Прогуляться

  Решил Семен Абрамович прогуляться.  Одел выходной бюгель на верхнюю челюсть, сразу помолодел на  пару лет. И вспомнил добрым словом своего  стоматолога Мишу. Золотые руки у  Миши были.  ОБХСС  методично ему инфаркты делал и добил Мишу. Зато какой памятник у него на еврейском кладбище, любой позавидует.  А у Семена память о  нем во рту функционирует отлично и ничего не натирает, слава Богу.
 
Ностальгия женской  нежной   рукой сдавливает сердце Семена. Он все ярко   помнит. Помнит до последней мелочи, даже трещины на сером асфальте у дома, как морщины на лице матери.
Помнит старый дом, квартиру подруги Клавы, пять звонков на старой дермантиновой двери.
 Если Клава задерживалась, выскакивал сосед Митька, и открывая, кричал   в коридор -"Клавдия, к тебе Семенчик-еврейчик, но  так по доброму и тут же шептал Семену на ухо- "Сём, одолжи трояк до получки."
  Куда все ушло, куда уплыло  .Семён идёт по жаркой улице, немножко любуется кипарисами и пальмами. Прогуливается дальше.   Сегодня  четверг, конец недели, много разной публики вокруг. Семён по старой привычке смотрит на молодых женшин. И снова воспоминания лезут в душу.   Клава любила меня, и ухаживала, и ласкала, и волновалась всегда.  Эх, Клава, Клава.. Какой я  был пень лысый.  Не смог ослушаться маму.  Мама была против. "Сёма, даже не думай, и не бери её в голову, она гойка, и когда-нибудь скажет тебе, жид, и прогонит , и заведёт  себе русского мужика.  Сёма, слушай маму. У меня уже сердце болит, не убивай свою  мать"

Сёма прогуливается дальше, идет к рынку. Он его  называет   по привычке -привоз.
 Продавцы к концу дня снижают цены, горласто выкрикивают их , и даже по-русски, выучили уже несколько слов. Знают, большинство на рынке в этот час бывшие советские люди.

Сёма гуляет, рыночный  балаган и шум со всех сторон, как шум за сценой, не мешает ему вспоминать.
  Мама умерла рано утром. Тихо. Просто не проснулась. Уставшая бригада Скорой зафиксировала смерть старушки. А для Семёна - матери, мамы, свет в сердце .Семён плакал тихо, про себя, не брился месяц по еврейскому обычаю. На кладбище пришла и  Клава, бледная, не, поднимала глаз на Семёна.  И он не подошел к ней, боялся расплакаться на её груди , как ребёнок, потерявший на вокзале маму.
  А потом двоюродный брат уговорил его уехать на ПМЖ в Израиль.  И вот он уже десять лет здесь на исторической, Семён иногда называл истерической  родине.
Он пошё  вдоль рядов с овощами. И вдруг мелькнуло знакомое лицо, совсем рядом.

 -Григорий Маркович, моё  почтение - окликнул Семён знакомое лицо. Да, это был старый знакомый. Они вместе работали в одном  КБ. Ой,как давно это было. И Семён вспомнил, как на открытом партийном собрании  Григорий клеймил  позором  безпартийного Семёна за желание покинуть Родину, с пеной у партийного рта. И весь зал сотрудников  аплодировал Григорию.  А Семён сидел мокрый, и красный, и несчастный.
- Не сердись на меня,- сказал вдруг Григорий - такое время было. Как будто прочитал мысли Семёна.
- Как ты, как Клава?
- Клава не поехала, хотя я очень её просил.
 - Вот так, Григорий. Ну, пока, Увидимся, как-нибудь.
 От давней обиды ничего не осталось, но и беседовать про то и сё не хотелось. И Семён пошел дальше со своими  мыслями и вспоминал, вспоминал, и вспоминал. Он понимал, что его жизнь и любовь - всё осталось там. А из той жизни у него только бюгель во рту.