Таёжкины тайны. 5. Приворотное зелье

1. Любовь звонаря
 
По молодости-то я потихонечку приколдовывала. Бывало, уйду в таёжку аж до озера  Круглого—ягоды  травки брать, обо всем забуду. Не боялася ходить одна-то. Правда, черневые урманы, согры, заломы дремучие стороной обходила. Особь возля Круглого, потому как баяли—в ём колдун утоп и по сей день по таёжке шастат. А по соснякам, кедровникам да березникам смело ходила. Бруснишник на заварочку, зверобой –от сорока хворей, тыщелистник—ежели живот скрутит. А што до заговоров, так  мне их бабка перед смертью передала. Но их в тайне хранить надоть, а то ж кака сила у заговора?

Ну, про чичирь, кукишь, кобылу, котора сдохнет и чичирь засохнет –любой дурак знат. А вот  присухи, привороты да от ворот повороты –это совсем друго дело. Так вот ходила со мной за травками Одарка – свечи огарка. Я так звала её из-за малого росточка. Мала была да ладненька. Все при ей. И увязался  за нами как-то  дьячок турнаевский Васятка, што звонил на колокольне, сзывая к заутрене, обедне и вечерне. Недалечь мы в таёжку –то отошли—берем травку. Как раз зверобой-желтяк в цвету был, да и душничка заараматила по косогорью. Ходим по лужку–благодать. Пчелы жужжат, мотыльки колготятся. А звонарь -то все к Одарке. Сорвет цветочек, протягиват ей и в глаза заглядыват. То ромашку, на коей судьбу гадают, то колокольчик голубенькой. Любуется на русокосу девоньку, как на икону Богородицы в алтаре. А она смущатся, да кончик косоньки , што  твой колосок золотой,  на палец крутит.
- Смотри. Золото колечко получилось! Обручально!- умилится Васятка, глядя как  Одарка зардеется.
И вдруг глянет на солнышко, спохватится.
- Ой, мне ж уже к обедне звонить!
И убежит.

2.Фёкла -разлучница

И все бы у Одарки со звонарем Васяткой  сладилося, ежели бы не  Фекла-разлучница.
Фекла деваха росла была. Жгуча чернявостью.   Навильник  сена такой ухватит на стогоставе, што и мужик –то иной надломится. А ей хоть бы што. Богатырь-девица. И тожеть приколдовывала. И взяла она Васятку в оборот приворотом. Беда, када две колдуньи в одной деревне—не миновать лютой вражды. Смотрю я – Одарка –сохнет. Звонарь сам-не свой, как увидит Феклу, глаз от неё оторвать не в силах –и уж не до Одарки ему.  Поглядела я на тако дело—и решила переколдовать присушницу. Больно уж жалко мне стало Одарку, да и Васятка не по своей воле на Феклу стал заглядываться. Но решиться одно—сделать как? Противу любовного заговора отговор-то я знала. И взвар могла приготовить, штоб отлучить присушницу. А вот как найти лягушачью косточку, закопанную на перекрестке в лунную ночь? –кто ж ево знат. Известно—коль хошь парня присушить, свари жабу, лягуху ли  в казанке да вынь из неё  раздвоенную косточку. Ежели той косточкой коснешься плеча парня да заговор прочиташь, а потом закопашь её лунной ночью на  перекрестье дорог—он твой. Не сразу полюбит. А изо дня в день сохнуть начнет, сердцем томиться.  Лежит виловатая кость под землей и растет. И чем больше вырастат, тем сильнее любовь присушенного к колдунье. И штоб побороть присуху, надоть выкопать косточку, прочесть отговор - и сжечь  колдовскую орудию.
Но где было мне искать ту косточку? Где ведьма её заховала? На перекрестке ли  тропок в таёжке, посередь ли деревни, в  средокрестье дорог, аль  за околицей по закрайку ржаного поля,  где тожеть перекрещивались дороженьки ?—поди угадай.

3. Шаман -утопленник

Но пуще всего того помехой был утопший колдун. Судачили по деревне, што жил он когда-то на острову посередь Круглого. Што  был он шаман-басурман  тутошнего роду-племени. Што жил он здеся ешшо допреж тех пор, када явилось сюды  кержачье с  писанными  гусиными перьями Псалтирями в холстяных котомках.  Што Круглое образовалось от удара о земь метеора, а остров на котором стоял обтянутый шкурами чадыр – и был тот небесный камень.  А утоп шаман, как памятовали старики, –на Троицу. Как раз в пресветлый праздник взялся лиходей  камлать-на бубне летать. Народ пред налоем в обедню стоит, батюшка, в назидание нам грешным, по Писанию читат про Звезду Полынь, а колдун—летит на бубне над деревней—по хлевам, стайкам шнырят—на скот порчу наводит. Навроде—блазь, а чем чёрт не шутит. Дед Кирьян на Круглом в тот день , грешным делом, рыбалил, проверял морды да вентири –и видел, как сначала косматый колдун возля чадыра кружил, а потом –фьють—и улетел в сторону деревни.   

