Эффект Копперфилда 3-7

                Глава 3       
    Наташа Ковалева приехала в Москву шесть лет  назад из Кемеровской области, мечтая поступить в столичный вуз. С институтом ничего не получилось, слишком уж много было желающих, а домой, конечно же, возвращаться не хотелось.
     Попробую еще раз на следующий год, решила Наташа – и отправилась искать работу на рынке. Пробродив безрезультатно по рядам несколько часов, выискивая глазами вожделенную надпись «Требуется продавец», совсем уж было упала духом, когда неожиданно у прилавка с головными уборами услышала щедро пересыпаемую матом беседу двух торговок, обсуждающих внезапно ушедшую «на колбасу» Ленку, и не желающих «пахать без выходных». Наташа, сообразив, что наконец-то наткнулась на то, что искала, подошла поближе.
    - Чего хотели? Выбирайте! – тут же подскочила одна из женщин, одергивая футболку на выдающемся вперед пузе.
    - Я… по поводу работы, - неуверенно начала Наташа. – Вам продавец не нужен случайно?
    - На ловца и зверь, - обрадовалась вторая, тоже вскакивая с раскладного стульчика. – К шести подходи, как раз хозяин приедет, сразу и договоритесь… Слушай, а ты завтра сможешь выйти? – придвинулась она ближе и дохнула Наташе в лицо отвратительным пивным духом. – Очень надо!
   - Завтра? – Наташа невольно отпрянула. От духоты и мерзкого запаха замутило. – Завтра смогу… если меня возьмут…
    - Возьмут! – уверенно и обрадовано провозгласила тетка, доставая из кармана необъятных шортов сотовый. – Погоди, сейчас хозяину звякну… Ашот?... Слушай, тут на работу одна пришла устраиваться… да… симпатичная… молодая… да ну тебя! – она осклабилась и захохотала, сотрясаясь жирным телом, игриво и призывно поглядывая на сжавшуюся Наташу. – Подъедешь?.. Ашотик, миленький, мне выходные позарез нужны… давай… жду.
   - Что, девки, нового продавца берете? – раздалось вдруг рядом.
    Наташа снова отшатнулась. Не нравилось ей все это – площадная брань, жирные вульгарные тетки, пропахшие пивом, их блондинистые, явно обесцвеченные, неухоженные волосы, черная кайма под ногтями, Ашотик еще этот… Она хотела развернуться и уйти, но природная тактичность не позволяла сделать этого, ведь беседа не была еще закончена.
    - Работу, что ли, ищешь? – ткнула в бок Наташу ярко накрашенная высокая девица в грязноватом фартуке.
    - А тебе какое дело? – с вызовом встряла одна из шляпных продавщиц. – Ушла так ушла, чё опять приперлась?
    - Надо, раз приперлась, - огрызнулась девица. – Там где-то ветровка моя, в коробке из-под печенья. Ларка, глянь… да вон же она, зеленая с полосками… Пошли со мной, - кивнула деваха Наташе.
    - Ку-уда?! – толстуха даже руку протянула, пытаясь схватить, удержать потенциальную сменщицу.
    - Пойдем-пойдем, делать тут тебе нечего. – Девица вдруг шлепнула по пыльной теткиной ладони, потянув вконец растерявшуюся Наташу за собой.
    - Ш-шалава! – понеслось вслед.
    Солнце пекло немилосердно, Наташа ужасно устала, ей хотелось есть и пить, еще домой хотелось, в свою съемную комнатку, но она послушно плелась за разукрашенной грубоватой девицей вдоль торговых рядов.
    - Никогда раньше не торговала? – обернулась к ней провожатая.
    - Нет, - еле разлепила ссохшиеся губы Наташа, проклиная собственную слабость и неумение вовремя отказать.
    - Я так и поняла. И понесло же тебя на вещевой ряд! Что ты там иметь будешь? Копейки? Продуктами торговать надо, люди кушать каждый день хотят. А шляпы твои кому нужны? Да и не накрутишь на них ничего -  Ашот, знаешь, какие цены ломит?... Тебя как зовут?
    - Наташа.
    - А я – Лена. Давай быстрей, у меня там, наверно, уже очередь… Пойдешь к нам ученицей? Постажируешься с недельку, а там и сама за прилавок встанешь.
    За прилавок Наташа встала уже через четыре дня. Не потому, что была сверхспособной ученицей, а просто одна из продавщиц заболела, и торговое место оказалось пустующим, чего хозяйка, хамовитая напористая баба с огромными золотыми серьгами в ушах, никак допустить не могла.
    Рабочий день начинался в восемь часов утра, но приходить нужно было на час раньше, чтобы успеть вытащить из холодильников колбасу и выложить ее на витрину. Вчерашние срезы заветривались, и их приходилось аккуратно и как можно тоньше срезать, так как никто этот вес не списывал (вечерами, идя домой, Наташа скармливала обрезанные кусочки бродячим собакам), копченые колбасы на глазах усыхали, ощутимо теряя в весе – хозяйка и на это скидку не делала. «Вы стоите на весах, и я еще что-то платить вам должна? – недоумевала она, пораженная нахальством периферийных девиц, осмеливающихся просить хотя бы частично списывать неликвиды. – Да вы больше меня имеете! Понаедут тут из своих засрансков, и начинают права качать. Не нравится – отваливайте, за воротами тысячи таких, как вы, стоят».
