Последний урок

                «Горные вершины спят во тьме ночной,
                Тихие долины полны свежей мглой,
                Не пылит дорога, не дрожат кусты,
                Подожди немного, отдохнёшь и ты…»
 
                (Иоганн Вольфганг Гете,
                Перевод М.Ю.Лермонтова)
               
               Солнечно-белая улица августа. Правда, уже конца...
               Цокаю по тротуару горячему: как же, дела, дела.
               Что это? Вижу: у дома знакомого будто бы стёкся народ?
Взгляд машинально фиксирует краски - в темном его большинство.
Эти цветы - несуразные в полдень...
                Да, так и есть, погребенье.
               - Кто же ушедший? - зачем-то спросила. 
               - Школьный учитель, Вы знали?

               Господи, да неужели? Не верю! Игорь Петрович? Ну да...
Невероятно, всего пять десятков…  Нет!!  Уже вынос? Но как же?!... 
                Всё как по нотам – и вздохи, и речи. Я ничего не пойму…
                Нет, я к нему собиралась - всё время… Сколько? Пятнадцать? Семнадцать?
                Двадцать – мне память печально-услужливо. Ох, и скотина же я…

               - Ой, - говорят, умирал тяжелёхонько - сердце рвалось на куски. Крик раздавался почти двое суток, выдержать было нельзя… На педсовете последнем унизили,  "скорую" сразу, но зря…

              Что-то еще говорили... Оглохла. Ясно. Всё ясно и так…

               Еду на кладбище, бросив всё разом.  Хоть проводить я должна…
               Тряская, скорбная эта дорога мне незнакома еще.
               Это потом буду ездить – время такое придёт…
               И вспоминаю, травлю себе душу. Или мы с Игорем вместе? Так его звали тогда меж собою, нашего «дойча» в коляске...
               Нет, не подумайте,  это не личное… Впрочем, а разве не так? Я была гордостью, Катей-любимицей у инвалида…  Пустяк?
              Он же – еще в обеспеченной юности девочку спас от беды –  из-под колёс её, глупую,  выхватил, но обезножел с тех пор.
Умный, блестящий, с большой эрудицией, что ожидало его?
Светлое завтра враз тьмою подёрнулось, болью – без всяких надежд.
 
              Правда, остались уроки немецкого, наши глазёнки вокруг, и обаяние Игоря изредка к нам прорывалось, вело… Тропами дальними, горными кручами, речью, где Одер и Ман силу вселяли могучую, древнюю, Игорь – глазами блистал. Были моменты счастливые, звёздные -  нам не хотелось домой, с ним постигали германского гения, с ним сообщались душой. Но и боялись: учитель был вспыльчивым – испепелит, если что...
   
              (То, что испытывал он в одиночестве, было сокрыто от нас.  Игорь "смолил" беспрерывно и нервничал, это мы видели все.  Но догадаться о скрытых терзаниях вряд ли кто мог из ребят).
                Я у него была первой помощницей, он улыбался, теплел и энергично по классу раскатывал на двухколёсной своей…
                "Ауфвидерзейн, ди штунде ист аус" - так говорил он в конце наших уроков, сразу тускнея одутловатым лицом.

                Школа закончилась. Баллы проставлены. Мы убежали вперёд.
                Игорь остался – в тех днях незапамятных, нас поджидая, но вот…

             Взрытая глина, бутоны бумажные и восковые виски. «Непоправимость» – одно только плавает в мутном сознаньи и жжёт. Поздно. Просить, извиняться, рассказывать, как собиралась давно…
                Женщина в черном дотронулась: «Знаете, он Вас не раз вспоминал … Вы же Катюша? И книги какие-то долго для Вас собирал…»
            
                Душно, как душно от слёз закипающих! Что же мне делать теперь?
                Дверь закрывается, больше ни щёлочки, тщетно стучаться… Я – зверь?

           Бросилась в сторону, кажется к станции.
                - Как же поминки? – мне  вслед…
            
                Не разбирая дороги, бежала я, места ища для себя. Только вот где оно? Некуда, некуда – гулко стучало в висках.
               
               Что же я, как же я?!... Жгучий нарыв изнутри мечется в сумерках, видит невидяще –  узкая улочка, храм…
      
                Здесь непривычно, но всё что осталось мне – этот округлый проём…
                Пол деревянный, икона Спасителя… Кажется, кончен мой бег.
                Комом упала, рыдания вырвались – ну наконец! – из груди: «Игорь Петрович, учитель мой родненький, если ты сможешь, прости!...»
               
   Это впервые я к образу светлому в горе приникла своем, и мне послышалось - голос прокуренный что-то из Гёте прочёл... 

              Таинство – исповедь и покаяние. Мне и самой невдомёк, что сотворилось тогда или сдвинулось?
                «Штунде» - по-русски урок.