потрошителя мусорных контейнеров встретились.
 - Опять этот сумасшедший! – раздался за спиной Евгения Дмитриевича  голос Сони. Сквозь накинутый на голое тело халат он ощутил, как к его спине прижались две податливых округлости, мягкие, но властные ладошки  легли на плечевые мышцы, которые Калёнов «накачал» на тренажере едва ли не до размеров наплечников у  хоккеистов. Она восхищалась его телом. Юным и рельефным, не смотря на его «за пятьдесят». Особенно ей нравились «кубики» пресса на его животе.
- Представляешь? Этот чокнутый извлекает из помойки мои ношеные вещи – и …
- И что?
- Да вот, кажется, сейчас он отрыл подаренные тобой год назад стринги. А малахай на голове – моя старая  шапка, которую я выбросила, когда ты купил мне  шубку с капюшоном и вот эта дубленка, которую еще мама носила –на нём… Дай курнуть!
 И, вынув  из его пальцев сигарету, она  жадно затянулась. Этого мгновения хватило для того, чтобы  инспектирующий помойку  юродивый истаял, словно он был  облачком сигаретного дыма. Такие исчезновения  стали происходить с тех пор, как  Калёнов побывал внутри серебристого шара. Появления тоже случались внезапно.  Двадцатипятилетняя Соня Веденёва возникла по ту сторону  прошитой  «клювом» истребителя оболочки сияющего кокона, сгустившись из мерцающего марева дождливого осеннего вечера,  когда сидящие за  столиками кафе кажутся  прячущимся под зонтами прохожим  демонстрирующими какую-то другую жизнь манекенами. Одного такого, уставившегося в  окно подглядывальщика,  Калёнов запомнил, когда они с Соней впервые сидели за столиком в уютной кафушке-забегаловке, пили вино, курили, разговаривали. Любопытный нахал стоял   долго, навязчиво разглядывая  чем –то привлекшую его внимание пару. Его  нелепый зонт с переломанными спицами  походил на  крыло ископаемого ящера, перепончатое «крыло» трепыхалось под ветром, но рептил никак не мог взлететь.  Каленов хотел уже выйти на улицу, схватить обросшего многодневной щетиной невежу за шкирку и  наладить ему пинка, когда  за  оплавленным мокрыми потеками стеклом  появился  милиционер и  потащил дядьку в темноту.  Соня и Евгений Дмитриевич долго сидели за столиком, а  потом, словно  проникнув по ту сторону зыбкой оболочки  мерцающего шара, оказались в  квартире, которую он  купил после удачной коммерческой сделки, не поставив о своем приобретении в известность жену. Планируя  в перспективе сделать сюрприз дочери, он ещё не успел  как следует обставить и отделать это гнездышко, как уже его псевдохолостяцкую постель поочередно согрели две «старые фронтовые подруги», с которыми в броуновском движении  деловых встреч он пересекся и, подвозя их до дома, неизбежно оказывался с ними внутри  магического шара.
 
Вот и  с Соней получилось нечто подобное: менеджеру фирмы-партнера по бизнесу, которой руководил  друг из перековавшихся в коммерсанты  соратников по чеченскому мочилову,  была назначена встреча в кафе. Разговор с деловых тем быстро перескочил на лирику, Калёнов рассказал несколько страшных боевых историй, её зрачки расширились – и он даже не успел опомниться, как  она  уже страстно рвала  пуговицы на его рубахе, совсем не по деловому увлекая, оторопевшего делового партнера  в бездонный пульсирующий  шар,  по ту сторону дышащей оболочки которого исчезали представления о верхе, низе, прошлом и будущем. 
 
