Мэрская жуть

Новелла 11

«Стряхивая с лацканов пиджака липкую глину, мэр приветственно кивнул секретарше — и, потянув на себя ручку двери, вошел в просторный кабинет.
Странные вещи стали твориться с мэром города Фёдором Игнатьичем Гузкиным с тех пор, как похоронили двух его настигнутых киллерской пулей замов. Его стало тянуть в метро. В газете «Городские слухи» Фёдор Игнатьич прочёл о путешествиях гробов по подземельям. И теперь он не мог избавиться от желания проверить, а нет ли и действительно где каких ходов, нет ли таких отодвигающихся мраморных плит на станциях, из-за которых по ночам выдвигались бы гробы? Ему хотелось самому убедиться - не встают ли из тех  домовин покойники и, управляемые манипуляциями чёрной мессы, не выходят ли они на белый свет, чтобы рассосаться по учреждениям?

Наконец, ему хотелось подтвердить или опровергнуть слухи о том, что некоторые сотрудники мэрии лишь для блезира отправляются вечерами домой, кто — на служебном или личном транспорте, а кто — и на метро. На самом же деле они обладают свойством, раздвоясь и даже расчетверясь, находиться и в спальне с женой, и в ночном клубе с любовницей, и — что самое невероятное — в виде летающих по подземелью крылатых гадов или рыщущих по лесопосадкам лунных волков одновременно. Хотелось ему вникнуть и в таинственную механику посещавших его снов: в тех навязчивых сновидениях он видел себя манекеном в ДУМе(Доме Универсальной Мечты).
Войдя в кабинет, Гузкин уселся за стол и сразу решил провести совещание с новым замом.

— Клавдия! — пригласите нового! — нажал он кнопку селекторной связи.
Дверь отворилась. Гузкин поднял голову и увидел, что перед ним не новый зам, а прежний, то есть барахольный магнат Кидальник по прозвищу Китаец.
— Мы ж тебя вчера похоронили! С почестями! Неподалёку от твоего предшественника Уткина и депутата Лосева.
— Вы что-то путаете, — сузил Китаец и без того узкие глаза-щёлки. — Это мы вас похоронили! Вон у вас ещё и глина на пиджаке, и ботинки все в земле выпачканы. Присмотритесь к рубахе под галстуком. Там у вас дырочка с окровавленным пятнышком. Отверстие, проделанное пулей киллера. А вот, — Китаец выложил на стол свидетельство о смерти и бросил веером фотографии, — подтверждение того, что прав я, а не ты, Федя.
— Но-но, без фамильярностей! Всё-таки я лицо, представляющее власть!
Мэр склонился над фотками. На одной из них он увидел себя в гробу, заваленном цветами, плачущую жену Клавдию, дочь Галину, сына Эрика, губернатора Золотогоркина, депутата Крайнова. На другой — то, как гроб опускают на верёвках в могилу. На третьей — суглинистый холмик, мраморный обелиск, фотографию, надпись.
— Фальсификация, сфабрикованная на компьютере! Фальшивка! — отбросил он и фотоснимки, и свидетельство о смерти.
— Ничего! Мы сделаем так, что всё сойдется!
Китаец выхватил из-за пазухи пистолет с набалдашником глушителя.
— И не дави на кнопку! Все провода обрезаны, а секретарша лежит в приёмной в луже крови! Так что охрана ничего не услышит!
— Как — не услышит?! Не может быть! — прошелестел онемевшими губами Гузкин, сжав их в трубочку. За эту, по наследству передаваемую из поколения в поколение особенность мимики, видать, и была дана Гузкиным столь экзотическая фамилия. Ожидая выстрела, Фёдор Игнатьич прижал руку к груди, сунув её под галстук, и ойкнул: палец провалился в кругленькое отверстие. Покрутив в дыре указательным, он вынул вымазанный сукровичной слизью перст.
— Что это? — протянул он палец Китайцу.
— А то, — осклабился мафиози, — что ты давно покойник, — и, воткнув пистолет в карман, вышел из кабинета.
— Подкрепитесь! — вынырнула, как кукушка из ходиков, секретарша, несмотря на слова зама живёхонька-здоровёхонька — и на край стола брякнулся поднос с бутербродами на тарелке. Колокольцем Папагены звякнула ложка о перламутровый фарфор с золотым ободком (Гузкин был страстным поклонником оперы и балета).
Задумчиво помешивая кофе в чашке и поднеся ко рту первый попавшийся сэндвич, Гузкин обнаружил, что поверх хлебушка лежит отрезанное ухо — и, заорав, отбросил мерзостную гадость. «Неужели это результат того, что в проданном недавно под ресторан помещении располагался морг?!» — подумал он и обнаружил, что стоит вместе с приёмной комиссией на новой станции метро.
Он, его зам Трофим Кидальник, губернатор Золотогоркин и депутат Госдумы Крайнов топтались рядом в оранжевых касках.
— А что, действительно под городом есть полости, в которых кем-то спрятаны блуждающие гробы? — улыбнувшись, спросил Виталий Викторович Золотогоркин, оглядывая подсвеченный неоном, одетый в алюминий потолок и обращаясь к прорабу. — И что выходы тех, прорытых ещё до революции, нор ведут к самому Алтаю и даже к Гималаям?
— Действительно, Виталий Викторович, — зарделся прораб. — И мы хотели показать вам одну нишу, о наличии которой пока просят не разглашать археологи и секретчики из ФСБ.
— Любопытно! Вы прямо бы с сюрприза и начинали…
Свита уселась в подошедшую совершенно пустую электричку — и через минуту она затормозила внутри туннеля.
— Это место вырыто ещё белогвардейцами, потом переоборудовано во времена всевластия КПСС! — комментировал прораб, вводя комиссию в темноватый боковой туннель.
— А! Я слышал про обкомовский бункер в колчаковских конюшнях! Это он и есть? – задумчиво произнес народный избранник Крайнов.
— Не совсем!

