Мать героев

  Нине повезло: когда мама в очередной раз ушла от отца и они, помыкавшись полгода в крошечной комнатушке у дяди, получили собственное жильё - тринадцать клопиных метров в коммуналке, её перевели в знаменитую на всю Москву школу Космодемьянских.
  Была середина учебного года. По просторной лестнице с широченными дубовыми перилами, до лакового блеска надраенными тощими мальчишечьими задами, её привели в класс на втором этаже и посадили у окна, рядом с веснушчатым мальчиком Волковым, который сделался пунцовым до корней волос да так никогда и не побледнел. Волков назначил Нине первое в жизни свидание, и они, стесняясь идти близко друг к другу, поехали в «Детский мир» за контурными картами.
 Четвёртый класс больше ничем не запомнился – видно, привыкание к уже третьей в её жизни школе, к новому дому и соседям по квартире сильно напрягло растущий организм. Помнится только, как впала в столбняк, когда на перемене её выловил из жужжащего улья директор и спросил: «Ну, Нина Корсакова, как твои дела?» (Позже ей объяснили, что у Николая Васильевича феноменальная память и он знает всех учеников своей школы поимённо.)
  Дела были в порядке. Во всяком случае, после летних каникул она шла в пятый класс, чувствуя себя коренным жителем. Но про свою школу, как оказалось, знала далеко не всё.
  В конце ноября здесь отмечали день Зоиной гибели. В светлом вестибюле возле бюстов брата и сестры стояли в почётном карауле пионеры и пальмы. Портреты девушки с нежным лицом и короткой стрижкой, висевшие в классах и актовом зале, украсили еловым лапником с траурными лентами. Среди гостей за покрытым вишнёвой плюшевой скатертью столом президиума сидела благородно красивая, в чёрном платье с кружевным воротничком, снежно-седая Любовь Тимофеевна Космодемьянская. Она стала долго и хорошо говорить про Зою – и вдруг тихо заплакала. У Нины перехватило горло. Но грянули аплодисменты, на сцену побежали заранее назначенные дети, отдали матери героев пионерский салют и букеты красных гвоздик. Нинино сердце сильно билось от необъяснимого восторга.
 Кажется, она понимала уже тогда, что Зоя погибла как-то нелепо. Ну какой это подвиг – поджечь конюшню с живыми лошадьми? А подвиг – что Зое наверняка было очень страшно, когда её схватили фашисты и надругались над ней, но она стерпела, не выдала партизан. Стоя на помосте под виселицей, она сказала гордые слова о нашей победе. У неё был высокий дух – Нина это чувствовала. И когда сводный хор запел:

В широкой раме под стеклом
Портрет твой на стене.
Он мне давным-давно знаком,
Он с детства дорог мне.
Я в школу тороплюсь с утра,
Я ухожу чуть свет,
И ты, как старшая сестра,
С улыбкой смотришь вслед, -
по спине у Нины побежали мурашки, а в носу начало нестерпимо щипать.
  Через год в торжественный день Любовь Тимофеевна вновь поднялась на трибуну, печально склонила седую голову – и… произошло дежа вю: слёзы потекли по её миловидному лицу ровно на тех словах, что в прошлый раз. И голос дрогнул там же, и кружевной платочек был поднесён к глазам точно как тогда.
  Нина втянула голову в плечи и уставилась на свою сменную обувь. Ей стало невыносимо стыдно за себя: наверное, она одна во всём зале так плохо подумала об этой женщине в траурном платье. Вот ведь и Валя, и Галка, её подружки, сидят – и хоть бы что. И отличник Кантов. И хулиган Зезин. Жуёт бумагу и плюётся втихаря через трубочку…
Она никому ничего не сказала. Это была её ненужная, саднящая тайна, и лучше было поскорее о ней забыть. Зоина мама наезжала в школу несколько раз в году, но теперь, пока она выступала, Нина старалась чем-нибудь отвлечься и на сцену не смотреть.
  Прошло года три. Вялотекущее, осоловевшее собрание выбрало Нину комсомольским секретарём, и летом ей велено было ехать в инструктивный лагерь. Днём таких же, как она, бедолаг, отловленных в городе посреди каникул, пугали китайской культурной революцией и происками американской военщины, а они всё должны были записывать в тетрадки, чтобы потом нести в массы сведения о том, что китайцы с голоду уже едят воробьёв. Зато вечером их отпускали на волю, и они топтали поляну под мелодии отечественной эстрады, пока старшие райкомовские товарищи, запершись в корпусе с девицами из оргсектора, подводили итоги дня.
  Ещё по пути сюда, в автобусе, Нина познакомилась со Светой - из той самой школы, где проучилась полгода, пока они с мамой жили у дяди. Вечером накануне отъезда они долго не могли уснуть. Лежали, шептались. И новая подружка под строгим секретом поведала Нине, как Любовь Тимофеевна Космодемьянская приходила к ним в школу договариваться о выступлении. Светка, перед тем вызванная в директорский кабинет на выволочку, тихо жалась в углу. «Заплатите мне ещё десять рублей, я вам и про Шуру расскажу», - пообещала директору скорбящая мать.
  Всё сходилось. Нинина тайна оказалась менее дикой, чем Светкина. Избавиться от этого можно было, разве что поглумившись над святым.
  - А знаешь, - шептала Нина в темноту, - что написано на табличке в аллее возле нашей школы? Золотыми буквами? «Эту липу посадила Зоя Космодемьянская».
  Отсмеявшись под одеялами, девчонки ещё немного поворочались и уснули.
  Год за годом, не зная устали, разъезжала мать героев по огромной стране. Выпускали её и за железный занавес. Счастливые дети соцлагеря благоговейно повязывали ей пионерские галстуки (Нину всегда мучил вопрос, куда она их потом девала), осыпали цветами. Уже с заметно трясущейся головой, но всё ещё не утратившая благообразия, она представлялась Нине оборотнем, Хроносом из ночного кошмара Гойи. Когда-то отрёкшаяся от репрессированного мужа, женщина по имени Любовь кормилась своими убитыми детьми. Нет, не так: они-то как раз были живые, а она…
  Но Нина была уже почти взрослой и, догадываясь, что её прямизна слишком пряма, чтобы быть всей правдой, старалась жалеть выжившую из ума старуху. Каково было той увидеть в газете фотографию лежащей на снегу девушки с неестественно вытянутой шеей, распухшим, страшным лицом, отрезанной грудью - и почуять в ней, непохожей, названной чужим именем, своё дитя? А в конце войны получить похоронку на Шуру, такого красивого, улыбчивого, ясного мальчика, сбежавшего на фронт мстить за сестру…
  Надпись на мраморной табличке кто-то всё-таки догадался убрать. Проходя мимо своей разорённой, обречённой на снос alma mater - исторического, между прочим, памятника в стиле позднего конструктивизма, мимо школьного двора, где уже нагло громоздится строительная техника, мимо живых пока ещё лип, Нина теперь отстранённо читает: «Это дерево посадила Зоя Космодемьянская».


Рецензии
Папе понравился этот рассказ. Передает наилучшие пожелания. Приказал следить за Вами!))) И скачивать))

Татьяна Кошкина-Сокол   29.11.2010 16:27     Заявить о нарушении
Как поживает Ваш Санечка? Ему уже по-моему за 30?

Татьяна Кошкина-Сокол   29.11.2010 23:28   Заявить о нарушении
Спасибо! Может, папа освоит компьютер и что-нибудь сам напишет? Мне всё некогда почитать, чукча писатель: делала тут инсценировку для харьковского Театра детей "Тимур". Не факт, что им понравится. Но выложу - может, кому-то нужно. Поклон всем.

Алла Калмыкова   02.12.2010 23:38   Заявить о нарушении
У папы ноутбук, и он его прекрасно осваивает. Свои работы в электронный вид переводит и пытается с помощью Пауэрпоинта максимально приблизить к оригиналу. Я из-за этого собственно решилась выставить свое на Прозе. Теперь увлекло)) Удачи Вам! А Ваш театр - я не совсем поняла - из детей-сирот?

Татьяна Кошкина-Сокол   05.12.2010 22:49   Заявить о нарушении
Танечка, я погрязла в делах и редко захожу. Театр из Харькова - это чудо что такое! Ему 34 года. Там обычные дети, есть и сироты. Это нужно видеть. Мы дружим уже 10 лет. У меня есть диски с их спектаклями - жаль, что здесь их нельзя выложить. А началось с того, что я им песенки писала (тексты) для спектаклей. Они приезжают в Москву каждый год, и я организую эти гастроли. Вот приезжай сама ко мне, всё и узнаешь.

Алла Калмыкова   11.12.2010 01:24   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.