    Наташа делала попытки заказывать поменьше копченых колбас, чтобы не так много усушки выплачивать, но хозяйка, заметив, что на прилавке новенькой ассортимент оскудел, поднимала крик до небес, и на следующий день набивала Наташины холодильники до отказа.
   Но самым ужасным было то, что все эти варено-копченые изделия приходилось ежедневно мыть, прячась под прилавок от покупательских глаз -  через два-три дня после поступления в продажу оболочка сосисок, сарделек и прочая покрывалась мерзким липким налетом, Наташа усердно отдраивала свой товар, насухо вытирала и выкладывала на прилавок. А тот, что был привезен накануне, дожидался водных процедур, возлежа на полках холодильников. И так без конца и края.
    Ко всему прочему, товар раскупался почему-то медленно, образовывалось много остатков, которые приходилось списывать, а обсчитывать покупателей Наташа так и не научилась. В результате зарплата ее составляла жалкие гроши, которых едва хватало на оплату жилья да на скромный ужин.
    По ночам Наташа плакала, каждый раз зарекаясь – завтра же уйду, уж лучше шляпами торговать вместе с пропахшими пивом тетками. Но наступало утро – и она снова и снова шла на опостылевшую работу.
    Везет таким, как Лена! Она боевая, смелая, шустрая, у нее все в руках горит -  и товар быстро расходится, и зарабатывает она неплохо. Снимает отдельную квартиру, небольшую, правда – Наташа неоднократно бывала у нее в гостях -, но с ее, Наташиной, комнатушкой не сравнить. Да и сама себе хозяйка, никто не выговаривает ежедневно, свои условия не ставит.
    В глубине души она завидовала Лене – по-доброму. А что -  красивая, уверенная в себе, умеет себя «правильно» вести с молодыми людьми. Ей дарят подарки, водят в рестораны, отвозят домой на такси. Лена живет полной жизнью, берет от нее все, что сможет. Не то, что Наташа – ей бы книжку почитать да посмотреть любимый сериал.
    Лена над Наташей подтрунивала. Тоже по-доброму. Наверное.
    А как-то однажды, в конце зимы, к Наташе подошел один из ее постоянных покупателей, очень приличный старичок с профессорской бородкой. Попросил, как обычно, триста граммов «Докторской» и триста – молочных сосисок, и неожиданно спросил:
    - Вы, Наташенька, откуда родом?
    - Из Новокузнецка, - ответила с удивлением она. – А почему вы спрашиваете?
    Старичок немного помялся, как бы не решаясь на дальнейшую беседу, подождал, пока Наташа обслужит двух подошедших покупателей, придвинулся поближе и заговорил вновь:
    - Видите ли,  я давненько смотрю на вас… вы работу свою любите?
    - Ненавижу, - вырвалось вдруг у Наташи. – Только куда уйти – не знаю.
   - Пойдете ко мне помощницей по хозяйству? – оживился старичок. – С проживанием и полным, так сказать, пансионом?..  Вы подумайте, а я зайду за ответом на неделе.
    Думала Наташа недолго.
    В тот же день ее работодательница, недовольная выручками и злая как фурия, устроила всем своим продавцам великую головомойку, носясь от прилавка к прилавку, визжа и осыпая всех и вся оскорблениями. «Наверное, поймала сожителя с очередной кралей, - усмехнулась тогда равнодушно Лена, глядя на заплаканную Наталью. – Не бери в голову, побесится и успокоится».
    Но чаша Наташиного терпения была переполнена, для себя она решила, что непременно уйдет с рынка, если старичок вновь подойдет к ней со своим предложением. «Ну и дура, - скривилась Лена. – Хочешь горшки за этим дедом выносить? Ты хоть знаешь, кто он такой? Может, он извращенец какой-нибудь? Начнет тебя склонять к сожительству да заставлять ублажать себя. Фу!»
    Несмотря  на Ленины мрачные предсказания, Григорий Савельевич оказался милейшим человеком.  Был он очень одинок, жена умерла несколько лет назад, а детей у семейной пары не было. Был, правда, у Григория Савельевича брат, но жил далеко, где-то на Сахалине, да и связь они не поддерживали, крепко рассорившись когда-то.
    В своей трехкомнатной «хрущевке» старичок выделил Наташе светлую чистенькую спаленку, уставленную книгами, чему девушка была несказанно рада – читать она любила.  В ее обязанности входило приготовление завтраков и обедов (вечером Григорий Савельевич выпивал только стакан теплого молока), уборка квартиры, походы на рынок и в прачечную. Делала Наташа все это легко, с удовольствием, ощущая себя настоящей хозяйкой. Ежемесячно она получала вполне приличную зарплату, которую почти полностью откладывала, так как питалась вместе со своим подопечным.