Стало светлее. Открылся отделанный мрамором зал. Нагнетая запах лепестков роз, работали кондиционеры. Делегация вступила в зал, уставленный великолепными саркофагами на пьедесталах.
— Свету и музыки! — отдал прораб команду суетливым ассистентам и, сняв каску, оказался хлыщом с косицей на затылке из накладных волос. Из-под спецовки халата выглядывал золочёный камзол.
— Куда вы нас привели? — возмутился Гузкин. Мы что, под оперным театром?
— Секундочку! — сказал факир, перекрикивая туш. — И повинуясь взмаху руки, крышки гробов отворились.
То, что увидел Гузкин в них, лучше бы ему было не видеть.

Хуже того — он отдавал себе отчёт в том, что всё ещё находится в своём кабинете, но не сидя за столом, а, уцепившись за оконную гардину когтями лап орнитоида, висит вниз головой и смотрит в щёлку между портьерами, как проплывают по улице в сторону часовни глубоководные рыбины фар.
Ему надоело так висеть — и, разжав пальцы-когти, он выпорхнул в открытую дверь, пролетел через приёмную, сделал вираж на лестничной площадке и винтовой полубочкой стал спускаться по пустой лестнице. Охранник не заметил, как мохнатое тельце с большими ушами фыркнуло крыльями и вылетело на улицу в то время, когда из мэрии выходил последний посетитель.

Перелетев дорогу, существо нырнуло в зев метрополитена. Только вскинулась тётенька, торгующая эзотерической литературой — и Гузкин уже устремлялся в глубь тёмного туннеля. Здесь он услышал шелест других крыл, трепет других телец. Они летели туда, где их ждали отверстые саркофаги. Там, перевоплотясь из полиферов в подготавливаемые к трансгенерации; тела антропоидов, они лежали, сцепив поверх пиджаков пальцы жёлтых ладоней…»



Золушки и монстры. Начало нового романа
Горбачев Юрий
               
 роман

          
 Глава первая. Чёртов палец



 Они стучат каблучками, покачивают бедрами под обтягивающими брюками, потряхивают  притягивающими взгляд выпуклостями под кофточками, свитерками и непомерно декольтированными платьями,  стреляют зазывными взорами и прячут в уголках губ вечную тайну  женственности. Скрывая  свою  гаремно-гейшевую сущность, они косяками устремляются в офисы, как на бал-маскарад, где  недоступные, но желанные, эти неисправимые девушки-артистки*  должны исполнить роли в микродрамах  ярмарки тщеславия.

  Офисные Золушки, невольницы  неумолимо тикающих  настенных часов над парадной лестницей, где будет оставлен хрустальный башмачок в мгновение,  когда карета опять превратиться в тыкву,  кучер - в крысу, кони – в мышей,  вы полчищами  напираете на  дворцовые чертоги учреждений, чтобы наполнить их запахами духов, болтовней в курилках – сигарета меж пальцами с наманикюренными коготками, дымок туманной вуалеткой блоковской незнакомки; ваше предназначение - украсить серую рутину стен, надверных табличек и бесконечных лабиринтов с лестницами ведущими в никуда, поворотами за угол, уходящими в дурную бесконечность;   ваше амплуа пленять  заскорузло-непрошибаемых служак легкокрылыми взмахами ресниц, заставлять шевельнуться ископаемые окаменелости их сердец вернисажно - художественными поворотами головы, понуждать кошачьими движениями и мурлыкающими голосами шевельнуться под штаниной Товарища Ваялого!

