Умца-умца

             Жив. И слава Богу. Тихой поступью, сапой.
             Помню кайф ранних поездов.
             Я тогда мечтал устроиться грузчиком на продовольственный рынок. Была дикая бригада: пацан обугленный по краям, деваха с плечами спившегося кузнеца и Старшой. Они все находились в противоестественной связи, как мне казалось. Особенно Старшой. То ли родственник, то ли на голом авторитете.
             Некоторое время я за ними наблюдал и делал выводы. В основном, неутешительные. Потом подошел.
-- Здоров.
             В это время подъехал частник. Открыл багажник, и деваха сходу взвалила на спину грязный мешок. Ушла. Следом пацан. Старшой ****ел с хозяином.
             Я отошел в сторонку.
             Вернулась девка, схватила второй мешок. Старшой вытащил из багажника ведро.
             Пацан не показывался.
             Я еще немного постоял и двинул к киоскам. Чего-то не заладился день.
             Холодно. Дождь то начнется, то перестанет.
             Постоял у ларька, предлагая подходившим мужикам скинуться на бутылку. В основном мне не отвечали. Или делали движение головой. Типа мы тут по другим делам. Высокий, со злым лицом чек, сказал:
-- Пойдем.
             Отошли к стоянке, сели в старую Волгу. Мужик разлил.
-- На, пей.
             Выпил.
-- Ну и чего ты тут побираешься?
-- Выпить охота.
-- А устроиться на работу?
             Я тоскливо замолчал. Не объяснять же все с самого начала. Да и страшно чего-то стало.
-- Вот я, полковник – мужик выпил – настоящий, и такой ***ни не понимаю.
-- Вы как бухой поедете?
-- Так я полковник милиции.
-- Спасибо.
-- Ну, иди.
             Пошел.
             Диких грузчиков уже не было. Выпитый пластиковый стаканчик водки ничего не решил. Я потоптался немного и вздумал прогуляться по большому кругу. Шел и размышлял. Бесполезно. Попросил у первого встреченного дядьки пролетарского вида:
-- Одолжи денег, братан.
-- Зачем?
-- Опохмелиться.
-- Сколько?
-- Червонец.
-- На что?
-- Боярышник куплю.
-- На.
             Сунул мне десятку.
             Я добавил мелочи и купил пузырек Боярышника. Ни воды, ни стакана. Подошел к ближайшей остановке, сел на скамейку, открутил крышку и влил. Обожгло, перехватило дыхание. Сплюнул тяжелой слюной. Подобрал бычок и закурил. Продышался.
             Посидел, подумал и побрел к знакомому жековскому плотнику, в подвал. Спустился по разъебаным цементным ступенькам, открыл дверь.
             Ер пил водку, запивая молоком. Привычка у него такая.
-- Будешь?
-- Только без молока.
             Налил. Выпили. Я откусил от засохшей горбушки.
-- Молоком полезно.
-- Угу.
             Посидели еще. Помолчали. Потом Ер спросил:
-- Тебе черенок от метлы нужен?
-- Нужен.
-- Бери.
             Я взял черенок, кивнул Еру и выбрался на поверхность.
             Во дворе дома встретил Графина.
-- У Серого отец умер от пьянки, пойдем?
-- Не, не хочу.
-- Как хочешь.      
             Графин поскакал дальше. А я спрятал черенок за штакетник газона.
             Мало ли.
             На детской площадке кучковался народ. Местная босота. Пожал всем руки. Налили стакан какой-то дряни. Она легла на водку с Боярышником, и сдвинула их с места.
-- Ты чего с палкой ходишь?
-- А?
-- Ага.
             Закурили. Раздался крик:
-- Виктор Иванович! Виктор Иванович!
             Какой нахрен Виктор Иваныч?
             Нинка улыбается. Мы с ней учились в одном классе. А теперь она культурно спивается. Я говорю:
-- Привет, Нинка.
            Все смеются.
-- Привет.
             Вперед выдвигается Гудвин:
-- А мы вчера твоему корешу, ебло набили за крысятничество.
             Я плохо понимаю о чем речь и бью Гудвина. Он меня. Я падаю.
             Кто-то поднимает.
-- Держи – суют в руку стакан, и я пью.
             Хорошо.
             Страстно хочется избить этого мудозвона.
             И еще любви.
             Чтоб она победила повсеместно. Лучше прямо сейчас.
             Иду домой, накинув капюшон.
             Почему-то оказываюсь около пивнушки в соседнем микрорайоне. В руке стеклянный граненый стакан с водкой. Глотаю.
-- Ты че? Здесь на двоих было! Ну, бля.
             Но не бьют и на том спасибо.
             Время меняется. Это банальность, но больше мне добавить нечего. Все эти ебучие коридоры и свет в конце – херня. Херня вообще все. Мягкое, вязкое, больное. Не бьет в затылок, а выдавливает. Сейчас потечет из ушей и носа.
             Потекло.
             По моему, я куда-то бегу.
             Или лежу.
             Кто-то разговаривает.      
             Очень хочется домой.
             Чтобы проснуться одетым на диване.         
             И подумать: зря я с утра расстраивался – хороший вчера был день.