    Григорий Савельевич был сам человеком образованным, начитанным, и очень хотел, чтобы Наташа поступила-таки в институт, для чего даже подготовительные курсы ей оплатил.
    По вечерам они подолгу беседовали обо всем на свете, Наташа пила чай с сушками и была абсолютно счастлива.
    Теперь уже Лена завидовала ей.
    Продукты Наталья закупала все на том же рынке, и  приятельницы виделись пару раз в неделю. «А ты неплохо выглядишь, посвежела, глазки светятся, - пропела однажды с издевкой Лена. – Что, неужели постельные утехи со стариком так действуют?»
    Больше Наташа к ней не подходила.
    А летом Григорий Савельевич умер. Лег спать и не проснулся.
    Свою квартиру он завещал Наташе.

                Глава 4
    …. В институт она так и не поступила – надо было на что-то жить, и девушка устроилась кассиром в ближайший супермаркет. Там и познакомилась с охранником Максимом, который вначале активно и красиво ухаживал, а через несколько месяцев, узнав о беременности своей подружки, благополучно исчез с горизонта.
    Поплакав и попереживав, Наташа решила ребенка оставить, и к исходу августа родила чудесного  мальчонку,  имя которому дала – Григорий.
    Жили они с маленьким Гришей бедно и трудно. Деньги, которые ей удалось отложить в лучшие времена, закончились очень быстро, а родители ощутимой помощи оказывать не могли, сами перебивались с копейки на копейку –  отчиму-шахтеру зарплату месяцами не давали, а мать гроши  получала.  Но Наташа рук не опускала – ведь теперь у нее был сын, которого она любила всеми силами своей души, он был ее единственной радостью, надеждой, смыслом жизни…
     - Долго будешь в монашках сидеть? – спросила ее как-то соседка Вика, зайдя однажды утром одолжить пару яиц. – Приходи вечером, у меня день рождения сегодня, салаты вот режу, готовлюсь… Мужчины холостые, кстати, будут. Приходи, выпьем, потанцуем…
    - Н-нет, не могу, - отказалась Наташа. – У меня же Гриша, да и надеть нечего… А тебя поздравляю… подожди-ка…
    Она метнулась в комнату и принесла новенький набор косметики, купленный в лучшие времена:
    - Держи! И будь всегда красивой… как сейчас.
    Вечером, выкупав и уложив сына, Наташа собиралась  уж было прилечь и сама, как вдруг в прихожей раздался звонок.
   На пороге стоял чуть подвыпивший высокий молодой человек, настоящий красавец, и весело ей улыбался:
    - Вы Наташа? А я за вами! Я – Герман, двоюродный брат Вики…  Давайте-ка, собирайтесь – и к нам. Имейте в виду, возражения не принимаются!
    - Наташ, ну что ты, в самом деле? – поддержала его выскочившая из своей квартиры хмельная Вика – через оставленную открытой дверь неслась  разухабистая музыка и слышался смех. – Герка, ты иди, мы сейчас, - вытолкала она брата.
    Наташа пробовала протестовать, но Вика, не желающая ничего слушать, заставила ее надеть старенькую юбку и видавшую виды розовую блузку и утащила с собой.
   Весь вечер красавец Герман не отходил от Наташи, развлекал ее незатейливыми байками, угощал сладким вином и был галантен и мил.
    А наутро, проснувшись в своей постели рядом с сыном, Наташа поняла, что влюбилась. Вот так сразу, всего лишь после нескольких часов общения. И такой вдруг серой и однообразной показалась одинокая жизнь ее, так остро захотелось тепла, внимания и поддержки, что, прижав к себе малыша, она неожиданно заплакала – впервые за долгие месяцы.
    Наташа и не надеялась, что может вызвать интерес у Германа, но, к ее величайшему удивлению, он стал наведываться в гости. Приносил игрушки и фрукты маленькому Грише, по выходным вывозил на собственной машине за город, где они устраивали втроем милые пикнички, купались в речке и варили на костре уху из купленной на рынке свежей рыбы.
    Наверное, никогда в жизни Наташа не была такой счастливой. Ей становилось невыносимо страшно от мысли, что Вика вполне могла бы не пригласить ее на свой день рождения или же, напротив, Наташа сама  наотрез отказалась бы туда идти. Она уже не представляла, как жила все эти годы, не зная Германа. И он жил без нее! Встречался с девушками, возможно, любил кого-то… Наташа запрещала себе об этом думать, ревнуя своего Германа к его прошлому.
    Через полгода они поженились, и Герман переехал к ней, так как жил до этого с родителями в Балашихе, а работал в Москве. Выходя замуж, Наташа решила сохранить свою девичью фамилию, ведь Гриша был Ковалевым, и ей не хотелось, чтобы возникали ненужные вопросы, когда он пойдет в школу. А вопросы – она знала – возникнут обязательно при заполнении всякого рода справок и анкет. На себе испытала. Мама носила фамилию отчима, и одноклассницы -  те, что поехидней -  не раз интересовались, почему это она Ковалева, а мать ее – Дымченко. Приходилось объяснять, а приятного в этом мало.