 Вы представляете собой некую  параллельную  цивилизацию, поступившую в услужение к мрачным монстрам бюрократии. Лишь внешне кажется, что вы делаете это для того, чтобы время от времени пополнялась ваша пластиковая карта, и вы могли бы, заняв очередь к банкомату, набрать код своего рождения и заполучить из чрева квадратного, как начальник отдела, Мойдодыра хрустящие бумажные прямоугольнички, с помощью которых вы в силах овладеть подчеркивающими линию ноги колготками, абрис груди - бюстгальтерами и едва прикрывающими  сокровенные закоулки вашего естества умопомрачительными стрингами. На самом деле ваше предназначение   в том, чтобы повелевать мрачными монстрами, этими серийными маньяками властолюбия и карьеризма,  чье стиснутое  тысячами условностей и профессиональной привычкой к лицемерию и ханжеству либидо ищет выхода и находит его в вас.

  И тогда, неистовствуя, они овладевают вами в своих кабинетах, превращая комнатки для отдыха в  молельные дома хлыстов. Они скупают для вас уютные однокомнатные гнездышки и обставляют их с одержимостью коллекционера антиквариата, чтобы, любуясь фарфором ваших тел, обрамлять его своей не знающей удержи страстью, как яичко Фаберже золоченым орнаментом. Они украшают вас бижутерией, как новогодние  ёлочки  тяжелого барачного детства стеклянными игрушками. Они  покупают вам импортную косметику и водят в рестораны. И, наконец, они трепещут и завывают, кончая от одного прикосновения к своему сокровищу, на самом деле ощущая, как в этот момент с них  линяет  кожа доисторической рептилии, и отваливаются пораженные ногтевым грибком когти.  Сексозавры и импотенты - они требуют ласк не по годам, и, добиваясь их, сначала покрываются  трупной бледностью, а затем розовеют и начинают светиться моложавостью. Всегда  загерметизированные в тяжеловесные доспехи приличествующих чину одежд и речей, в момент окончательного овладения вами   они развоплощаются, сбрасывая с себя удавки галстуков, хитин пиджаков и скрывающие копыта штиблеты, они лепечут по-детски, слюнявят губами  всё, чем вы дразнили их рептилианские гипоталамусы, трепещут и стонут, когда  вы, оседлав их толстомясые телеса, охаживаете их по дряблым задницам плёточкой-многохвосточкой, тем самым избавляя несчастных от тирании фригидных жен.  И только лесбиянки и голубые  не вовлечены в этот шабаш…
 
  Так размышлял склонный к систематизации  Сергей Александрович Тарелкин, входя поутру в просторный, отделанный кладбищенским мрамором холл  здания губернского законодательного собрания. И хотя в это  розоватой  пастью светающее над зубастыми крышами домов утро  Сергей Александрович был не в своей тарелке, его воображение фонтанировало, подобно брызгам мини-Бахчисарая у входа в каменный указующий перст – то ли угроза самому Богу, чтобы не шалил, путая своими предначертаниями на скрижалях замыслы вершителей земных дел, то ли фаллос, готовый в своей необоримой эрекции пахтать сами  небеса. 

 Кем-то из выборных от народа  или обитающим в окрестностях, наэлектризованным нехорошими предчувствиями  электоратом, это здание было прозвано Чертовым Пальцем. Скорее всего это прозвище пошло от топонима Чертово Городище,  с него, собственно, с этого городища, и разросся город- галлюцинация, отвердев из дымов над юртами кочевников, чадыров охотников - юкагиров, банного чада и настоянного на запахах чудовищных помоек, навозного духа поселенческих подворий, круто замешанных на железобетоне наших ответов Чемберлену, Гитлеру и Эйзенхауэру с Трумэном. Деревенская элегичность наличников, псы –волкодавы, таскающие за собой тяжелючую цепь, как троллейбус рога, по проводу по соседству с напоминающими солнечные батареи орбитального спутника плоскостями банка, старушка вековушка из позапрошлого века, ковыляющая по обочине блистающего никелем бамперов и зеркалами стекол потока шикарных авто – вот он –мешанина в колбе алхимика, этот город, вот он – блаженный, затвердевший рельсами Транссиба взгляд на Восток последнего монарха, садистическая усмешечка в углу уса  гинералиссимуса,  бисерина пота на лике страны, натужившейся врезать уральской броней по крупповской стали, швырнуть в космос усаженного в тесную капсулу счастливца, удивить ядерным грибом доисторического казазха-степняка.
 
