Коричневая осень

http://adrielhanna.gip-gip.com/forum-f7/tema-t12.htm#14

    Холодный коричневый переулок снова пустовал. Здесь прохаживался только осенний дождь, нагло протекая сквозь подранные поля старой коричневой шляпы. Из-под нее лилась мелодия, яркая и невыносимо печальная. Мелодия разлуки и невероятной тревоги. Может, поэтому переулок пустовал? Кто захочет слушать стенания погибающего человека? Гитара наполнялась невообразимым вдохновением от каждого прикосновения огрубевших пальцев. Над истончившимися струнами – полуоткрытый в придыхании рот и полузакрытые в печали глаза. Коричневые. Голос? – Голос не нужен, чтобы сердце создало мелодию самыми пестрыми и самыми выразительными красками. Она парила высоко в небе и эхом рождалась среди каменных пустых стен.

Серый булыжник монотонно поддакивал прозрачным каплям. Этот стук – ритм музыки, одинокой и настоящей, вечной и простой. Пальцы осторожно перебирали расслабленные струны, будто шептались о чем-то важном с инструментом. Все тело гитары изранено, все в рубцах и ссадинах. Одно место протерлось настолько, что в середину можно заглянуть и увидеть там тайник. Что одинокие люди хранят в тайнике? Что затерянные берегут больше всего в оставшиеся для них минуты? Какая-то бумага с неразборчивым детским почерком и милыми рисунками третьеклассника? «Папа, приезжай домой…» Это самые важные слова. Это самая дорогая тайна. «Папа, я сегодня пошел в третий класс. Папа, ты рад за меня?» Конечно, рад, если хранит эти письма столь близко у сердца. «Конечно, рад», – шепчет уставшая мелодия гитары. Радость… Что с нее толку, если я здесь, а он – там? Люди разных миров. Люди разной безумной истории…

Гитара хотела радоваться, жаждала торжества, веселия. Но этого ей не добиться от застывшего владельца. Слишком далеко его глаза, слишком тяжко его бремя, слишком быстротечно время. В его жизни все – слишком. Мало, пусто, ничтожно… Звук умолк. Умолк булыжник. Дождь прекратил пляску. Но только на миг…

Дикий гул прозвенел в самом начале улицы, пока еще за поворотом. Играй, гитара, играй! Пусть земля воюет сама с собой, ты знай одно – играй… Играй о пережитой боли лишений, об утрате надежд и чаяний, о тяжелом испытании судьбы. И да испытание ли это? Может, это прямая дорога в небо? А может, в огонь. Что ж… Ты – гитара, тебе и гореть.

По промокшему булыжнику послышались быстрые шаги, вслед за ними – неразборчивые отрывистые выкрики. Гитара волновалась и пела всем своим избитым естеством. Шаги отчетливее, ближе. Играй в последний раз для людей! Играй о маленьком сыне, о безутешной жене! Играй о сгоревшем доме! Играй о неисполненных мечтах! Играй о разбитом счастье…

Дождь уже ничего не испортит. Шляпа вот только промокла – ее бы снять, но руки заняты бурлящей мелодией. Шагов уже не разобрать, в них нет порядка, их много, их – толпа. Этот необыкновенный гул стучащих немецких каблуков… Гул смерти!

Играй в последний раз, милая! Рыдай! Кричи! Пой о любви и вечности, об одиночестве, которое ты испытаешь, о новом ранении, которое тебя настигает. Люди не поймут твоего рассказа о родном сожженном дотла городе, о пепле, летящем на голову и плечи, об обрывках писем, где лишь одно: «Папа, приезжай домой…»

Солдаты не поймут тебя. Пуля прострелит тайник и войдет в сердце, разрушая своим пронзительным свистом красоту осеннего коричневого переулка. Вторая влетит прямо в промокшую шляпу солдата-гитариста, третья – в грубые пальцы, лишь секунду назад игравшие о войне.
Пожалуй, этих трех хватит…