Мишкины байки

                Дырка в кузове

Мишка сейчас - шабашник, и как курочка клюёт по зёрнышку, так он со своими земляками-хохлами пробавляется заработками на участках дачников под Москвой.

Вообще-то он по профессии - водитель. Начал шоферить после армии в родном совхозе. Машину, сказали ему, если хочешь работать, собирай из тех, что брошены на гаражном дворе. Получился бортовой ЗИЛ, весь обшарпанный, но на ходу. Беда у него, если не считать мотора, была одна. В дне кузова была дыра, по форме смахивавшая на армейский сапог, непонятно как и когда получившаяся. Хоть Мишка и расспрашивал тех, кто допрежь на ЗИЛе ездил, да никто так и не упомнил, каким таким способом выломили «сапог» в аккурат посерёдке кузова.

Первое время то картонным сплюснутым ящиком прикрывал, то брезент приколачивал. Всё нацеливался досочек покрепче насобирать, да какие там досочки в селе Армянском, что расположено в крымских степях. Затыкать дыру было совсем уж несподручно - дырка ничего не держала и приносила Мишке одну только головную боль.

Тогда Мишка взял в догад, что дырку в кузове надо ровную сделать. Её и затыкать легче будет - тем же мешком, если его вполовину чем ни то набить. Ножовкой и прошёлся по истертым краям дырки.

Новая дырка получилась аккуратная, где-то 50Х50 сантиметров. Вот тогда, говорил мне Мишка, во мне строитель и прорезался, ровно как через ту дырку и вылез. Только это будет потом, строитель то есть, когда Крым вместе с Украиной незалежным станет.

А пока Мишка и заткнул дырку мешком, вернее, мешком, согнутым вполовину, перед тем набив в него соломы. А уж потом приспособился эти пол-мешка наполнять тем, что возить приходилось: зерно там, свеклу, кукурузу.

Машину на весах опрокинут, видят: что-то на дне торчит.

Что это там у тебя, спрашивали споначалу.

Да дырка в дне кузова заткнутая, сердился для порядка Мишка.
А потом, когда на весах к этой дырке привыкли, Мишка перед разгрузкой упреждал вопросы: дырка там у меня в кузове.

Да уж знаем эту твою дырку, говорил весовщик Акимыч и подмигивал с пониманием.

Тут сказали ему на бойню барана отвезти. Затолкали в кузов, борт закрыли, и поехал Мишка. Через какое-то время из кузова звуки такие полетели, что баран как резаный будто. Мишка оглянулся, а в стекло внутренностей кузова не видно. Что ты ревёшь, голубчик, смерть, поди, чуешь скорую, отвечал Мишка на вопли барана да поддавал газку.

Прибыл на бойню, борт открыли, а баран продолжает реветь, потому что задом в дырку провалился. Ноги его, да, наверно, и курдюк в аккурат до кардана дотянулись.
Заревёшь тут, резюмировал Мишка эту историю о том, как он с дыркой в кузове ездил.


                Петляющий карась

Вот как-то, начал Мишка другую историю, сват привёз ведро карасиков. Знал, что жена у Мишки рыбку любит свеженькую. Да как и всякая женщина.

Да куда нам столько, возмутился Мишка, потому как сразу представил, что будет дальше. А жена, как увидела ведро рыбы, сразу же: давай возьмём. Жаба её, наверно, задушила, говорил Мишка. К тому же знала, что чистить карасей мне достанется, а она уж потрошить будет.

Ты начинай чистить, а я пока к маме сбегаю, сказала ему жёнка и - быстрёхонько из дому.
Руки у Мишки приниматься за рыбу совсем не поднимаются, такое это муторное дело. Лёг он на диван, одним глазом в телевизор, второй на ведро косит. И так ему тоскливо стало, что жизнь несчастной показалась.

Стал мучиться, что бы такое придумать. Наудачу вспомнил, как в армии картошку в огромных количествах чистили - в барабанах таких специальных. Закладывают туда неочищенную, сколько надо прокрутится и - вынимай готовую для щей.

А барабан в Мишкином доме один - выжимной в стиральной машинке «Малютка». Мишка аж подскочил с дивана. Всю рыбу, однако, загружать не стал, для проверки две пригоршни бросил да и включил. Прокрутил немного, посмотрел, точно: не вся, но половина загруженной рыбы как лысая стала. Времени надо побольше крутить, понял он и высыпал рыбу из ведра в «Малютку».

Минут пять гудела с непривычки машина. Остановил, открыл крышку - рыба ошкуренная. Один, правда, карась не почистился, живой оказался. Мишка его в тазик, так карась кренделя стал выделывать, петлять туда-сюда. Наверно, решил Мишка, повторяет путь на центрифуге.

Выбрал он рыбу из машинки, ополоснул её, чтобы чешуи не осталось, и быстро на диван да в телевизор вперился.

Так рыбу будем чистить или «ментов» опять смотреть, вскинулась жена, когда объявилась в доме. Темнеет уже.

Я своё сделал, ответил ей муж. Твоё дело осталось.

Глянула она в ведро и ахнула. До полуночи потрошила, всё пытаясь выпытать у Мишки, каким таким способом он умудрился рыбу почистить.

Да уж покрутился - ровно как вот тот карась, сказал Мишка и кивнул на тазик.

