***

 
ББК 84 (2Рос-Рус)6
ББК 21






Караваев И.В.
Мера судьбы: [стихи и проза]. – Балаково, 2010. – 210с.



Сила прозы Игоря Караваева в её правдивости. Автор достоверно, почти документально описывает события, участником которых ему довелось быть. Его голос звучит как набат и доносит до читателей горькую правду о Чернобыльской трагедии, о судьбах героев-ликвидаторов этой аварии и о страшных последствиях радиации.
«Нельзя жить без памяти, люди! Потому что нация, потерявшая память, способна к самоуничтожению», - говорит автор.
Игорь Караваев делится с нами своим жизненным опытом и передаёт нам правду о трагических событиях нашей истории. И в этом ценность его книги.
Александр Кензин,
член Союза писателей России









© И.В. Караваев
© Балаковская писательская организация
Союза писателей России
 
 
Биографическая справка

Караваев Игорь Вадимович родился в 1964 году в Целинограде (ныне Астана) Казахской ССР, учился в СШ №17 в Балаково. В период с 1977 по 1980 г. занимался в секции борьбы самбо, дзюдо. Боролся по уровню кандидата в мастера спорта. В 1981 г. поступил и в 1985 г. окончил Саратовское Высшее военное авиационное училище летчиков по специальности  летчик-инженер. Освоил три типа вертолетов: учебный МИ-2, транспортный МИ-8, вертолет огневой поддержки МИ-24. Общий налет составил 1110 часов, в том числе 320 боевых вылетов в Афганистане и 45 часов в небе над Чернобыльской АЭС. Выполнил 33 прыжка с парашютом.
В августе–сентябре 1986 года в составе ОАГ 01094 (Оперативная авиационная группа) принимал участие в составлении подробной карты радиационной обстановки 4-го энергоблока ЧАЭС. Получил дозу радиационного облучения 24,5 рентген.
За ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской АЭС награжден медалями: «За отличие в воинской службе 1 степени» и  «За спасение погибавших».
В 1987-88 гг. в составе отдельной боевой вертолётной эскадрильи участвовал в боевых действиях на территории республики Афганистан. Награжден орденами: «Красная звезда», «За службу Родине в ВС СССР III степени», «За ратную доблесть», «За 10 лет безупречной службы» и другими наградами.
С 1992 года старший летчик звена вертолетов МИ-24. В 1994 году уволен из Вооруженных Сил по состоянию здоровья. Капитан в отставке.
Поэт, автор сборников: «Афгано–Чернобыльский синдром», «Тень ангела», «Тайно влюблён», «Мера судьбы». В 2006 г. награжден медалью «100 лет со дня рождения М.А. Шолохова» за вклад в российскую литературу. Лауреат городского фестиваля авторской песни «Возьмемся за руки друзья» в 2008  и 2010 году.
С 1995 по настоящее время работает тренером-преподавателем по борьбе дзюдо.
С 2002 года являлся заместителем директора СОШ № 26 (высшая категория), учителем физики (1 категория), куратором кадетских классов.
С 2002 года работает тренером – преподавателем по рукопашному бою в ДЮПЦ «Ровесник».
В 2008 – 2009 году входил в состав Общественного Совета г. Балаково. В Совете Ветеранов г. Балаково с 2000 года активно занимается военно-патриотическим воспитанием молодежи.
В 2009 году награжден Почетной грамотой Губернатора Саратовской области за многолетний плодотворный труд и большой личный вклад в дело обучения и воспитания подрастающего поколения.
В настоящее время работает в ГОУ НПО «Профессиональный лицей № 62» преподавателем физики и электротехники (1 категория), а так же тренером – преподавателем по борьбе самбо и  дзюдо в  МУ ДЮСШ № 2  и  педагогом дополнительного образования в городском подростковом молодежном центре «Ровесник» (секция рукопашного боя).





 


 
Ночь на Волге

Тихий плеск ночной волны…
Волга… Небо… Блеск луны.
Много звёзд сегодня с нами,
Млечный путь под небесами
Создаёт дорожку света,
А на ней два силуэта.
Всё знакомые черты:
Справа – я, а слева – ты.
Звук моторки слышен где-то,
Нам не хочется рассвета.
Я прижму тебя покрепче,
«Милый…», – губы твои шепчут,
Томной радостью дыша…
Ночь на диво хороша!
 
Счастье моё

Посвящается
дочери Валерии

У меня на руке
Лежит моё счастье,
Спит моё счастье,
Нам годик уже.

Бровки нахмурит:
Кыш все ненастья!
«Спи моё счастье», –
Шепчу я тебе.

Нежно качаю,
К себе прижимаю
Тёплый комочек,
Любименький мой.

Знаю, проснёшься
И мне улыбнёшься,
Потом поиграем
В игрушки с тобой.

Мама накормит,
Мама напоит,
Я буду рядом
С тобою сидеть.

Как пёсик лает?
Как он кусает?
Где моя миска?
Мяукает киска.

А когда нас с тобою
Гулять соберут,
Бутылочку с соской
В дорогу дадут.

Мы на красивой
Коляске помчимся,
Будем листочки,
Машинки смотреть.

На улице много чего
Интересного,
Нам рассмотреть
Это надо успеть.

И теперь на руке
Засыпаешь ты тихо.
Тихо в квартире,
Никто не шумит.

Я очень хочу
Чтоб обошло тебя лихо,
Я очень хочу.
А ты крепко спи,
И скорее расти.
 
Если б дочь была бы рядом

Посвящается дочерям
Кристине и Евгении

Если б дочь была бы рядом,
Я б купил ей конфет.
Мы б объелись шоколадных
И пошли гулять в кафе,
Если б дочь была бы рядом...

Если б дочь была бы рядом,
Мне, по сути, мало надо.
Сам не ем я шоколада,
Не люблю гулять в кафе.

Но вот, если б дочь была бы рядом,
И в глаза б смотрела мне,
Я б спросил бы: "Пива?! Дочка!"
Она б сказала: "Ты что, папа?"
Ну, тогда – по нескафэ.

Если б дочь была здесь, рядом,
И в глаза б смотрела мне:
"Да не надо шоколада, пива?
Тоже, ну пусть не надо,
Лишь бы дочь была бы рядом,
Что ещё-то в жизни надо".

Если б дочь была бы рядом,
Мы б пошли играть в футбол.
Представляю, как ты рада,
Что отцу забила гол.
Если б только ты была здесь рядом.

Если б дочь была здесь, рядом,
Мы б пошли с ней в кино.
В кинотеатре б том пустом
Мы смеялись с ней вдвоём.
Мы всегда смеялись до упаду,
Когда были вместе, рядом...

– Мужчина, вы о чём?
Автобус до "Октября" не идёт.
– А? Да-да, извините. Да это я о своём.
– "Детский мир"! Выходить будете?
– Да-да, конечно.

Если бы дочь была бы рядом,
Мы б пошли с ней в "Детский мир".
Так, всё – иду за подарками,
Беру билеты и к ним!
 
* * *

Жгу без боли стихи, как осенние листья,
Отшумели они и пожухли совсем.
Будет ветер носить недозрелые мысли,
Буду дальше грустить, непонятно зачем.

Я сжигаю стихи – недозрелые мысли,
Сизой дымкой они растекутся кругом.
Я скажу: «Не пиши. Брось, опять ведь не вышло!»
В отрешённые дни окунусь я потом.

И когда надоест эта грусть в одиночку,
Я достану блокнот в этой странной тиши,
Набросаю одну, но весомую строчку:
«Всё когда-то пройдёт. Пока дышишь – пиши».
 
Посвящается А. Блоку

Я понял жизни сон глухой –
Весь Блок останется со мной:
И «Незнакомка», и «в скиту»,
«Вершины», «чёрный фрак» возьму.
Возьму с собою в дальний путь,
Чтобы «примерить» и взгрустнуть,
Чтобы отвлечься и забыть,
Как трудно здесь достойным быть.

Некому жалиться – вывод людской,
Глупо печалиться, мыслить с тоской.
 
Живёшь без тревоги – и дальше живи,
Если не можешь, то медленно мри.

Ведь умирал здесь когда-то поэт,
«Выпал на долю не лучший билет».

Те златокудрые «ангелы дня»
Лишь из-за денег бросали тебя.

Мне непонятно, кем быть здесь и чем
Можно гордиться. Скажите же, чем?
 
В кабацком бреду

В кабаках, утопая в дыму,
Пьяный "в стельку"  искал развлечений.
Что мне надо, я сам не пойму,
Точат душу мне черви сомнений.

Я же знал, что не так я живу,
Что за деньги любовь здесь бывает,
Бред сознанья ведёт в кутерьму,
Кто печаль мою здесь разделяет…

…Может, вынесут утром меня
Из пожарища. Дымка растает…
Тут ко мне подойдёт вдруг Она…
А для чего подошла – не узнаю.

Во! Друзья! – настоящие тут!
Не дадут помереть раньше срока.
На такси как-нибудь довезут.
Довезут ли? Со мной ведь морока…

Просыпаясь в кабацком бреду,
Впопыхах прикурив сигарету,
Я как можно ровнее иду,
Там за столиком девушка эта.

Но какая Она – не пойму,
Смех и музыка сильно мешают.
Вновь от робости долго иду,
Глядь – её уж другой провожает.
В кабаках, утопая в дыму,
Пьяный "в стельку"  искал развлечений.
Что мне надо, я сам не пойму,
Точат душу мне черви сомнений.

май 2009г.



В метро

В отражении окна,
Чуть загадочно-серьёзна
Смотрит пристально она,
Мне понять её не сложно.

Ветер чёлку растрепал,
Свой кроссворд почти решила.
Скоро будет ;Финвокзал;,
Выходить уже спешила.

Подарив «случайный» взгляд,
Пробралась на выход «птичка».
Шлейф духов вдохнул и рад…
Дальше мчится электричка.
 
Всё выше… и ниже

Всё выше и выше уходим мы вверх
По лестнице знаний, ведущей нас в небо.
Всё глубже и глубже доходим до недр,
Чем больше вопросов, тем меньше ответов…

Тяга познаний опять же нас учит:
"Познать Океан без любви невозможно".
Что мы создали здесь? Воздух вонючий?
И это оставим другим? Как тревожно!

Как в космос лететь, не достигнув вершин,
Вершин доброты, своего совершенства.
Характер здесь нужен, терпенье мужчин.
Не место там слабым, хотящим блаженства.

Не место войне, там место работе.
Открытиям место, предела достигни!
Кто посвятит себя этой заботе?
А может всё это – в последующей жизни?

Всё выше и выше стремимся наверх,
Скользя и сползая по лестнице знаний.
Всё больше вокруг порождаем невежд.
К чему приведёт всё? Как раньше гадаем.
 
Музе

Похожа на тебя слегка;
Стройна, загадочна, печальна,
Интеллигентна и легка,
Открытость взгляда изначальна.

А в нём нелёгкая судьба,
Но нет печали безысходной.
Она похожа на тебя –
Всегда красива и свободна.

Она изысканно умна, –
С сарказмом говорят соседи.
Как ты, бывает холодна,
Но очень редко. В эту леди,

Признаюсь, как-то довелось
Влюбиться всей душой поэта.
Я думал, всё уж улеглось…
Но нет – волнует дама эта.
 
* * *

Я ухожу в небытие,
Ничто здесь сильно так не давит,
Как ложь, прилипшая ко мне
От тех, кто этим миром правит.

Тупик сознанья отодвинь,
Задумайся: что будет после?
Вернётся ложь к тебе, прикинь?
А что-то сделать будет поздно.
 
Уж нет почтения к себе,
Кругом показность и разруха.
Двойное дно в тебе, во мне…
Рассудит нас с косой старуха.
               
 октябрь 2009

.
 
* * *

Понять, услышать тишину
И ветра шум, и стук из сердца.
Понять успеть бы самому
И ухватить мечту из детства:

Хотеть быть выше и сильней,
Хотеть любить и быть любимым.
Любить планету и людей,
Весь этот мир неповторимый!

И только много, много лет
Должно пройти, чтоб оглянуться.
И не узнать мечты той след,
Но к ней душою прикоснуться.

ноябрь 2009
 
Недотрога

Когда тебя встречу –
Про всё забываю.
Теряю дар речи
И разум теряю.

А жизнь быстротечна,
Тернисты дороги.
Я с вида беспечный,
Но сердце в тревоге.

Что дни всё проходят,
А ты недоступна.
Ко мне не подходишь,
Как будто преступно…

Стараюсь быть милым,
Для всех непонятным.
Тобой нелюбимым,
Но всё же занятным.

Оставлю печали,
Забуду тревогу.
Шепну на прощанье:
«Пока, недотрога».
 
* * *

Скоро уносятся юности годы,
Так быстротечно и зрелость пройдёт.
В старости хочешь понять: «Зачем прожил?»
… Если до этого дело дойдёт.

Сколько хорошего, сколько плохого,
Что не додумал, что мимо прошло.
Всё оценил бы и вспомнил любого,
… Если до этого дело дойдёт.

Жаждал любви я безумной, желанной,
Мерил судьбу «от солдатских сапог».
Ждал каждый год, каждый год долгожданный,
Я без весны просто жить бы не смог.

Пусть не узнать мне, что будет плохого,
Пусть всё плохое других обойдёт.
Запах волос и цвет глаз дорогого
Кто не узнает, тот зря здесь живёт.

 
Мне нельзя без тебя
Песня

Посвящается
жене Ольге

I
Тихо падает снег,
В доме радость, тепло.
Дочь играет себе,
Ты печёшь нам пирог.
Ты ещё хороша,
Да и я ничего.
Молодеет душа –
Значит, живы ещё.

II
Вспоминаю тот день,
Когда встретились мы.
Помнишь?! Та же метель,
Только мимо прошли.
Мне спокойно с тобой,
Мне нельзя без тебя.
Я весь трудный такой,
Да и жил не любя.

III
Сколько дней уж прошло,
Сколько зим, сколько лет.
Ты и дочь – это всё!
Жизни лучший сюжет!
Не смотри, что молчу –
Так, грущу ни о чём.
Я вас очень люблю,
А молчу – о былом…

IV
И теперь это всё,
Всё, что есть у меня!
Вы, плюс радость, плюс дом,
Знать и жил я не зря.
Тихо падает снег,
В доме радость, тепло.
Дочь играет себе,
Ты печёшь нам пирог.


Мне жаль

Мне очень жаль,
Но расставание назначено судьбой.
Мне очень жаль,
Но ты была действительно любима мной.

Мне очень жаль,
Что все разрушились красивые мечты.
И лишь не жаль,
Что так самоотверженно любила ты.
 
* * *

Где искать тебя сейчас?..
Среди пыльных улиц – зной.
И придёт ли этот час,
Когда встретимся с тобой?

Я всё думал и не знал,
Что не мил уже давно.
За тебя бы жизнь отдал,
Но тебе уж всё равно.

Где ты, милый мой причал,
О котором так грущу.
Раньше имя повторял,
А теперь молчу, молчу.
 
* * *

Куда зовёшь ты за собой?
В пучину вод, в огонь страстей?
Туманит взгляд, ищу я брод.
И вырваться мне всё трудней

Из плена рук, от тайны глаз,
Которой мне не разгадать.
Тебя я видел много раз –
И каждый раз хотел узнать

Откуда столько красоты,
В тебе одной сложилось вдруг?
И взгляд твой полон доброты,
Как жаль, что я тебе не друг.

Куда влечёшь ты за собой?
В лучах заката сизый дым…
Побудь со мною хоть мечтой,
А я побуду молодым.

сентябрь, 2010г.
 
Посвящения моих друзей

* * *

Знаю, Игорь, ты всегда в пути,
Позади Афган, Чернобыль.
Должен многое ещё пройти,
Главное, чтоб путь был добрым.

Я верю в преданность и братство,
Я знаю боль твоей судьбы.
В тебе заложено богатство,
Стихи и проза для души.

Всю жизнь стремились мы с тобой
Достойно Родине служить.
Нас часто память беспокоит,
Пути меняют миражи.

Знакомый рокот вертолёта
Тебе прибавит сил, мой друг.
Гитара, лира, песнь с Востока,
Держись – и будь сильнее двух.

    В. Горенков
 
* * *

Удивительны порой судьбы сюжеты,
Поворотов жизненных не счесть.
Жил пацан, не думая, что где-то
Есть Афганистан, Чернобыль есть.

Строил он на будущее планы,
Места в них не отводя войне…
Кто же знал, что боль Афганистана
Долго будет душу жечь в огне?

А когда Чернобыльская туча
Норовила всю объять страну,
Вновь вмешался не расчёт, а случай.
Выдержать ещё одну войну.

А душа жива! Не очерствела,
Всем ударам жизни вопреки.
Вновь нелёгкое себе нашёл он дело:
Часть души – его ученики.

И душа наполнилась любовью
К жизни, к миру, к дочкам и к жене.
Вспомнятся картины с болью, с кровью –
Жизнь дороже кажется вдвойне.

Знать, душа – чудесный дар поэта –
Вновь рождает нежные слова.
В песнях – океан добра и света.
Слава Богу, что душа жива!
Т. Афонина
* * *

Я всей душой за Игорька,
За новое его скрижало.
За строчку из его стиха,
За то, живёт что без забрала.

За тот простой в душе настрой –
Мужское, крепкое начало,
Когда и делом и строкой
Твоё Я – вечное спасало.

Ты смерти заглянул в глаза,
Но суть твоя не пострадала –
Ни нрав, ни совесть, лишь слеза
Друзей в забвенье провожала.

Один Чернобыль – боль веков –
Тебе крестом в судьбе достался.
Дарю большой букет цветов,
Живым подольше чтоб остался.

И все твои ученики
Гордились бы тобой по праву.
Дела во благо и стихи
Всегда нам всем творил по нраву.

В. Зотова

 
* * *

Он Якушеву отличил
На зависть женщинам салона –
Свою ей песню посвятил
С любовью страстной Казанова.

Затем пропел её другим,
Эффектно и не напрягаясь,
И стал всем очень дорогим –
Сердечно в этом вам признаюсь.

В. Зотова, в день презентации
книги «Тайно влюблён»

* * *

Мужчина в цвете силы благородной,
С искусством ты накоротке живёшь.
Не первый год знакомы мы с тобой,
Не в первый раз ты книгу издаёшь.

Так, может, хорошо, что и не первый,
Ведь главное, что не в последний раз.
И так приятно поздравлять тебя мне,
И так приятно в щёчку целовать!

Ты знаешь небо, знаешь радость взлёта,
Твоим рукам послушен был штурвал.
Ты знаешь вдохновение полёта,
Быть может, потому поэтом стал…
Но с высоты полёта Землю в ранах
Тебе, к несчастью, видеть довелось.
Не понаслышке знаешь жуть Афгана
И боль потерь, и горечь женских слёз.

Пожар Чернобыля видел ты воочию –
Ведь в кратер взрыва заглянуть пришлось…
Прошёл ты многие «больные точки»,
Но, слава Богу, выжил – обошлось!

И я горжусь, что мы друзья-поэты,
Горжусь твоим упорством я всерьёз,
И что сегодня ты своим кадетам
Уроки выживания даёшь.

Ещё горжусь я тем, что «Люстра Эммы»
Объединила нас в кругу семьи.
Горжусь не только я, гордимся все мы,
Что ты такой же «люстровец», как мы!
               
 Т. Берхгольц






 
* * *

В твоих стихах – вся правда жизни,
Весь ты открыт пред нами, дорогой.
Без страха и упрёка ты служил Отчизне,
И продолжаешь жить и петь. И голос твой
До глубины волнует наши души,
Мы тоже ищем истину, как ты.
Куда ведёт враньё – устали слушать…
Но как мы ждём любви и красоты!
Поэзия так украшает наше время,
Даёт нам всплески для гармонии души…
Пусть охраняют тебя ангельские тени!
Пиши, мой друг! Устанешь – всё равно пиши!

                А. Воробьёв

 
* * *

Ты не Пушкин, не Байрон, не Блок,
Ты пока не такой известный,
Но уже узнаю я слог,
Этих  чудных стихов и песен.

От войны и Афганских ветров
До Чернобыльского синдрома,
Мы прошли с тобой этот путь –
Твоя жизнь нам из книг знакома.

И в строю вновь все те, кто уж
В небесах с журавлями рядом…
Ты в машине и, сжав штурвал,
Обменялся с Анопко взглядом…

Ты в стихах возрождаешь жизнь
Тех, кого небеса забрали,
Чтоб потомки из книг твоих,
О войне и о жизни знали.

Надежда

 
* * *

На гербе страны колосья,
И припомнились слова,
Что в старинной поговорке:
«Хлеб – всему голова!»

И с мольбой смотря на небо,
Точно знаем наперёд:
Коли будет много хлеба,
Значит, будет жить народ!

Людям, что мы в гости просим,
Знаменит тем отчий край.
Первым мы всегда подносим
Славный, пышный каравай!

И в фамилии чудесной
Суть твоя заключена,
Основательность и сила
У тебя во всём видна!

И с мольбой смотря на небо,
Точно знаем наперёд:
Коли есть такие люди,
Значит, будет жить народ!

Е. Смирнова

 



























Проза
ПРЕДИСЛОВИЕ
к очерку «ОБЪЕКТ «УКРЫТИЕ»
и рассказу «НЕБО НАД ПРИПЯТЬЮ»

Как-то я задумался над таким вопросом: «Что такое случай  в жизни человека?»
Незначительное событие, приносящее ему радость или огорчение? Или событие, которое остаётся горем и болью в его памяти навсегда? И как тогда ему с этим жить и не завидовать тем, у которых эта жизнь полноценна и интересна? Нет, если в твою жизнь вошел роковой случай или трагедия, то начинается уже не жизнь. Это борьба, сплошная борьба за существование среди неравных. Борьба с болезнями, усталостью, недомоганием, а также с непониманием окружающих, с отрицанием заслуг властями… Я говорю сейчас о чернобыльцах – ликвидаторах. Если бы они знали, что не пройдёт и десятка лет, как их подвиг будет  забыт и вместо благодарности потомков в виде достойной компенсации за ущерб здоровью они получат болезненное, мучительное выживание в нищете, они бы, наверное, тогда по-другому  посмотрели в глаза тем, кто посылал их в 86-м году на войну с радиацией.
Ликвидаторы аварии–спасатели после свалившейся на них беды – ЧЕРНОБЫЛЯ, получили впридачу вынужденную, пожизненную борьбу с государственными структурами за заслуженные ими льготы.
Суды за компенсации, десятки лет ожидания жилья, бесконечные очереди в поликлиниках, больницах, кассах и так далее… И везде затаившаяся, невидимая мольба в глазах: «…Вылечите меня», «моих детей», «Дайте путёвку», «Прибавьте к пенсии», «Как заработать и где найти силы на всё это?..»
Вот он – Удел, Судьба, жизнь нынешних ликвидаторов самой крупнейшей в мире ядерной катастрофы. Но они пытаются быть добрыми, независтливыми, понятливыми, чтобы как-то выжить в отвернувшемся от них государстве.
У известной писательницы Аллы Ярошинской есть документальный роман «Чернобыль 20 лет спустя». Он основан на правде о переселенцах, на страшной правде о тех событиях.
Два моих рассказа о Чернобыле – это свидетельства из жизни ликвидаторов аварии на ЧАЭС. К сожалению, балаковца Шевцова Анатолия Фёдоровича уже нет в живых, как и многих других, в том числе и моих однополчан – вертолётчиков: Чекалдина Геннадия, Паршина Николая, Единова Виктора… Они не просили уважения к себе, не просили вернуть льготы… Не успели. Но я дал себе слово написать о них.
Всё меньше и меньше нас приходит к памятнику в День трагедии. Всё больше и больше хотят знать простые люди о том, что же было там, в районе Припяти в далёкие 80-е годы.
Нельзя жить без памяти, люди! Потому что нация, потерявшая память, способна к самоуничтожению.
А теперь давайте вернемся к случаю в жизни человека. Цепь случайных, на первый взгляд, ошибок, допущенных руководством Чернобыльской АЭС, подвела мир к масштабной трагедии. И только патриоты, любящие всем существом свою Родину, оказались там, чтобы погибнуть или выжить, но главное – СПАСТИ этот чудовищно-несправедливый мир.
И. Караваев
 
Ликвидаторы

Здесь время прессуется в года,
Здесь жизни забирает «мирный» атом.
«Вы все погибнуть можете», –
Сказали вам тогда,
Но саркофаг построить надо.
Чернобыльцы…есть много боли в этом слове.
Понять её не каждому дано.
Вы знали счастье «до», а «после» вы узнали горе… 
Спасать весь мир вам было суждено.
Чернобылец... 
Ты понимал, что твой конец – другим отсчёт,
И всё прощал, и даже не винил тот персонал,
Четвёртый блок был чёрно-ал…
И радиации был шквал, какого мир ещё не знал…
От этого ужасного труда кто выжил, кто устал,
Кто умер, кто пропал,
Но подвиг меньше ваш от этого не стал.
Чернобылец… Смягчить нелегкую судьбу,
Наверно, мог бы тот народ,
Которому ты отдал жизнь свою,
Но подзабыли боль твою.
Законы упростили, уменьшили все льготы
Вам – кто на «мирный» атом шёл.
Чернобыльцы, вы защищали жмотов,
Такой момент сейчас пришёл…
Момент без истины для "сытых идиотов".
Нет благодарности вокруг, искать её не надо…
Чернобылец! Ты подарил Европе чистый воздух, друг,
Ты не жалей, пускай они им дышат… и будут рады.
 