    Гера был врачом-травматологом, и Наташа очень гордилась своим образованным мужем, мечтая поступить учиться хотя бы  заочно, чтобы не казаться серостью на его фоне. В роскоши молодая семья, конечно, не купалась (работал один только Герман, Наталья же вела хозяйство и занималась воспитанием маленького Гриши), но и не бедствовала. Наташа старалась мужу угодить -  готовила, что повкуснее, исправно выглаживала рубашки, была улыбчивой и во всем с ним соглашалась. Она с радостью отмечала, что Германа, кажется, все устаивает, он с удовольствием проводит время дома, охотно занимается с Гришей, да и с ней всегда ласков. А что еще нужно молодой любящей женщине, успевшей хлебнуть от горечи жизни?
    Едва Грише исполнилось два года, Вика, работающая в детском саду, взялась похлопотать, и вскоре малыш был определен в ясельную группу, а Наташа устроилась кассиром в кафе «Орхидея».

               

               

                Глава 5
               
    Анжу посмотрела на часы – половина пятого. Наташа к своей чашке с кофе так и не притронулась, лишь пару раз попросила сигарету и курила неумело, набирая полный рот дыма и тут же шумно выдыхая его, кривясь и щурясь. Наверное,  пыталась таким образом хотя бы немного успокоиться.
    Анжу незаметно присматривалась к ней – простое миловидное лицо, каких тысячи, русые волосы забраны резинкой в хвост. В ней чувствовался слабый, податливый характер, на таких обычно ездят все, кому не лень. Рассказывая о Германе, она светлела лицом, приободрялась вся, приосанивалась – видно было, что искренне любит. Почему-то Анжу не могла отвязаться от мысли, что едва ли дражайший супруг испытывает к Наташе столь же сильные чувства. Вот как-то сразу, слушая ее рассказ, эта мысль и возникла, и крутилась безотвязной мелкой мошкой, которую ни прогнать, ни прибить. И кузина Вика не понравилась чем-то…
    Но какое ей дело до их семейных отношений? Лишь бы ребенок отыскался! Хоть бы из милиции позвонили, что ли, и сообщили, что Гриша у них, живой и здоровый, найден и приведен сердобольной тетенькой!
    Но телефоны молчали, Наташино повествование иссякло, и отвлечь ее больше было нечем. Анжу почувствовала, что начинает паниковать в душе, ведь полдня уже прошло, а о мальчике нет никаких известий. До сих пор она была почему-то уверена, что с минуты на минуту в коридоре раздадутся громкие возбужденные голоса, и на пороге кабинета возникнет ликующая стайка сотрудниц кафе, сбежавшихся посмотреть на трогательную сцену возвращения безутешной матери ее потерянного дитяти. И обольется стайка эта просветленными слезами, растрогавшись. Гришу приведет, конечно же, один из жителей ближайших домов, и она, Анжу, в благодарность вручит ему купон на пять… нет, семь бесплатных обедов в «Орхидее».
    Но стало вдруг совершенно ясно – малыша никто не приведет. И снова мороз пошел по коже, и ужас мерзкой липкой лапой ухватил за горло. Анжу с опаской взглянула на застывшую в кресле Наташу.
    Что, если она ТОЖЕ ПОНЯЛА?
    Какими словами утешить? Что посулить? Чем вселить надежду?
    Возникшая пауза с каждой секундой становилась все невыносимей и, лихорадочно ища, за что бы такое еще ухватиться, Анжу спросила:
    - А Герман? Ему ты звонила? Почему он не едет? Рядом с мужем ты чувствовала бы себя уверенней и… может, он что-нибудь придумал бы…
    - Нет, Гера не любит, когда ему звонят на работу, - энергично замотала головой Наташа. – Он много оперирует… и вообще – очень занят… Он даже телефон порой отключает во время дежурств…  чтобы не беспокоили.
    У Анжу даже дыхание перехватило от возмущения:
    - Значит, о том, что Гриша пропал, Герман узнает только завтра? Когда вернется с дежурства?
    Выпалила и осеклась, глядя на Наташу широко раскрытыми, наполнившимися страхом глазами. Ведь это означало, что она, Анжу, вполне допускает мысль, что мальчик до завтрашнего утра не отыщется. Что он потерялся… надолго.
    Вечно говорю быстрее, чем думаю – досадливо ругнула себя Анжу.
    Но Наташа, напичканная успокоительными каплями и таблетками, отреагировала неожиданно ровно (Анжу тайком даже вздохнула облегченно):
    - Гриша найдется… сегодня же и найдется, Анжела Андреевна. Может быть, он под дверью сейчас стоит и плачет – почему я не открываю?
    Она вскинула воспаленные, красные, полные надежды глаза, и Анжу, не выдержав, мгновенно отвела взгляд:
    - Да-да… как мы сразу об этом не подумали…  Поехали, я отвезу тебя домой.
    Небо заволокло тучами, начал накрапывать дождь, и обстановка стала еще более тягостной.
