Как всегда

Я услышал, как за дверью кто-то прошептал: "Я Вас умоляю!" В слове "умоляю"
была сделана такая эффектная растяжка на второй букве "я", что мне стало ясно, что
это не В.Р.Н. Но если не она, то кто же?

Дело в том, что ко мне должна была зайти В. Р.

Для этого ей предстояло:
1. Отойти от своего стола, заваленного как всегда всякой всячиной, бог весть откуда
взявшейся.
2. Подойти к зеркальцу, висящему на противоположной стене комнаты и поправить
причёску.
З. Выйти из комнаты и, улыбнувшись идущему ей навстречу, как обычно, этому
В.В., подняться на этаж выше, дойти до моей приёмной и сказать секретарше: "Вы
ведь знаете, я только на секундочку". Но ни в коем случае никаких там "умоляю".

Я снял очки, протёр их, положил перед собой на стол. Я закрыл лицо руками, плотно
сомкнул веки и попытался представить себе всю последовательность её действий. Я
подумал вдруг, что исконный, каждодневный ход В. Р., точнее ритм её хода
внезапно нарушен кем-то. Во мне тут же вскипела мгновенная ненависть к этому
кому-то, и эту ненависть я немедленно подавил. Голос, произнесший "я вас умоляю",
не мог принадлежать ей, начал я ход своих рассуждений. Следовательно,
установленный раз и навсегда обычай, что в 11.25 ко мне заходит В. Р., и я делаю
распоряжения на текущий день, и мы говорим, как всегда, глазами - так, как только
мы умеем говорить, и говорим уже много лет, всю жизнь, будет сегодня нарушен.

Я думаю иногда, как бы я говорил с В.Р., будь я слепой. Наверно, мне пришлось бы
завести у себя в кабинете пучки соломинок. Я бы ломал их перед ней, и она бы
поняла. Но есть ещё пальцы.

Когда я открыл глаза, на столе передо мной лежали её пальцы. Ровно по пять слева и
справа от меня (значит она наклонилась ко мне и расставила руки на столе шире, чем
обычно). Десять пальцев красивого кремового оттенка, не слишком тонких. На
третьем пальце левой руки, как об этом мы договорились уже давно, было надето
колечко с бирюзой. Это знак, что она меня сегодня любит. Когда она меня не любит,
она одевает ... что же она одевает?.. подумал я и поднял глаза.

Она была серьёзна. Её нижняя губа сегодня немного подпирала верхнюю. Это
означало,  что она хочет меня поцеловать. Я сморщил нос. Это значило, что и я хочу
того же. Я зачитал ей сводку, присланную из министерства. Она записала то, что я
ей указал, и стала уходить. Уходит она всегда так. Делает два шага назад. Этого
достаточно, чтобы покрыть половину расстояния до двери (кабинет мой
небольшой), затем делает ещё два шага, останавливается и смотрит на меня. Берётся
за ручку двери. Я говорю - да, простите, чуть не забыл, заходил Ф.А (или А.Г, или
В.П.), просил сказать... - Потом я опускаю глаза на стол. Она быстро неслышно
подходит ко мне, я поднимаю лицо, она целует меня. Хорошо, - говорит она громко
- я передам в отдел. После этого обычно она уходит. Я закрываю глаза опять и
пытаюсь представить, как она возвращается в отдел и как в коридоре В.В.
разглядывает с понимающим видом её ноги. Он умён, этот В.В., и его безусловно
интересуют её ноги. Кроме того, он может шляться по коридору сколько захочет,
так как все убеждены, что ему это идёт. Говорят, у него в коридоре рождаются идеи.
И в это я должен верить.


У меня небольшое совещание и болит голова.Я сижу с М.К. и обсуждаю повестку
дня. Иногда я ловлю себя на мысли, что быть начальником для меня неприлично
легко. У меня не было и не будет инфаркта. Я мало курю. Я не ору и не пересиливаю
желания орать. У меня свои методы, "последствия которых не требуют санатория ни
для меня самого, ни для моих сотрудников" (это сказал обо мне замминистра).
Вследствие этого меня не любят. Я не выкладываюсь и не жертвую собой. Не сижу
по ночам в кабинете. Я  ленив. Я не общаюсь с рядовыми работниками, кроме как в
необходимых случаях. Однако, ко мне в кабинет может войти всякий. И так далее.
Меня скоро, наверно, снимут. Попрошусь в отдел к В.Р. Буду подметать пол и
смотреть на её ноги. Дело в том, что я их не знаю.