ОБЪЕКТ «УКРЫТИЕ»

ПАМЯТИ  балаковца
Шевцова Анатолия Фёдоровича
и его товарищей, принимавших участие
в восстановительных работах внутри
Саркофага (Объект «УКРЫТИЕ») в 1989 году

 

Жил в нашем городе парень – Анатолий Шевцов, из Красноярска был родом. Родителей своих он не помнил, потому как воспитывался в детском доме с самого раннего возраста. В г.Балаково жила его сестра, к ней поближе и перебрался Анатолий в 1987 году. К тридцати годам за его плечами уже была серьезная школа жизни: служба в Армии, учеба в СПТУ, работа в Морфлоте на должностях матрос и боцман, причем на таких больших и известных судах, как «Фёдор Шаляпин», «Дмитрий Менделеев», и везде он получал благодарности с записью в трудовой книжке.
Ответственным, вдумчивым, исполнительным показал себя Шевцов и на новой работе – предприятии «Аргон» Балаковского комбината химического волокна.
Высокого, статного, темноволосого парня из цеха №2 не могли не заметить ни руководство, ни девушки с этого же предприятия. Вскоре грамотный слесарь-ремонтник 6-го разряда становится бригадиром в своем цехе, а в 1988 году обзаводится семьей. Его избранницей становится молодая симпатичная женщина Ирина – мама двух маленьких девочек от первого брака: Вики и Насти, которая, кстати, с ним и работала на этом же заводе «Аргон». Все умеет делать Анатолий Шевцов в своем цеху, за что ни возьмется – все получается: и любое оборудование отремонтировать, и на электрокаре что-то перевезти, и за электрика, если необходимо, может поработать. А уж к семье у него, тем более, было заботливое и нежное отношение.
Мы знаем Шевцова как обыкновенного советского рабочего, но необыкновенной стала его судьба. Она выбрала его, чтобы сделать героем. Среди миллионов людей в нашей стране в 1989 г. отобрали чуть больше тысячи человек и среди них одиннадцать балаковцев – добровольцев, как тогда их было принято называть. Всех вызвали приказом в военкомат.
… 5 октября Анатолий вернулся из военкомата очень рано.
– Собирай сумку, жена, я уже прошел медкомиссию, – внешне спокойно сообщил он Ирине с порога, – нас забирают, на несколько месяцев, в Чернобыль…
Жена присела на стул и надолго замолчала. «Год как познакомились и поженились, – думала она. – За что же нам это?.. Может будет все нормально, может Бог милует от беды… Все-таки три года прошло после аварии, какие уж там работы остались», – Ирина пыталась успокоить себя этими мыслями. Но она ошибалась.
Мало кто знал тогда в нашей большой стране, что внутри построенного три года назад укрытия для  4-го энергоблока появились трещины, грозившие дальнейшим разрушением укрытия. Задача набранной команды запасников («партизан») как раз и заключалась в том, чтобы ликвидировать эти внутренние повреждения в самые короткие сроки.
Сначала их повезли в г.Тоцк Оренбургской области, где в течение двух месяцев обучали методам дезактивации  местности и объектов на ней. И только после этого их отправили поездом в Киев.
На киевском вокзале судьба неожиданно подарила Анатолию радостную встречу. Совсем негаданно он встретил своего друга по заводу Батманова Александра, который как раз возвращался из Чернобыля (его группа была там двумя месяцами раньше).
Лицо и руки Батманова были загорелыми, словно на улице стоял не декабрь, а июль…Они обнялись.
– Ну, как там? – спросил Шевцов, когда им удалось расположиться за стойкой в привокзальном буфете и взять  по кружке пива.
– Тяжело, Толя, – выдохнул Александр, – вам, так же как и нам, придется лезть в эту «печь».
– Что за «печь»?
– Мы так заглушенный реактор называем.
– И сколько раз туда надо лезть?
– Пока не наберешь максимальную, индивидуальную дозу.
Анатолий не мог не заметить, каким уставшим и измотанным выглядел его друг. Он говорил как-то тихо и как будто с неохотой. В нем даже не было радости по случаю возвращения домой. А Батманову в этот момент захотелось, как-то уберечь Толика, такого молодого, сильного и …исполнительного. Уберечь от чего-то страшного, того, чего сам еще до конца не осознавал.
А вокруг кипела жизнь. Люди спешили куда-то по своим делам. В стране шла перестройка, гласность, демократия. Весь огромный Советский Союз поднимался после «железного занавеса», после войны в Афганистане, после Чернобыля… А вот они как будто замерли в прошлом, да так и остались в каком-то другом измерении.
– Толя, – проговорил другу Батманов, – постарайся там себя как-то поберечь… Ну, хотя бы пей больше.
– Ты же видишь, как я пью, Санёк! Даже кружку пива не могу осилить.
– А я тебе серьезно говорю: ТАМ – надо.
– Ладно, Саня, – ответил в задумчивости Шевцов, и они попрощались.
От Киева до зоны отчуждения добрались на автобусе. Не самым приятным делом в дороге оказалось смотреть на опустевшие деревни, но в очень редких домах горел тусклый свет. Было понятно, что кто-то вернулся в свои дома, не найдя применения себе там, куда их эвакуировали в 1986 году.
Воинская часть № 64354, или по-другому «партизанский батальон», расположилась на окраине села Оранное. Пройдет совсем немного времени и этот населенный пункт будет официально признан «загрязненным» и непригодным для жизни людей, но тогда, в 89-м – это были мелочи. Разместились в палаточном городке. Одна палатка на 24 человека. Есть все: печка, двухъярусные кровати, стол, чтобы написать письмо родным и близким, запасные одеяла, телогрейки. Хорошо еще, что столовая была рядом, и кормили как на убой. А вот в магазин-«сельпо» надо было еще прогуляться.
Каждый день ранним утром транспортом выезжали люди на станцию, поочередно проходя в дороге контрольно-пропускные пункты: 20-ти километровой, 10-ти километровой зоны… И везде происходила смена «грязной» одежды на чистую. Назад так же было.
И вот последний санитарно-пропускной пункт на самой Чернобыльской АЭС. Еще одна смена одеяний, пусть не новых, но зато чистых, и вперед! Разнарядку ты уже знаешь.
– Тебе – отметка №5, тебе – № 19 и так далее, – напоминает бригадир и смотрит на часы, в его руках секунды твоей жизни! А у тебя в руках прижатый к груди, полный свежего раствора бетона целлофановый пакет, который во что бы то ни стало НАДО ДОНЕСТИ до нужной отметки…
Тяжелой задвижкой открывается массивная дверь выхода из 3-го энергоблока, и цепочка людей устремляется во внутрь САРКОФАГа. Отсчет времени пошел. Через две, максимум две с половиной минуты все должны вернуться с задания. Не выдавали даже нормальных дозиметров. Тот, который получали (пальчиковый), безнадежно устарел и не показывал истинную дозу облучения.
Что такое для сильного мужчины, а Шевцова знали именно таким, бежать с десятью килограммами бетона по внутренним помещениям, лестницам и «лесам» опасного ядерного объекта, фон от которого составляет сотню рентген в час (это в лучшем случае), чего-чего, а уж силы воли и выносливости ему было не занимать.
Люди выбрасывают содержимое из своих пакетов в широкие и длинные извилистые трещины.  Кто-то торопится, и часть раствора летит вниз мимо трещины и падает на нулевую отметку. Досадно, напрасно только получил дозу. Все происходящее напоминает живой муравейник, только под облучением находятся сотни людей.
А Шевцов, хоть и просил его Батманов поберечься, выполняет любую работу. Если надо демонтировать какое-то оборудование в г. Припять – он там. Если работы производятся в элекроцехе или в химцехе, он тоже там… И даже если такую смертоносную работу, как удаление радиоактивной плесени с остатков стен 4-го реактора, поручают особой группе, то в состав ее, конечно же, входит Анатолий Шевцов.
Не уберег себя, боль страны как свою принял… Все для Родины отдал… 54 дня продержался в этом аду и получил документ – «облучение составило 48 бэр»… Даже не пятьдесят,
потому как в этом случае группа инвалидности сразу полагается. Только кто ж её даст человеку, 54 дня проработавшему под САРКОФАГом…
Не думал Шевцов в Чернобыле ни о группе, ни о льготах. Большую часть заработанных денег отсылал жене и дочкам: «Что у них есть одеть? Что поесть? В чём в школу пойдут?» – вот о чем болела его душа. Он даже себе на водку не оставлял. Да и к чему она ему была, он ведь почти не употреблял спиртного.
…Пройден путь. Отмерила судьба чернобыльского лиха. И, казалось бы, достаточно мучений человеку, но не тут-то было. В жизни Анатолия, да и многих других ребят из тех, кто был с ним, начинался новый, не менее тяжкий этап испытаний. Этап борьбы за выживание…
…Из материалов Доклада МАГАТЭ/ВОЗ–2005 года и Отчёта по Чернобыльскому форуму в ООН–2005 года: «среди ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС наблюдается постоянный рост смертности;
– снижающийся латентный период онкологических заболеваний сказывается и на выживаемости и на средней продолжительности жизни жертв Чернобыля;
– ухудшается психическое и соматическое здоровье детей у лиц, пострадавших в результате аварии;
– в стране нет ни денег, ни политической воли для организации тщательного мониторинга здоровья населения (и решения проблем лечения и оздоровления ликвидаторов – слова автора);
– из 100% ликвидаторов 94% имеют заболевания;
– наиболее частые заболевания участников ликвидации последствий аварии на ЧАЭС: 1 место – заболевания сердечно-сосудистой и эндокринной системы; 2 место – заболевания дыхательных путей и органов пищеварения».
… И это только часть появившихся проблем у людей, вернувшихся оттуда. Не могли себе представить ни Анатолий Шевцов, ни многие другие ликвидаторы, что в их жизни останутся лишь болезни, лишения льгот, нищета и смерть товарищей.
Однако и с наградами за Чернобыль было не все так гладко. После того, что было, у нашего Шевцова лишь прибавилось благодарностей в трудовой книжке. Его друга, Батманова, правда, спустя 20 лет все же представили к ордену Мужества. Но он не пошел даже получать его.
– Разве я герой, – говорил он, – вот мой сын в Чечне воевал, он герой. А я, так… Надо было и помог, – таков был ответ благородного, скромного и сильного Человека.
…И все-таки были в жизни Анатолия Шевцова полтора-два года счастья после Чернобыля. Тогда,  в начале девяностых  казалось, что он восстановился. В 1990г. они с Ириной отдохнули в санатории, а в 1991г. у них родился сын. Назвали Мишей. Это были самые приятные и светлые воспоминания в их семейной жизни. В то время Толя чувствовал себя еще полноценным человеком, настоящим мужчиной, кормильцем семьи.
Жили дружно, Анатолий обожал жену и детей, с раннего возраста сынишку  своего приобщал к развивающим играм и к тому, чтобы все умел делать своими руками. Он сам был мастером на все руки, да и не только на работе. Дома, например, как вспоминает жена Ирина Михайловна, он умел вкусно готовить, даже учил ее делать закрутки, варить варенье.
– Он был очень самостоятельный, – вспоминая о нем, говорят и его друзья Наумов Виктор и Батманов Александр. – Жаль, что потом все так плохо получилось…
…Никто не знал в то время, что Анатолий уже болен «лучевой болезнью», которая, постепенно развиваясь, порождала сбои в работе целого ряда систем организма. Уже в начале 92-го года Шевцов почувствовал себя плохо. Болели сердце, голова, желудок, суставы, спина. Оказалось, что пострадало несколько систем организма: сердечно-сосудистая, нервная, эндокринная, кроветворная. Нарушился целый ряд функций, прибавились сопутствующие заболевания, в том числе и кожные «болячки». Нет смысла сейчас перечислять то количество диагнозов, которые буквально за несколько лет поставили ему врачи. Это целая папка заболеваний, это огромной толщины медицинская книжка… Это столько страданий!
«Лишен трудоспособности на 30%», «может выполнять мелкие слесарные работы». Но Шевцов продолжает работать. «Пусть не бригадиром, можно просто слесарем», – думает Анатолий. Но и эта, казалось, привычная ему работа становится трудной.
«Утрата трудоспособности 50%» – он пытается подработать сторожем, ведь надо чем-то кормить свою большую семью… При этом он ведет борьбу, свою борьбу с чиновниками за компенсации, за группы инвалидности (за третью и вторую), за то, чтобы его семья выжила в этом несправедливом мире. Ему больно, когда он бреется, потому что кожные струпы на лице мешают выполнять эту обычную в жизни процедуру.
Его душе становится больно, когда ответственный работник требует у него взятку за установление группы инвалидности, но он терпит, потому что надо терпеть. Ему тяжело, но никто не знает об этом, разве что близкие люди… И ему очень тяжело, когда он не чувствует себя мужчиной или не может уделить достаточного внимания сыну, которого очень, очень любит…
Наверное, есть организации, которые могли бы ему помочь, но они не делали этого. Скорее мешали. В 1999 и 2000 годах он пишет жалобы в МО РФ, в Министерство по труду и соцразвитию  РФ. Ему опять же предлагают обратиться в суд. Он начинает пить.
Наверное, легче было бы еще раз пройти АД под САРКОФАГом, да там и остаться, чем здесь добиться правды.
Он борется как умеет, впадает в отчаянье и снова борется. Пытается создать в г. Балаково филиал энгельсской организации инвалидов-чернобыльцев, да и не только чернобыльцев. Но опять неудача – нет спонсоров, нет поддержки, не у кого просить помощи. С этим, собственно, Анатолий Шевцов и умер зимой 2001 года, прожив 10 лет после Чернобыля.
Почему так, почему не иначе? Откуда у нас эта заниженная оценка трудового подвига?






 

 
Зачем ты снишься мне, Чернобыль?

Зачем ты снишься мне, Чернобыль?
И от чего подхватывает ком,
Зачем, покой мой нарушая,
Со мной ты входишь в каждый дом?
Когда опять во сне тебя увижу,
Я скажу: "Ну, здравствуй, моя родная Припять.
Как одинок твой молчаливый пляж.
Не скоро ещё заиграют дети
На улицах твоих и площадях.
На улицах твоих, я думаю,
Лет только через тысячу
Другие дети смогут погулять.
Я только не пойму,
Я-то что ищу на карте город Припять,
Ведь там мне больше не бывать?!
А я ищу, ищу на карте место,
Где есть Полесское, промзона, КПП,
Где Рыжий лес, где пруд тот – охладитель,
И где стоял химической разведки БМП.

– Вы слышите меня, Борт-02?
На реактор заходите...–
Услышал я в наушниках тогда.
Витёк мой – лётчик первоклассный, ни черта.
Подходим к блоку точно.
– Осторожно, Витя! Вижу провода...
Ну, вот же он, четвёртый наш реактор,
Ё-моё, уж лучше не смотреть туда.
– Ну, что там? – хриплый голос командира. –
Может, чуть прибавить и уйти?
– Да, подожди ты, Витя,
Дай мне хоть переключатель у дозиметра найти.
"Боже, как тут тянутся секунды жизни.
Да где он, а вот же он, так его ети!"
– Вот, всё, считаем... Витя, уходи!
– Что со стрелкой?
– Ожила, метнулась вправо,
Заклинила, не знаю, иль замерла?
Ещё диапазон! Ещё! Вот это да...
Витя, да здесь за тысячу рентген!?
Ты когда-нибудь такое видел?
– Ты сам-то видел, надоел,
Давай, записывай скорей,
Уходим мы отсюда, на хрен,
Что-то я давно не ел.

Ночь. В гостинице не спится,
В глазах ни капли сна.
Интересно, вот если бы можно было по одному,
Чья б была сегодня очередь напиться?
...Слегка тревожит все та же тошнота...
– Слышь, Вить, а что, мы – космонавты, а?
– С чего ты взял?
– Ну, это...Нас ведь Икарусом троих
До вертолета доставляют.
Смотри – подвозят, забирают.
– Так это, чтобы ты не сбежал.
– А-а... Теперь-то я поня;л.
А этот, который нас сопровождал?
Он, может быть, оттуда?
– От верблюда... Спи, тебе сказал,
Нет, ну как же ты меня уже достал!
Кстати, завтра ты летишь
С полковником на Припять.      
Смотри, на улицах «сложняк»,
Не заблуди его.
– Да, ладно, я как свои пять пальцев
Знаю ту дорогу в Припять,
Это просто ты боишься его.
Полковника того я в облаках-то всё же заблудил,
С минутой опоздания на Припять выводил.
Когда свалились мы из облаков,
Ох, и обещал он мне дать тумаков.
– Если, – говорит, – мы сейчас с тобой
В Белоруссию улетим,
Ты даже не представляешь,
Чем мы тебя там "наградим".
"Это хорошо, что он такой весёлый, хм!
А я не знаю, где летим".
– Думаю, это, снижаться пора, товарищ командир.
– Я тебе на разборе полетов дам – "пора",
Подожди вот, только долетим.
– Да вот же она?! Станция под нами, товарищ командир!
– Это тебя только и спасает, "воздушный алладин".

Нет, все бы было, конечно, весело
Если б не было так грустно:
Свинцовыми мешками пробит машинный зал.
Без Кольки и без Генки мне на сердце пусто.
Да не грусти ты так! Мне Генка бы сейчас сказал.
А ком воспоминаний сидит вот тут – внутри.
Кричу ему: "Чернобыль, уходи!".
Мне слишком больно вспоминать
Окон твоих безжизненных глазницы!
Но, видно, долго ещё... будет сниться    
Мне тот пустынный город   
С противогазами на редких лицах...
 
Борт-02, или полёт над реактором

– Борт-02, вы где находитесь?
– К Чернобылю подхожу, Кубок-2.
– Борт-02, вы уже над реактором?
– Да... Кубок-2.
– Смотрите, там, поосторожнее, Борт-02
Там, у четвёртого блока есть труба.
"Да вижу я, что дело здесь труба".
В эфир же выдаю:
– А, всё нормально, Кубок-2,
Трубу я наблюдаю, с запада её обхожу,
Сейчас, ещё немного, и уровень вам скажу.
– Так, ребята, давайте, быстро замеряйте,
Пока я вертолёт вот здесь держу.
"Эх, ты, за что же зацепиться взглядом-то?
Ума не приложу.
Ну и реактор, одни развалины,
Ничего целого не нахожу.
Такого я не видел и в кошмарном сне,
Интересно, какое облучение идёт сейчас по мне?"
– Борт-02, вы почему молчите?
– Борт-02, вы две минуты уже там висите!
Достаточно, Борт-02, давайте, уже уходите.
"Да, неприятно здесь висеть,
Ведь, если двигатель откажет,
Здесь тебе не сесть.
Да даже если и сесть,
Какой уж будет смысл потом отсюда лезть?
А почему так повернута крышка реактора?
А, наверное, взрыв немалой силы был.
Блин, и что я не пошёл работать на трактор.
Сейчас бы землю пахал бы, сено возил!
Ё-моё, я же хотел себе какой-нибудь лист железа
Под сидение на всякий случай подложить и забыл...
Ну, надо же мне было именно сюда его забыть.
Вот теперь думай, как дальше будешь жить?"
– Борт-02! Вы ответите сегодня Кубку-2?
– Да-да, Кубок-2, отвечаю, Борт-02.
Вот сейчас над центром реактора нахожусь,
Всё замерил, уже я ухожу.
А в кабине:
– Сколько, ребята?
– 800 рентген, я вам скажу.
– Вот это да...
– Да, Кубок-2, и это не ерунда,
За бортом вообще за тысячу рентген.
Вот это здесь – беда...

 
Когда мы осмыслим свою роль на земле,
пусть самую скромную и незаметную,
лишь тогда мы будем счастливы,
тогда мы сможем жить и умирать спокойно,
ибо – то, что придает смысл жизни, придает его и смерти.
А. Экзюпери

НЕБО НАД ПРИПЯТЬЮ

Рассказ основан на реальных событиях лета 1986года и посвящен военным летчикам, принимавшим участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.

 

Все, кто знали лейтенанта Кондрашова, обычно выделяли в нем его спортивность. Регулярно занимаясь спортом, он добился неплохих результатов, прежде всего для самого себя. Занятия борьбой, каратэ и боксом в разные годы жизни укрепили в нем не только тело, но и дух. Кондрашов был одним из немногих в своей части летчиком, который продолжал бегать по утрам, делать зарядку, в конце которой он обычно повторял удары и броски, имитируя поединок с невидимым противником.
Каким-то шестым чувством он понимал, что и выносливость, и способность защитить себя не раз пригодятся ему в будущей жизни. Вот почему он так любил эти единоборства.
Но не только их. Больше всех на свете он любил свою жену – двадцатилетнюю Светлану, ревновал ее, правда, там где надо и не надо, просто не мог надышаться на нее.
Был с ним такой случай. В выходной, когда они отдыхали с друзьями на речке с названием Гнилопять, к их веселой, дружеской компании откуда ни возьмись прицепилась группа не очень приятных, слегка подвыпивших молодых людей. Кондрашов в это время купался в речке и не мог видеть происходящего на берегу. Но вот пришлые мужчины стали явно мешать семейным парам, сидящим у костра. Они стали без спроса наливать себе их вино, а один начал приставать к Светлане, пытаясь ее обнять. Вода в тот день была холодная, и купался только один Илья. Наконец он заметил чужих возле костра и направился к берегу. А там уж создалась неприятная ситуация: мужчины сначала были в замешательстве от такой наглости примкнувших к ним незваных «гостей», но, увидев решительно шагавшего к ним Илью, воспрянули духом.
– А ну-ка убрал от нее руки! – громко крикнул Илья, подходя к костру.
Он уже встал на дистанцию удара и успел рассмотреть, кто где стоит. И тут ситуация неожиданно быстро подошла к развязке. Парень отпрянул от Светланы, быстро сообразив, что расклад сил резко изменился.
– Все нормально, командир, мы уже уходим.
И группа незваных гостей потянулась за ним.
– Хорошо, что ты пришел, Илюха, – сказал один из летчиков, – а то мы уже не знали, что делать, их было больше, – несколько виновато заметил он.
– Да нормально все, – ответил Илья.
Он испытывал смешанные чувства: вроде уже настроился подраться, а тут так все быстро закончилось. Для него было самым важным, что ни его друзья, ни его Светлана не пострадали.
… Стоял апрель 1986 года, когда Илья и Светлана решили в последний выходной этого месяца отдохнуть на природе одни, без друзей. Детей у них не было и поэтому в дорогу собрались очень быстро. Вскоре они выехали за город, прихватив с собой самое необходимое: покрывало, пару книг да перекусить что-нибудь на весь день. Место для отдыха они выбрали недалеко от аэродрома, где стояла их часть. Там простирались огромные поля, усыпанные красными маками. Вокруг щебетали птицы, а от воздуха, наполненного дурманящим запахом цветов, безумно кружило голову.
Они лежали на покрывале, загорали, потом обнимались, целовались…
– Знаешь, как я люблю тебя, – шептал Илья Светлане на ушко.
– Нет, – улыбаясь, отвечала она.
– Ты знаешь, – с шутливой угрозой ;рычал; Илья.
И они снова смеялись и снова целовались.
Книги, которые взяли с собой, так и оставались лежать в стороне не прочитанными. Им гораздо важней была своя судьба, потому что они безумно хотели любить друг друга и очень хотели, чтобы у них вскоре появился маленький человечек, которого они так долго ждут.
В это время с дороги все чаще стал доноситься шум машин. В воинскую часть на военных «Уралах» ехали люди – авиационные специалисты. В двухстах километрах отсюда уже случилась  беда, о которой пока еще никто не знал.
Загорелые, уставшие и счастливые, Илья и Светлана под самый вечер вернулись домой. Ночью в военном городке прозвучал сигнал тревоги.
– Что случилось? – Сквозь сон задала вопрос Светлана.
– Ничего, ничего, спи, все нормально, – успокоил Илья жену, нежно поцеловав ее, – это, наверное, обычная проверка.
В ту ночь на построении полка все вертолетчики узнали, что взорвался чернобыльский реактор. Дорога туда для них уже была очевидна…
Тревога оказалась реальной. В двери дома, в котором лейтенант Кондрашов со своей молодой женой снимали маленькую комнату, «постучалась» радиационная война.
А ведь служба только начиналась…Пятнадцати минут ему хватило добежать до части. Весь летный состав уже строился на плацу. В темноте Илья не сразу нашел своего командира экипажа капитана Плотникова.
– Прибежал, «быстроногий олень»? – Услышал Илья знакомый голос, – молодец! А то бы я сейчас за тебя получил…
Но вот прозвучала команда командира полка: «Равняйсь! Смирно!» – и весь полк вертолетчиков замер в ожидании неизвестного.
– Товарищи летчики и техники! Сегодня, час назад, мы получили срочное правительственное сообщение. В соседней с нами области случилась трагедия – произошел взрыв на атомной станции. Большего вам не скажу, потому что не знаю сам, – командир сделал паузу и продолжил, – нашему полку поставлена задача принять участие в ликвидации последствий этой аварии. Мы в числе других частей (Овруча и Коростеня) находимся в ближней зоне трагедии… Нам в первую очередь и необходимо оказать помощь в Чернобыле. Все дальнейшие указания получите у командиров эскадрилий.
«…Вот и пришло наше время проверить себя», – подумал Илья. Работа по подготовке к перелету поближе к Чернобылю закипела: летчики склеивали карты, прокладывали маршруты, отрабатывали связь, в срочном порядке повторяли, как выполняется полет на радиационную разведку местности, а техники уже готовили вертолеты к вылету.
К шести утра полк был готов к выполнению поставленной боевой задачи. И вновь построение. Сейчас решится, кто полетит первым, а кто пойдет вторым эшелоном, то есть недели через две-три…
Экипаж капитана Плотникова зачитали во втором эшелоне.
– Повезло, – тихо сказал кто-то сзади.
– Как сказать? – Прозвучало оттуда же.
«А я, в принципе, уже готов, – подумал про себя Илья, – все равно туда придется идти, чего тянуть». Однако, когда он вернулся в тот день домой и увидел свою жену, то он подумал  совсем по-другому:  «Полгода прошло всего, как мы расписались. Что же у нас за это время было, кроме маленькой съемной комнатки?.. И что будет потом?..»
Илья старался больше не думать об этом. Они с Плотниковым стали летать на воздушную радиационную разведку по Житомирской области, и работа полностью поглотила Илью. А вот у Светланы не получалось ни думать об этом, она поняла, что у них с Ильей скоро будет ребенок.
В конце мая 1986 года г. Бердичев, в котором они жили в то время, стал напоминать прифронтовую полосу. По местному радио постоянно передавали обращения к населению о принятии необходимых мер по защите от радиации. На улицах стало мало людей, пляжи и детские площадки опустели. И только со стороны железнодорожного вокзала постоянно доносился шум и крики толпы. Многие уезжали из города. Билетов на всех не хватало, и люди ночами вместе с детьми просиживали у касс в ожидании проходящих поездов. Электрички уходили на Киев перегруженными. Все старались уехать как можно дальше, к родным и близким, друзьям, если таковы были. Илья тоже понял, что ему надо увозить свою жену из города. Это стало очевидным, когда он осознал, что сам же принимает участие в обмане населения. Те данные по области и городу, которые добывал экипаж капитана Плотникова, в десятки раз отличались от тех уровней, которые транслировались по местному радио. Это была вынужденная мера, так объясняло командование, чтобы не допустить «радиофобии» у населения. Но она все равно была. Отсутствие какой-либо достоверной информации как раз и рождало у людей страх, страх перед неизвестностью.
Через две-три недели стали возвращаться в вертолетный полк те, кто уходили первыми. Пошли и первые увольнения из Армии. Причинами становились нервные, вегето-сосудистые, кожные, сердечно-сосудистые и другие доселе не известные летчикам и техникам заболевания.
– Ну, как там? – Спросил Илья своего друга Алексеева Олега.
– А - а, – только и сказал тот, махнув рукой, – сам все увидишь…
Пришло время и второму эшелону испытать себя. Илья Кондрашов вошел в состав нового экипажа капитана Малыгина, невысокого и неразговорчивого летчика, как впоследствии выяснилось, очень скромного и героического человека.
Поздно вечером транспортный МИ-8 доставил несколько  экипажей прямо в г. Чернобыль. Последний инструктаж должен был давать летчикам непосредственно Председатель правительственной комиссии. Академика Легасова ждали долго (на тот момент он был исполняющим обязанности председателя комиссии). На площадке «Кубок-3» «фонило» в сто раз больше, чем по Житомирской области.
Валерий Алексеевич прибыл далеко за полночь. Вид у него был очень усталый. Летчики тут же построились перед вагончиком-КДП.
Ветер колыхал лампу, висевшую перед строем, и освещал серьезные лица людей в марлевых повязках. Ученые-физики ставили  военным вертолетчикам боевую задачу в мирное время.
– Дорогие мои, – сказал академик, – вам предстоит выполнить очень опасное задание: надо доделать ту работу, которую уже начали выполнять ваши товарищи-вертолетчики, и сразу же хочу вам сказать, что вы имеете право отказаться. Кто чувствует, что он не готов к выполнению правительственного задания,  может сейчас же выйти из строя.
Председатель комиссии сделал паузу. Люди стояли молча, никто не пошевелился.
– Спасибо, товарищи, – ученый вздохнул и продолжил, – первое, что мы сделали, это остановили процесс горения графита. Сейчас перед вами стоит новая задача: определить с высокой точностью, на сколько это, конечно, возможно, что представляет из себя разрушенный 4-й энергоблок в плане радиационной обстановки. Вам придется летать ближе к реактору и гораздо медленней, поэтому прошу вас быть очень внимательными, чтобы не зацепиться за что-нибудь винтами. Но главное, надо найти те места, откуда еще бьет сильное гамма-излучение. Скоро здесь будет построен САРКОФАГ и мы навсегда укроем этот реактор в бетон.
Я надеюсь, что все прошли спецподготовку по работе с оборудованием на вертолетах радиационно-химической разведки и обучены действиям с ионизирующими веществами.
Обязан сказать вам, что все вы потеряете здоровье, а кто-то, может, даже раньше и  жизнь, но…если мы с вами этого сейчас не сделаем, то за нас это сделать будет некому.
Я желаю вам удачи и … с Богом.
 