Так вот, говаривали, Фекла-то никака не Фекла была,  а дух, вызванный шаманом. Сам –то он в тот день на Троицу вместе с островом провалился в тар-тарары. Потому што, как токо отец  Макарий стал кропить нас из водосвятной чаши святой водой, так што брызги  на паперть полетели – на беса-то и брызнуло. И он, как ошпаренный, назад –взвился под небеси,  и так грохулся с оттудова об остров, што тот раскололся –и  ушел под воду, чуть Кирьяна с лодкой в глыбь не утянуло вместях с окушками-карасиками в мордах да вентирях.
  Давно это было. Уж и батюшку Макария, што изгнал беса, на погост давно снесли, а нечистый все не знал угомону. Осбь на Ивана Купалу и Святки.
Кирьян-то  баял—не просто шаман утоп вместе с бубном, а  сховался и стал  жить в своем чадыре на дне озера и оттуда людям пакостить. Вылепит из воды вихрь и напустит на деревню. Так в своем подводном чадыре шаманит-баламутит, што пройдет вихрь по посевам -  все колосья в узлы позамотат, зерно все наземь поосыплется. Тут же птицы налетят поклюют всё до зернышка. Или волка из воды слепит –напустит на коровешек. Они по сограм шуганутся –ноги попереламают. Потом стал людей из воды делать. То гусара, што девок соблазнял да по стогам тискал. То урядника – блудохвата. А прочтет кака набожна девка или жинка молитву, осенит охальника крестом—и бес растечётся лужей.

4.Битва  колдуний

Вот и Фекла была што-то уж больно взором водяниста. Да и козел ейный чёрный во двору был какой-то не такой. Рога –коряги, копыта –каменюками, глаза –щучьи.
И все ж -таки скипятила я  взвар на трех каплях годючьего яда, на трех  ложках лягушачьей слизи, на сушеном порошке из крыл летучей мыши, оставила чугунок с ним в печи остывать –и  легла спать. А взвар-то этот я по каракулям  в бабкиной тетрадке первый раз  сготовила—грех вить! – и знать не знала, как с ним дале быть и чем дело обернется. Только коснулась головой подушки—и как в омут ухнула. И вроде –не сплю, а чудно да блазно все стало. Смотрю –из чугунка пар—не пар, а змеи к загнетке лезут, за вьюшку цепляются. Следом лягухи на пол—шлеп, шлеп. А тут крышка бряк об половицы—и  оттуда мыши летучие. И свивается всея эта нечисть в один шевелящийся клубок навроде змея.
- Садись, не боись! – раздался голос.
И вскакиваю я на гадину—и, втянувшись в печь, через трубу, выносит она меня на себе.
Вылетаю – в одной руке заслонка , в другой кочерга. Деревня наша –што твои угольки костровища в ночи. Месяц, што литовки лезвиё—зеркальцем. Глядь в него—а на мне кольчуга змеиной чешуей, в одной руке - щит кованый, в другой - меч лучезарный. И волос струится по ветру крылами.  Пришпорила я свово змея, лечу -дух захватыват.  Смотрю—внизу озеро Круглое, в котором сказывали, шаман утоп, а за ним – средокрестье  дорог  за краем поля. И светится в ём сквозь землю лягушачья косточка. Уже  в большую рогатину выросла. Я туда. А навстречь –Фекла на своем черном козле.
-  Стой!—кричит.—Не трожь мою любовь! Вон кака она больша вымахала!
А на самой  шаманский балахон, обвешанный железками—висюльками.  Власы по сторонам сияющего лица с огненными очами - двумя вороновыми крылами. А в руке меч кривой.

Не спужалась я ведьмачки –и сшиблись мы с ней на том перекрестке. И токо сыпанулись голубы искры с лезвий мечей,  как, вижу, - летят, струясь в свете месяца, колдун-волос колтун да отец Макарий, чья могилка давно заросла—заколодела на краю кладбища за церквой. У одного бубен в когтистой лапе,  у другого Псалтирь в руце. И ну они вокруг нас кружить, один, камлая, другой, распевая псалмы. Вихрь поднялся, воронка образовалась, закружило нас с Феклой. Вырвало смерчом виловатую кость из земли. Ухватились мы за нее по двум сторонам - и разломили пополам. Молния ударила. Гром прогремел. Две лягухи-попрыгухи прыснули в разные стороны. Рассыпался змей, обратясь  –в мох и тину. Но не превратились ни Фекла, ни её козел  в лужу. Да и я, разе ж я могла сказать Одарке, што ту косточку для себя отрыть хотела. Потому как больно уж мне звонарь Васятка  глянулся. Ладный парнишонка, набожный, не охальник, ласковой, не то што заезжие гусары да урядники, по которым точила я горючи слезоньки после жарких объятий по скирдам. Да и хто же из девок в деревне Васятку не любил. Уж больно приметен был златоволосый  звонарь на своей колоколенке.
Поделили мы с разлучницей-Феклой жабью косточку-рогульку. Досталось нам по половинке любви. А  цельная—Одарке.

И стояли мы на венчании  за спинами у жениха и невесты. И блазнилось мне в мерцании свечных огоньков – то не поп венчат Одарку с Васяткой, а кодун озерной-глаз озорной. На Купалу –то мы так озоровали, што на Круглом –и чертям тошно бывало. Парни бород из тины понаделают. Змея из травы, моха, камыша смастерят и таскают на палках. Девки  - в венках из кувшинок в одних сорочках. Визг. Хохот. Кто кого настигнет—тот того и жених с невестой. А Васятка отойдет на опушку, сядет на лужок, достанет рожок пастуший –и так заиграт на ём, што сердце заходитца. Вот тогда-то и приколдовал меня зеленовласый шаман со дна озерного.