Он долго отмахивался от вопросов жены, потому что знал: если расскажет, жена заставит придумать, как побыстрее рыбу потрошить.

Но Мишка устоял.

                За черешней

Службу военную я проходил, когда море под Краснодаром строили, начал Мишка свой очередной рассказ. Много станиц должны были затопить. А станицы богатые, колхозы там, сады громадные.

Я только за руль машины сел. Тут как-то один старослужащий говорит мне, что сад знает черешневый, уже брошенный почти. А черешня уже созрела и перезревать стала, пропадает прямо на ветках, ведь никто не собирает, а она назревает и назревает. «Махнём?»

Желание старослужащего в армии считается приказом, и поехали мы на «зилке» к умирающему саду и с краешка остановились. Вдоль одной стороны сада – лесопосадка, а за ней – поле незасеянное, уже брошенное, позаросшее сорняками. И вот на дороге между посадкой и садом я «зилок» свой остановил. А если хочешь знать, не «зилок» это вовсе, а «студебеккер» настоящий – была такая машина, в конце войны у нас по-явилась, а потом и выпускать стали, в виде «зилка» уже.

Пошли мы, значит, в сад. А мой попутчик сорвал несколько ягод и тут же присел и давай высматривать что-то за деревьями. Собираем дальше. А он опять давай нагибаться и выглядывать что-то. Он длинноногий, ему наклоняться и приседать очень неудобно. Вот и спрашиваю, чего это ты, дескать, нагибаешься и кого ты всё выглядываешь? А он и говорит, что хоть сад и брошенный, ездит тут на лошади сторож неуволенный со своей работы, глухонемой, злющий какой-то.

Стали мы ягодами дальше лакомиться. Сколько солдат может черешни натибрить? Ну, пилотку насобирает да сам полакомится. А вкусная была ягода!

Вдруг мой подельник, как жердь, застыл – что-то расслышал, наверно, нагнулся – да как драпанёт из сада, мне только через погон успел крикнуть: «Давай к машине, там сторож!»
Мы ж не рядом были, он всё ближе к машине старался держаться. Длинноногий, так почесал впереди, только клочья травы с землёй из-под сапогов летят. А я пока расчухал, что быть беде, как сторож на лошади – вот он, тут как тут. Нагайкой как свистанёт – едва я за дерево уклонился, пилотку с черешней уронил, ягоды все рассыпались. Только пилотку с земли схватил, как он перетянул меня по спине.

Я на него посмотрел, а он мычит, и лицо перекошенное. Забежал я за дерево, к нему обращаюсь, на погон показываю да пилотку звездой вперёд тычу в его сторону. Мол, солдат я, никаких вёдер, ничего в руках нету, не во что мне воровать. Всё это, конечно, жестами стараюсь объяснить, а он мычит только, и опять на меня! Это на лошади-то! Ну и деранул я вглубь сада, где ему манёвра меньше, а мне ловчей прятаться от нагайки.

У машины, слышу, дверца хлопнула. Понял: мой попутчик уже в кабине. Я – в глубь сада, а сторож – за мной.

Потом я решил схитрить. Маршрут прыжков своих изменил – к лесополосе рванул, к машине. Петлял-петлял меж дерев – со стороны посмотреть – наверно, как заяц, только в солдатской форме. Тут он меня снова нагнал. Ну, я и разозлился. Схватил комок земли, размял его от злости в руке да и бросил в морду коню. Он вздыбился, чуть не сбросил немого, а тот давай бока его охаживать плёткой, утихомиривать.

Тут я к машине, вскочил на ступеньку, шмыг в кабину и захлопнулся. Длинный-то мой приятель по операции сидит себе, жуёт ягоду да косточки сплёвывает.

Тут я сделался злой на всех. На него, на сторожа, перетянувшего меня, на лошадь его – да на всех!

Тот пожалел горсти ягоды, не дал в пилотку набрать, а этот здесь жрёт. Ну ладно, думаю!
Завожу я свой «зилок» - и на всадника-сторожа. Он видит такое дело – и драпать от меня вдоль лесополосы. Я газу поддал – и за ним.

Стал я его нагонять, тогда он с лесополосы в поле свернул. Ну и я тоже – как на танке за ним по ухабам да бороздам. Аж задавить супостата хотелось. Ягоды солдату, защитнику его, пожалел!

Он – от меня, я – за ним. Уж, было, догнал, но не стал преступление делать, тормознул. Он ещё долго скакал да оглядывался, рукой с нагайкой размахивал. Солдату пилотку черешни пожалел, паскуда, сказал мой сосед.

Так бы эта история и закончилась, если сторож не нажаловался своему председателю колхоза, а тот – нашему замполиту. Вызывает тот вечером к себе. Боялись мы его ужасно – он до автобата в дисбате служил. Глаза у него серые, а когда на солдат кричал, они вокруг серых зенок красные делались. Вот и боялись мы его все.

Захожу к нему, докладываю, что прибыл. «А ну рассказывай про свои подвиги утренние, рядовой», и, как обычно, матом добавляет.

Я всё честно, как было, и про пилотку не забыл, гимнастёрку задрал и рану поперёк спины показал.

А он мне и говорит, молодец, мол. Завтра с утра с тремя баками и тремя бойцами туда поедешь, ягоды наберёшь, компоту наварим, витамином побалуемся.

Вот так всё и было, вздохнул облегчённо Мишка.

                Рис. К.Валова.