В середине лета 1986 года новая группа вертолетчиков вошла в состав большой оперативной авиагруппы, которая базировалась в 30-ти километровой зоне в поселке Гончаровское, а также на базе аэродрома Черниговского высшего военного авиационного училища летчиков.
Эта авиагруппа была специально создана для решения задач по ликвидации последствий аварии. Из авиационной  техники в ее состав входили транспортные самолеты АН-24, тяжелые транспортные самолеты МИ-6, МИ-26, а также МИ-8 и МИ-24 (РХР – радиационно-химической разведки), на которых и стали летать экипажи капитана Малыгина и майора Чекалдина.
Первый же полет на станцию для лейтенанта Кондрашова оказался неимоверно трудным. Они вылетели ранним утром из города Чернигова с командиром оперативной авиационной группы полковником Воробьевым. Погода была пасмурной, стояла низкая облачность. Весь полет до станции пришлось выполнять в облаках на высоте 300 метров.
Илья корпел над картой и навигационными приборами. «Считай, считай, – говорил он себе, – это твоя первая серьезная проверка штурманских умений и навыков. Ты должен показать все, чему тебя научили в летном училище».
Через десять минут полета Илья доложил:
– Подлетное время час ноль пять.
– Ты уверен? – спросил полковник.
– Так точно, – подтвердил штурман Кондрашов.
– Снос влево десять градусов.
– Берем вправо двадцать…
Работа в небе пошла своим чередом. Через час ноль пять Илья сказал по радио своему командиру:
– Надо снижаться, товарищ полковник.
– Точно? А то я в разрывах облаков только что видел Припять. Не рановато? – спросил Воробьев.
Илья не понимал, что опытный летчик в этот момент просто проводит проверку его знаний и умений и то, насколько он уверен в своей правоте.
Илья слегка засуетился. «Блин, – подумал он, – я же все вроде правильно рассчитал. А вдруг полковник действительно прав и мы еще только подлетаем к реке Припять, тогда мы снизимся до станции. Он уже целый месяц здесь летает, наверняка местность лучше меня знает».
– Ну, давайте, товарищ полковник, еще пару минут на этой высоте пройдем, – неуверенно заговорил Кондрашов.
– Ну, давай, – спокойно ответил заместитель командующего армейской авиации округа.
Через минуту Илья интуитивно осознал, что они уже перелетели станцию. А это означало, что они уходили от нее все дальше и дальше. Штурман забил тревогу:
– Товарищ командир, надо снижаться, точно вам говорю.
– Хорошо, лейтенант, вернее – уже лучше.
И тут Илья понял, что полковник давно знал точное местонахождение вертолета. Они «вынырнули» из облаков на высоте 100 метров и Илья убедился, что они перелетели Чернобыльскую станцию километров на 5-7 к Западу.
Он виновато доложил по СПУ (самолетное переговорное устройство):
– На полторы минуты опоздали, товарищ командир.
– Ничего, ничего, – подбодрил его полковник, – тут до тебя вообще некоторые пытались меня в Белоруссию увезти. Но, вообще, надо быть поуверенней, дорогой мой лейтенант.
– Понял, товарищ полковник.
– Ну и все об этом. А сейчас смотри и запоминай, если память плохая, зарисовывай все, что находится вокруг станции. Ты будешь не только выводить своего командира вовремя на четвертый блок, но и смотреть «во все глаза», чтобы не зацепиться ни за один провод, ни за одну вышку ЛЭП, ни за этот вот огромный немецкий кран, из которого подается бетон в фундамент объекта «Укрытие», ни за линию электропередач, ни за вентиляционную трубу. Ничто не должно ускользать от твоего взгляда. Ты первый должен видеть опасность. От винтов до препятствий расстояние несколько метров. Так что смотри в оба, когда будешь работать над блоком.
То, что Илья увидел в следующую минуту в непосредственной близости от АЭС, требовало не только осмысления, но и, в первую очередь, принятия  сознанием того, что случилось. А сознание  как раз не хотело этого. Оно отказывалось понимать ужасающие масштабы этой трагедии. Подобных  разрушений атомной станции не видел никто и никогда ранее. В том числе и Илья. От 4-го реактора остался только огромный черный разлом. «Сколько же теперь надо сил человеческих, чтобы все это убрать». Место катастрофы как магнитом  притягивало взгляд, и Кондрашов смог очнуться только от команды в наушниках:
– Начинай снимать показания, лейтенант.
Чем ближе они подходили к блоку, тем больше росло внутреннее напряжение всего организма. Илья понял, что надо перебороть страх, иначе ничего не получится. Он стал автоматически  выполнять необходимые операции с бортовой аппаратурой дозиметрического контроля.
Вертолет к тому моменту уже загасил скорость и медленно продвигался к центру разлома.
Щелчки счетчика Гейгера в наушниках шлемофона превратились в непрерывный треск. Илья установил ДП-5 на максимальную шкалу измерений. Но даже на этой шкале стрелка перевалила за середину.
 – Ну, что там с уровнями? – спросил полковник, – докладывай.
Илья почувствовал, как пересохло в горле. Карандаш дрожал в его правой руке.
– За бортом 1500 рентген, в кабине – 800, – не своим голосом доложил он командиру экипажа.
– Понятно, – сказал тот, – значит, точно так же как вчера. А время прохода ты засек?
– Нет… – Илья медленно приходил в себя и все еще оглядывался на блок.
 – Молодец… И как  мы теперь  будем считать полученную дозу?
Кондрашов был в замешательстве: «как я мог забыть включить секундомер? Ведь здесь время жизни идет на секунды…»
– Кажется, минуту мы работали…
– Ладно, ;не парься;, лейтенант, я же не в первый раз сюда лечу. 20 секунд мы провисели над ним. Сейчас пойдем на повторный заход.
«Опять проверяет, – подумал Илья, – и правильно делает. Мне еще надо привыкнуть ко всему этому».
Во второй раз они прошли над уцелевшей торцевой стеной 4-го реактора. На этот раз замечаний не последовало. Кондрашов быстро понял, что самым главным в такой необычной работе должно стать спокойствие, а также размеренность и правильность действий всего экипажа.
«Надо сосредоточиться на работе», «ни о чем другом не думать» – это были те фразы, которые спасали Кондрашова в условиях сильной радиации.
На площадке «Кубок» их борт приземлился для небольшой передышки. Командир ушел советоваться с физиками-ядерщиками. Илья с бортовым техником остались возле вертолета. Они уже собрались перекусить  ;стартовым; завтраком, как к  вертолету откуда-то прибежал черный и грязный пес.
– Это наша местная достопримечательность, – пояснил проходящий мимо них солдат-срочник. – Он единственный выжил. Всех кошек и собак в Чернобыле перестреляли, кто-то сам  сдох, а этот вот каким-то образом выжил. И действительно, Кондрашов заметил, что в окр;ге нет коров, коз, кур, кошек, собак. Даже птица в небе – и то редкость.
Илья погладил пса по голове и отломил ему кусок булки с маслом и с колбасой.
– Вы зря его гладите, – сказал солдат, – на нем радиации уйма.
–  Ну не больше, наверное, чем в этой траве? – Возразил Илья. – А давай, кстати, мы это и проверим! 
 Кондрашов слазил в грузовую кабину и принес ДП-3. Обмерив пса на радиацию, Илья убедился в своей правоте – пес «фонил» так же, как и трава, по которой они ходили – 55 миллирентген в час.
– Вопрос только в том, сколько он ее вовнутрь нахватал, – подытожил Илья и спросил у бойца, как зовут собаку.
– Стронций, – ответил тот уходя.
«Стронций-90, период полураспада 30 лет», – автоматически мелькнуло в голове.
– Надо же! – усмехнулся Кондрашов, – здесь даже клички у животных связаны с радиацией.
  Пес тот долго не прожил, через две недели и его пристрелили. Илья  не предполагал, что через несколько дней  и он будет участвовать в похожей операции. Их экипажу дадут задание найти и расстрелять табун одичавших лошадей, сбежавших после аварии с одного из местных колхозов. Илья найдет их возле села Красное за рекой Припять. Расстрельная команда, сидевшая в грузовой кабине в составе двух человек, попросила командира экипажа подойти  поближе и снизиться. Когда прозвучали первые автоматные очереди, Илья отвел свой взгляд в сторону. Он успел заметить, как часть табуна бросилась врассыпную. И только некоторые ещё оставались на лесной поляне, тщетно пытаясь прикрыть собой жеребят…
 
«Вот это приказ?! ... Ради спасения других надо убить этих бедных, ни в чём не повинных, облучённых животных. Как это ужасно,  странно и глупо звучит», – думал в это время Кондрашов, кулаком вытирая слезу.
Ему еще долго придется с болью вспоминать тот случай.
А город, в котором нет людей. Разве можно забыть об этом? Город, который спустя долгие годы после аварии все еще снится пережившим трагедию 26 апреля 1986 года… «Ужасная доля выпала тем, кто жил там тогда, да и нам, ликвидаторам, не лучше», – думал Илья, выполняя радиационную разведку внутри новых районов г.Припяти.
«Каково нам сейчас смотреть на весь этот пустой город, – разглядывая Припять, думал Илья, – вон постельное белье висит на балконе, постиранное два месяца назад, одни обрывки уже висят и болтаются на ветру. Вон брошенные личные автомобили, автобусы, моторные лодки на берегу, а вон вся стена пятиэтажного дома со стороны атомной станции поросла вьюном до самой крыши».
Илья пытался запомнить всю эту картину потому, что понимал – видит все это своими глазами впервые и в последний раз.
Через открытые окна девятиэтажных домов было видно, что творилось в этом городе в ту апрельскую ночь. Матрацы, одеяла, вещи были разбросаны по полу…
«Сколько здесь детских садов… какая большая площадь перед дворцом «Энергетиков». И никого нет. Кажется, что это просто утро в городе задержалось навсегда. Если, конечно, не смотреть в сторону Чернобыльской АЭС. Но стоит вертолету развернуться по направлению станции, как все становится на свои места – это Припять, город боли и вечного сна».








 

 

Однажды экипаж капитана Малыгина чуть не попал в беду. Они возвращались с полетного задания и только отошли от станции, как в левом двигателе упало давление топлива. Случись это минутою раньше, они бы упали прямо в реактор…
Илья не сразу понял, почему вертолет так неожиданно пошел на снижение. Водная поверхность реки приближалась, когда Кондрашов забил тревогу:
– Командир! Обороты, высота!
– Знаю… сейчас выровняем, – ответил Виктор Малыгин.
Было видно, что командир уже борется с нештатной ситуацией. Он убрал РУДом мощность неисправного двигателя и вывел на максимальный режим работы второй двигатель. Со временем они выключили давший сбой левый двигатель и стали тянуть на свой аэродром на одном работающем правом двигателе, постепенно удаляясь от воды.
«Умница, – подумал про командира Илья, – а то я плавки-то с собою не брал».
– Мы потеряли метров 80, Вить, – сказал Илья, когда ситуация пришла в норму.
– Но, ведь у нас 20 еще осталось! – Бодро ответил командир экипажа.
«Мне явно повезло с командиром. Вот что значит быть летчиком 1-го класса!» – Продолжал думать Илья о капитане Малыгине.
В Гончаровском сели по-самолетному, с малым пробегом.
– Спасибо, Витя! – Хором прокричали в кабину командиру бортовой техник Николай Забоев и второй пилот Илья Кондрашов.
– Да, ладно, хватит вам. Давайте лучше разбираться в чем причина отказа авиационной техники. Нам ведь уже через 2 часа опять над станцией надо висеть. И если мы за это время не отремонтируемся, то получим от начальства, сами знаете что.
Наверное, в мирное время этот летчик получил бы благодарность от высокого командования за грамотные действия в сложной и нештатной ситуации, но капитана только похвалили на разборе полетов. А Малыгин и не обиделся. Он вообще был скромный человек. Для него важнее была благодарность этих двух молодых лейтенантов, которых он спас.
Однажды кто-то из наземных специалистов, обслуживающих вертолеты на аэродроме Чернигов, попросил Илью сфотографировать реактор сверху и дал ему свой фотоаппарат «ФЭД». «Попробуем», – подумал Илья. Однако ни с высоты 50 метров, ни даже 200 не удавалось сделать фотографию разрушенного энергоблока. Фотоаппарат просвечивался ;насквозь; вместе с фотопленкой.
На другой день Илье дали фотоаппарат с заряженной новой фотопленкой. Но и она оказалась засвеченной.
– Хватит, – сказал Илья наземным специалистам. – Мне и так туда надоело заглядывать. Все равно с такого расстояния ничего не получится.
Через какое-то время работы над 4-м блоком экипаж стал замечать, что у всех появились одни и те же признаки ухудшения состояния здоровья: сонливость, головокружение, апатия, не проходящее чувство усталости и тошнота.
К командиру части подошел врач авиационной группы:
– Товарищ полковник, экипажи бортов 02 и 20 измотаны. Снятые у них показания с индивидуальных накопителей радиации превышают предельно допустимую норму облучения для летного состава уже в два раза. Что будем делать?   
– Дайте им отдохнуть два-три дня, – сказал полковник, – потом пусть полетают по зоне отчуждения. Пускай пока добывают нам образцы грунта в 20-километровой зоне. Это задание для них будет полегче. А отпустить их сейчас домой я не могу. Во-первых, у меня приказ Горбачева и председателя комиссии по ликвидации о том, чтобы работы по ведению разведки  над станцией не прекращались ни на один день. А во-вторых… до сих пор нам не шлют замену. Вот так вот, уважаемый военврач.
– Но это же нарушение, и если вскроется, то нас с вами по головке не погладят, товарищ полковник!
– Майор! Я ничего не могу изменить. А ты вспомни, как с первыми летчиками было!? Их нам не жаль было?
Начальник химической службы снял у летчиков накопители и обнулил показания.
– Все ясно, – сказал Гена Чекалдин, командир 20-го борта. 
– Что ясно, Гена? – Спросил его Илья.
– А то, что все теперь, мужики, начинается сначала.
– Подожди, а как же те полеты, которые мы летали до сегодняшнего дня?
– А нам, Илюша, их Родина простила. Вместе с облучением.
Кондрашов не мог в это поверить. Какое-то время в нем боролись два чувства – воинский долг и чувство справедливости. Но, в конце концов, победило первое.
Вечером экипажи разведчиков изрядно напились (для Кондрашова это случилось в первый раз).  Пришли они  в себя только на третий день, когда их вновь  вызвали на предполетные указания в штаб оперативной группы.
Особой подготовки к полетам после трехдневного перерыва им не потребовалось. Летчики и так хорошо знали свое задание.
Однажды борт 02 выполнял посадку в селе Полесское прямо на стадион возле средней поселковой школы. Стояла задача забрать пробы грунта.
Неожиданно оказалось, что в школе все еще учились дети, хотя радиационная обстановка в селе давно уже была сложной. Увидев, что вертолет садится около их школы, детвора ;хлынула; на улицу. Все помчались к вертолету.
– Илья, Николай! – Забеспокоился командир вертолета, обращаясь к своим помощникам, – вылезайте, к нам гости, видите? Их надо срочно остановить, иначе они под винты попадут.
Ковши вертолета РХР достаточно медленно копали грунт и дети уже вплотную окружали вертолет. Капитану Малыгину пришлось выключить двигатель.
– Вы за нами?! Ура, мы улетаем, – радостно кричали дети и хлопали от счастья в ладоши.
– Ребята, кто у вас здесь старший, – спросил Малыгин, – учитель или директор есть кто-нибудь?
Но из взрослых какое-то время никого не было.
Голос капитана Малыгина затерялся в сотни детских голосов. Наконец из здания школы вышел пожилой человек.
– Вы директор школы? – Спросили его летчики.
– Нет, – ответил учитель английского, – я в школе остался за старшего. Большую часть классов уже эвакуировали, а за нами всё не едут.
В его словах прозвучала печаль.
– Нам директор сказал ждать автобусов. Вторую неделю ждем, но никто не едет, – грустно подытожил он.
Было похоже, что про них забыли.
– У вас здесь очень сильное загрязнение почвы и воздуха. Вам надо срочно выбираться отсюда. Вот смотрите, что показывает на стадионе дозиметр.
Пожилой мужчина закивал головой.
– Мы знаем, – сказал он.
– Ладно, – сказал капитан Малыгин. – Вы потерпите еще немного, а мы сегодня же будем в Чернигове и доложим в штаб о вашей ситуации в Полесском. Вас обязательно заберут, – пообещал Малыгин. – А нам надо дальше лететь на разведку.
Необходимо было отвести детей от вертолета на безопасное расстояние, что потребовало еще немало времени.
– Ребята, пожалуйста, не трогайте руками вертолет. На нем много радиации, – просил детей борттехник Николай Забоев. – Пожалуйста, отойдите от вертолета, нам уже надо улетать.
– Пока, до свидания! – Закричали дети.
«Как все это грустно и до боли обидно, – подумал Илья. – 5-6 классы, тот возраст, когда они еще не понимают всей серьезности ситуации, в которой оказались и находятся до сей поры. А мы ничем не можем им помочь. Ведь у каждого села был свой план эвакуации».
– Прилетайте еще… Заберите нас с собой! – Были слышны детские крики, пока летчики закрывали двери в кабинах вертолета. Недоумение, недопонимание и грусть, застывшие в глазах детей из зоны отчуждения при виде улетающего от них вертолёта, экипажу капитана Малыгина не забыть уже никогда.
…После выполнения любого задания вертолеты улетали на площадку дезактивации вблизи населенного пункта Малейки. На огромной площадке размещались все типы вертолетов, где солдаты срочной службы производили обработку этих вертолетов спецжидкостью, частично смывающей радиоактивный фон.
Летчики в это время сидели в своих загерметизированных кабинах и какое-то время терпеливо ожидали, когда бойцы закончат свою работу.
Через несколько дней экипажи вертолетов № 20 и № 02 вновь приступили к ведению радиационной разведки над 4 реактором (в зоне А).
Единственным нюансом стало то, что вместе с экипажем на станцию стали летать ученые-физики из института ядерных исследований.
В грузовой кабине МИ-24РХР впервые была установлена новейшая аппаратура дезометрического контроля радиации с аналитическим блоком. К работе на ней допускались только сотрудники научно-исследовательского института.
Председателем правительственной комиссии была поставлена новая задача: в 2-х недельный срок надо составить самую подробную карту радиационной обстановки 4 энергоблока.
Для этого летчикам раздали аэрофотоснимки реактора, полученные с помощью космического спутника, на которых уже была нанесена сетка с длиной стороны квадрата в 5 метров. В узловых точках этих квадратов необходимо было определить точный уровень радиации. То есть, это была та же работа для летчиков, которой они занимались ранее, но только более кропотливая, к тому же требовала согласованных действий и с гражданским человеком – сотрудником НИИ.
Задача была поставлена, но вот сил у экипажа для ее выполнения почти не оставалось. И тем не менее они доделали свое дело на станции. Лето стояло жаркое. Пот заливал глаза. В респираторе было трудно дышать. Жилет из свинцовых пластин тянул вниз. Вокруг были провода, краны, труба, а снизу проникающая радиация…
Илья стал искать дополнительные способы защиты от радиации. В летной столовой Черниговского ВВАУ он выпросил старую ненужную крышку от большой сковороды и приспособил ее под своим сидением в кабине оператора.
Но люди находились в 20-30 метрах от центра реактора, откуда било сильное проникающее излучение, поэтому эти меры защиты оказывались фактически бесполезными.
Кроме того, оператору приходилось вставать со своего рабочего места и выглядывать через боковой блистер в разлом разрушенного реактора для того чтобы определить точные точки замера.
Тонкое стекло блистера в этом случае не могло защитить голову летчика от проникающего излучения. «Жаль, что не изобрели шлем из свинца для такой работы», – думал Илья, заглядывая в реактор.
Все, что он там видел, знал наизусть: повернутая крышка, оборванные трубопроводы и лестницы, разрушенные фрагменты строений и весь остальной ужасный хлам.
О том, какой уровень ;-излучения идет оттуда, Илья старался даже не думать, иначе с ума можно было сойти прямо над станцией. Невероятными усилиями воли командир экипажа капитан Малыгин выдерживал заданный режим полета над блоком. Колоссальное напряжение скопилось у летчиков к концу работы над картой радиационной обстановки.
Потеря сил стала заметной даже окружающим.
– Еле ходят, как же они еще летают? – Спрашивали наземные специалисты.
Резко нарастала непроходящая усталость, тошнота, рвота и абсолютное безразличие ко всему окружающему. Ко всему, кроме работы. Примерно так можно было охарактеризовать состояние экипажей вертолетов, работающих над станцией.
Впоследствии Илья Кондрашов задавал себе один и тот же вопрос: а нужна ли была такая работа кому в зоне А? И чуть позже отвечал сам себе: «Наверное, нужна». Ему очень хотелось верить в то, что всё, что они сделали, было не зря.
Бок о бок с вертолетами МИ-24 и МИ-8 работали и тяжелые транспортные МИ-26. Они периодически поливали разрушенный реактор специальной жидкостью, которая склеивала ;-частицы с более тяжелыми и не давала им подниматься в воздух.
В августе месяце одному из таких экипажей МИ-26 дали задание поставить на реактор защитную крышку из сплава специальных металлов, который отражал ;-излучение во внутрь этого реактора. На площадке «Кубок» экипажи вертолетов МИ-24 долго ждали, когда закончится этот эксперимент с установкой защитного экрана. Наконец, МИ-26 вернулся на площадку и аккуратно опустил крышку на землю. Эксперимент не удался. Защитный экран имел слишком большую парусность. А потому установить его точно на 4 блок не удавалось даже в безветренную погоду.
Кроме того, возникли проблемы с крепежом этой крышки, так как разрушенная поверхность блока не позволяла этого сделать.
В результате эксперимента экипаж только набрал лишние рентгены. Обо всем этом старались молчать.
Когда на заседании спецкомиссии в Черниговском училище озвучивали результаты полученных доз облучения экипажей капитана Малыгина и капитана Чекалдина, стояла долгая пауза.
Начальник химической службы училища был в некоторой растерянности. Он понимал, что у летчиков явный перебор суммарной дозы облучения. Это не входило в планы командования оперативной группы. Посовещавшись с другими членами комиссии, начхим предложил летчикам заходить в кабинет по одному для принятия решения по каждому в отдельности.
Подошла очередь Кондрашова. Лейтенанту был предложен компромисс между руководством ОАГ и молодым летчиком, который, как казалось на тот момент, устраивал всех.
– Мы не имели право разрешать Вам столько летать в зоне А. Это наша вина, лейтенант, – сказал майор химической службы. – Но и Вы нас должны понять. Ведь нам не присылали замену. А поэтому у нас не было другого выхода. Вы проработали лишних две недели…
Илья молчал. Ему было все равно в этот момент о чем  здесь говорят. Лишь бы скорее их отпустили домой.
– У нас к Вам два предложения, лейтенант Кондрашов, и Вы должны выбрать одно. Первое: согласно реально полученной дозе мы отправляем Вас в Москву в ЦНИАГ (центральный научно-исследовательский госпиталь), где Вас спишут с летной работы, но дадут Вам группу инвалидности, связанную с работой в Чернобыле, согласно причиненному ущербу здоровью.
Майор сделал паузу.
– Теперь послушайте второе предложение. Честно говоря, нас не особо устраивает тот факт, что так много вертолетчиков уже было туда отправлено. У нас такое предложение: мы Вам пишем заниженную дозу, например 24,5рентген, но сохраняем Вас на летной работе. Вы же еще молодой, зачем Вам в 22 года становиться инвалидом. Вы же хотите еще летать?
– Да, – ответил Илья и, помолчав, добавил, – а можно мне подумать? Все-таки решается моя судьба.
– Пожалуйста, – сказал майор, – у вас есть пять минут.
Илья пошел в курилку. В это время на комиссию вызвали капитана Малыгина. Через несколько минут он вышел из кабинета начальника химической службы и подозвал к себе Илью:
– Иди, Илюша, тебя спрашивают.
– А ты что решил? – спросил командира Кондрашов.
Малыгин вытер вспотевший под пилоткой лоб и сказал:
– Мне уже сорок лет, Илья, я старый капитан и свое отлетал. Поэтому ухожу на группу инвалидности. А ты думай сам.
– Ну что решил, лейтенант? – Спросил майор химической службы, когда Илья снова вошел к нему в кабинет.
– Я хочу летать, – ответил Илья.
– Ну вот и молодец, значит будешь летать, а сейчас сдавай нам все свои документы: полетные листы, рабочие тетради, штурманские планы и накопитель радиации. Мы выдаем тебе справку как и договаривались, 24 рентген, а ты постарайся забыть обо всем, что мы здесь говорили. Ты поедешь на лечение. Если все пойдет гладко, то через несколько месяцев вернешься в строй и будешь снова бороздить свой пятый океан.
Майор похлопал Илью по плечу и пожал на прощанье руку.
– Удачи, – сказал он, – пригласи к нам лейтенанта Забоева.
На аэродроме возникли некоторые проблемы с вновь прибывшими летчиками. Они ни в какую не хотели принимать борт, на котором работал экипаж капитана Малыгина, потому что входные устройства двигателя сильно ;фонили;, да и на сидениях летчиков тоже был повышенный фон. Пришлось пожаловаться руководству. И летчиков заставили принять вертолет с превышающими допустимыми значениями уровней радиации.
День отъезда еще не кончался. Неожиданно летчиков снова вызвали в штаб.
– Приятная новость, – сказал командир ОАГ полковник Воробьев. – Во-первых, вот вам благодарности за службу, а во-вторых, сразу два научно-исследовательских института из Москвы награждают вас премиями по 200 рублей.
Когда пришли в бухгалтерию штаба, оказалось, что по одной из ведомостей за лейтенанта Кондрашова уже кто-то расписался.
– Хоть бы похожую подпись поставили, – укоризненно сказал Илья.
Бухгалтер пожал плечами:
– Мы же вас всех в лицо не знаем.
– Надо разбираться, – сказал капитан Малыгин.
– Не надо, Витя, – сказал Илья, – поехали домой.
Малыгин понимал, для того, чтобы разобраться в этом вопросе, надо было попасть в поселок Гончаровское. А на чем туда лететь, вертолет-то уже сдали. А по земле нас в зону отчуждения никто не пропустит.
Летчики махнули рукой и поехали в гостиницу. Вечером был поезд на Киев. В гостинице капитана Малыгина ожидало страшное извещение. Пришла телеграмма. В дорожно-транспортном происшествии погиб его сын. Мальчишке было 10 лет. Малыгин лег на кровать и несколько часов не вставал. Кто бы ни подошел к нему, он ни с кем не разговаривал. В комнате гостиницы  несколько часов было тихо. Все лежали в своих кроватях, каждый думал о многом: о том, что произошло, о том,  что было и о том, как они теперь будут жить дальше. К  неимоверной усталости добавлялась подавленность… Однако их приезда из командировки очень ждали…
Илья и Николай помогли командиру добраться до ж/д вокзала. «За что же такая судьба, – думал Илья, – человек столько сделал в Чернобыли, а тут еще такая трагедия». Как в полусне они добрались до дому. Головокружение, которое началось несколько недель назад, казалось больше никогда не закончится.
Жена Ильи Кондрашова вернулась домой, когда узнала, что муж, наконец-то, приехал из Чернобыля. Близости не получилось. Он впервые не смог быть мужчиной. И это в 22… Илья долго сидел ночью на кухне один. «Если бы были сигареты, начал бы курить», – навязчивая мысль не давала ему покоя.
Из комнаты вышла Светлана. Она подошла к мужу сзади, обняла его за плечи и, склонившись к уху, тихо сказала:
– Ты что, расстроился?.. Не переживай. Все будет хорошо. Тебя обязательно вылечат.
Осенью Илья уехал на лечение.
Госпиталь, чистка крови, энтеросорбенты, санаторий, опять госпиталь…
Через четыре с половиной месяца Кондрашов вновь поднялся в небо, чтобы через несколько лет быть списанным с летной работы по состоянию здоровья. Ни один из молодых лейтенантов, побывавших в Чернобыле, так и не узнал, что такое военная карьера.
Капитан Малыгин уехал на север, в г. Архангельск. Там жили его родственники.
Командир борта № 20 капитан Чекалдин, который тоже безукоризненно пилотировал вертолет над 4 реактором, умер через несколько лет после Чернобыля, сразу же по окончании академии им. Гагарина. Ему не было и тридцати семи лет.
За участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС все летчики были награждены медалями «За отличие в службе» и «За спасение погибавших».
Прошло совсем немного лет, и Кондрашов стал задумываться,  что же произошло с их здоровьем в Чернобыле. Почему так быстро устаёшь на работе, когда тебе только 25? Почему сорокалетний мужчина чувствует себя как старик, а многие ликвидаторы  не дослуживают в Армии до возраста  тридцати семи, сорока лет? Как жить ликвидаторам, которые вынуждены болеть с молодости? Как не запить, если и близкие люди  перестают тебя понимать?
В 1988 году старшего лейтенанта Кондрашова выбирают председателем Союза Чернобыль авиационного гарнизона. Илья начинает отстаивать интересы ликвидаторов: продуктовые пайки, получение жилья, обеспечение лекарствами, замена старых удостоверений на новые, – много проблем свалилось на его плечи, даже полёты отошли на второй план. Но самым трудным в работе с такой категорией лиц было общение с людьми, которым ты уже ничем не можешь помочь, но которых ты понимаешь как никто другой.
Штурман эскадрильи, в которой служил Илья, держался долго – три года. Майор Паршин был в Чернобыле одним из самых первых лётчиков, принимавших участие в ликвидации. Илья хорошо знал Николая. Они жили в одном подъезде, дружили семьями.
Майора знали как преуспевающего в службе офицера, умелого летчика и заботливого хозяина в своём доме. У него было всё, кроме одного – здоровья. В 32 года его списали по состоянию здоровья.
Илья и Николай сидели в автомобиле «Волга» майора Паршина, который он припарковал возле своего дома. Кондрашов как мог успокаивал друга:
– Не переживай ты так, Коля, все пройдет, нас всех когда-нибудь ожидает это расставание с небом – Илью тревожило, что Николай начинал спиваться.
Но Паршин, подливая себе вина, с горечью сказал:
– Нет, Илья, ты не понимаешь меня. Ты тоже там был. Но у тебя до этого еще, слава Богу, не дошло. А мы, Илюха, мешки туда из открытого люка кидали!…Ты пойми меня, старлей, я пью только потому, чтобы не чувствовать эту боль…
– А что у тебя болит, Коля?
– Да всё, Илья. В груди болит, голова болит, живот, спина. Упадок сил. Дышать тяжело. Никому этого не пожелаю. А у меня пацан и две девки растут, ты же сам видел, и как мне их теперь поднять с таким здоровьем, а, Кондрашов?
Илья молчал, он не знал, что ответить.
«Сколько он так ещё протянет, – думал Илья, – и что ожидает меня?» Майор Паршин умер через несколько месяцев. Через несколько лет Илья понял, что это за боли. Летать с ними было уже невозможно. Да и по земле ходить было не легче. И потому, едва успев получить воинское звание капитан, Кондрашов уходит из Армии по состоянию здоровья. В дальнейшей его жизни останется только одна цель – ВЫЖИТЬ в этом, далеко не идеальном, мире.
А чтобы выжить, надо было терпеть. А чтобы терпеть, надо тренировать волю. И Кондрашов вернулся в спорт, пусть в качестве не совсем здорового, но тренера. Готовить молодежь к спортивным достижениям и тянуться за ними самому, невзирая на свои болезни, стало в итоге главным делом жизни отставного капитана Кондрашова. Только так можно было не потерять себя.