    Ни во дворе, ни на площадке у Наташиной двери, конечно же, мальчика не было…

               
    Всю обратную дорогу Анжу безостановочно курила, на душе было пакостно и муторно-тоскливо. И было ей словно бы стыдно от щемящей, как-то по-новому радостно-счастливой мысли, что у нее самой дома сейчас уютно и спокойно, вкусно пахнет щами и жареной рыбой, до которой Юрик большой охотник  (а до чего он, спрашивается, не охотник?).  На кровати опять растянулся наглый Абрикосовый Пудель Кредо, а диван в гостиной – Боже, какое чудо! – занял пускающий пузыри и с аппетитом чмокающий свой кулачок Стаська. Рядом сидит баба Паня и с блаженным видом взбивает в кастрюльке очередной крем для очередного шедевра кулинарного искусства (и сколько можно твердить, что есть для этого миксер – нет, схватит вилку, и давай колотить!).
    Мысль эту Анжу старалась отогнать, чтобы не думать её в такую неподходящую минуту, чтобы не сглазить ненароком свое простое, без изысков и прикрас, бабье счастье.
    …Где-то там, в опустевшей враз квартире, свернувшись калачиком, забылась тревожным и тяжелым сном измученная неизвестностью Наташа. Анжу тихонько вышла, осторожно захлопнув за собой дверь. Пускай поспит, какой смысл сидеть и горевать свое горе, раскачиваясь пустынным бедуином? Ей еще многое предстоит, понадобится немало сил… пока Гриша найдется. Анжу не сомневалась – малыш вернется домой. Не сам, конечно, где такому крохе? Но кто-нибудь обязательно приведет его за руку, по-другому просто не может быть … потому что страшно, невыносимо думать, что может быть по-другому. Нет-нет, с ребенком ничего не случится, и вскоре он обязательно будет с Наташей. А пока той нужно ждать. Набраться сил, чтобы не сойти с ума, и ждать. 
               
               
                Глава 6
    Стаська -  в розовых фланелевых ползунках и розовой же кофточке -  радостно восседал в подушках и беззубо улыбался до самых ушей, крепко ухватив пухлой ручонкой яркую погремушку.
    Анжу припомнилось, как баба Паня, едва узнав о беременности будущей невестки ( тогда они с Юриком еще не были связаны узами Гименея), на другой же день метнулась в поселковый магазин, и скупила чуть ли не полотдела детской одежды. «Давай, Татьяна, поярче, покрасивее, для девочки», - наставляла она молодую  продавщицу. «А с чего вы взяли, баб Паня, что будет девочка? – умничала та. – Дождались бы уже результатов УЗИ, тогда бы и брали. Вдруг мальчик родится?» - «Ты меня не учи, - отбрила мудрая баба Паня. – Результаты эти у ней на физиономии написаны, бледная вся, ни есть, ни пить ничего толком не может, а от запахов всяких только и бегает, рот зажавши. Говорю – для девочки давай. Красавица будет, вся в Юрика.»
    Но родился Стаська. Весь в Анжу. Синеглазый, темноволосый, смугленький. Красавец. Баба Паня только руками развела: и на старуху, говорят, бывает проруха.
    И полюбила правнука всеми силами своей души, безоглядно, до слез. «Хорошо, хоть платьев ума не хватило набрать, - беззлобно поддевала ее Анжу, видя на сыне очередные розовые оборки да кружавчики. – Кто б все это носил?» - «Ничего, вторая девочка будет», - пророчила баба Паня. «Вторая? Никогда!» - притворно взвивалась Анжу, изображая из себя этакую замотанную первенцем мамашу, с удовлетворением, однако,  думая при этом, что с таким, как Юрик, можно и двоих детишек иметь, и даже – почему бы и нет? – троих. Не пропадешь. Повезло ей с мужем, ох, повезло! Сама выбирала. Она, Анжу, на этот счет просвещенная – насмотрелась в свое время на папашу-пьяницу…
    Она подлетела к сыну и схватила его, затискала, закружила по комнате. Стаська немедленно счастливо завизжал, восторженно глядя на хрюкающую и издающую всяческие иные, занятные и очень смешные звуки мать. Абрикосовый Пудель Кредо, словно взбесившись, запрыгал вокруг, закрутился, радостно лая и стараясь ухватить хозяйку то за штанину, то за рукав.
    - Сколько раз уж говорила – мой руки, прежде чем ребенка-то брать, - заворчала баба Паня, действительно что-то взбивая в глубокой миске.
    - Соскучилась ужасно, - звонко и смачно чмокая малыша сто пятый раз подряд, отозвалась Анжу. – А что это вы готовить собрались? Я голодная-я!
    И потянулась, заглядывая в тазик.
    - Пораньше бы приехать могла, раз соскучилась, - справедливо заметила баба Паня, не переставая мешать в своей миске. – А готовлю я крем белковый, трубочки хочу начинить. Или опять скажешь – не буду?
    Баба Паня заранее обиженно запыхтела, утроив скорость вращения своей вилки.