  Не смотря на то, что город  многократно кроился по замыслам инженерной логики( то он, подобно Парижу, громоздящему себя вокруг Эйфелевой башни, рос , как на дрожжах, от железнодорожного моста, то  силился заперпендикулярить изначально искривленные, как хребет окаменелого звероящера, обросшие чешуей сараюх и лачуг овражные улочки на манер  Нью-Йорнка и Чикаго. Он  всё равно оставался алогичен, куда бы ни разрастались полипы его улиц. Да и  у Тарелкина  этим утром с логикой  было не все в порядке.  Советника мутило. Ломило между бровей, напоминая об обнародованной недавно версии смерти Сергея Есенина. И хотя род его занятий состоял в том, чтобы советовать, самому –то ему было посоветовать некому-что делать с этой головной болью, которую он ассоциативно связывал с вмятиной на лбу поэта , явственно различимой  на откопанных исследователями фотографиях : Есенин на гостиничной кровати в «Англетере».
 
  Дело было не столько в количестве выпитого на вчерашних поминках, и даже не  в  том, что похороны депутата Агафона Лукьяновича  Лыкова вылились в народные волнения – партия «За единение» развернула шествие, губернатор Анатолий Дмитриевич Коняев  произнес скорбную речь, за спикером губернского   парламента   Климом Сафроновичем Падучим    дело не заржавело бросить на крышку гроба убиенного горсть суглинистых фраз о сыне России, несгибаемом сибиряке, по примеру не давших прорваться к столице вражеским полчищам сибирским полкам, сражавшегося  с мафией. Суть была даже не в том, что лежавший в гробу  Агафон Лыков от торчащих из под простынки штиблет до ранней седины на висках борца за народное доверие  символизировал собою что-то ностальгическое, уходящее в небытие. А в том, что в глубине разлома головной боли светились недра сауны, лежащий на краю бассейна белый, как мясо креветки Лыков,  алое, образовавшееся от струйкой стекающей в воду крови  облако. В конце концов оно, как пар из парилки, окутало всё, и из него материализовались телевизионщики. Вот они-то –бес его знает откуда пронюхавшие про случившееся даже раньше ментов, прокуротуры и ФСБ и сделали то, что создало Тарелкину большие проблемы.

 В показанном на следующий день новостийном телесюжете Тарелкин попеременно предстал пред взорами благоверной супруги Нины Александровны не только голеньким, склоненным над телом сраженного киллерской пулей шефа, но и в окружении перепуганных – в чем мать родила- офисных девочек. Жена-то Лыкова, всё же нашла в себе сил погоревать по-вдовьи, шла за гробом, сидела на поминках, не проронив ни слова о тех увиденных в репортаже с места происшествия красных(только что из парилки) девицах. А вот супружница Тарелкина совсем взбесилась. В тот же день  – сбегала в суд, накатала заявление на развод с требованиями об отчуждении половины совместного имущества, в графе «причина» написала «супружеская неверность» и, объявив, что у нее есть бойфренд,  перестала бывать дома ночами.   Что до опустевшего кабинета шефа, то  хоть и жаль было Тарелкину Лыкова- хороший был мужик и речугу мог толкнуть перед народом, окатив разгорячённый его пыл из ковшечка вполне сбыточных надежд и обещаний , и накатить,  и пригласить с девочками покувыркаться, замена ему, конечно же,найдется. Свято место в пусте не бывает. В киллерской винтовке вслед за отстрелянным патроном в патронник досылается следующий, чтобы уж добить навреняка. На то он и контрольный выстрел.

 Уже разбредаются по улицам вестовые, расклеивающие портреты кандидатов.  А вот  что касается жены, демонстративно оставившей в  опустевшей спальне фото в обнимку с моложавеньким брюнетом, то… Беда даже не в том, что паровые котлеты и рыбные пироги, домашние соления-варения, придется заменить на магазинные пельмени и салаты. Перед дочерью Тарелкину было стыдно.

 * "Все девушки артистки", название одного из романов Ирины Ульяниной.