 
В память о Припяти

(20 лет после трагедии)

Мне бы сейчас в этот город пустынный
Хотя бы на час, где стены остыли,
Где Припять в колючей ограде стоит.
Зачем мы там были? Зачем люди жили?
Если их город красивый забыт.
А может, холодной своей красотой
Припять сковала сердце моё.
А может, приходит призраком сонным,
Чтоб оборвать и дыханье ещё?
Кто же ещё так влюблён в этот город?
Тот, кто построил, и тот, кто... не строил,
А кто-то даже не знает о нём...
В жизни ведь всяких хватает идей,
Но память вернёт нас к погибшим лицом,
К тем, кто в апреле спасал всех людей.
 
МЕРА СУДЬБЫ

Часть первая

Небольшой провинциальный городок в центральной части Украины ни чем не отличался от тысяч таких же, разбросанных по всей нашей большой, когда-то советской стране. Особенность города была в том, что на южной и западной его окраинах располагались различного рода воинские части. Там, в пределах десятка километров от города, базировались и танкисты, и вертолетчики, и внутренние войска. Четырехэтажные дома для офицерского состава в военном городке, который тоже примыкал к городу, были построены первыми. Именно в одном из таких домов и жила молодая, симпатичная, зеленоглазая женщина по имени Елена. Русоволосая со стрижкой каре, среднего роста, внешне она напоминала чем-то русскую актрису Татьяну Доронину.
Муж Елены, которого она называла бывшим, несколько лет назад бросил ее с двумя маленькими детьми в этом военном городке и подался в Москву на заработки, не пообещав при этом помогать своей семье и даже вернуться назад.
; Ничего, – сказала тогда своим сыновьям и самой себе Елена, ; выживем как-нибудь, все равно наш «глава» семьи бездельничал и денег не приносил. «На вольные хлеба захотел, молодец у нас мужик!» – В сердцах поначалу думала и расстраивалась Елена. Первое время помогала мать, которая жила в центре города. А примерно через год она сама смогла зарабатывать столько, сколько нужно было для того, чтобы семья могла свести концы с концами.
В редкие минуты отчаянья и одиночества она курила. Подруг и знакомых у нее было много, но и это обстоятельство не спасало от таких минут, когда в жизни женщина хочет только одного ; любви.
Елена сидела на кухне и курила. Она не знала, что ей делать с той проблемой, которая неожиданно свалилась на ее плечи. Напротив нее за кухонным столом сидел и сутулился с угрюмым видом молодой человек. Это был капитан Кондрашов. Собственно он и был той проблемой, которую она сама себе создала не далее как две недели назад.
Три месяца он пролежал в психиатрической клинике и  был выписан в состоянии глубокой депрессии домой. Вернее, дома-то у него как раз и не было, так как после развода с женой он остался и без жилья, и без семьи. Сюда же можно добавить: и без работы, и без здоровья и, наверное, на тот момент без какого-либо будущего.
Страшным было не то, что он стал ненужным никому, а то, что в нем самом достаточно прочно, как он считал, на законных основаниях, поселилось желание умереть. Несколько недель  безразличный ко всему окружающему Илья находился в доме у Елены.
– Илья, я понимаю, что мало чем могу помочь тебе, – сказала молодая женщина, ; ты все еще любишь свою бывшую жену, тоскуешь по детям и по своей летной работе, но пойми, всего этого у тебя нет… и вряд ли когда будет. Ты сам во многом виноват, а где-то неудачно сложились обстоятельства… Надо просто понять это и принять, как бы тяжело тебе от этого не было.
«Зачем?» ; Про себя подумал Илья, продолжая молчаливо смотреть в окно.
Елена снова почувствовала, как устала от всего этого. Дома своих проблем по горло хватает: два мальчугана-сорванца без отца растут, пашешь, как лошадь с утра до вечера, а денег все равно не хватает. А тут еще со знакомым этим беда да морока.
; Хватит уже молчать, Илья, я не знаю о чем ты думаешь, ; Елена поставила стул поближе, присела и обняла Кондрашова сзади. В его потухшем взгляде ничего не изменилось. Елена поняла, что он не готов ни к каким отношениям с ней. Он вообще никак  и ни на что не реагировал.
И все-таки ей очень хотелось помочь этому человеку. Слишком много обидного и тяжелого было в его судьбе. Однако каким-то шестым чувством эта молодая и по-русски красивая женщина уже поняла, что он не останется с ней навсегда.
Они долго еще сидели на кухне пока не стемнело. Неожиданно над их домом пролетел вертолет. Илья посмотрел поверх домов и еще больше втянул голову в плечи. В авиационной части начинались ночные полеты, и чтобы воспоминания не нахлынули на него с новой силой, он прикрыл глаза и обхватил голову руками.
Как он ни боролся с собой, но настойчиво повторяющиеся звуки от пролетающих над военным городком вертолетов мысленно возвратили к прошедшему времени. 
«…Выпускной курс, сдача государственного экзамена у пилотов летного училища. На аэродроме кипит работа. Курсанты, сдавшие экзамен, щедро дарят своим летчикам-инструкторам и проверяющим блоки сигарет. С упоением  делятся друг с другом своими впечатлениями от выполненного полета и от счастья просто не замечают ничего вокруг. «Наконец-то, они выполнили 4-х летнюю программу летной подготовки и сдали экзамен на право быть военным летчиком». Дошла очередь и до Ильи…
; Курсант Кондрашов к выполнению экзаменационного полета готов! ; Прозвучал его бодрый доклад, когда проверяющий занял свое место в кабине вертолета МИ-8.
; Давай, запрашивай взлет и поехали, ; просто сказал седой полковник, пришедший контролировать экзамен.
«Ну, с Богом», – про себя подумал Илья и, оторвав вертолет от земли, плавно перевел его в разгон скорости… Открутив пилотаж в своей зоне как положено, то есть так, как учил инструктор, курсант Кондрашов уже с меньшим волнением направил нос вертолета на аэродром.
Справа была видна Волга, впереди и внизу – лесистые, зеленые холмы, а чуть левее начинались степи. «Какое счастье все это наблюдать, ; подумал Илья. – Вон там село, где мы с инструктором забирали колхозников с поля. Машина к ним не могла проехать. Пришлось вертолетом их подбирать. Григорьевич, помню, мне тогда, впервые дал возможность пассажиров перевезти, хотя у меня и допуска не было к таким полетам… Он вообще у нас молодец!.. Сколько таких «лоботрясов», как я, летать научил…».
Слева по курсу виднелся очаг грозовой деятельности. Он вроде бы не мешал полету, но кто знает, куда ее тащит, эту мощно-кучевую облачность.
Проверяющий запросил погоду у руководителя полетов на аэродроме.
; Бери правее, ; подсказал проверяющий полковник Кондрашову, – облачность тянет в сторону аэродрома, да еще поперек нашего курса, ; прибавь километров 30-40.
Пошел сильный дождь, болтанка вертолета значительно усилилась, стеклоочистители не прибавляли видимости.
Илья старался изо всех сил выдержать параметры полета. И у него это хоть и с трудом, но получалось. Гроза была совсем рядом, и обойти ее, как положено, на большом расстоянии, не представлялось возможным по причине малого запаса топлива на борту.
; Черт бы побрал этих синоптиков! ; Полковник еще раз, «с выражением», вышел на связь с РП (руководителем полетов).
Илья понял, что кто-то сегодня получит на разборе полетов, однако того, что проверяющий не будет вмешиваться в управление вертолетом в такой ситуации, Кондрашов не ожидал. Практически мгновенно вертикальные потоки воздуха как пушинку бросали вертолет то вверх, то вниз на 50 метров от заданной высоты полета. Комбинезон курсанта-летчика стал мокрым насквозь, но инструктор даже не убрал руки с колен. Илья слегка покосился на полковника: «когда же он будет мне помогать?». Но тот сидел и спокойно смотрел вперед. От этого чуть спокойнее стало на душе и у курсанта Кондрашова.
Лишь в этот момент, наверное, Илья осознал, что такое экзаменационный полет. А так же то, что надеяться командиру экипажа в воздухе надо только на себя.  После них на аэродроме сел еще один борт.
; Разрешите, – начал, было, Илья, но проверяющий перебил его доклад:
; Молодец, оценка «отлично». Летай дальше.
Похлопав Кондрашова по плечу, полковник вышел из вертолета. Илья же сидел счастливый и уставший. Выключив двигатели, он с немного трясущимися руками стал раздавать сигареты подходящим к вертолету техникам и летчикам-инструкторам. «Четыре года шел к этому… Наконец-то, и я стал летчиком…», ; думалось тогда  Илье.
Вскоре, перед самым распределением на места службы будущих лейтенантов, к Кондрашову в казарму зашел летчик-командир звена, и  они вышли на улицу.
; Есть предложение, Илья. Хочешь быть летчиком-инструктором?.. Не каждому такое предлагается! – Капитан Киселев затянулся сигаретой.
Кондрашов на минуту задумался: «Была у него и такая мечта, быть летчиком-инструктором – это же престижно, а тут ; прямо «фортуна в руки», что же выбрать? Боевой или учебный полк?»
; Ты думай, думай, сейчас решается твоя судьба, поэтому не торопись с решением.
…Илья долго мучился с решением, и все-таки победила боевая работа:
; Вы меня извините, товарищ капитан, но, наверное, «нет»…Я хочу в боевой полк.
; Смотри, а то летать бы умел, как Бог, да и дом был бы рядом…
; Нет, ; еще раз подумав, ответил Кондрашов.
; Ну ладно, давай тогда… Удачи тебе!

«… Где же она теперь, моя удача?» – По-прежнему продолжал  горевать  Кондрашов.
; Я пойду, схожу к соседке, заберу детей. И так уже два часа там играют. Ты посидишь тут один? Ножи и вилки прятать не надо? ; С улыбкой спросила его Елена.
…Илья, придя в себя, помотал головой, в смысле: не буду ничего трогать, иди, иди, не переживай. Елена старалась не оставлять его надолго одного – так, кстати, и  врач его рекомендовал. Она даже работу совсем забросила, а деньги уже кончались. Приходилось занимать.
Реальность, в которую возвращался Кондрашов, была чужой квартирой, а в свою ему уже никогда не вернуться… Он вспомнил, как получал ее, как обмывали с друзьями-летчиками, как  любил мастерить что-то на лоджии. Как, наконец, купил огромную двуспальную кровать, поспать на которой так и не успел…
Когда воспоминания о прошлом откатывали, тогда к Кондрашову другой уже волной возвращалось то, что оставалось у него сейчас ; эта жизнь у малознакомой женщины, которая, конечно, была хорошим человеком, но… Он не любил ее. Он любил ту, о которой грезил на войне, помнил в Чернобыле, а если еще вспомнить и начало их отношений ; те юные курсантские годы, то ему вообще становилось плохо от всего того, что потом с ним произошло.
Сосредоточившись на своем, он был словно в «непроницаемом панцире», внутрь которого не было входа никому. И опять же в его не до конца вылеченном сознании вновь, как по замкнутому кругу, завертелись одни и те же мысли: «зачем это все, кому я теперь нужен, что я могу дать Елене, как мне теперь все вернуть?.. Никак. Все, все, чего добился в жизни ; все потерял. Не хочу больше ничего.. И видеть никого не хочу… Устал, все болит, не хочу жить». В голове постоянно крутились обрывки разговоров из разных периодов жизни. Эпизоды войны сменялись воспоминаниями личного характера. Боли в голове возвращали его к действительности и тут же приходило что-то другое, что мешало ему успокоиться.
Со стороны иногда казалось, что ему самому нравится такое состояние и принятая им позиция «ничего не хочу, ничего не могу». Возможно, так и было, никто не знает. Как выйти из этого безумного состояния его внутреннего зацикливания не знали ни окружающие его люди, ни он сам.
А выход был, причем, достаточно простой ; новое мышление, а за ним и совершенно новая, абсолютно другая, возможно даже такая же яркая и интересная жизнь. Вот только Кондрашов не хотел ее, эту самую новую жизнь.
; Завтра, Илья, мы пойдем с тобой в церковь, ; сказала Елена, когда вернулась от соседки, – на, пей лекарства и ложись спать. Я вижу, что ты продолжаешь думать о своей жене и о своей работе? Хватит уже об этом страдать, Кондрашов! Подойдем завтра к батюшке ; не молчи, как в прошлый раз. А то он, главное, с тобой разговаривает, а ты стоишь, как истукан… Мне Лена рассказывала – жена Валерки, даже неудобно за тебя стало, Илья…
; Я могу вообще уйти, ; неожиданно вымолвил первую фразу за весь день Кондрашов и попытался, было, встать со стула.
; Сиди уж, ; женщина быстро усадила его на место. «Куда тебе уйти…», ; вздохнув, подумала она.
На следующий день Елена, отправив детей в детский сад, привела Илью к Храму Святой Троицы. Помолившись, они вошли в большой и просторный зал, в котором уже заканчивалась служба. Кондрашов старался сосредоточиться на чем-либо, но его внимание постоянно ускользало. Он стал смотреть себе под ноги.
Сначала ни иконы, ни молитва, ни сама служба не могли никак заинтересовать Илью, и он продолжал стоять с отрешенным видом и с опущенной головой. Так продолжалось несколько минут, потом Кондрашов неожиданно и не вовремя перекрестился. Эти изменения в его поведении в церкви не остались незамеченными.
; Узнаю, узнаю, ; сказал подошедший к ним священник. ; Ну, здравствуй, еще раз, наш дорогой капитан, ; любезно поприветствовал его закончивший службу настоятель храма Отец Вадим. ; Вот уже другая девушка привела! Везет тебе! ; С шутки начал он свой разговор, ; а ты помнишь такую песню: «Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь улыбка это...»? ; Ну-ка продолжи…
; «Флаг корабля», ; кисло в ответ улыбнулся Илья. Это была его первая улыбка за последние полгода.
; Молодец! ; Отец Вадим ободряюще обнял Елену и Илью и препроводил их к себе в то небольшое и узкое помещение, пристроенное к храму, в котором он жил.
; Вот здесь мы с матушкой Натальей и обитаем. Садитесь-ка, давайте, друзья мои, к столу. Будем пить чай с конфетами, бубликами, сыром, кому чего, пожалуйста, угощайтесь, не стесняйтесь: наверное, ни разу еще у батюшки в гостях не были?! ; По-доброму, весело спросил Отец Вадим.
Илья покачал головой. Он вообще не знал, что с батюшкой можно так близко сидеть и разговаривать. Чаще говорила Елена. Кондрашов же все больше кушал, да слушал, как тот пресловутый кот Васька. Иногда односложно отвечал на какой-нибудь вопрос, но тут же входил в глубокую задумчивость.
; Пей чай, Илья, а то остынет, ; возвращал его в реальность чей-либо голос.
А Кондрашов пытался и не мог понять в тот момент: что же изменилось? Что-то явно начинало меняться в сознании, а он не мог понять, что именно. Ему вспомнилось, как к нему в больницу приезжала мать …

; Сын, я тебя прошу, кушай.
Галина давала Илье в руки то открытую банку со шпротами в масле, то яблоко, то курагу с орехами, то чернослив (врач говорил, что очень полезно для мозга). Все это было куплено на последние деньги.
Сегодня ей уезжать, благо что билеты на обратную дорогу до Саратова уже в кармане. «Что же с сыном делать, ; думала она, ; врач не выписывает, не хочет брать на себя ответственность, а каково мне его в таком состоянии здесь оставлять. Какой-то он весь не такой: забитый, угрюмый, вечно молчит. Заторможенность… Когда же все это пройдет у него? Господи…».
Она тихо утирала слезы и все смотрела на неторопливо жующего все подряд сына, взгляд которого был направлен вперед и вниз, и никуда больше, а правильнее было бы сказать – в никуда. Они сидели во внутреннем дворике, на лавочке возле больницы, и уже заканчивалось время свидания с больными. Вокруг были цветущие каштаны. «Да, как же в Киеве красиво, когда цветут каштаны, какие запахи у этой весны, а Илья, похоже, этого не видит и не чувствует, и не понимает, как я буду тосковать о нем», – думала мама Ильи.
; Илья, ; сказала она ему, ; ты хоть поговори со мной, я ведь сегодня уезжаю. Не знаю даже, когда теперь увидимся. Отец не работает, денег дома нет. Я не могу больше к тебе приезжать в Киев, ты слышишь меня, сынок?! ; Галина обняла продолжавшего безучастно жевать курагу сына и опять заплакала… Мать никогда не видела таким Илью: «всю жизнь он был веселый, общительный… Летчиком военным был… Меня так любил…Дочки у него растут. Боже, за что же это?»
Постепенно она успокоилась. Проводила его до дверей больницы, еще раз крепко поцеловала и долго так еще стояла, не решаясь уйти от сына…

Последняя встреча с матерью не совсем ясно помнилась Илье, но то, что он все время что-то тогда кушал ; это он помнил точно. И тут неожиданно Кондрашов осознал, что же изменилось за то время, пока они были в гостях у батюшки. Здоровый человек, конечно, это понял бы быстрее: его окружили теплотой, добротой, заботой, вниманием, и он, наконец, оттаял душой.
Илья как будто впервые увидел людей, искренно переживавших за него и желавших действительно ему помочь. «Все же есть на земле хорошие люди, ; устало рассуждал он. ; Нравится мне этот батюшка. Почему я раньше не ходил в церковь? Хотел бы я с ним подружиться». Илью уже клонило в сон, сказывалось действие седативных лекарств.
; Он у нас очень быстро устает, ; пояснила Елена, ; видно и наш разговор его утомил.
Она посмотрела на часы:
; Ой, нам уже пора.
; Нет, друзья мои, ; сказал Отец Вадим, ; мы сделаем немного иначе. Вы еще останетесь погостить, чай-то ведь надо допивать, а Илью мы вот здесь, на лавочке расположим. Сейчас матушка Наталья тебе все приготовит, мой дорогой, и отдыхай себе на здоровье.
На том и решили. Илья улегся на широкой деревянной лавке и неожиданно быстро уснул.
Какое-то время чаепитие продолжалось в молчании. Вскоре, в продолжение прошлого разговора Елена тихо заметила:
; Он очень сильно переживает за свою аварию на вертолете и за то, что так рано был списан на землю, ему ведь двадцать шесть всего.
; На земле, дочь моя, тоже дел хватает, мне вот в приходе тоже помощь нужна, – задумчиво ответил Отец Вадим. «Может, новым дьяконом у меня будет, а что, научу. Лишь бы прижился, да по душе дело было…» ; рассуждал про себя батюшка.
Отец Вадим и Елена пришли к выводу, что самым главным в данный момент для Кондрашова должно стать физическое и, самое важное, психическое выздоровление организма.
; Пусть он ко мне хоть каждый день приходит. Но и к врачам надо ходить. А там, как Бог даст… Мы ведь только предполагаем, лишь Он располагает.
Илья спал долго. Елена ушла, не дождавшись, когда он проснется. Она попрощалась и поблагодарила за все радушных хозяев прихода, попросив позвонить ей, когда Илья встанет.