    - Кре-ем? – возмущенно протянула Анжу. – Вы хотите вот так, вручную, взбить белковый крем?! Ну, это уже слишком!
    Она пристроила на необъятной бабы Паниной груди Стаську, который был немедленно подхвачен враз освободившейся бабы Паниной рукой, выхватила у той посудину и ринулась на кухню. Баба Паня, опасаясь за судьбу своего месива, поспешила за невесткой, вытягивая шею и зорко следя, чтобы та не совершила чего-нибудь непотребного в отношении уже становящейся пышной массы.
    Сердце несчастной стряпухи ухнуло в пустующую емкость миксера вместе с будущим кремом, и с ним же бешено заколотилось меж блестящих лопастей. Баба Паня, уличенная в неправильности своих действий доморощенная повариха с полувековым стажем, всю жизнь взбивающая все и вся верной своей помощницей – вилкой, даже заскулила тихонько, созерцая творящееся на ее глазах безобразие. И правнука прижала покрепче – на всякий случай.
    - Вот! – торжественно провозгласила спустя несколько минут подбоченившаяся Анжу.
     И подсунула под самый бабы Панин нос пластмассовый сосуд. Баба Паня помедлила пару секунд, недоверчиво глядя на невестку, а потом туда заглянула.
     И ахнула.
     Кипенно-белый, густой, аппетитный крем жирно и зазывно блестел глянцевой своей поверхностью. Это было невиданно! За пять минут и без всяких усилий – готовое белковое чудо!
    Баба Паня с сомнением переводила взгляд с торжествующего победу Анжушкиного лица на образовавшуюся пушистую массу, ожидая подвоха. Не верила она в эти новомодные электрические устройства – хоть режьте. Вот взять хотя бы печку эту… как её… микро… микроволновую, что ли? Юрка туда по утрам сосиски всё норовит запихнуть, а вытаскивает их какими? Все скукоженные, края засохшие… срамота одна. То ли дело – на плитке отварить! Розовые получаются, толстенькие, сочные – любо-дорого посмотреть. А уж вкусные какие!
    Ничего они, молодые, в готовке не смыслят. Им бы все побыстрей да попроще, лишь бы что в желудок закинуть. Или вообще, как Анжу, только кофий целый день и гонять. Ну, разве им сыт будешь, кофием этим? Нет, все-таки хорошо, что она, баба Паня в город приехала. Без нее бы все трое желудками заболели – и Юрка, и жена его, и – не приведи, Господи! – Стасик.
    - Вот! – гордо повторила невестка-выскочка. – А вы по полдня колотитесь в своей чашке. Вместо этого теперь можно заняться Стаськой! Времени-то сколько освободилось!... Пойду умоюсь…
    - Ну, если время для Стасика освободилось – тогда я согласная, - уважительно пробубнила ей вслед все еще потрясенная баба Паня и на всякий случай еще раз заглянула в пластмассовую посудину.
    Крем возвышался горкой. Баба Паня, успокоенная, облегченно вздохнула. И с умилением воззрилась на глазеющего по сторонам правнука – тому нечасто приходилось бывать на кухне, а ведь здесь столько всего интересного, одни красные кастрюли с хвостатыми петухами чего стоят!
    Нет, что ни говори, а повезло бабе Пане с детьми, ох, повезло!
    Анжу (имя-то какое диковинное, заморское, видать, сама придумала или в сериале каком высмотрела), она хоть и шалая, но девка хорошая, душевная. И Юрку любит – это и слепому понятно. Она и выговаривает-то ему, когда сердится, так, что сразу ясно становится – жалеючи бранит, любя. А уж что до жалости, так этого добра у Анжу - на десятерых с лихвой. За примером далеко и ходить не надо - вот он, под ногами крутится, паршивец рыжий, выпрашивает вкусненького.
    Поехала как-то невестка – давненько это было, еще по лету – в магазин за продуктами, а вернулась, ведя на поводке вертлявую собачонку. Говорит, привязал ее горе-хозяин у магазина-то – да и бросил на произвол судьбы. Несколько часов кряду рвалась псина да скулила. Народу человек пять собралось, осуждали душегуба, собаке куски всякие съедобные совали – жалели. А бабы Панина невестка подошла, отвязала страдальца, да и привела домой. Вымыла, супу куриного налила, Стасикова молока из пачки развела. Постелила животине старую Юркину куртку рядом со здоровенным игрушечным псом Бантиком в коридоре -  мол, вот и товарищ тебе будет. А рыжему товарищ ни к чему.  Он с разбегу на кровати в спальне молодых приземлился, так и почивает теперь там, когда Юрки дома нет. Анжу и баба Паня для него не авторитет, а вот Юрика слушается, побаивается, хитрюга. И зовется длинно так, чудно – Абрикосовый Пудель Кредо.
    Так написано было шариковой ручкой на ошейнике собаки. Ошейник тот Анжу сразу в мусорный пакет швырнула, назавтра новый купила. А вот кличка так и прилипла.