Совещание начинается. Я говорю, то откидываясь на спинку кресла, то сгибаясь над
столом, несколько сутулясь и вертя кистями рук над его поверхностью. Я не
разрешаю курить, а взамен предлагаю пить боржом. Он стоит на угловом столике,
когда кто-то разнервничается, он поднимается и идёт выпить боржому. Но сегодня
мне нужно подкопаться под одного деятеля. Я его доведу, он встанет пить боржом, а
его нету. Я извинюсь и скажу: "Пейте, пожалуйста, из-под крана". Он психанёт и тут
мы его расколем. М.К. передаст через стол какую-нибудь пачку листов, я загляну в
неё и скажу - У Вас в отделе.- скажу я ему - бардак. У Вас в отделе нет достаточной
и эффективной формы проверки... Затем я отключусь и буду говорить по инерции
то, что, как я чувствую, может быть полезно. Собственно, если нет боржома,
служащий знает, что песенка его спета, и руководство в его отделе будут
"укреплять". Но этот упрям. Он с ходу разворачивается и из угла стреляет в меня
какими-то словами, наверно угрозами. Я что-то тихо отвечаю. Я знаю что надо
отвечать. Я начинаю очень тихо постукивать карандашем по столу. Это означает,
что он нас задерживает. Наконец этот псих встаёт и выходит из комнаты, что и
следовало доказать. Я произношу заключительное слово, полное мудрости и
предостережений и вспоминаю, что в семь часов меня будет ждать возле кино В.Р. Я
вздыхаю и перехожу к следующему вопросу по повестке дня.


Потом я звоню жене. Я знаю, что это тривиально, что это, наконец, пОшло, но я всё
же говорю ей, что у меня совещание. Это не ложь, но полуправда. Всё начальство
живёт за счёт полуправды, и я живу.

Точно к семи я уже возле кино. В.Р. всегда опаздывает ровно на десять минут. За эти
десять минут я перестраиваюсь. Я стараюсь полностью подавить в себе все эмоции,
относящиеся к работе и к семье. Нужно оставить только то, что интересно и
касается В.Р. А интересую её я, так сказать, как личность.

Дело в том, что я не умею нравиться женщинам. Это означает, что если я стараюсь
им нравиться, их это раздражает, если не стараюсъ - это раздражает и того больше.
Моя жена говорит, что я вообще не люблю женщин, а люблю себя я свою работу. Я
не пытаюсь переубедить её. Иногда очень удобно, что тебя считают идиотом. Это
облегчает жизнь.

Появляется В.Р. Я всегда её встречаю так: засовываю руки в карманы пальто и
пристально смотрю на её ноги, потом на лицо.Это её смешит. Потом я говорю
"Какие у Вас сегодня красивые глаза, или ноги, или руки...", в общем я начинаю с
комплимента. Я заставляю себя покупать В.Р. цветы, хотя сам при этом не получаю
никакой радости.
Первые полчаса я скован с В.Р и не знаю, о чём говорить, потом мы идём
куда-нибудь обедать и немного выпиваем, что тоже удивительно тривиально и
обычно. Но В.Р. это не раздражает. Не было случая, чтобы она отказалась пообедать
и выпить немного коньяку, а то и водки.
Я часто думаю, какая она женщина, и любит ли она меня. Потом я обычно думаю,
что может она вовсе не такая необычная и что вероятно вся её жизнь заключается в
том, чтобы пойти со мной в ресторан и в кино. Я забыл сказать, кажется, что мы не
спим с В.Р. Я даже не знаю почему так получилось, но не спим. И даже не говорим
об этом.

Потом я иду  домой и думаю что будет, если умрёт внезапно моя жена и женюсь ли я
на В.Р.? Наверно нет, думаю я и решаю, что пусть жена лучше живёт. В сущности я
боюсь перемен в жизни, хотя по правде и не очень.

Сегодня В.Р. позвонила мне домой. Это бывает очень редко. Она сказала, что
заболела и что не придёт на работу. Я еду на службу, и чувствую, что это в
сущности каторга, и что надо бы бросить всё и уехать с В.Р. куда-нибудь и жить в
домике с садиком и есть сало с хлебом и управлять мастерской бытового
обслуживания и ни о чём не думать. С этими мыслями я подымаюсь к себе на второй
этаж и начинаю звонить в министерство Жабову, который, паразит, не даёт мне
разрешения на одну хитрую машину, которая уже куплена и валяется у них где-то в
распределителе, а она мне нужна сейчас до зарезу и для престижности и потому,
чтобы у меня её не перехватил другой главк и ещё потому, что Жабов - человек
мягкий и податливый и на него приятно иногда подавить. Потом я звоню В.Р. И,
хотя к телефону подходит мужчина, я прошу позвать В. Р. Мне спокойно отвечают,
что она очень больна. Я извиняюсь и говорю, что звонят из профкома, мы, дескать
обещали ей путёвку, но теперь, конечно, к сожалению ..., и большой привет, до
свиданья. Я жду, пока этот тип положит трубку первым.
Собственно, я знал, конечно, что у В.Р. есть муж и есть ребёнок, но только сейчас я
понял, что это плохо. Для меня это плохо. И мне почему-то стало стыдно.