А Кондрашову снилась зима. Кругом лежал белый и рыхлый снег, а по нему, проваливаясь и прихрамывая, распластав в разные стороны крылья, кругами пытался прыгать и взлететь сизый голубь. Клюв его был весь обледенелым, глаза запорошены снегом. Попытки оторваться от этого белого, жестокого безмолвия были все слабее и слабее. И никто не подходил на помощь… Илья подобрал голубя, освободил его клюв от ледяного нароста, пригладил крылья и осторожно прижал к своей груди под теплой курткою. Постепенно ледяной комок оттаял. Им было тепло обоим. Неземное облегчение испытал Илья в тот момент, когда нес домой замерзшую птицу.
; Я тебя вылечу, ; вдруг неожиданно, человеческим голосом сказал ему голубь. Илья испугался и проснулся. Посмотрев на часы, он понял, что проспал четыре часа.
«Теперь, чтобы жить и работать дальше, Илья, тебе надо укрепиться в Вере, а уж она обязательно вернет тебе желание жить», ; всплыла тут в памяти фраза Отца Вадима.
Выйдя из пристройки к церкви, он обогнул здание и направился на вечернюю службу.
Храм был очень похож на тот, который стоял за тысячу километров отсюда, в его родном городе на Волге… «Волга… Мама…» ; слова священника и его матери перекликались одним объединяющим словом ; Вера. Кондрашов опять ушел в воспоминания…
…Они шли с матерью в церковь. Галина дала себе слово, что когда сын вернется из Афганистана, то обязательно отведет его в церковь окрестить. «Двадцать пять лет, а он некрещеный ходит. Да и профессия такая опасная – летчик, ; она шла и постоянно думала о сыне. ; Такой молодой, а уже столько прошел всего: и войну, и Чернобыль, как я молилась за него…».
У церковной ограды Илья попытался, было, дать задний ход:
; Мам, ну, как мне можно креститься, если я коммунист, член партии с 1982 года, мало того – я еще и секретарь партийной организации эскадрильи. И потом я все время путаю, как надо креститься: сначала куда руку, налево надо класть или направо?
; На правое сначала плечо кладут руку, сынок, на правое, ;  она показала  как надо правильно креститься и опять повела под руку.
; Ты батюшке Анатолию ничего не говори про это. Коммунист в первую очередь человек, а человеку без Веры нельзя. И, потом, ты в письме из Афганистана сам же мне писал: если все будет хорошо, то по приезду обязательно покрещусь. Помнишь?
Илья хотел, было, что-то еще сказать про атеизм, но промолчал. Мать напомнила про Афган, он сразу сделался молчаливым.
; Сегодня батюшка не принимает, ; сказали им в церкви, ; и вообще, там идет сейчас ремонт. Приходите дней через десять, а лучше через две недели.
Галина сразу расстроилась:
; Мы не можем через две недели. Он скоро уезжает. Ему в воинскую часть надо, летчиком там служит. Ну, пожалуйста, поговорите с батюшкой.
Вскоре отец Анатолий вышел и принял их. Когда его окрестили, и они пошли назад по старым улочкам родного города, Илья почувствовал, как легко и свободно стало у него на душе и во всем теле, даже походка стала пружинистее. В памяти держались лики святых и купель. Он испытывал прилив сил, которого не было очень давно. Служба к двадцати пяти годам истощила большой запас жизненных сил, а сегодня все было как-то по другому. Неожиданно пришло чувство благодарности к близким людям.
Илья остановился и обнял мать.
; Мама, я тебя так люблю…
Галина, растроганная вниманием взрослого сына, достала носовой платок и, смущенно вытирая слезы, неожиданно сказала:
; Где-то здесь, как раз на этой улице, мы впервые поцеловались с твоим отцом. Ты, кстати, ничего ему не говори про крещение, а то он у нас закоренелый атеист.
; Хорошо, ; пообещал Илья…

Во второй раз за день Илья зашел в Храм. Уже более собранным, чем утром, он отстоял спокойно вечернюю службу. Молитву он знал только одну и поэтому часто ее повторял. Креститься старался со всеми одновременно и лишь изредка что-то шептал. В этом неразборчивом шепоте впервые  послышалось: «Прости…».
Илья еще не знал, что ему предстоит пройти большой жизненный, духовный и творческий путь. Он никогда не предполагал, что можно обрести веру в себя, в людей, найти духовного наставника. И самое главное, оказывается, вполне возможным захотеть жить. Жить просто – не для карьеры, не для денег, не для власти, а для себя и для тех, кто с тобою рядом, кто в тебе нуждается. Но к этому он пришел не сразу.
Сначала была пустота и бессилие, неясные мысли и образы, слепое неверие, а потому и диспуты с Отцом Вадимом.
– Я тут много думал о тебе, Илья, – сказал настоятель спустя два дня после появления Ильи в Храме, – и знаю, что нам теперь делать.
Кондрашов посмотрел на него вопросительно и чуть снизу, потому что батюшка был чуть выше его ростом.
– Сначала надо причаститься, покаяться, очистить свою душу, – продолжал отец Вадим, – так как душа и разум у тебя еще больны. И не спорь, если ты и этого не осознаешь, то… Священнослужитель задумался, но тут Кондрашов пришел ему на помощь:
– Да нет, святой отец, я все понимаю, – я действительно больной, хотя уже не такой, каким был раньше.
– Хорошо уже то, что ты с этим соглашаешься, дорогой мой. Так что путь очищения духа и разума твоего, а заодно и тела, ты пройдешь через пост и молитву… Через раскаяние и покаяние, – он легонько похлопал Илью по плечу, – и знаешь зачем?
   Илья покачал головой.
   – Чтобы вновь обрести целомудрие, рассудительность и даже, скажу тебе, мужественность. Это, кстати, слова из Священного Писания.
В Илье зародился небольшой протест.
– Я в прошлом спортсмен, к тому же воевал, – решил он тут  высказать свое мнение, – разве я не сильный духом человек?
– Сейчас – нет, – спокойно сказал настоятель, – ты просто не видишь себя со стороны. Вот зеркало. Смотри: сутулый весь, плечи, руки опущены, чуть вперед выдвинуты, безвольные висят, как плети, взгляд в землю, – и этот человек говорит мне, что он спортсмен? – улыбнулся Кондрашову Отец Вадим, чем немного смягчил критику. Но Илья все равно обиделся.
Вся беседа напоминала ему разговор с психиатром, а у него по этому поводу  было сложено  свое, особое  мнение: «Ни один врач не сможет влезть ко мне в душу и понять, как мне там  больно и тяжело». Отец Вадим не стал дальше развивать тему, а перевел разговор в другое русло.
– Хочешь, я покажу тебе Храм, весь от алтаря до притвора? Нас ведь скоро ожидает литургия причастия, да и пономарить надо тоже учиться. Здесь много чего надо уметь и  делать, чтобы прихожане с желанием шли в церковь.
Кондрашов захотел было спросить: «А это ничего, что я коммунист?», но вдруг вспомнив мамины слова, промолчал. «Пусть у меня будет две веры: православная и коммунистическая, – решил он, – уживутся  как-нибудь, если не в государстве, то хотя бы в одном человеке». Илью, в принципе, устраивало здесь все, даже запреты ему были не в тягость: проявлять слабость духа, курить, сквернословить, а тем более пить, здесь нельзя. Можно молиться, совершать обряды литургии, соблюдать пост и все церковные праздники и, конечно, во всем помогать приходу.
С Еленой Кондрашов виделся редко, жизнь церкви почти полностью поглотила его.
К тому же, появление в военном городке вновь вызывало у Ильи чувство тоски по семье и по службе в Армии. Чем реже он видел людей в военной форме, тем меньший возврат к прошлым мыслям и проблемам он испытывал.
Несколько недель спустя Елена напомнила о том, что ему пора сходить к психиатру, а также о том, что подошло время повторного укола длительного действия. И хотя депрессия проходила, да и взрывов ненависти, как бывало раньше, тоже не наблюдалось, Кондрашов решил сделать так, как она говорит.
На приеме врач отметил положительную динамику протекания заболевания и похвалил своего пациента. «Да, – подумал про себя Илья, – а ведь были и другие времена…». Когда он шел назад из поликлиники, опять вспомнилась военная «психотюрьма» в Киеве…

– Отпустите меня домой, пожалуйста! – громко стучался Кондрашов в двери кабинета врача. – Я знаю, что вы там, откройте! Мне надо с вами поговорить!.. «Как он не понимает, что мне надо домой. У меня там жена, дети, мне очень плохо, я не могу без них…» Откройте!!!
Была суббота, и врачей в отделении уже не было, но объяснить это Кондрашову не удавалось никому, ни медсестрам, ни другим больным отделения. А когда он ударил несколько раз ногой в дверь, пришлось звать на помощь двух крепких медбратьев. Капитан Кондрашов повернулся лицом к ним:
– Ну,  давайте, попробуйте со мной справиться, – угрожающе тихо сказал он. Мужчины не решились  напасть на  Кондрашова, чтобы скрутить его и связать, как это получалось у них с солдатами. Они сделали грамотнее, просто  завязали долгую беседу и постоянно успокаивали его, что, мол,  все будет хорошо, и что завтра он обязательно поговорит с врачом.
Когда капитана, наконец-то, проводили в палату, в отделении установилась тишина. Илья вошел  и встал  возле окна, за которым виднелись прочные металлические  решетки. Он залез на широкий подоконник, уселся на нем с ногами и долго смотрел в окно. Его бесила эта одежда, которую ему утром дали, бесили эти решетки на окнах, и даже тихо и мирно лежащие в палате для офицеров  больные, тоже почему-то злили Кондрашова. Весь вечер и всю ночь он провел в таком положении. А в голове за это время прокрутилась вся жизнь…
В пять часов утра уставший от собственных мыслей  он свалился на не разобранную постель  больничной койки. В шесть утра (он даже не успел ничего понять) ему сделали укол. Окружающая действительность  начала казаться  ему бессмысленной. На второй день он  опять предпринял попытку бунта. Из палаты Кондрашов выгнал всех офицеров в коридор и не впускал обратно в течение двух часов. И только когда пришел «старый знакомый» прапорщик-санитар, который опять долго с ним беседовал, Кондрашов, наконец-то, понял, что он не прав, а офицеры его палаты вообще не виноваты в его проблемах. Он уступил и, окончательно, сломленный лекарствами и морально, улегся на кровать уже надолго.
Спустя две недели он вновь стал осознавать себя личностью. Плохо было то, что приступ требований немедленной выписки у Ильи повторился, его опять накачали транквилизаторами. Мир снова потерял многообразие красок и всякий смысл. В это же самое время Кондрашова заставили проходить какие-то  очень важные для него тесты, и он их, конечно, не прошел. Вот тогда Илья впервые и услышал от своего лечащего врача эти  страшные слова:
– Ты никогда уже не будешь летчиком, капитан…
Но, несмотря на то, что язык  его совсем не слушался, Кондрашов все-таки выдавил:
– Буду…

Илья не спеша подходил к церкви. Воспоминания, к счастью, незаметно угасали. Ранняя разноцветная осень всегда радовала и сильно впечатляла Илью: шуршание багряной листвы под ногами, переливы солнца меж ветвей деревьев, свежий и чистый воздух, в котором едва улавливался запах увядающей  листвы. Все это рождало в душе ощущение удовлетворенности и покоя. «Чистая, светлая осень, совсем как у Пушкина», – подумал Кондрашов.
«Вон сколько листьев намело во дворе, и на дорожке лежат, надо бы еще раз сегодня подмести». Кондрашова уже узнавали и те, кто стоял у церкви и даже местные дворовые собаки, виляя хвостами, жались к нему для ласки. Илья погладил подошедшего большого рыжего пса.
– У каждого своя доля, да, рыжий? – Заговорил с псом Илья. Он все время, когда смотрел на собак, почему-то вспоминал черного пса из Чернобыля по кличке Стронций.
– А наша с тобой доля, рыжий, – это ВЕРА, – Илья посмотрел на купола Храма, они не теряли своей яркости и привлекательности даже в пасмурный день. А день-то сегодня как раз на сложные метеоусловия «тянет», – у Ильи после авиации осталась привычка смотреть на небо чаще, чем у нелетавшего человека, «наши во вторую смену похоже на класс сегодня будут летать».
– Опять на небо загляделся, командир? – Святой Отец шел к нему навстречу по дороге от Храма. – Да, нет, скорее всего ворон решил сосчитать…
 Илья улыбнулся ему, подумав: «Как у него здорово получается, так грусть на радость всегда переводить. Надо научиться этому. Духовный Отец ведь понимает, что такое для меня небо…
 
Он вообще всех людей понимает, вот это – настоящий психолог…» И чтобы не трогать больную тему, Кондрашов предложил:
– Может, мне еще раз подмести дорожку, а то вон сколько нападало?
– Нет, Илья, сегодня нам  привезли газеты  из епархии, надо будет разнести их по часовням, сделаешь?
– Так точно, – по-военному бодро ответил пономарь, – тогда я пошел, Святой Отец?
– Давай, давай, с Богом, а насчет того, о чем ты думаешь, я скажу тебе словами из Библии: «Не тревожьтесь о завтрашнем дне…»
Отец Вадим улыбнулся. «Ох, чувствую, что уйдет он от меня... А жаль – уже не просто воцерковленным человеком стал, но и в богослужении преуспевает, борода и усы появляются, культура в нем есть, ну, чем не духовник?..» Священник вспомнил себя в молодости: нехватка средств, нет уже гонений на церковь, но и нет еще широкой церковно-общественной активности, а он с немногочисленными прихожанами восстанавливает второй уцелевший храм в городе…»
Вечером к Елене в гости зашла соседка. Почти сразу разговор пошел об Илье.
– Слушай, отдай его мне! – Горячо стала убеждать Елену женщина. Она была чуть выпивши и ей очень нравился Илья.
– У тебя все равно двое детей, да вдруг еще мужик твой через год-другой объявится. Как ты ему все потом объяснишь? Вот, больной был – и подобрала?! 
– Ну, что значит отдай. Он что – вещь какая? К кому захочет, к тому пусть и идет.
Она все равно была чуть обижена наглостью разведенной подруги. «Конечно, не факт что у нее что-нибудь получится с ним и дальше, но он целый месяц все-таки прожил у меня. И потом, он мне самой нравится, а мужу скажу «до свидания», – думала про себя Елена, – хотя… Сможет ли Илья заменить ее детям родного отца… И захочет ли?  Вот в чем вопрос… »
– Слушай, ну хотя бы на одну ночь, а?.. Подруга.
– Да пошла ты с этими просьбами, куда-нибудь подальше. Думаешь, он тебе что? Герой-любовник, что ли?
– А мне неважно! 
– Так вот, а теперь слушай, ты! Я тебе сказала: нет, и все тут.
– Не имеешь права, – хитро и коварно ухмыльнулась соседка, резко повернулась и захлопнула за собой дверь.
А у Кондрашова этот вечер проходил в молитве. Через три с половиной месяца он уже несколько их знал наизусть. Илья заметил, что после долгого и искреннего прочтения молитвы, проходят головные боли, сознание проясняется, а самое главное, на душе становится легко и спокойно. «Что останется с нами в конце нашей жизни?» – Задавал себе вопрос Илья. И сам же отвечал себе: «Оценка своих поступков. А, значит, удовлетворение или недовольство собой, а значит, Вера или Страх. Вот где истина в конечном итоге».
Это было время начала 90-х годов, время ломки устоев общества, ломки характеров и время переоценки своей жизни, по крайней мере, для Ильи оно было именно таким.

Часть вторая
      
Однажды, копаясь в своих нехитрых вещах, Илья обнаружил там летную книжку. Он держал ее в руках впервые за последние три года. «Надо же, – подумалось, – не потерял». Пролистав ее минут двадцать, улегся на кушетку и задумался. Тот пасмурный, весенний день, когда упал на вертолете, помнился ему отчетливее других…
Накануне замполит, оставшийся в тот раз за командира эскадрильи, дал Кондрашову задание: опробовать на стоянке 8-9 бортов и принять из ТЭЧ (технико-эксплуатационная часть) борт №06 и перерулить его на стоянку. Упор был сделан во время постановки задачи на то, чтобы успеть принять все вертолеты (пока идут полеты в части) и на тщательную приемку прицельного навигационного оборудования, о котором Кондрашов и понятия не имел, так как был недавно назначенным командиром вертолета.
По своему уровню подготовки он вообще не имел права приемки авиационной техники – к таким работам допускались только летчики 1-2 класса, но Кондрашов не знал об этом, поэтому и не отказался. Кроме того, он был на хорошем счету в эскадрилье, и ему многое доверяли коллеги по работе и начальники. «А доверяют, значит, надо оправдывать это доверие», – решил Кондрашов.
Однако, вместо того, чтобы качественнее повторять порядок запуска и опробования двигателей, он стал собирать данные о проверке прицельной станции вертолета. Командира звена рядом не было, так как он готовился поступать в академию, а на вопросы других летчиков: «Справишься?» Илья гордо отвечал: «Конечно!»
Наутро Кондрашов торопился и вместо того, чтобы начать работу с дальней стоянки, начал  с самого сложного для него – ТЭЧи.
Бортовой техник был опытный и Кондрашов постеснялся его спросить о работах, производимых на борту, а тот в свою очередь понимал, что в ТЭЧ не пришлют новичка.
Илья погладил хвост вертолета, мысленно сказав: «Ну, здравствуй, моя ласточка…». После отпуска он не садился в вертолет больше двух месяцев. На душе был необычный эмоциональный подъем. Кондрашов так соскучился по своей летной работе, что потерял всякую осторожность. Когда Илья уже занял место в кабине вертолета, к нему подошел Витек Проценко, которого сняли с полетов из-за сложных метеоусловий, и предложил:
– Давай я опробую, Илюха!
Время замерло на секунду, но показалось, что прошла целая вечность, пока Кондрашов ответил:
– Нет, Витя. Я должен сам…
… Воспоминания о прошлом сжали болью сердце. Кондрашов встал и помолился под образами святых. Ему трудно было об этом вспоминать, но забыть было еще труднее…
Дальше все происходило гораздо быстрее. Кондрашов запросил запуск, но c КДП никто не ответил, так как дежурный по аэродрому еще не подошел на КДП. Кондрашов сам себе ответил: «Понял». Он помнил, что старшие летчики тоже так делали в необходимых случаях и, запустив двигатели, стал включать все необходимое электро- и радиооборудование. На прицельной станции появилась видимая сетка прицела: «Вот, это уже хорошо, что она работает», – подумал Илья. В это время он должен был включить автопилот, герметизацию кабины и зачитать предполетную карту, если собирался  погонять вертолет на высоких режимах работы. Но он не собирался этого делать, так как замполит поставил ему задачу: просто запуститься и, проработав на правой коррекции несколько минут (проверив при этом прицельную станцию), выключиться.
В этот момент бортовой техник запросил Кондрашова по СПУ:
– Командир, давай погоняем двигатели на режимах близких к взлетному.
Илья начинал уже чувствовать себя опытным летчиком.
– Ну, давай поработаем на высоких оборотах, – ответил он уверенно по СПУ.
Излишняя самоуверенность привела к роковой ошибке. Не заметив, что у автопилота не горят зеленые лампочки, Кондрашов увеличил мощность двигателей практически до взлетного режима. Вертолет неожиданно подпрыгнул с левого на правое колесо и обратно на левое. Необходимо было мгновенно принять грамотное решение, убрать мощность и вывести коррекцию влево. Разобраться в чем причина неожиданной раскачки вертолета и только потом, по-новому, выходить на повышенный режим работы. Но в Илье уже жил «опытный» летчик: «Спасовать перед какими-то скачками вертолета? Это не по-моему». Кондрашов решает оторвать вертолет от земли, дабы прекратились эти скачки. «Может, я попал в земной резонанс».
Но и оторвавшийся от земли вертолет продолжал вести себя не по плану, принятому Кондрашовым. Резкие рывки влево на висении не прекращались. Раскачка только усиливалась. «Никогда он так себя у меня не вел, – подумал какое-то мгновение Кондрашов о вертолете. – Надо сажать, немедленно, – решает Илья, – справа здание, сзади ангар, как бы на них не упасть. Надо правее, правее железной площадки брать, там земля – она мягче…». Кондрашов интуитивно понимал, что посадить на землю неуправляемый вертолет ему, скорее всего, вряд ли удастся, но «он должен это сделать, у него на бору люди-экипаж». Как  падает кленовый лист, именно так пошел к земле борт №06. Обслуживающий персонал, с земли наблюдавший за ситуацией, стал разбегаться в разные стороны. Илье удалось коснуться края железного пятака колесом шасси, а не винтами, и было у него еще секунды две, пока борт стоял на одном левом колесе с креном в двадцать два градуса, но… увы, опыта у Кондрашова не хватило догадаться убрать резко мощность или вообще выключить оба двигателя сразу… Далее винт цепляет пахоту и одновременно отрубает хвост у вертолета. Момент переворачивания сопровождался сильнейшим грохотом и тряской, разбиванием стекол кабин вертолета. Из передней кабины выпал летчик-оператор, сломав себе руку. Из грузовой кабины выбросило еще двоих человек. «Только бы они остались живы», – молил в это время Бога Илья и выключал в кабине то, что успевал выключить: генераторы, трансформаторы, выпрямительные устройства и один из двигателей. Второй он так и не успел выключить, так как после удара головой о боковые панели в перевернутой кабине он потерял сознание. Откуда-то прямо сверху лился керосин, а из работающего правого двигателя в кабину валил густой белый дым. «Все…», – была последняя мысль Кондрашова.
К вертолету долго никто не решался подойти, все ожидали взрыва.
Но тут, минуты через две, из домика инженерного состава неожиданно выбежал человек и, несмотря на окрики сослуживцев, побежал к перевернутому, дымившемуся вертолету. Он стал поднимать  ребят с земли и отводить их на безопасное место.
– Сколько вас было на борту? – спросил он.
 