    Юрка по утрам бегает с Абрикосовым Пуделем Кредо вокруг дома, и каждый раз, стоя в прихожей с поводком в руках, задает собаке один и тот же вопрос: «Ви готоф-ф?», а та, будто понимая что, начинает бешено подпрыгивать, да высоко так, стремясь лизнуть хозяина в лицо. Да где там, у Юрки росту под два метра! И где только он взял это свое «ви готоф-ф»? Говорит, в фильме каком-то слышал, будто один мужик перед утренней пробежкой вечно спрашивал у другого: «Ви готоф-ф?»
    Славным хлопцем вырос ее Юрка, хвала Господу! И ведь сама вырастила! А родители его, бабы Панин сын с женою, как уехали почти тридцать лет назад на заработки, так и живут по сей день в своем Магадане. Оно и понятно, квартиру получили там, куда дергаться-то? Приезжали, правда, несколько раз – на свадьбе Юркиной, к примеру, были, а так всё внук при ней.
    Теперь вот, оставив свой дом на присмотр соседке, приехала в Москву воспитывать правнука – Стасика. Поднимет и его, лишь бы Господь побольше годочков отпустил. А молодые – что? Пускай жизнь свою получше да поудобнее устраивают, пока ее, бабу Паню, Бог не прибрал…
    За ужином Анжу, хоть и сказалась сначала страшно голодной, вяло ковыряла вилкой в своей тарелке, все только чай прихлебывала. А ведь баба Паня приготовила любимую всеми в доме солянку из квашеной капусты. Со свеженькой свининкой, рису щепотку сыпанула, зелень добавила. Лук с морковкой долго тушила вначале, как научила ее одна из соседок в деревне – настоящая узбечка, молчаливая работящая женщина с кучей ребятишек.
    Вкусно получилось – баба Паня уж и пробу сняла -, а невестке вроде как не понравилось.
    - Говорила же, с голоду помираешь, - обиженно проворчала стряпуха. – Или, может, соли маловато?
   Анжу длинно вздохнула и отодвинула тарелку вовсе. Поставила локти на стол и потерла руками лицо, как человек, который бесконечно устал. А с чего ей уставать-то? Разве что по магазинам моталась весь день в поисках новых осенних сапог – и притомилась? Баба Паня и сама сомлела сегодня, обычно-то невестка дома сидит, стирка да уборка на ней, после обеда с мальцом тоже она гуляет. А нынче – все в одни руки. И хоть она, Степанида Касьяновна Бобровская, фору еще любой молодухе может задать, а годы все равно уже не те…
    - Баб Паня, все очень вкусно, честное слово, - глухим каким-то голосом проговорила Анжу и снова отпила из чашки. – Просто кусок в горло не лезет…
    Сердце бабы Пани защемило от мгновенно хлынувших дурных мыслей:
    - Случилось чего?
    - Из нашего кафе мальчик сегодня пропал…
    - Мальчик? – У бабы Пани отлегло с души. – Так нашел, видать, себе девочку мальчик-то, вот и пропал…  Поваренок, что ли? – Она обрадовалась даже – нашлась новая тема для разговора.
    - Какой там поваренок! Двухлетний малыш исчез – как не было!
    - Двухлетний? Обедать, что ли, с родителями пришел?
    - Если бы. – Анжу поднялась, налила себе еще чаю. – Может, не было бы мне так паршиво, приведи его посторонние люди просто пообедать. Приятного мало, конечно, при любом раскладе, но все-таки это их жизнь, их проблемы… Но пропавший ребенок – сын нашей работницы. Взяла его с собой – не с кем оставить было -, а он запропастился куда-то. Почти весь день прождали, может, кто приведет или из милиции позвонят – все без толку.
    - А мать его сейчас где?
    - Дома. Спит.
    - Как это – спит? – Бабе Пане казалось, что в такой ситуации нужно звонить во все колокола, бегать по городу, звать, кричать, теребить всех подряд прохожих,  пока не упадешь  замертво.
    Но Анжу и мать эта, у которой малец пропал, похоже, были вылеплены из другого теста.
    - Обыкновенно. Спит – и всё. – Невестка стояла у окна и задумчиво крутила в руках чашку.
    - Обжечься хочешь? – баба Паня подошла и кружку забрала,поставила на стол. – Ты ей позвони, матери его. Может, нашелся уже мальчонка.
    - А если нет? – Анжу посмотрела с сомнением, устало. – Лишний раз душу человеку травить?
   - А если нет, - твердо сказала вдруг обозлившаяся баба Паня, - то душа у ней и так уж вытравлена. Умерла она уже, душа-то, один только комок боли остался, а тебе, заведующей, вроде как безразлично. Звони, не раздумывай…. Юрку еще где-то носит…
    - Приедет. По делам мотается. Первый раз, что ли?


                Глава 7
    Наташа нажала кнопку отбоя, отложила в сторону телефон и закрыла лицо руками.
    Звонила Анжела Андреевна, спрашивала, не нашелся ли Гриша.