В первое же утро, когда они выходили из подъезда, где располагалась ставшая
впоследствии местом их потаённых встреч квартира,  и садились в машину, он увидел того же самого,  чуть не испортившего прекрасный вечер, пропавшего в темноте вместе с милиционером сумасшедшего. Он был уже без зонтика. В задрипанной, с обвислыми полями шляпе на голове. Пока  Каленов заводил машину, а Соня, блаженно откинувшись на спинку сидения рядом, курила, окутанная сигаретным дымком, чокнутый выглядывал из-за угла дома, пристально отслеживая каждое их движение. Когда же  Калёнов резко рванул с места и, как бы угрожая наехать на неугомонного идиота, выскочил колесами на отмостку,  оборванец  с необыкновенным проворством вприпрыжку проковылял  вдоль стены и юркнул за угол.
   С той ночи у Калёнова начались срочные  «командировки»  в другие города. Соня Веденеева стала материализовавшимся сновидением Калёнова, существом из сияющего сфероида, который окутал его и не хотел отпускать. Вначале, пытаясь разобраться в своих чувствах, Евгений Дмитриевич думал, что это он внушил себе, реализуя бессознательную потребность, восполняющую опустошенность от давнего столкновения с неведомым, потом он убедился, что она действительно женщина из  сияющая шара, о которых лётчики, оставлявшие своих жён цепенеть от страха в ожидании исхода их заоблачных вознесений, никогда не говорили в открытую, а лишь полунамеками, потому что ставшие  достоянием полковых медиков, подобные откровения грозили отстранением от  полетов. Как нарочно, Соня буквально за месяц перед этим  развелась с мужем –милиционером, который изменил ей с какой-то  манекенщицей, вернула себе девичью фамилию и судилась с экс-благоверным по поводу раздела имущества. Об этом она рассказала Калёнову в первый же вечер. Уже были позади первые признания и тур в Египет, уже осведомленный  о наличии «запасной» квартиры  друг-хозяин фирмы – партнера  многозначительно улыбался, покуривая на крылечке офиса, и мигал фотовспышкой, когда Калёнов, трогая с места в карьер,  увозил Соню в тундру, к седым снегам, чтобы бросить к её ногам шкуру белого медведя своей свирепой нежности. Плененный сияющим  сфероидом,  Евгений Дмитриевич парил, над облаками. Жена и дочь как бы перестали существовать. Они, кажется, ещё чего-то ждали, поглядывая в небо- не прогрохочут ли над ними реактивные турбины, не протарахтят ли вертолетные лопасти? Не сойдет ли он на бетонку взлетно-посадочной полосы, как бывало-шлем в одной руке, лишь ополовиненная шоколадка-гостинчик для доченьки – в другой – соскучившийся, улыбчивый, родной. Но Калёнову уже и не понятно было - чего им от него нужно?
- Ну что так и будем стоять здесь, у окна? -  почти  пропела Соня своим обволакивающим голосом, чтобы увлечь его в полумрак за шторами, в  пространство остановившихся мгновений. Казалось, её лицо излучает  свет. Это свечение блаженного счастья  усиливалось, когда она подносила к лицу розы, которые он  покупал всякий раз, когда они направлялись к нему.
 Она обняла его сзади, и Калёнов обернулся, чтобы  увидеть её блаженное лицо, и изморозно- синие глаза, охватить взглядом  всю её- совсем ещё юную.  И в этот самый момент он обнаружил что стоит возле мусорнаого бака с только что извлеченными из свертка разошедшимися на швах от слишком частого снимания- одевания стрингами и смотрит в окно на четвертом этаже, видя , как к  уставившемуся на него сквозь стекло широкоплечему мужчине в  халате приблизилась нагая женская фигура;   показывая на него пальцем, женщина что-то говорила.
  Этот перескок сознания продлился лишь один миг, тот самый, промежуток времени, называемый словом,  созвучным с  поднебесным грохотом, ревом реактивных турбин, дрожью сверхскорости; в следующее мгновение Калёнов уже почувствовал, как её влажные губы обдают жаром его рот, но на сетчатке глаз всё ещё держалось чёткое изображение: окно с отдернутой шторой – он и она. Две пары глаз по ту сторону  двойных оконных стекол с брезгливым любопытством  изучающие его, только что овладевшего содержимым свертка из помойного бака.
 Эти состояния случались с ним уже не раз. Эти мгновенные  замены его на кого-то другого стали серьезно беспокоить Калёнова. Возможно, это были последствия его неоднократных контактов с серебристым  шаром, не исключено, что эти  подмены стали результатом  травмы полученной  в одном из боев на Северном Кавказе при падении вертолета, а может статься  всё дело было в этом  помойном дервише: в древности на Востоке считали, что некоторые парии  из бездомных  бродяг обладают сверхъестественными способностями. И он решил разобраться с  этим наделенным  гипнотизерскими талантами повсюду подглядывающим за ним хмырем. Чего ему от него надо?
- Он  за соседним домом в колодце теплотрассы прячется! – пояснила не старая ещё, довольно привлекательная дворничиха, которую Калёнов  заприметил ещё с тех пор, как приобрел эту квартиру. Ему показалось- он где-то её видел.  И она  тоже обратила на него внимание. По крайней мере, всякий раз оказывалась то у сугроба с пихлом, то посреди тротуара с метлой, когда он подъезжал, чтобы припарковаться. Всякий раз провожала взглядом, когда он входил в подъезд с очередной спутницей, а потом и с занявшей вакансию постоянной подруги  Соней.   
 