Ему ответили: «Четверо… В кабине остался летчик…». Инженер группы обслуживания ТЭЧ немедленно бросился вытаскивать Кондрашова из кабины.
Сделать это не так уж было и просто. Во-первых, вертолет лежал на «спине», глубоко зарывшись в землю обрубками от несущего винта. Во-вторых, Кондрашов был одет в демисезонную летную куртку, пристегнут ремнем безопасности и находился без сознания, при этом левая его нога была зажата под приборной доской.
Подбежал еще один техник, и вдвоем они все-таки вытащили из кабины Кондрашова. От острой боли в левой ноге Кондрашов начал приходить в себя. Когда его оттаскивали от развалившегося на части борта, он с растерянной и блаженной улыбкой шептал: «Это не правда, ребята… Это все сон. У меня так было в Афгане…» Еще минута и он полностью пришел в сознание. Сидя в грязи, со слезами на глазах, он глядел на то, что две минуты назад было боевым вертолетом, его «ласточкой». «Что же я с тобой сделал?..» – Горевал Илья о вертолете.
– А где ребята?.. Они живы? – Спросил он, вытирая слезы.
– Живы, живы, не переживай. У второго пилота твоего только перелом руки. Но он тоже, видать, в рубашке родился, столько осколков летело и все мимо него, – отвечали Кондрашову спасатели. – Мы тебе ногу немного повредили, когда вытаскивали из вертолета.
– Да черт с ней…– в ужасной усталости ответил Илья. В голове все кружилось и болело.
Он все смотрел на вертолет. А там все еще шла борьба с работающим двигателем. Его спасатель, инженер, капитан из ТЭЧ, тушил двигатель пеною из широкого раструба от пожарной машины. Илья посмотрел в сторону здания штаба полка. Оттуда шли командиры и начальники, среди которых он узнал начальника особого отдела полка.
«А вот это – уже за мной…», – Илья тяжело встал и пошел навстречу идущим…
Их со вторым пилотом повели сначала в медсанчасть. «Все, это конец моей летной карьере», – в отчаяньи думал Илья.
– Как ты, Миша? – спросил он своего оператора.
– Нормально, командир. Я просто не знал, что взлетать будем, а то бы пристегнулся…
– Я сам не знал. Ты извини меня за то, что так вышло…
– Ничего, главное, что все живы остались.
В это время к ним подошел замполит и попросил Илью расписаться в каком-то журнале. Илья понимал, что ему надо было прикрыть себя, у него семья, дети. Не дай Бог из-за этого снимут с работы. Кондрашов сам себе поставил три балла за подготовку к выполнению задания вчерашним числом.
Когда пошли к штабу части на разбор летного происшествия, Илью попросил задержаться на одну минуту инженер полка.
– Слушай меня внимательно, Кондрашов, очень мало времени, сюда уже летит командующий округом. У меня к тебе такое предложение: тебя все равно снимут с летной работы, но вместе с тобой полетят со своих мест очень многие – виновные и не виновные.
– И что я должен сделать?
– Надо взять всю вину на себя…
– Я и так во всем виноват, товарищ подполковник.
– Не во всем, Кондрашов, ты понял, о чем я тебе говорю? А я, в свою очередь, обещаю тебе помочь потом. Давай, идем, там ждет уже все руководство полка…
Не скоро тогда Илья попал к себе домой. А то, что он списан с летной работы – было озвучено сразу.
Кондрашов отложил свою летную книжку и отвернулся к стене. «Надо взять себя в руки», – мысленно приказал он сам себе. – Иначе опять станет плохо, как в больнице».
«…Не ищите камней на дне росы… и не поднимайте их, ибо камни эти легки в воде, но неподъемны они на поверхности ее, а следовательно, повлекут вас на дно с головой. Дабы очистить росы, отворите их, а воду пустите на нивы. И обнажатся камни и прочие нечистые наносы… И будет труд ваш тяжел, но благодарен...», – Илья читал книгу нерелигиозного содержания; он  не так давно записался в городскую центральную библиотеку, и в нем просыпался интерес к жизни и жажда познаний. Интуитивно он искал то, что должно было ему помочь вновь обрести в себе личность. «Это же фактически наставление по очистке собственного сознания от сути изгоя, вечной хандры и депрессии», – думал Илья о прочитанных строках. «Наконец-то Бог послал мне эти слова. И слава Богу, что есть такой человек, как Отец Вадим», – подумал он о своем духовном наставнике.      
… Для мудрого человека каждый день начинается новая жизнь. Он читал труды мудрецов: Платона, Д. Карнеги, О. Хаяма, Э. Эванса и хотел  впитать в себя всю мудрость жизни! «Вот только получается ли это у меня…», – об этом ему пока никто не мог сказать. 
Однажды на  светлый праздник  Крещения Кондрашов случайно  встретился в церкви лицом к лицу с женой бывшего командира эскадрильи подполковника Белякова. Учтиво поздоровавшись и тут же смутившись, может быть, своей новой «формы одежды», Кондрашов отошел от женщины и стал поспешно чистить подсвечники. 
Ольга Николаевна, узнав капитана-летчика в новом одеянии и с бородой, не стала беспокоить его своим вниманием. И это было очень тактично, так как Илья очень стеснялся всяких встреч с теми, кто знал его раньше. Вместе с тем ему очень хотелось поделиться своими новыми мироощущениями со своими бывшими сослуживцами, а заодно и расспросить их: как там работа, полеты, кто на какой должности служит. Но Кондрашов сам уходил от таких возможностей и встреч. Он боялся, что его, с произошедшей в нем переоценкой ценностей, просто не поймут, или еще хуже – осмеют.
Однако встреча оказалась для него судьбоносной. Подполковник Беляков, узнав о Кондрашове, решил навестить в церкви своего бывшего подчиненного.
Илья испугался и обрадовался  одновременно в тот момент, когда неожиданно увидел своего командира эскадрильи возле церкви.
– Что, не ожидал, Илья? – Весело и с интересом спросил комэска.
– Вот, кого-кого, а Вас, Леонид Сергеевич, я точно не ожидал встретить, – с волнением ответил Кондрашов, – хотя… предположения были. Я же видел Ольгу Николаевну, – Илья начинал  уже успокаиваться.
– А что же не поговорил даже с ней?
Илья опустил взгляд, потом ответил:
– Боялся узнать, что все уже майоры да командиры звеньев.
– А ты как думал, прошло уже два года, как ты… уволился.
Командир эскадрильи вкратце рассказал о службе, о делах в родном полку, внимательно  вглядываясь при этом в лицо Кондрашова. Подполковник понял, что перед ним стоит уже другой человек и далеко не больной, каким он видел Кондрашова накануне увольнения. Илья с интересом слушал рассказ, где-то улыбался, а где-то неподдельно переживал за своих однополчан.
Расспросив в ответ, как дела у самого Кондрашова, Беляков, вспомнив о своих делах в городе, попрощался и ушел. А Илья все еще находился под впечатлением от встречи: «молодцы ребята, растут, двигаются, летают… живут, в общем, все как надо», – с искренней теплотой думал капитан о сослуживцах.
Вечером он долго не мог уснуть. Встреча с комэской разбудила в памяти целую цепь тревожащих душу воспоминаний…
… Как искал квартиру для приезда жены, заходя во все дома подряд.
… Как в числе первых из назначенных молодых командиров экипажей выполнил вывозную программу на МИ-24, (кстати, «бортачи» тогда слабовато выполнили одну из авиационных  традиций – «попой об колесо» приложить молодого командира экипажа).
... Как полетел впервые самостоятельно на МИ-24 по маршруту и (опять же) поздней осенью попал в облака, заход на посадку выполнил правильно, по схеме, указанной руководителем полетов, как похвалил его за это комэска, и как он понемногу начинал зазнаваться.
… Как работал в части парторгом, как задавал неудобные вопросы командующему округа на офицерском совещании (за что потом, как он понял, и поплатился), как проводил партсобрания с разбором дел нарушителей воинской дисциплины, как долго и наивно верил своей партии.
… Как просиживал в долгих командировках в архивах военного округа, добывая справки-подтверждения летчикам своей части о том, что те действительно летали в Чернобыле в зоне отчуждения (какая все-таки это была глупость, приказанная офицерам, доказывать самим, что они там действительно 3 года назад были). Забыть про Чернобыль не мог и не хотел. Там он был нужен своей стране, а сейчас – никому не нужен…
Чаще всего ему вспоминалась родная воинская часть, где Кондрашов был на своем месте.
… Вспомнил, как пускал управляемые ракеты на учениях (кстати, без промаха), и как они чуть не упали ночью на полигоне с Витькой Проценко. Спас их тогда командир полка, который был дежурным руководителем полетов на полигоне. Никогда Илья не видел землю ночью в пятидесяти метрах от себя на скорости 280 километров в час да еще с порядочным креном. Только потом поняли, как «лоханулись» и как близко была смерть. Оба были виноваты, так как стали спорить о результатах бомбометания во время ухода с полигона.
Илья в который раз начинал анализ своих успехов и неудач, предшествующих аварии…
… Как впервые заблудились ночью с Колькой Плотниковым по маршруту… Здесь он как штурман лично был виновен за то,  что в течение 15 минут не знал, где летит вертолет. Потом зубрил район полетов в радиусе 300 км.
… Тут же почему-то  вспомнилось, как летели с Афгана через весь Союз, и не хватило ни карты, ни топлива, из-за чего целая эскадрилья была  вынуждена приземлиться в Богом забытой деревне Юровка, в районе Байкала. Какой там был переполох среди жителей по поводу появления сотни советских летчиков! Пришлось принять хлеб-соль, съесть  яичницу в сто яиц (на огромной столовской сковороде), выпить по сто грамм и лететь дальше, когда  уже  нашлась хоть какая-то полетная карта.
… Как погиб Сергей Расторгуев, на глазах своего брата, и как Галке, его жене, приснился пророческий сон. А до этого два года назад ему самому снился свой разложенный вертолет за штабом полка. К чему бы все это? Верить или нет в такие пророческие сны?
… Вспомнились инциденты с местными ребятами из г. Канска и Ачинска в командировках. Тут же вспомнились свои украинские хлопцы, предлагавшие спичечным коробком измерить длину пешеходного моста  через  речку. А однажды, когда возвращался ночью с полетов, Илью встретила на остановке большая компания, человек 12 пьяных молодых людей, убегать почему-то он не стал, а поэтому пришлось с ними выпить на спор стакан крепкого самогона, иначе, как они сказали, «замочим». В первый раз домой с полетов он  пришел тогда пьяный (главное, что драки не было).
… Как пытались «напрячь» его в поезде Киев–Адлер несколько человек нерусской национальности, а он был с женой и дочками. Им не понравилось, что Илья сделал им замечание насчет курения в купе. Никто тогда из мужчин в вагоне не посмел сказать  что-то против этой банде. В течение нескольких часов они давили на Илью психологически, пытаясь сломать характер. Только русские и украинские женщины заступились тогда за семью, попавшую в непростую и опасную ситуацию.
… Неожиданно вспомнились первые дни пребывания в Афганистане: как ушел от преследования один из главарей моджахедов, и была ли в этом его, Ильи, вина или нет в том самом первом боевом вылете на войне, знал только он один. Экипаж подвергли тогда жесткой проверке, в ходе которой было доказано, что борт не успевал выполнить свое первое боевое задание. То ли пожалел Илья бандитов в той машине и не сумел открыть огонь, то ли действительно не успело прогреться оборудование у вертолета, Кондрашов не хотел вспоминать об этом.
… Вспомнил крепость, ночные бомбежки, останки ребят на брезенте. Как отмывал вместе с борттехником пол в грузовой кабине от крови погибших солдат, вспомнились потухшие взгляды пленных «душманов» и вечно просящие глаза пацанов-«байчат» возле «кантин»-магазинов. Вспомнился ветер «афганец», когда едва успели сесть на полосу, и тут же накрыло аэродром плотной стеной из горячего песка.
… Вспомнился старшина, который застрелился, узнав об измене своей жены, которая осталась в Союзе…
… Вспомнил, как в конце войны у многих мужиков уже не выдерживала психика: один во время полета над пустыней стал вдруг кричать в эфир: «Летим в перевернутом полете!», другой стал избивать замкомэску возле домика с криком: «Давай замену!», третий кидался с ножом на своих же летчиков.
Сам Илья старался держаться, но и с ним стали происходить непонятные ему вещи. Он как будто начинал терять нить реальности: то ему начинало вдруг казаться все смешным, что будто войны уже нет, а все происходящее с ними – это игра, и кровь у бойцов не настоящая и боевики не настоящие,  что это просто театр такой и они все, в том числе и он ; актеры этого военизированного театра. Илья старался не думать об этом и даже командиру своему ничего не говорил.  А когда приходил в себя, возвращаясь в реальность, тут же успокаивал себя тем, что такое бывает на войне. Незалеченные контузии головы давали о себе знать в условиях той пятидесятиградусной жары, но Кондрашов не осознавал этого.
… Вспомнилась официантка из летной столовой, из-за которой стрелялись на дуэли лучшие друзья.
… Вспомнилась Надюха–продавщица… Их первый и последний поцелуй…
И, конечно же, вспомнилась та, которая встала между ним и женой. «Зачем ты это сделала, Ксюха?» ; Спрашивал он ее мысленно не раз за эти последние месяцы жизни без неба и семьи.
Любовь к небу, вперемешку с ошибками, допущенными в отношениях с женой и друзьями ; все это вновь не давало покоя Илье. Он  не делал в свое время анализа промахов и ошибок  в своей  жизни. А делать это надо было. «Жаль что поздновато», но теперь это приходилось делать, «когда ты уже не летчик…, как это все ужасно...», ; с горечью думал про себя Илья.
… Потом он вспомнил, как занимался спортом: бегал каждый день на зарядку, обучал друзей борьбе и карате,  сам осваивал технику нунчаку, ходил в ДК на брейк, участвовал в соревнованиях за эскадрилью по баскетболу, футболу, волейболу, настольному теннису, легкой атлетике и при этом успевал оформлять классы летной подготовки (чертил и рисовал стенды и плакаты), играл на гитаре, пил, как все летчики, пел, да еще и гулял от жены… «Какой был орел! Только вспомнить половину из этого всего стыдно самому…».
Однако были моменты в жизни, за которые он мог себя уважать…

… В тот день ночные полеты уже заканчивались. Илья летел вторым пилотом на МИ-24 с командиром звена  капитаном Седлецким. Летчики летали на классность при установленном минимуме погоды и  летная смена уже подходила к концу. Неожиданно аэродром накрыло мощным снежным зарядом. Даже ниже пятидесяти метров не было видно земли. Вторая посадка не удавалась из-за плотной стены снега и ветра, заслонившей собой взлетную полосу.
; Рассчитай маршрут до запасного аэродрома, ; запросил командир звена старшего лейтенанта Кондрашова по СПУ и сообщил ему остаток топлива.
Илья уже просчитал все в уме:
; Не успеем, товарищ капитан, туда надо тысяча сто литров, а у нас девятьсот.
В это время и РП запросил остаток топлива. Стало ясно, что придется садиться на своем аэродроме. Но как это сделать – земли-то не видно? Ее не было видно даже с высоты стартового домика. «Видимость – ноль, нижний край, похоже, тоже ноль, мы на третьем развороте, где-то под нами военный городок, и наши жены не знают в какую мы попали ситуацию».
Руководитель полетов сказал в эфир прямым текстом:
; Ребята, принимайте решение на ваше усмотрение…
Наконец, после выполнения четвертого разворота капитан сказал своему экипажу:
; Машину гробить не будем, попробуем сесть, и ты, Илья, мне поможешь. Держись плавно за управление, твоя кабина ближе к земле на метр, а значит, ты первый ее и увидишь, как увидишь ; сразу сажай вертолет.
Руководитель давал удаление до взлетной полосы и это помогало  сначала экипажу понять свое положение над аэродромом; но затем, когда земля не появилась ни на 30, ни на 10 метров, стало как-то тревожно на скорости 5 километров в час щупать эту самую землю и не находить ее. Сильные порывы ветра сносили вертолет назад и на какое-то мгновение показалось, что они не сядут. Но в тот же миг Илья увидел траву в снегу, прижатую ветром от винтов:
; Я вижу, Коля, садимся! Метра два до нее!
; Бери, я не вижу!
Илья был поражен, как близко сумел подвести к земле капитан Седлецкий их вертолет. Секунд пять пилотировал Илья.
; Теперь вижу! ; Сказал командир и они сели метрах в пятнадцати от пересадочных ворот…
; Конец полетов, ; выдохнул руководитель.
Только в этот момент Илья понял, какая напряженная тишина стояла в эфире. Но главное, он осознал, что такое мастерство летчика 1-го класса. Мастерство, которое спасает жизни и в мирное время…
; Спасибо тебе, Илья, ; сказал командир звена, когда они пошли после стоянки к машинам для отправки с аэродрома, ; ты был моими глазами во время посадки.
; Да ладно тебе, командир, так и должно было быть, а вот ты молодец! ; Ответил Илья.

… Воспоминания продолжались всю ночь, Кондрашову не помогала даже молитва, так все ярко и близко помнилось ему. Нужны были лекарства, но он к тому времени старался уже обходиться без них. Пришлось терпеть. На утреннюю молитву он встал, не сомкнув за ночь глаз.
…  Друзья его уходили вперед. Они двигались по служебной и летной карьере, становясь опытными летчиками, а он… «Как же это все вернуть?»
Судьба начинала вновь поворачиваться к нему лицом, но он сам этого еще не осознавал.
Елена уже давно была влюблена в него, пожалуй, с того самого момента, когда впервые позвала к себе в гости и вплотную взялась за его возвращение к нормальной жизни. Илья же никак не отвечал на чувства женщины. Он продолжал любить свою бывшую жену, она волновала его, хотя прошло довольно много времени…
Но Елена не желала мириться с такой ситуацией и поставила себе цель – вернуть Илью в свою семью. «Ведь жил он у меня месяц, когда был сильно больной! Что же теперь-то мешает?.. Нам надо больше видеться», – решила она и стала чаще ездить в город и навещать Илью.

«Не тревожьтесь о завтрашнем дне», ; сказано в Библии, а потому Илья и не торопился  с выбором своего дальнейшего пути. Но не замечать  дальше, как сильно любит его эта женщина, он уже не мог. Лена начинала нравиться ему, и он это реально осознавал. Он стал замечать, что думает о ней гораздо чаще, чем раньше. Более того, в нем пробуждалось желание, о котором он уже давно забыл. И чем чаще он вспоминал о ней, тем больше ее хотел…
Отец Вадим говорил ему словами Библии:
– Жениться на разведенной женщине – это тоже прелюбодеяние, к тому же у нее есть официально муж, но не поддаться женскому обаянию ; всякому ли под силу?
; Поступай так, как подсказывает тебе твое сердце, Илья, но только не будь жестокосердечен, – сказал ему в конце концов духовный наставник.
 Именно в этот момент решение было принято – Илья выбрал любовь женщины.
…  Когда он прощался с приходом и Отцом Вадимом, у него на глазах наворачивались слезы. Это были слезы благодарности, но он спешно и смущенно убирал их с лица.
– Я благодарен судьбе, Вадим Григорьевич, что встретил вас…
– А я очень рад, что смог помочь тебе, Илья, и хочу дать тебе последний совет: не измеряй свою судьбу более ничем, кроме как добром к ближнему. Человек, уверовавший в Добро и Бога, всегда будет любить жизнь, радоваться ей, помогать тому, у кого горе и несчастье. Если ты считаешь, что тебе нечем помочь кому-то, помоги душевным теплом и вниманием. В любой самой тяжелой жизненной ситуации Господь призывает нас молиться, надеяться, верить, любить, терпеть и прощать…Ты хорошо помнишь эту молитву, Илья. Иди с Богом, сын мой. Ты знаешь, что я всегда рад тебя видеть. Не забывай посещать Храм.

Илья понимал, каким теплом и вниманием окружили его эти люди в Храме. Они сами, по сути, являлись мучениками по  жизни, но помогали  всем, чем могли своим прихожанам, и в этом был их человеческий подвиг.
Илья вспомнил всех, кто помогал и поддерживал его всячески в киевской больнице, а это были и друзья-летчики – Сашка и Валерка, кума Наталья с дочкой Инессой, прапорщик, который не стал его вязать, и потом они часто играли в шахматы в сестринской бытовке. Не забыл Илья и майора – истребителя, который приучал его к закаливанию холодной водой. И, конечно, Илья помнил о матери, ведь это были последние дни, когда они были вместе.
И даже сейчас рядом с ним у ворот Храма стояла та самая Елена, самый близкий для Кондрашова за последние годы жизни человек.

Часть третья

Никогда еще день не был таким ярким и солнечным. Этим майским днем хотелось жить вечно. Весна была кругом и во всем: в щебетании птиц, в зелени деревьев, в пьянящем воздухе и в улыбках прохожих. Весна царила в душе Ильи. Внутри все заполнилось ожиданием новой жизни.
Лена шла рядом, держась за руку Ильи, тихая и счастливая. На ней были облегающая блузка с длинным рукавом и юбка выше колен, она выглядела потрясающе. Мужчины часто бросали взгляды на нее, но Кондрашов этого не замечал. Илья был чисто выбрит и одет во все новое. Светло-синие джинсы, белая футболка, белые кроссовки, ветровка – все это Леной давно уже было закуплено на вещевом рынке, оставалось только дождаться этого дня… «Надо бы ему только постричься», – подумала она о своем избраннике.
Сначала они долго ходили по городу. Илья все никак не мог поверить, что три года назад он не хотел жить. А сейчас он думал о Лене, о будущем, о своих детях, о летной работе…
Они зашли в кафе-мороженное. Илья решил открыть Лене свою недавнюю тайну:
– Ты знаешь, Лен, а я пишу стихи.
– Не знала об этом…
– Да, и у меня для тебя уже есть стихотворение…
 «Какой он наивный и смешной на самом деле, – с улыбкой подумала про себя Лена. – Интересно, сможет он найти свое призвание в этой новой жизни».
– Прочти…
…Ты была рождена для меня,
Столько лет я мечтал о тебе!
В мою душу однажды вошла
Та, что грезилась часто во сне.

Я тогда растерял свой покой,
Жаждал встречи с тобою в ночи.
Расскажи мне, что было с тобой?
Или лучше давай помолчим.

Мне как будто шепнула весна:
«Хватит жить для себя одного».
С той поры стало мне не до сна,
Я искал тебя очень давно…

Вот! Единственную отыскал,
Сто морей обошёл, чтоб найти.
Я любил, если честно, страдал.
Если что-то не так, ты прости…

– Ну, как?
– Спасибо, Илюша, – она не знала, как  реагировать на стихотворение, написанное для нее. Ей никогда в жизни не писали стихи.
– Давай лучше… помолчим, – ответила она строчкой из его стихотворения, – а еще лучше, пошли домой, я там такой вкусный борщ украинский приготовила!
Илья мгновенно согласился.

Жизнь у него налаживалась. Он устроился работать в школу при военном городке. Вел там кружковую работу по направлению «Юный летчик», подменял преподавателя физики, выполнял обязанности лаборанта. После уроков учил мальчишек борьбе самбо, которую не забыл за те годы, пока служил в Армии. Школьники тянулись к нему, а гражданская жена Лена не могла нарадоваться тому, что у Ильи все, за что бы он ни взялся, получается. И по дому помогает, и к детям ее относится хорошо, и отношения между ними установились такие, о которых  раньше можно было только мечтать. А самым главным было то, что в нем кипела жажда жизни, жажда самореализации. Он стал неистово стремиться к тому, чтобы мобилизовать резервные возможности своего организма для успешного лечения с целью возвращения к активной и полноценной жизни.
Однако Кондрашов был не совсем доволен собой. Он был молод и хотел летать! Но как вернуться в авиацию с такими страшными диагнозами, о которых и сказать-то никому нельзя.  И тогда Илья едет в областную психиатрическую клинику в надежде, что там снимут эти диагнозы.
Месяц он проводит в больнице, проходит все необходимые обследования и тесты. Областной консилиум врачей приходит к выводу о том, что Кондрашов психически абсолютно здоров, но…отменить решение вышестоящей комиссии данная медицинская комиссия не в силах. Ему предлагают взять третью группу инвалидности.
«Конечно, – рассуждает про себя Кондрашов, – после Чернобыля давали вторую группу, я отказался, а сейчас дадут третью, я соглашусь? Нет уж. Будем дальше бороться за нормальную жизнь. Я не инвалид и всего добьюсь сам». Илья возвращается ни с чем. Сильно переживает, но Елена не дает ему уйти в себя. Кроме того, работа в школе полностью поглощает его, а мечта вернуться в небо откладывается на неопределенный срок.
Его величество случай, как непознанная закономерность, вновь вмешивается в судьбу отставного военного капитана Кондрашова. В воинскую часть, где раньше служил Илья, приходит новый командир – Антошин Олег Николаевич. Молодой, но очень опытный боевой летчик, быстро выводит полк на вершины летного мастерства. Очень скоро он получает звание полковника, а его часть признается лучшей в округе.
От командира эскадрильи подполковника Белякова он узнает о случае трехлетней давности, произошедшем в ТЭЧ полка с капитаном Кондрашовым. Кроме того, инженер полка с сожалением не раз упоминает ему об этом.
– А почему бы нет? – сказал однажды полковник. – Наладим связи, пройдет  медкомиссию округа и пусть летает. Вот вы, Беляков, и займитесь этим. А я посодействую, где надо.
   
– Цена ошибок в твоей жизни, Илья, очень высока, – сказал при встрече с Кондрашовым командир эскадрильи подполковник Беляков, – но есть люди, которые готовы тебе помочь. В первую очередь наш новый командир полка – полковник Антошин Олег Николаевич, ну и конечно я.
Илья затаил дыхание: «Неужели пришел тот миг, которого я так долго ждал?» Он просто не мог поверить, что все это случится.
– Вот тебе направление в окружной госпиталь на ВЛК (врачебно-летную комиссию), пройдешь ее, напишешь рапорт, восстановим в Армии и будешь летать. Сначала, правда, правым летчиком, а там, как пойдет.
Дрожащей рукой Илья взял документ.
– Да не волнуйся так, все будет хорошо, – успокоил его командир эскадрильи, – я поставлю тебя штурманом звена к одному очень хорошему летчику, пилоту первого класса Бусыгину Вячеславу Ивановичу. Он сделает из тебя настоящего командира вертолета. Со временем вернешься ты в свою любимую профессию, не переживай. Одно только запомни, Илья: это доверие тебе еще надо оправдать…

… Пятое отделение Львовского госпиталя отвечало за прохождение ВЛК летчиками округа.
Неделю уже Кондрашов находился там. Все авиаторы из его палаты с утра разъехались по своим частям. В пятницу после обеда начальник отделения последним из летчиков, проходивших медкомиссию, вызвал к себе капитана Кондрашова. Илья с волнением стоял и ждал решения своей судьбы возле большого стола главного врача.
– На, держи заключение медкомиссии: можешь летать… – Седой, лысоватый полковник прищурился, – но помни, что профотбор ты прошел еле-еле. Поработаешь еще над этим. Мне стало понятно, что ты скрывал от нас травму головы, но сейчас у тебя все нормально в этом плане.
«Слава Богу», – подумал в этот момент Илья, он боялся, что от счастья его сердце просто «выпрыгнет» из груди.
– Разрешите идти?!
– Иди, иди. Но помни, что за тебя люди при должностях ходатайствовали.  На главного психиатра армии даже вышли. Да и я тебя помню по 86-му году. После Чернобыля ты восстанавливался, в моем отделении лежал. Миндалины тебе еще удаляли здесь, правильно?
– Так точно.
– Ну вот видишь, какая у полковника память хорошая? И тебе, дай Бог, такую же.
– Спасибо, товарищ полковник,  я даже не знаю, как вас благодарить…
– Иди уж.
… Нет счастливее пилота, который возвращается в авиацию – это надо видеть! Его счастье невозможно передать словами. Кондрашов не ехал назад на поезде Львов – Киев, он «мчался на вертолете» над холмами Прикарпатья, и  все его мысли были уже там – в небе. Он снова видел себя в кабине вертолета и снова чувствовал всю мощь боевой машины, по которой безумно скучал.
  – Лена! – С порога крикнул он, когда приехал. – Я буду летать!..
Он обнимал, кружил и целовал ее крепко.
– Ты молодец, Илья, – сказала она ему, когда он немного успокоился. – Не каждый может вернуться назад в Армию. А у меня тоже есть маленькая победа, я бросила курить, как ты и хотел.
– Поздравляю, ты, значит, тоже у меня молодец. Нам надо съездить к Отцу Вадиму, хочу поделиться с ним своей радостью.
 – Согласна, давай в выходные и съездим.
Но увидеться скоро – им не было суждено. Илья приступил к полетам и летная работа всецело поглотила его. Немного страшновато было вначале подходить к вертолету после большого перерыва, да еще после аварии. Но желание летать сильнее страха. К тому же, Кондрашов хорошо запомнил слова комэски: «оправдать доверие», а уж работать над ошибками он умел долго и упорно. Все свое рабочее и даже свободное время посвящал только одному – подготовке к полетам. Капитан уходил последним из тренажерного класса, из класса предполетной подготовки. Над ним даже подшучивали: «Кто у нас сегодня ворота в части закрывает после работы?» И тут же отвечали: «Ну, ясно кто – Кондрашов».
Илья не обижался, он знал, что у него больше нет права  ни на одну ошибку, но командиром вертолета его еще не ставили.
«Почему командир полка тянет с назначением меня на должность командира вертолета, я ведь уже давно летаю с командирского сидения?» – Спрашивал себя Илья и не находил ответа. При встрече с Отцом Вадимом Илья с сожалением посетовал об этом.
– Не торопи время, сын мой, ты и так, слава Богу, многое вернул в своей жизни. Наверное, твой командир еще присматривается к тебе.