   За окном совсем стемнело, а о сыне до сих пор ничего не известно. В милиции тоже никакой информации нет, хотя блюстители порядка - Наташа это знала, сама видела - еще днем с истовой тщательностью приступили к поискам Гриши.
    Герман на дежурстве, Вика с утра уехала с друзьями на пикник – оба свои мобильники отключили. Может быть, Гриша каким-то невероятным образом оказался у одного из них? Вдруг Вика решила взять племянника с собой и увезла его из кафе, забыв предупредить? Она же взбалмошная, эта Вика, от нее всего можно ожидать! Или Герману неожиданно отменили дежурство – может, кто-то подмениться попросил? -, и он увез маленького Гришу на речку с ночевкой? Наташа никогда не спрашивала у Германа, в какой именно больнице он работает – как-то в голову не приходило -, и сейчас жутко об этом жалела. Позвонить бы кому-нибудь из его знакомых, но координат приятелей Геры она тоже не знала.
     Родители мужа по какой-то неведомой ей причине не жаловали ни саму Наташу, ни ее маленького сына, поэтому к ним обращаться несчастная мать не стала. Какой смысл? Гриши все равно там нет, а на моральную или иную поддержку рассчитывать не приходилось.
    Нужно ждать. Ждать…
    Наташа сидела на диване с ощущением полного внутреннего опустошения. Не было ни желаний, ни мыслей – ничего. Только пустота. Слез тоже уже не было.
    Как странно! Когда все еще было хорошо, и Гриша находился рядом, Наташино воображение частенько рисовало жуткие картины того, что может – не дай Бог! -  произойти с ее малышом – одну страшнее другой. И молодая мать, содрогаясь от ужаса, старалась как можно скорее прогнать нелепые свои видения, и молитвы какие-то шептала, хотя никаких молитв, конечно, никогда не знала.
    А сейчас, когда на город опустилась ночь и почти все звуки уже смолкли, и сына с нею нет – она ничего не чувствует. Ни страха, ни боли. Ничего. Она просто сидит на диване и бездумно смотрит в стену. В какую-то минуту подумалось вдруг – может быть, она уже умерла? Если нет ни горя, ни страданий?
    Пошевелила пальцами рук, глазами повела – жива как будто…
    Нужно ждать. Ждать…

                ***

    Юрик уже выходил из комнаты, когда Анжу, словно ее укололи, неожиданно проснулась:
    - Доброе утро! – Стаське ведь жить в двадцать первом веке!
    - Доброе! – Супруг тоже вспомнил о взаимодоговоренности, вернулся и чмокнул ее в подставленную щеку.
    Анжу немедленно обхватила его обеими руками за шею и сладко потянулась, откидывая голову назад и прогоняя остатки сна. Зевнула по-кошачьи, до слез:
    - Ты в «Орхидее» будешь сегодня? Я приеду чуть позже.
    - Зачем это? – изумился Юрик, разлепляя ее руки и выпрямляясь. – Откуда вдруг такое служебное рвение?
    - С инспекцией прибуду. Вынюхивать стану – вдруг ты там с какой-нибудь официанточкой шуры-муры крутишь? – Анжу решила пощекотать муженьку нервы с утра.
    - Ну и дурная же ты у меня, Анжушка, - невозмутимо отозвался муженек, подходя к огромному, в полстены, зеркалу, и картинно оглядывая себя, явно желая позлить ревнивицу. – Кто ж об этом говорит заранее? Ловить с поличным нужно втихаря… Придумает же – «шуры-муры»! – хмыкнул Юрик и головой покачал, удивляясь простодырству жены своей.
    - А с рыжей Танькиной подругой кто заигрывал? – вскинулась Анжу. – И улыбался еще ей так противно, а? Думаешь, я не видела?
    - А как, по-твоему, я мог пропустить такую красотку? Какие глаза! Какие ноги! А формы, формы! – «блудливый» Юрик мечтательно закатил глаза и, как показалось умирающей от ревности Анжу, причмокнул даже похотливо. – А волосы! А платье!
    Анжу как ветром подхватило, в одно мгновение она оказалась рядом со сластолюбцем и, подбоченившись, пошла в наступление:
    - Формы, говоришь? Я тебе сейчас такие формы покажу – век не забудешь! И о каком таком красивенном платье ты толкуешь, когда эта выдра приперлась в штанах в обтяжечку! А у самой ножки тонюсенькие, как карандаши! Было бы что показывать!
    - Вот и я подумал тогда – если бы моя Анжу облачилась в такие штанцы, то у всех мужиков глаза бы повыскакивали, а бабье бы просто замертво попадало, - повел вдруг соглашательскую политику Юрик.
    - Ты же говорил – платье, - подозрительно, непрощающе произнесла Анжу, гневно сощурившись.
    - Какое еще платье? Я говорил – платье? – Юрик притянул ее к себе, сгреб в охапку, так, что она, едва достающая ему до подбородка, потерялась в его больших руках, крепко прижал и уткнулся носом в макушку. – Сварливая… злющая… ревнивая … невыносимая… - глухо забубнил он, вдыхая аромат волос, - … и за что я тебя так люблю?