Крышка колодца была открыта, внутри выступающего из земли железобетонного куба пряталась непроглядная темнота. Каленов склонился над входом в подземелье - пахнуло теплом и затхлой сыростью. Спустившись вниз по железным скобам,  Евгений Дмитриевич двинулся дальше на ощупь. Сделав несколько шагов,  он  чуть  не запнулся обо что-то твердое,  прибегнув к помощи зажигалки  он увидел в свете трепещущего пламени сооруженный из дверок старого шифоньера топчан, шершавую стену, кое -где прикрытую наклеенными скотчем  красотками из лощеных журналов, тряпье, торчащий подбитым крылом черный зонт, тарелку, ложку, зачем-то понатасканную сюда целую охапку сухих цветов(кажется, роз), милицейскую фуражку - ни дать –ни взять логово  прячущегося от федералов «полевого командира», какие ему приходилось видеть во время  удачных операций по заброске десанта в дальние кишлаки. Ослабив палец на кнопке газовой зажигалки, Калёнов оказался в темноте. Когда  пламя опять вспыхнуло, произошло, что-то такое, будто бы кто-то бросил в  подземелье гранату, или он оказался внутри  вспухшего огненного пузыря пущенного им же самим  снаряда. «Неужели сюда откуда-то просочился  газ?» С только что виденных  журнальных картинок бросилась в глаза она  - во всем многообразии  плейбойских поз и ракурсов. Но взрыва не последовало. Это опять был знакомый ему перескок – и Евгений Дмитриевич увидел себя мокнущим под дождем; от ливня и ветра не спасала дырявая тряпка на сломанных спицах. Он мок у окна кафе за которым  Соня сидела с каким-то солидным мужчиной. Он уже несколько раз наблюдал за ними – это давало такой выплеск адреналина, какого он не получал даже в тот момент, когда после нажатия на кнопку пуска снаряда,   кишлак охватывало  разрастающимся нарывом  вспучивающегося пламенем – и, качнувшись от взрывной волны,  послушный управлению  вертолет, уходил  от намеченного для уничтожения объекта. Впрочем, вполне возможно, ему только казалось, что за столиком с каким-то незнакомым ему мужчиной сидит Соня, а не какая-то другая девушка. Как не уверен он был и в том, что вчера его утянул в темноту милиционер, потому что иногда, тщательно выбрившись в свете фонарика подобранной на той же помойке «безопаской» и  обрызгавшись остатками отысканного в мусорном баке дезодоранта, он  облачался  в комуфляж, нахлобучивал на голову милицейскую фуражку - и выходил «патрулировать». Самым удивительным  во время таких выходов Калёнова было  то, что он то и дело натыкался на одного и того же хмыря, в котором узнавал себя.
 
 Борясь с полуобморочным состоянием, Каленов сидел  на краю колодца. Он не помнил, как выбрался наружу. Уздечкой от вырвавшейся и ускакавшей вдаль кобылицы, чью подвижную спину ещё чувствовали его немеющие бедра и живот, свисали из  его судорожно сжатого кулака    стринги , которые он однажды  купил для своей безумной  любви. Евгений Дмитриевич боролся с тошнотой: их все-таки достала «игла» недобитого бородача, вертолет швырнуло - и они  пробороздили на брюхе, съехав со склона горы, как на лыжах. Сунув в карман подружкины трусики, он, покачиваясь, пошел вдоль  корявых кленов. Ему надо было залечь в своём логове, закрыть глаза, успокоиться.  Но стоило ему повернуть за угол, как на него чуть не наехала серебриста «Хонда». Отскочив в сторону,  и глядя вслед улепетывающей машине, он  припомнил, что, кажется, за мгновение до того сидел  вовсе не на чугунной крышке открытого колодца теплотрассы, а на стуле  то ли в нотариальной конторе, то ли в управлении юстиции, то ли в банке, то ли в трех местах сразу, и, нажав на кнопочку авторучки( она всегда была при нем, во внутреннем кармане представительного пиджака)  под столь знакомый ему наркотический шепот «Да, милый, здесь, ещё, еще, да!»  ставил и ставил автографы. В только что чуть не наехавшей на него машине он увидел её отрешенно-манекенный профиль и отрешенную физию кореша-однополчанина по чеченским «зачисткам». Он шатался, как пьяный, осознавая, что потерял всё: её, деньги, квартиру. Подходя к подъезду, он  обнаружил, что находится во дворе совсем другого дома – не в окружении уютного каре пятиэтажек, а среди нелюдимых многооконных громад - и не решившись подойти к домофону, повернул к мусорным бакам. Первое, что он увидел поверх  ношеного детского пальтишка и пустой коробки из-под тортика с масляным пятном от крема – это был обрывок растерзанной пополам  фотографии, сделанной товарищем-однополчанином возле крылечка его офиса: Соня и Калёнов на фоне его «Хонды» - деловые партнеры по бизнесу, у которых всё получалось, все спорилось. Теперь от него осталась лишь рука на плече Сони и завернутая ветром пола светлого пиджака. Он с яростью отбросил коробку из-под бисквита, детское пальтишко, загремел порожними консервными банками, зазвенел бутылками из-под пива, пытаясь отыскать вторую половинку снимка.
- Ты чё тут опять разбушевался, Фантомас!- послышался  сбоку знакомый голос. –Разбрасываешь, а мне убирать! Иди в свою теплотрассу…
 Он прекратил рыться в баке. Он  поднял голову. В угрожавшей ему черенком метлы дворничихе он узнал жену. Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, он поднял глаза и увидел, как сквозь стекла  окна четвертого этажа на него изучающее смотрит молодой коротко стриженный мужчина  в наброшенном на плечи халате, с дымящейся сигаретой в руке. Из-за его плеча выглядывала заспанная женская мордашка. Это была его дочь, которой он хотел, но так и не подарил купленную на другом конце города квартиру. И тогда он вспомнил: не только Соня, но и  дочь, жена и зять, подсовывали ему какие-то бумажки, на которых он механически ставил закорючки, зная, что  обязан нажимать на кнопку, чтобы серией залпов накрыть гнездовище террористов: таков был приказ.
 
29, июнь, 2007 г.