Летал Илья хорошо. Командир звена майор Бусыгин выполнил свое дело – подготовил капитана Кондрашова  как командира экипажа до уровня летного мастерства: «к боевым действиям днем и ночью», научил летать строем, при УМП (установленном минимуме погоды) и привил Илье основательность во всем, что касалось летной работы.
 
«Я знаешь сколько, таких как ты, выучил летать», – говаривал он Кондрашову. Илья был безмерно благодарен ему за это. Он как губка впитывал каждое слово, взгляд, движение своего командира, стремясь во всем подражать ему. Только в этом был залог успеха Кондрашова, как летчика. Крылатая фраза командира-летчика «Делай как я» стала главной фразой его жизни. Только копируя первоклассного летчика, можно стать таким же, как он.
Илья был подготовлен к экзамену на звание летчик 2-го класса. Принимал экзамен сам командир полка. Весь полет Кондрашов не столько показывал свои навыки, сколько учился им у опытного летчика. Порою ему казалось, что полковник учит тому, чего делать в воздухе с летательным аппаратом нельзя. И только в самом конце полета Илья понял смысл всего происходящего. Полковник Антошин не только раскрывал ему все характеристики маневренности боевого вертолета, но и указывал на главное – возможности и умения летчика по пилотированию практически неограничены. Причем, тут же дал возможность Кондрашову самому это попробовать. Он приказал закрыть шторки и взлетать вслепую, не видя земли. Надо сказать, что в плане полета у Кондрашова такого не  было, потому как это просто запрещено всеми инструкциями!
Оказалось, что у Кондрашова это получилось, причем с небольшим отклонением по курсу. Но полковник Антошин был неординарный человек и просто сказал:
– Садиться будешь тоже с закрытыми шторками.
Илья не поверил своим ушам и метрах в тридцати от земли спросил:
– Открываться?
– Я скажу, когда открываться, – услышал он ответ.
«Проверяет мои возможности, – подумал Илья. – Ну, что ж, будем потеть».
Антошин зачитывал по СПУ удаление и высоту, а Илья сажал вслепую, вспоминая при этом капитана Седлецкого. И только у самых посадочных ворот, на режиме висения полковник разрешил открыть шторки. Следующая посадка была без автопилота.
Командир словно убеждался: достоин ли летчик должности командира экипажа.
… Вскоре после полета к Кондрашову подошел командир эскадрильи подполковник Беляков и пожал ему руку:
– Поздравляю, Илья. Теперь ты военный летчик второго класса! И еще одна новость: командир подписал приказ о твоем назначении на должность старшего летчика звена. Вот и пришел твой день! Поздравляю, капитан!
Илья почувствовал себя, как раньше, настоящим пилотом, уставшим и счастливым одновременно. За два года он догнал, наконец, своих однокашников по выпуску. Гонка за должностью была закончена. Начиналась не менее серьезная работа по совершенствованию летного мастерства.
Однако не все друзья-товарищи в  воинской части  отреагировали однозначно на назначение Кондрашова командиром экипажа. По крайней мере, один недовольный этим событием остался. В это время в части появилась анонимка, в которой говорилось о том, что нельзя ставить командиром экипажа летчика, допустившего в прошлом аварию на вертолете. Анонимка дошла до командира полка. Илья ходил расстроенный. Он был уверен, что все коллеги понимали его ситуацию и поддерживали его.
Друг – Серега Климов успокаивал:
– Хватит тебе думать об этом, все люди разные. Командир полка уже и забыл, наверное, об этом.
Но полковник Антошин, напротив, решил провести офицерское собрание, где прочитал текст анонимки и прямо спросил:
– Кто ее написал?
После долгого молчания в зале комполка попросил летчиков высказаться по данному поводу и охарактеризовать капитана Кондрашова как летчика. Выступило несколько человек. Все характеристики оказались положительными. После чего командир части подвел итог собранию:
– Никогда не смейте поливать грязью своих товарищей и тем более подвергать сомнению мои приказы по назначениям. Я очень редко ошибаюсь в людях и ваши ответы тому подтверждение. Капитан Кондрашов достоин занимаемой должности.

Авторитет Кондрашова не только не пострадал, но и прибавился после одного особого случая, который  вскоре произошел с ним в полете. 
…Заканчивался обычный полет по кругу. Борт Кондрашова уже снижался на посадочной прямой и ничего непредвиденного не должно было произойти. Вдруг прямо под ним промелькнул МИ-8. Он прошел метрах в двадцати слева направо и вышел вперед Ильи на посадку. Это было нарушение правил полетов. То, что Илью «подрезали» на посадке, он даже не успел понять. Через секунду борт Ильи неожиданно провалился в потоке разреженного турбулентного воздуха, который оставил после себя вертолет МИ-8.  В начале падения радиовысотомер показывал высоту 80 метров. Вертикальная скорость снижения резко возросла. Интуитивно Илья успел придать вертолету посадочное положение – 4-5 градусов по тангажу, и стал устранять возникающие крены.
– Мы падаем, командир! – Закричал по СПУ летчик-оператор. Илья почувствовал, как он схватился за управление.
– Тише, тише, Саша, сейчас сядем. Не трогай шаг-газ, еще рано! – Успел сказать ему Илья. Он знал, что «воздушную подушку» надо создавать у самой земли на высоте 3-4-х метров.
«А вот и эта высота, пора!» – Илья увеличил с нужным темпом величину мощности двигателей, и борт завис у самой земли. Высокая трава улеглась в разные стороны от потока несущего винта вертолета. Кондрашов убедился, что неровностей нет, и посадил вертолет. Какое-то время стояла тишина в эфире и кабине вертолета. Только тогда Илья немного испугался за то, что могло произойти. Он был весь мокрый, но  довольный собой, поэтому, когда сзади к нему подобрался борттехник и спросил, «что случилось и почему мы здесь сидим, а не на полосе», Илья в шутку ответил:
– Сейчас, передохнем малость. И дальше полетим.
– 998-ой! – Услышали они голос руководителя полетов. – Как там у вас, все нормально?
– 998-порядок, – ответил Илья. – Разрешите подлет  в пересадочные ворота?
– Выполняйте во вторые ворота. А вы, 764-й, зайдите ко мне на КДП (командно-диспетчерский пункт).
В это время в стартовом домике командир эскадрильи, слышавший радиообмен, подозвал к себе майора Бусыгина:
– Сильно только не хвали его, – сказал он. – А то опять зазнается.
Летчики переглянулись и улыбнулись.
Закончилась вторая летная смена, заполночь за летным составом на аэродром подъехал  автобус ПАЗ. Летчики уселись на сидения. В ожидании группы руководства полетов, как всегда, негромко общались и шутили друг над другом. Илья сидел у окна в автобусе и дремал. Он любил эти мгновения в жизни, когда дело сделано, причем, как положено, и ты ждешь отправки домой, где тебя ждут самые близкие люди, которые все это время волнуются и переживают за тебя.
– Кондрашов, – послышалось сзади от кого-то из летчиков, – тебе что там сегодня аэродрома не хватило, что ты уселся посреди поля, возле ближнего привода?
– Да, идите вы в баню, – не поворачиваясь, и с улыбкой ответил Илья.
Капитан вспомнил, как после этой посадки к нему подошел его бортовой техник и со словами «спасибо, очень тебе благодарен, Илья», пожал руку. Это была для него, как для летчика, самая высокая похвала. Наверное, из таких мгновений и складывается счастье пилота.

Своей гражданской жене ничего не рассказывал о полетах. С тех пор как его назначили командиром экипажа, он стал несколько замкнутым дома, реже общался с ней, почти не играл с ее детьми, объясняя это тем, что ему некогда и что он все время думает о своей  работе. Но это было только отчасти правдой. В те дни, когда Илья, по своему обыкновению, был замкнут, он думал не только о летной работе, он думал о детях. О своих родных дочках, которых не видел несколько лет. Переехать (когда-нибудь в будущем) в Россию, как желал этого Кондрашов, чтобы быть поближе к детям, Елена ни за что не соглашалась. Это был первый камень преткновения в их, казалось бы, устоявшихся взаимоотношениях.
Елена тоже понимала всю подоплеку охлаждения чувств к ней со стороны Ильи, но в этом вопросе она не уступала, а наоборот, старалась переубедить Кондрашова остаться после увольнения из Армии жить в самостийной Украине.
– За какую цену мы продадим мою квартиру здесь, в военном городке? И что потом купим на эти деньги там? Как быть с мамой? Одну ее здесь оставлять? И потом, бывшего мужа надо еще выписать отсюда. А мы даже не знаем, где он. И потом, вдруг ты захочешь вернуться в свою первую семью? Что мне там с детьми моими тогда делать в России?
Вопрос в отношении их будущего так и оставался нерешенным. И тем не менее они продолжали жить вместе, только Кондрашов все больше и больше замыкался на своей летной работе и на тех мыслях, которые волновали его одного.

Капитан Кондрашов целый день сидел в классе подготовки к полетам и не выходил даже на перерыв. Аккуратно и не спеша он чертил схемы полетных заданий в рабочей тетради, наизусть «зубрил» инструкцию экипажу и досконально разбирал особые случаи в полете.
К его столу не спеша подошел командир первого звена майор Соколов:
– Вот смотрю я на тебя, Илюха, и думаю: ты, вообще, когда отдыхать научишься? Ну, насчет контроля готовности понятно – ты всегда в отличниках хочешь быть. А дома или с коллегами? Вспомни, когда ты последний раз на каком-нибудь общем мероприятии присутствовал? Нельзя столько времени отдавать работе. Жизнь – гораздо шире.
–  А мне по-другому нельзя, Саша, ты же сам об этом знаешь, – ответил Кондрашов, с трудом оторвавшись от своих схем.
– Знаю, нам всем нельзя, но надо уметь учиться всему и сразу. Дай, посмотрю: куда ты завтра летишь? Ага… На площадку с самостоятельным подбором. Пойдем, прогуляемся, свежим воздухом подышим, да насчет полетов  и потолкуем.
Илья согласился. Соколов всегда был убедителен. Он был выше среднего роста, плотного телосложения, светлыми короткими волосами и всегда с добродушным выражением синих глаз. Его взгляд как бы говорил: «Ну что ты, дружище, будь проще, и к тебе потянутся люди!» Впрочем, он так частенько и говаривал. Илья всегда с большим уважением относился к этому летчику, в нем постоянно чувствовалась некая основательность и мудрость.
Они вышли из учебного корпуса на улицу. Возле курилки уже собралась большая толпа летчиков. Как всегда всех веселил Игорь Дудко. Над его анекдотами умирали со смеху все, включая командиров эскадрилий.
– Вот видишь, люди уже давно отдыхают, – заметил Соколов. – Сейчас и мы присоединимся, расскажи мне только сначала, как будешь выполнять свой полет на площадку.
 Илья начал, было, свой ответ, но Соколов перебил его:
– Это мне все понятно. Расскажи, в какой район полетишь?
Илья достал карту, но майор взял ее в свои руки:
– Вот сюда слетай, – он показал место на карте. – Сумеешь сюда сесть – значит, молодец!
– Но здесь же один лес! – Воскликнул Илья. – Там точно нет пригодных площадок!

– Слетаешь – увидишь. Там в лесу есть дыра, мы ее «лесным колодцем» между собою называем. Вот в нее и учись садиться. И запомни одну вещь: если площадка сверху тебе кажется такой маленькой, что ты думаешь «нет, я на нее не смогу сесть», – значит, это именно та площадка, на которую ты сядешь. А теперь пошли в курилку, иначе Дудко все расскажет, а мы с тобой этого не услышим.
Через некоторое время Илья уже стоял и хохотал вместе со всеми над рассказами своего бывшего командира звена майора Дудко. Вот именно этой психологической разгрузки, которой с лихвой обеспечивал всех летчиков Игорь, ему и не хватало. Илья в очередной раз понял это отчетливо. Но Соколов такие вещи просто понимал быстрее. А все, наверное, потому, что знал балагура и весельчака Дудко намного раньше Ильи.
Насмеявшись вдоволь, Кондрашов уже гораздо быстрее закончил свою подготовку к полетам. «Все-таки общение в летной среде – это такая потрясающая вещь!» – Сделал свой вывод Илья в конце рабочего дня.
«…Я туда не сяду», – эта мысль действительно была первой, когда  он на следующий день увидел с воздуха этот «лесной колодец».
– Ну что молчишь? – Спросил проверяющий его полет командир эскадрильи.
– Думаю, как туда сесть, – Илья был не то чтобы испуган, а скорее ошарашен тем, что летчики его полка «туда» приземляются, – там же винты не пройдут!
– Пройдут, не переживай, проверено, – успокаивал его командир, – давай управление, я покажу, как надо строить заход на нее и садиться. Во второй раз сядешь сам, я помогать не буду. Держись за управление мягко и чувствуй все сам.
– Понял, – ответил Илья и весь превратился во внимание. Он осознавал, что сложнее этого задания у него не было в летной практике.
Высокие, тридцатиметровые деревья как бы нехотя расступились под напором воздушного потока, зависшего над ними вертолета. Неспешное снижение борта с сорока метров строго вертикально вниз, казалось, будет длиться вечность. Лопасти несущего винта едва не касались деревьев. Когда оставалось метра полтора до земли, комэска спокойным голосом сказал:
– А теперь осматриваем, нет ли рядом пней и каряг. И садимся… Давай взлетай, и пошел по такой же схеме.
«Глаза боятся, а руки делают», – вот действительно похожая была ситуация. Минут через десять Кондрашову все-таки  удалось посадить вертолет в этот «лесной колодец», правда, получилось это у него гораздо медленнее, чем у командира эскадрильи, да еще с двумя подсказками.
– Ну, вот и молодец, – похвалил подполковник, когда шасси вертолета коснулось земли. – Главное захотеть и поверить в себя, правильно, Илья?!
– Так точно, – коротко и серьезно козырнул его подчиненный.
«Растет, растет его мастерство, – думал про Кондрашова Беляков. – Его только не надо гнать по программе и форсировать подготовку. Он немного медленно, но зато твердо все усваивает. Не ошибся я в нем. И это радует. Однако, это все обычная программа. Ему надо знать, что летная деятельность не ограничивается обязательными полетными заданиями».
– Давай, похулиганим? – неожиданно прозвучала фраза по переговорному устройству.
«И это мне говорит комэска, от которого мы стараемся скрыть все свои хулиганства в воздухе?!» – Кондрашов даже не нашел, что ответить. Он, конечно, был не прочь «полихачить» на предельно малой высоте, но… чтобы с командиром эскадрильи! А тот уже взял управление  вертолетом на себя.
Дальнейшее напоминало Кондрашову полет с командиром полка. «Никогда не думал, что в них живет столько азарта и лихости», – подумал Илья про своих командиров, когда его вертолет снизился на высоту 3-5 метров и понесся над шоссейной дорогой, ведущей к городу. Водители встречного транспорта стали включать фары,  нервно мигать ими, а кто-то, высунувшись из кабины грузового автомобиля, принялся отчаянно махать руками. Но на комэску это не подействовало. Илья на всякий случай загадочно сказал:
– Там у них антенны еще могут быть…
Но ответа из передней кабины не последовало. И тогда Кондрашов перестал о чем-либо переживать.  Ему оставалось только одно – подчиниться воле сильного пилота. А комэска, вдоволь натешившись с шоссейной дорогой, как ни в чем не бывало, отдал Кондрашову управление. «Я бы летел чуть повыше, – отметил про себя Илья и тут же подумал, – вот поэтому я всего лишь командир экипажа, а он – командир эскадрильи».
Возвращаясь с аэродрома, Илья спросил комэску:
– Получается, что в каждом летчике живет Чкалов, да, Леонид Сергеевич?
– Не знаю, как насчет «в каждом», но то, что каждый летчик должен стремиться быть лучшим в своей части – это однозначно. Кстати, девиз у Валерия  Павловича Чкалова был именно таким: «Если быть, то быть лучшим!»
Такие беседы с командирами-летчиками всегда окрыляли Илью, это было высокой мотивацией к дальнейшей службе в летной части. Но со временем Илья стал сознавать, что сильно устает от полетов. Признаки неуходящей усталости появлялись уже к середине летной смены. Илья осторожно попросил командира звена планировать ему поменьше полетов, особенно полетов на сложный пилотаж, так как именно такие полеты отнимали очень много сил. Уходить из авиации, в которую он с таким трудом вернулся, Илья не собирался.
Однажды у подъезда дома его остановила соседка по лестничной площадке:
– Илья, у меня в двери замок не открывается, ты не мог бы мне помочь? – попросила она.
– Конечно.
С большим трудом ему удалось открыть дверь в ее квартиру.
– Зайдешь? Чаем угощу, – предложила она.
– Нет, Марина, спасибо, я домой пойду. Скоро Лена придет, – Илья уже собирался уйти, но соседка была настойчива. Она потянула его за рукав.
– Да не бойся, Кондрашов. Я не буду к тебе приставать. Мне просто надо тебе что-то сказать.
 Илья вошел в коридор ее квартиры.
– Ну, и что?
– Илья… А ты ведь ее не любишь, – без всякой преамбулы начала Марина.
– Ты о чем, – опешил Кондрашов. – Слушай, я пошел…
Он сделал попытку уйти, но соседка уже держала его за плечи. Все происходило внезапно и быстро. Илья, отстраняясь от нее, прислонился к входной двери.
– Давно ли ты стал таким, Кондрашов! – Она попыталась обнять его за шею и поцеловать в губы. Но Илья убирал ее руки.
– Все бабы в военном городке тебя помнят. Хватит уже прикидываться святым!
– Ну, допустим, насчет всех баб ты преувеличиваешь. А что еще хотела  мне сказать, или только это?
…Через какое-то время Марина успокоилась.
– Не будешь ты с ней жить, Кондрашов, – выдохнула она.
– С чего ты это решила? – Кондрашов чувствовал, что она чего-то не договаривает.
– А к ней муж скоро вернется.
– Какой муж? – Илья сразу даже не понял, о ком идет речь. Они с Леной уже четыре года жили вместе.
– Муж ее, Андрей!
 Как-то все сразу спуталось в его голове.
– Пусти, – сказал Кондрашов и вышел из ее квартиры. Он долго бродил по военному городку, прежде чем вернулся домой.
Ходил, здоровался со знакомыми, а думал об одном и том же. «Откуда Марина про него знает? Значит, и Лена в курсе, но мне ничего не говорит?.. Или ничего не знает о скором приезде Андрея? А может, соседка просто треплется и хочет Елене навредить?.. Я ей давно нравлюсь, это невооруженным глазом и раньше было видно. Надо же, напомнила мне о прошлом… А то, что люди могут измениться, она даже не допускает». Илья поймал себя на мысли, что раньше в похожей ситуации повел бы себя по-другому. Но это была другая жизнь, к которой он ни за что не хотел возвращаться.
Дома Кондрашов не стал Елену ни о чем спрашивать. Он решил так: если молчит, значит, это для нее не так уж и важно. А если сама заговорит об этом, тогда что-то и прояснится. Но Елена ни о чем  подобном не говорила, и Илья немного успокоился.
– Илюша, ты сегодня ляжешь спать со мной? – Ласково проворковала она ему вечером на ушко.
– Нет, Лена, я устал, – ответил он. – И потом, с тобой не выспишься, а завтра  на службу. Давай в выходные ляжем вместе, – добавил Илья, чтобы смягчить отказ.
Лена заметно погрустнела. Вечно уставший муж – это, конечно, не каждой понравится, но ничего не поделаешь, сама такого выбрала. Он, как и раньше, оставался для нее центром притяжения, однако теплоты и ласки уже не хватало. Лена с трудом, но мирилась с этим.
«Он чернобылец, у него летная работа, а тут еще я пристаю. Имей совесть, девушка!» – Корила она себя в такие минуты. Илья все это понимал, но быть здоровым, бодрым, наполненным желанием ему становилось все труднее. Угасание функциональных возможностей организма невозможно было остановить. Ни правильный режим дня, ни спорт, ни хорошее питание, ни что не могло помочь восстановить силы. К упадку сил добавилась гипертония. Начальник медслужбы части первый это заметил.
– Кондрашов, у вас предельные значения по артериальному давлению, – сказал он однажды во время медосмотра, – пока допускаю к полетам, но если так и дальше будет продолжаться, я буду вынужден доложить командиру части.
– Спасибо, товарищ майор, – вы же знаете, что такое для нас летать.
– Пока летай, капитан, – ответил начмед, – а там дальше посмотрим.
Илья молил Бога, чтобы летная карьера его продолжалась, но появились сложности не только со здоровьем. Рост национального самосознания на Украине в 1993 году приводит к тому, что многие русские офицеры новой волной начинают увольняться из Армии. Тех, кто не принял гражданство страны, заставляют принять, а тем, кто не хочет или не может (в силу каких-то причин), предлагают уходить «добровольно». Начальник штаба полка неоднократно уже вызывал капитана к себе в кабинет.
– Ну что, Кондрашов. Ты уже определился, где собираешься жить и служить?
– Пока не знаю, товарищ подполковник, – уклончиво отвечал Илья. Он действительно не знал, куда больше хочет: в Россию или остаться на Украине, которая стала для него второй Родиной.
– Оставайся, Илья, я говорил с командиром части, тебе майора Украинских ВВС дадут, характеристика на командира звена у меня лежит!
– Спасибо за доверие, товарищ подполковник, но разрешите мне этот год до минимальной пенсии «долетать», а потом я приму решение.
– Ладно, пока летай, – опять сказали ему, – но принятие решения не за горами.
…Сильный ветер гнал вдоль аэродромной полосы большую, белую кучевую облачность. Заканчивались полеты первой смены. Илья приземлился в конце полосы и запросил подлет в квадрат для заруливания на свою стоянку. Серега Климов сел раньше и уже ждал Илью у капонира. Он не мог не заметить, как Илья приближался на вертолете к их стоянке. «Интересно, Илья заметил, что ветер усилился и поменялся. Теперь он дует ему в хвост. Сам только что еле сел», – наблюдая за полетом Кондрашова, подумал Сергей.
Кондрашов же, мимо ушей пропустивший информацию об изменении направления ветра у земли, как ни в чем не бывало, подлетал к нужному квадрату. Илья стал «подгашивать» скорость, но она не уменьшалась. И тогда, чтобы не удариться хвостовой балкой о грунт, он отошел повыше от земли, продолжая гасить скорость. У вертолета началась сильная тряска. Борт неумолимо несло на  другие, стоящие на земле вертолеты…
Поняв, что с таким попутным ветром он не только не сядет в нужный квадрат, но и «соберет» на стоянке еще пару вертолетов, Илья ушел выше от земли и стал плавно поворачивать нос вертолета на ветер. Сердце в груди бешено колотилось, но Кондрашов уже контролировал ситуацию. Наконец, он устойчиво завис над стоянкой на высоте десяти метров в непосредственной близости от вышки руководителя полетов. Это было единственно правильным выходом из создавшегося положения, но выглядело уже несколько комично. Группа руководства в полном составе подбежала к окнам, выходящим на запад. И у всех в глазах читался один вопрос: «Что здесь делает этот вертолет?» А в это время на стоянке у летчиков и техников полетели в разные стороны фуражки, а также те документы, которые до этого были у них в руках. Руководитель полетов, не ругая летчика, просто очень спокойным тоном еще раз подсказал направление и силу ветра у земли. Понятно, что это относилось к Кондрашову.
Капитан Климов заблаговременно снял свой головной убор, а когда Илья, наконец, приземлился в нужном месте, Серега уже улыбался. Его распирало от желания «поприкалываться». Илья еще во время заруливания это заметил. Однако, когда он подошел к "Климу", тот ограничился фразой:
– Высоковато «подлетываете», товарищ Кондрашов!
– Ну, ты же видел, ветром поддуло, – с улыбкой пытался оправдаться  Илья, в руках которого не совсем еще унялась дрожь.
– Ладно, ладно. Все я видел, пошли на обед. – И они направились в столовую.
На разборе полетов его не стали ругать, но командир звена за ошибку на посадке все-таки отчитал.
– Хорошо, что исправил ее сам, но впредь чтобы такого не было. О чем думал за две минуты до этого?
Илья пожал плечами в ответ. «Кажется, думал о доме, а этого допускать было нельзя», – пришел к умозаключению Кондрашов.
– Летный труд – это один из высших видов человеческой деятельности. Любая мелочь, любой какой-нибудь недочет, может привести в авиации к непоправимым последствиям. Надо быть внимательным и осмотрительным во всем и всегда, – назидательно закончил Бусыгин. – Понял меня!?
– Так точно, Вячеслав Иванович.
– Смотри мне, надеюсь, это первая и последняя твоя ошибка.
Больше таких промахов у Ильи не было. Полеты все время разнообразились и усложнялись. То, что когда-то казалось сложным, становилось привычным. Крепло летное мастерство, а с ним и уверенность летчика в своих силах.
Однажды летом 1994 года группе из восьми экипажей было поручено задание: перегнать на другой аэродром 8 бортов из города Коростеня, которые продолжительное время проработали в Чернобыле. Это были списанные с эксплуатации и шесть лет простоявшие на аэродроме, никому не нужные старые вертолеты. От них так «фонило», что никто из персонала части к ним никогда не приближался. Кто-то недавно выкупил эти вертолеты не понятно зачем, а перегнать их приказали летчикам из другой части.
«Давно мы с тобой не виделись, борт №07», – подумал Кондрашов, разглядывая выцветший за годы пребывания на солнце камуфляж вертолета.
Брошенный, никому не нужный трудяга-вертолет радиационной химической разведки стоял, грустно свесив длинные лопасти.
– И мы, что, на этом полетим? – Обходя со всех сторон и удивленно разглядывая борт, спросил летчик-оператор Саша Гаренко.
Илья и бортовой техник переглянулись.
– Да, Санек, теоретически «это» еще должно летать, – ответил Кондрашов, подумав при этом: «сколько же на нем рентген осталось? И как тянут движки? Вообще, вопросов очень много, интересно кому эти «стариканы» понадобились…»
– Принимай аппарат! – Как можно бодрее сказал он бортовому технику, но тот уже пошел стягивать потрепанные чехлы лопастей.
После опробования оказалось, что движки у вертолета настолько слабы, что борт даже не отрывается от земли. Кроме того, выяснилось, что все приборы контроля двигательной установки не работают, не работали также трансформаторы, выпрямительные устройства и многое другое. Илья доложил об этом старшему группы. Майор, замкомэска, отвечающий за перегонку бортов, на это ответил:
– Ты думаешь, у меня на борту много чего работает? У меня приказ командующего: чтобы сегодня этих вертолетов здесь не было! Их вообще не наша страна купила… Устранять недостатки – абсолютно нет времени. Все!
– Но он даже не висит! Я помню этот борт, он в Чернобыле на износ работал!
– Тогда будешь взлетать по-самолетному, полоса здесь большая. Тебе что, два километра не хватит, чтобы разогнаться!? Иди на вертолет и готовься к взлету, будешь взлетать крайним в группе.
Илья нехотя повернулся и пошел в конец полосы к своему борту.
– Ну, что? – Спросил бортовой техник.
– Все равно летим. Садитесь, полетим последними.
– Крайними, – поправил оператор.
– Правильно, крайними, в авиации нет слова «последний», – согласился Илья.
Запустив двигатели, Кондрашов сделал еще одну попытку зависнуть, но борт №07 по-прежнему не отрывался ни на сантиметр. Илья посмотрел в сторону второго разворота. Вся группа уже была в воздухе. Запросив взлет по-самолетному, он стал разгоняться по взлетной полосе. Благо, что она действительно была длинная, так как  дряхлая «семерка» с очень большой неохотой набирала скорость. «Застоялась, давай, давай…», – Про себя подгонял машину Илья. Пробежав почти километр, и едва набрав скорость 100км/час, борт №07 все-таки оторвался от полосы.
«Есть!» – Сказал себе Илья. Но радость была преждевременной. Управление оказалось расбалансированным, а мощности двигателей не хватало разогнаться до нужных 220км/час. Ручка управления ходуном ходила по кабине летчиков, рычаг «шаг–газ», как говорят летчики, был уже под мышкой, но скорость больше 180 км/ час не росла.
– Ты скоро нас догонишь? – Спросил ведущий группы.
– Не получается, – констатировал Кондрашов, а про себя подумал: «Хорошо еще, что вообще взлетел».
В этот момент в эфире неожиданно прозвучала команда, поданая женским голосом: «Борт 07! Пожар в левом двигателе! Внимание на табло!»
«Не может быть!» – Илья уже смотрел на приборы, и что-то ему подсказывало, что это не так. И хотя большая часть приборов на приборной доске не работала, Илья догадался, что с двигателем все в порядке.
В это время в эфире раздалось вновь: «Борт 07! Пожар в главном редукторе!»
Холодок пробежал по спине Ильи. «А вдруг я ошибся и теперь горит редуктор?! Из кабины же дыма не видно…» 
– Это у тебя, 998-й? – Послышался в наушниках голос ушедшего далеко вперед ведущего группы.
И тут Илья понял, в чем дело. Произошло самопроизвольное включение бортового магнитофона с записью команд отказов авиационной техники.
– 998-й, у меня порядок. Ложное срабатывание речевого информатора…
– Понял, – ответил ведущий группы и продолжил, – мы тебя ждать не будем. Сам прилетишь.
– Вас понял, – ответил Илья и только тут немного расслабился.
Он посмотрел на ковши вертолета радиационной химической разведки и вспомнил, как восемь лет назад летал на таком же вертолете над Припятью и над Чернобыльской станцией. Мысленно поблагодарив еще раз своего командира экипажа капитана Малыгина, с которым он там летал, Илья задумался. «Все-таки я счастливый человек. После Чернобыля выжил и сейчас еще летаю… Хорошо, что я встретил в жизни таких людей, как Антошин, Беляков, Бусыгин. А сколько летчиков, настоящих друзей, было всегда со мною рядом… Нет, лучше и интереснее летной работы в жизни я ничего не встречал».
Илья посмотрел вниз. Там «проплывали» холмы и леса. «Интересно, куда бы я здесь сел, если бы выключил работающий двигатель… Думать, как это важно – уметь думать».
Приземляться пришлось тоже по самолетному. «Благо, что комэска и этому научил», – подумал Илья, сажая Борт №07 на своем аэродроме.
Проходя мимо ТЭЧ своей части и еще раз взглянув на то место, где он упал на вертолете 4 года назад, Илья подумал: «А все-таки как это здорово, что после борта номер шесть, был в моей жизни и борт номер семь». Илья понял в тот момент, что он прошел в своей жизни какой-то очень важный для него этап. Этап становления летчиком.
Однажды вечером в гости к Илье Кондрашову зашел его друг Валерий Пискунов. Он служил в другой летной части и, хотя был  моложе Ильи на несколько лет, уже занимал должность командира звена и имел воинское звание майор. Илья был очень рад за друга.
Валера был уважаемым и достойным человеком, отличным летчиком. С него брали пример не только молодые командиры экипажей, но и опытные летчики эскадрильи. Кроме того, он был спортсмен – футболист, играл профессионально за сборную команду города и обладал неподражаемой коммуникабельностью, которая удачно сочеталась с его скромностью. Без преувеличения можно было сказать, что по качествам личности Валерка напоминал Илье Юрия Гагарина.
О многом переговорили друзья. Полеты, спорт, совместный отдых семьями – это то, что всегда их сильно связывало. Едва пригубив хороший коньяка, летчики с весельем припомнили всякое.
– А помнишь, как на стоянке в футбол гоняли на парко-хозяйственном дне? – Спрашивал Валерка.
– Помню, – ответил Илья, – я даже помню, как мы с тобой этот футбол в киевской психбольнице устроили! Только меня после этого туда положили, а тебя нет, хотя ты тоже со мной в фойе спичечным коробком играл!
 Оба они рассмеялись.
– Так не меня туда привозили!
И снова захохотали.
– Да… Вот жизнь… А как в карты резались с Ромкой Данильчук, сидя в грузовой кабине вертолета?  Нам тогда полеты отменили временно, помнишь? Я еще полполучки ему проиграл! – Весело спросил Илья.
– Да… помню, но я ему столько не проигрывал. Хотя лучше Романа в карты у нас в части, пожалуй, никто не играл.
– Ромка в числе первых в Чернобыль попал… – Вспомнил почему-то Илья, и они перестали смеяться.
– Уволился он недавно, – сказал Илья, – да и я скоро, похоже, уйду.
– Что так, здоровье?
– Да, устаю сильно. Давление от врачей скрываю, головные боли.
– Ты не шути с этим.
– Обидно просто. Двадцать девять лет, еще бы летать и летать, а чувствую себя как старик какой-то. С Еленой вон из-за этого проблемы у меня…  Да и не только из-за этого.
– А что еще?
– Не решили, где жить будем. Она хочет жить здесь, а я в России.
– Оставайся… Язык выучишь.
– Тебе легко говорить, ты сам с Украины. А я все понимаю, а сказать не могу. Вернее, могу, но ты же сам знаешь, как у меня получается – только после третьей рюмки немного похоже бывает. И потом, дети у меня там. Да и работу нормальную в своем городе мне будет легче найти, чем здесь.
– Кем хочешь быть на гражданке?
– Тренером, наверное, я ведь больше ничего не умею. Если возьмут, конечно. Может, учителем начальной военной подготовки. Куда еще военных пенсионеров берут?!
– А я вообще на пенсию не собираюсь. Буду летать столько, сколько смогу. Не представляю себя без авиации.
«Вот и я тоже не представлял себя без неба», – подумалось тут Илье, но сказал другое.
– Правильно, дружище, летай как можно дольше… за всех нас, которых списали.
– Тебя же еще не списали!
– Спишут, Валера, спишут, но, – Илья задумался, – как говорил мой духовный наставник: «все в руках Божьих…».
– А Елена?
– А вот с ней-то как раз наше будущее и не определено.
– Значит, ты ее не сильно любишь.
– Не знаю, Валера. Знаю точно, что без нее я бы вряд ли восстановился в Армии.
Илья хотел еще рассказать про первого мужа Елены, который хочет приехать, чтобы восстановить семью, но промолчал. Добавил только:
– Разводит нас с ней судьба, разводит, я это чувствую… Семья – это компромисс, а мы к нему как раз и не приходим, – стало заметно, что Илья загрустил.
И тут, чтобы поддержать друга, Валера заметил:
– Да, развалили политики Союз, и пошло все у людей, поехало не так, как должно было быть…
– Нет, Валера, наверное, все дело не в политиках, а в нас самих. Хотя, если брать войну и Чернобыль, то, получается, что действительно многие вмешались в нашу судьбу. Но мы же военные люди, поэтому знали, на что шли. Теперь нам надо искать согласие каждому и, прежде всего, в своем внутреннем мире.
…Наступила осень 1994 года. В сентябре у Кондрашова вышла проверка на сложный пилотаж. Проверять летчиков в полку приехал летчик-инспектор из штаба армейской авиации. Это был опытнейший летчик, который когда-то командовал полком, в котором служил Илья. Обычная проверка техники пилотирования в пилотажной зоне прошла успешно для Ильи. Когда борт зарулил на стоянку, Илья доложил по радио:
– Товарищ полковник, капитан Кондрашов задание выполнил, разрешите получить замечания.
– Замечаний нет, молодец! Оценка «отлично», – ответил проверяющий и тут же переспросил:
– Постой… Кондрашов! Это ты, что ли? Не знал, тут у меня в плане одни только позывные летчиков стоят, без фамилий себе выписал для проверок.
– Я, Николай Петрович…
– Ну ты молодец, значит все-таки восстановился в авиации!? Рад за тебя, летай дальше…
И с этими словами проверяющий инспектор выбрался из кабины оператора.
«Кто бы знал, как мне этого хочется… Летать дальше», – подумал Илья, но это был его последний полет.
 «…Илья, почему ты уехал и ничего не сказал? – Читал Кондрашов письмо от Елены – ... Так нельзя! Ничего же не было! Андрей просто пришел увидеть своих детей, а ты!.. Да, мне пришлось закурить и поплакать немного, но повторяю, у нас ничего с ним не было и не может быть никогда! Напиши мне срочно или позвони. Я очень жду твоего ответа!»
Но Илья не позвонил и не ответил на ее письмо. И Елена перестала писать. Восстановить же свой первый брак для того, чтобы хотя бы быть рядом с детьми, у Кондрашова тоже не получилось. Он чувствовал, что уже не нужен Светлане. Кроме того, не нашел там подходящей работы, и вскоре Илья уехал в свой родной город, где провел детство и юность. Ему еще долго приходилось мучиться оттого, что не может наладить собственную жизнь и приходить в отчаяние от собственного нездоровья и преследовавших его неудач. Но однажды все началось налаживаться…