Через час я вызываю этого В.В., который наверно знает её лучше меня и прошу
заехать к ней и проведать. Он, подлец тут же согласился:
 - Раз Вы меня об этом просите, то я конечно... -
Чёртов мужик, кобель. Он всё знает, ну и чёрт с ним.
 - Позвоните мне потом, - сказал я ему. И внезапно вспомнил, как я познакомился с
В.Р. И понял, что в этом, в сущности, не было ничего необычайного. Когда женщина
роняет зонтик, а у неё в руках сумка, то вы можете поднять зонтик, кивнуть ей и
пойти своей дорогой. А я поднял, улыбнулся и что-то такое  сострил. Уже на
следующий день я предложил ей устроиться ко мне в фирму и она как-то легко
согласилась. Тогда всё это меня очень поразило. Теперь я понял, что ей было всё
равно.

И тут я начинаю, впервые за наше знакомство, волноваться. Я не могу находиться
больше в неведении. Я должен знать, любит ли она меня и знать это немедленно. Я
выхожу из кабинета, что-то бросаю секретарше и мчусь на такси к В.Р. Дверь
открывает соседка. Я бормочу какие то слова извинения, кидаюсь в комнату,
попадаю не туда, меня поправляют, в коридоре шум, выбегает муж, я бросаюсь к
нему, по-моему он пугается, но я настойчив, я проникаю почти силой в комнату,
вижу кровать, вижу её, она смотрит на меня, я подбегаю, и только мгновение
колеблюсь, потом становлюсь возле кровати на колени, неуклюже обнимаю её и
целую ей руки, лицо, шею, всё подряд, бормочу как мальчишка в полупьяном
восторге; я кажется понял, я кажется всё понял. Ты знаешь, я понял, я люблю тебя, я
тебя очень люблю. Она молчит, ей наверно неудобно, она конечно возмущена, мне
становится страшно, ведь сзади этот муж, чорт его знает, что он подумает, но она
говорит вдруг тихо, как будто издалека - приходи, пожалуйста, завтра, обязательно
приходи. Я, умилённый, вскакиваю, кидаюсь вон из комнаты, забываю шляпу,
бросаюсь назад, в коридоре толпятся соседи, муж, все что-то говорят, возмущаются,
я выскакиваю на улицу, вне себя от счастья, и тут только соображаю, что я натворил,
и что ведь она мне ничего не сказала, кроме - приходи завтра обязательно. Это
может ещё и ничего не означать. Я судорожно думаю обо всём этом, сажусь в
троллейбус, выскакиваю, пересаживаюсь в такси, взъерошенный врываюсь к себе в
кабинет, швыряю шляпу на стол, сажусь на него и звоню А.В. в министерство. Мне
нужен отпуск за свой счёт. Я с ума схожу. На том конце молчат, там серьёзные
люди, им этого не понять. Ладно, говорят, звоните завтра. Вот чорт, всё завтра, да
завтра, а я жить хочу сегодня. Я думаю, что мне делать, что мне теперь делать, ведь
я не могу ничего не делать! Тогда я набираю номер В.Р. и  говорю - если вы сейчас
не позовёте В.Р., я приеду и  всю вашу квартиру спалю. Я сам, правда не верю в то,
что говорю, но говорю уверенно, даже слишком. Ну хорошо, - говорят там и я жду
целую вечность. Потом слышу её голос. - Что с Вами? - И тут я понимаю, как глуп.
 - Да ничего, - почему-то шепчу я, хотя никто меня не слышит - просто я не могу без
Вас больше, слышите, я не могу без Вас!

Я слышу, как она вздыхает и шепчет тоже - ладно успокойтесь, я выздоровлю, мы
поговорим, мы поговорим, успокойтесь, не волнуйтесь. -
Мне вдруг становится очень скучно. Хорошо, - говорю я, - выздоравливайте
поскорее, целую, - и бросаю трубку.


Через неделю она приходит на работу. Она входит в положенное время в мой
кабинет, я сижу и напряжённо думаю над одной бумагой, на которую надо срочно
ответить. Я вижу её пальцы на столе и понимаю, что всё будет как прежде и ничего
не изменится, что я не в силах ничего изменить, и я говорю ей очень бодро -
сделайте мне, пожалуйста, сводку за вчерашний день, и за сегодняшний тоже, -
поднимаю глаза  и улыбаюсь ей, хотя мне это и трудно. Я до сих пор не могу
понять,что тогда со мной произошло. Иногда хочется позвонитъ её мужу  и
извиниться - ведь он ни в чём, решительно ни в чём не виноват.

                IX-73