«…Ты мое позднее счастье», – думал про себя Илья и тихонько гладил ладонью светлые волосы своей пятилетней дочери. Они уже целый час гуляли по старому городу, и им давно уже было пора вернуться домой, но Илья все не уходил с того места, где когда-то, лет 40 назад, стоял дом его бабушки.
Июньское солнце пекло голову.
– Валерия, надень панамку, – сказал Илья дочери. «А свою-то кепку дома забыл, как же я так…» – Подумал Илья. Он уже много лет с трудом переносил жару. Но сейчас с какой-то не нужной никому настойчивостью пытался отыскать точное место, где стоял дом его бабушки Лены.
– Папа, мы скоро пойдем домой? – Девочка уже начинала скучать.
Илья продолжал визуально высчитывать, где находился раньше перекресток улиц Редкова и 20 лет ВЛКСМ. От него можно было посчитать шагами расстояние до бабушкиного дома.
– Папа, а что мы здесь ищем с тобой? – Не унималась дочка.
Илья почти не обращал на нее внимания, но уже торопился.
– Вот… Вот здесь он где-то и стоял!
– Кто? – Спросила белокурая девчушка.
– Дом, где мы жили с братом и сестрой.
Дом твоей прабабушки, Лерочка… А  вон
там стоял колодец. Мы к нему за водой
ходили с бабулей.

У девочки уже появлялась куча вопросов по этому поводу, и она стала тормошить отца за руку, но тот опять, казалось, не слышит ее совсем. «Вот здесь бабушка споткнулась и упала вместе с ведрами и коромыслом, вся вода разлилась. У нее было до крови разбито колено, и она заплакала.
Я, четырехлетний тогда, успокаивал и говорил, что когда вырасту, обязательно на самолете – «кукурузнике» возить ее буду, чтобы она больше никогда не падала и не плакала».
– Папа! Ну, где колодец-то сейчас? – Дочь уже устала спрашивать.
– Не знаю, дочь, наверное, закопали.
Илья, наконец, «вернулся» в двухтысячные годы.
На солнцепеке сильно разболелась и закружилась голова. «Ничего, в Афгане бывало и жарче… Однако, надо идти домой, Ольга давно, наверное, уже ждет на обед». Илья сорвал большой лист лопуха и пристроил его себе на голову.
– Ну, как! Красивый у тебя папа? – Обратился Илья к дочке.
– Кра-си-вый! – Нараспев ответила она и заулыбалась.
– Ну вот, так и пойдем…
Трудно ходить по земле, если умеешь летать. Еще труднее найти свое счастье и удержать его. Илья шел и думал о своей судьбе, о детях, их будущем и все пытался подвести какой-то промежуточный итог в своей жизни.
«Чему же научила меня жизнь?» – Мысленно задавал он себе вопрос. И тут же отвечал: «Терпеть боль и усталость, побеждать болезни и обстоятельства, работать, верить в Бога и любить… А ведь это, наверное, уже не мало. Осталось только… – Тут Илья посмотрел на шагающую рядом дочь, – научиться растить и воспитывать детей… Только бы хватило на это сил».


ВОДОПАДЫ

«Вот уже и век как будто на исходе…», – поется в известной песне Андрея Макаревича. И на дворе, действительно, стояло лето 99-го. Вторая половина августа выдалась прохладной.
«Мне уже 36…и что я к этому времени достиг?» – Задавал себе вопрос Илья Кондрашов, стоя у окна девятиэтажки. Трудно было оторвать свой взгляд от красавицы ГЭС, соединяющей правый и левый берега великой русской реки Волги. Однако в мыслях Илья был далеко отсюда. Ему виделось Азовское море, и как он со своими девчонками купается в нем. «Как давно это было…»
Илья ждал приезда гостей. Они не виделись 6 лет. «Даже не представляю, как они выглядят сейчас», – думал Илья. Радость и волнение, перемешанные с грустью, заполняли всю сущность отставного капитана в тот момент, когда он думал о своих детях. Илья очень их любил, но с развалом Советского Союза распалась и его семья. Он не смог сохранить семью, заработать денег, найти свою страну, свою работу…найти себя в этом мире…Кондрашов отошел от окна. Он даже мысленно не хотел возвращаться к этому.
Теперь у него была другая семья. И работа была любимой. Но что-то опять не ладилось. То ли заработной платы «молодого тренера» не хватало на жизнь, то ли по причине периодического ухудшения состояния здоровья бывшего «ликвидатора» ЧАЭС, но дела во втором браке у него шли далеко не лучшим образом. И опять же всю вину за это Илья возлагал только на себя: он кормилец. Он должен зарабатывать больше, но он не в силах… Надо и о новой семье заботиться и детям от первого брака оказать помощь… Мизерные надбавки ветеранам боевых действий, а по сути – отсутствие достойных льгот, только усугубляли и без того шаткое положение отставного капитана Кондрашова.
И, тем не менее, Илья ждал гостей. В это лето ему удалось устроиться еще на одну работу – токарем у частника (пришлось научиться и на станке работать), и он сумел немного подзаработать к приезду своих девчат. С огромным волнением (которое он старался тщательно скрывать) встретил, наконец, Кондрашов дочерей на вокзале.
В изумлении отец смотрел на выросших красавиц: одной четырнадцать, другой восемнадцать. «А уезжал – было 8 и 12», – вспомнил Илья. «Хорошо, что я все-таки сумел заработать… Покажу им весь город: ГЭС, Волгу, окрестности…, на водопады съездим…» К появившемуся чувству гордости за взрослых дочерей неожиданно примешалась горечь осознания того, что не он их растил и воспитывал. И опять чувство вины тяжелым грузом легло на плечи Ильи… «Если бы он мог тогда изменить обстоятельства…»
Девчата уже стеснялись своего родного отца, мало говорили с ним, редко задавали вопросы. На единственный  вопрос, который задала младшая дочь: «Папа, а почему мы не вместе?» Кондрашов так и не нашел ответа… Но, тем не менее, Илья видел неподдельную радость в глазах детей от их пребывания в гостях у родного отца.
Они посмотрели город, побывали на Волге, отдохнули на даче, увидели замечательное шоу на водном стадионе, обошли магазины и рынки.
– А что у вас еще есть интересного? – Спросила старшая дочь Мария.
– Есть водопады, километров 60 отсюда. Поедем? – Спросил отец.
– Конечно! – Весело ответила младшая Настя. – А там что, есть горы?
– Нет, гор там нет, просто одна речушка меняет уровень своего течения метров на 5-6 вниз с помощью 4-х порогов. Но там надо быть очень внимательным и не лезть туда, куда не следует. Обещаете мне?
– Обещаем! – Хором ответили девчата.
Утро следующего дня оказалось прохладным, но солнечным. По темно-синему августовскому небу плыли редкие белые облака.
– Да не кутайтесь вы! – Обращался к девчонкам Илья, – к обеду распогодится!
– Мы же южные, – отвечала Настя, – вот и мерзнем тут у вас.
Илья замечал, что младшая дочь постепенно как бы «оттаивала» душою и все больше тянулась к нему. Вот только фраза, сказанная Настей накануне: «Папа, ведь ты же мог вернуться в нашу семью, почему ты этого не сделал?» – Так и не давала покоя Илье. Какой-то легкий холодок оставался в их отношениях.
Когда все приготовленное в дорогу было уложено в багажник, Илья по военному скомандовал:
– По машинам!
Он первым уселся в свой старенький, видавший виды, но всегда безотказный в поездках, красный «Москвич-412». Старшая дочь захотела было спросить у отца: почему он не поменяет такую старую машину на более новую, но передумала. Вместо этого она задала вопрос:
– Пап, а сколько ты получаешь?
– Три тысячи, дочь, – коротко ответил Илья.
Девчата долго и молча смотрели в окно на проплывающие мимо широкие волжские просторы. Было похоже, что отец вызывал у них смешанное чувство: «Вроде бы и сильный, и не глупый, да и не пьет вообще, но бедный…». Илья ощущал это, он глубоко чувствовал внутренний мир своих детей, но старался не думать об этом, хотя бы сейчас.
Он только прибавил «газу», стараясь выжать из этого «Москвича» хотя бы «сотенку» километров в час! Впереди уже виднелся поворот на водопады.
– Купаться только рядом со мной! Это приказ, девки, понятно?! – Сказал всем громко Илья, когда они остановились возле бушующих порогов.
– Ой! Какая здесь красота! – Воскликнула Мария.
Бурлящая, клокочущая, белая вода  надолго приковывала к себе взгляды отдыхающих. На фоне темного леса, стоящего с другой стороны водопада, в миллиардах мелких брызг появлялась радуга.
– А какой шум стоит! Я ничего не слышу! – В изумлении кричала Настенька.
И действительно – зрелище было бесподобным. Несколько раз спадающие с огромным, тяжелым грохотом массы воды вызывали не только чувство восхищения, но и напоминали о серьезной опасности, которую несет в себе водная стихия. У подножия водопада лежали большие, пирамидальной формы камни-тетраэдры, которые и сдерживали (несколько) скорость потока бушующих масс.
 

Накупавшись вдоволь, Илья и его дети расположились на покрывале возле машины чтобы перекусить; водопад отнимал столько сил, что есть хотелось почти постоянно.
– Пленка у фотоаппарата уже закончилась, – с огорчением доложила Маша.
– Ничего, – сказал Илья, дожевывая свой бутерброд, – у нас еще одна есть.
– Мужчина! Можно вас попросить?! – Послышался неожиданно чей-то голос. Илья и девчата обернулись и увидели, что со стороны водопадов к ним спешит молодой  парень лет двадцати. «Что-то там у них случилось», – успел подумать Илья.
– У нас девушку унесло водой на камни, – начал с волнением объяснять молодой человек. – Друг хотел ее вытащить, но и его туда снесло. Нужна длинная веревка, чтобы им помочь.
– И давно они там?
– Минут десять, пятнадцать может.
– А спасателей вызывали?
– Нет, телефонов сотовых ни у кого здесь нет. А из деревни пока вызовешь, пока они приедут, час целый пройдет. И потом, там девушке все хуже и хуже становится. Она от этого шума уже еле держится за камень. Хорошо, что друг ее рядом, хоть как-то поддерживает.
– Они что, выпивши, что ли? – Илья уже принимал решение и шел к багажнику машины.
– Парень нет, а девушка – да.
– Папа, ты что, будешь их спасать? – Взволновалась Маша.
– А что делать, дочь, тем более, что у меня есть такая длинная веревка.
Отец уже доставал ее из багажника. С этой веревкой у Ильи были нехорошие воспоминания. За последние 2-3 года выпало на долю Ильи хоронить многих своих близких родственников: отца, бабушек, тестя. И везде на кладбищах нужна была длинная, двадцатичетырехметровая веревка.
«Ну, теперь-то она и для живого дела сгодится…», – подумал Илья. Дальше медлить было нечего. Из торопливого рассказа юноши Илья понял, что ребята хотели испытать себя и узнать: до какого места они смогут дойти вглубь водопада. Кроме того, он понял, что ни у кого из отдыхающих в тот день не оказалось в машинах веревки.
«Да, вода уже стала прохладная, – думал Илья, с трудом пробираясь между камней. – И шум, чем дальше, тем сильнее». Отвязываясь и привязываясь к арматурам, торчащим из камней-«тетраэдров», Илья медленно приближался к ребятам. «Вот и увидели меня, и парень помахал рукой, молодец! Держится бодро. А вот девушка совсем скисла. Как же ее с камня-то стащить в этот бурлящий водяной поток?» Когда между ними оставался последний промежуток в два метра, Кондрашов бросил парню конец веревки.
– Привязывайся! – Изо всех сил закричал Илья, – и пускай она по веревке ко мне двигается! – Но девушка отрицательно покачала головой.
– Она боится! – Крикнул парень.
– А ничего не поделаешь, вертолета нет, придется по воде…
Илья и сам устал, а эта пауза все затягивалась. Девушка явно не хотела или не могла уже перебираться по веревке в силу своей усталости.
– Давай, давай уговаривай ее, это же твоя девушка! – Прокричал Илья парню. Но… у него ничего не получалось.
Ситуация становилась патовой, причем для всех, в том числе и для тех, кто остался наблюдать за происходящим на берегу. А там были и дети Ильи, о которых он в тот момент совершенно забыл.
Илья понял, что надо самому подобраться к ней по веревке и как-то снять с этого чертового места. Добравшись до их камня, Илья дотронулся до ледяной руки девушки. Тело бил сильный озноб, а взгляд был совершенно отрешенным. Надо было вернуть ее к действительности, и они вновь, уже вдвоем, стали уговаривать девушку ухватиться за веревку.
Через какое-то время им, наконец, удалось это сделать. Очень медленно и осторожно они доставили девушку на берег.
– Ну вот и все, теперь будет все хорошо, – сказал Илья, когда они все трое присели отдохнуть. Девушка заплакала, но друзья и подруги сразу стали успокаивать ее.
– Спасибо вам большое, только вы нам и помогли, – первым делом сказал крепкий и высокий парень, которого пришлось вытаскивать из этой ситуации.
– Да, ничего, нормально все, ты сам вон какой молодец! Не терял присутствия духа, девушку подбадривал, – устало отвечал Илья.
– Ну, я вообще-то спортом занимаюсь.
– Каким?
– Каратэ.
– Молодец, я тоже спортом занимаюсь, только борьбой.
– О, это нам повезло! Теперь я понял, почему из всех отдыхающих и рыбаков только вы и полезли нас спасать.
– Тебя как зовут? – Спросил Илья, ему нравился этот крепкий и уверенный в себе молодой человек.
– Роман.
– Нет, Рома, просто у меня в машине веревка самая длинная оказалась…
– Собирайтесь девчата, – Илья обратился к дочкам. – Нам домой уже пора.
«Где бы еще сил найти, чтобы назад доехать», – Илья валился с ног от усталости, но в машину садиться надо было. 
Кондрашов попрощался с компанией, оставив без ответа просьбу  Романа сообщить ему свою фамилию. Назад ехали не спеша, девчонки уснули, после воды всегда хочется спать. К тому же они напереживались сегодня не меньше своего отца. А Илья ехал, улыбаясь сам себе внутри. Он вспомнил, как младшая, там, на берегу, прижавшись к нему, тихо сказала: «Папа,  ты у нас молодец…». О лучшей награде для себя  Кондрашов и не мечтал. Мелькнула только мысль: «А могла бы назвать трусом, если б не помог ребятам…»
Накануне первого сентября девчата поездом уехали домой. Илья долго стоял на перроне большого вокзала, задумавшись о чем-то своем. Чего он больше всего не любил, так вот этого расставания со своими детьми. Родители всегда в ответе за будущее своих детей. Только помнят они об этом не всегда.
Через полтора месяца в спортивную школу, где работал Илья, зашел высокий молодой человек с коробкой конфет и букетом цветов. Вахтер-женщина проводила его в борцовский зал.
– Здравствуйте, Илья Владимирович! Вот я вас и нашел, – сказал Роман, – хочу от себя и от имени Вики еще раз поблагодарить за ту помощь, которую вы нам оказали летом на водопадах. – С этими словами он вручил Илье свои подарки.
– А… я уж и забыл, – скромно ответил Кондрашов, однако ему было приятно, что ребята помнили об этом и нашли его сами.
– Мы бы хотели еще написать о вас заметку в газету, можно? – Попросил молодой человек.
– Нет, Роман. Это уже лишнее.
Они поговорили еще несколько минут и расстались. Илье надо было идти на тренировку. В борцовском зале его ждали дети.