О переводческой точности

О переводческой точности

(заметки, не претендующие ни на какую серьёзную литературоведческую — а тем более, переводоведческую — значимость; просто «мысли вслух»)

1. О переводах «Эдды»

Источник информации — великолепнейший сайт http://norse.ulver.com/ — всем, кто
интересуется, очень рекомендую его посетить.

***

Для начала — цитата. (Из Ю. Д. Левина).

"Белинский выдвинул концепцию двух переводов: «художественного» и «поэтического».
Для правильного понимания такого деления следует иметь в виду тот философский
смысл, который критик вкладывал тогда в эти термины. «Художественное» означало
для него объективное отражение действительности, и оно считалось выше «поэтического»
— идеализированного выражения субъективного.
«В художественном переводе, — писал Белинский, — не позволяется ни выпусков,
ни прибавок, ни изменений. Если в произведении есть недостатки— и их должно
передать верно. Цель таких переводов есть — заменить по возможности подлинник
для тех, которым он недоступен по незнанию языка, и дать им средство и
возможность наслаждаться им и судить о нем» (II, 427). К таким переводам критик
относил трагедии Шекспира, переведенные Вронченко, и объяснял их неуспех тем,
что «Шекспир еще недоступен для большинства нашей публики в настоящем своем виде».
«Так как переводы делаются не для нескольких человек, а для всей читающей
публики, -- продолжал Белинский, — и так как сцена должна действовать не на
один партер и первые ряды лож, а на весь амфитеатр, то переводчик должен строго
сообразоваться со вкусом, образованностию, характером и требованиями публики», и
«он тем более обязывается к таким выпускам, прибавкам и переменам, чем
разнообразнее публика, для которой он трудится» (II, 427). Таким «поэтическим»
переводом Белинский считал «Гамлета» в интерпретации Полевого."

К чему это я, собственно?.. А вот к чему: есть три достаточно известных перевода
«Старшей Эдды» (на самом деле — больше, если считать и переводы отдельных песен,
а не всего литпамятника в целом; но я говорю о тех, с которыми сталкивался сам в
бытность свою студентом).
По крайней мере к одному из них определение «поэтического» (по терминологии
Белинского), как мне кажется, вполне подходит. Хорошо это или плохо — а также,
подходит ли к двум другим определение «художественных» (по Виссариону
Григорьевичу) — я постараюсь разобрать ниже.

Итак... Самая знаменитая из эддических песен — «Прорицание вёльвы» (или, в
другом переводе — «Прорицание провидицы»). Рассказывает эта провидица о создании
мира, о том, как он устроен, и о скандинавском аналоге Армагеддона — Рагнареке (впрочем,
как ни назови, смысл один: конец света есть конец света. Но в скандинавском
мифологии, как и во многих других, время циклично — после конца грядёт
возрождение...)
Естественно, именно масштабные картины конца света обычно врезаются в память
читателям этого сказания. Поэтому я и приведу здесь именно эти цитаты — во всех трёх переводах.

Что же мы видим? Перевод Свириденко — да, разумеется, здесь очень много отступлений от оригинала (это можно понять, даже не зная древнеисландского) — и не тем размером он выполнен, и добавлены эпитеты, которых нет в подлиннике (на это обращали внимание ещё М. И. Стеблин-Каменский и Д. М. Шарыпкин. Вот цитата из его статьи:

«Во всех песнях «Эдды» в переводе Свириденко есть определения и дополнения,
которых нет ни в оригинале, ни в переводе Корсуна.
Свириденко: «грел с полудня луч солнца соленые камни», — Корсун: «солнце с юга
на камни светило», — Volusрa: «sol skein sunnan а salar steina» [4] (...)
Свириденко: «через влажные долы в пределы песчаные», — Корсун: «через топь на
поле песчаное»
(...) Свириденко: «в просторном чертоге», — Корсун: «в палатах», — Rigsdula : «a
fletium [35]»  (с)

...также это можно видеть и в приведенной мною цитате — «в распре кровавой брат
губит брата»; вместо «блуда» — абстрактное «зло»... но даже не это вызовет
отторжение у сторонников точного перевода, а, собственно, ритм, интонация, «разжижающая» эпическое повествование, делающая рассказ Провидицы более напевным, а потому и мелодраматичным.

Но — положа руку на сердце — разве нельзя согласиться, что для первого
ознакомления со скандинавским эпосом читателю подошёл бы именно этот перевод?

Стиль «Эдды», как известно, изобилует усложнёнными метафорами — «кеннингами».
Пламя бушует питателя жизни — а что есть «питатель жизни», что скрывается за
этим условным обозначением? Не поймёшь, пока не заглянешь в комментарий... С.
Свириденко же делает из «особого вида метафор» — обычные, традиционные и
привычные нам (у неё в той же фразе логическое ударение, собственно — не на «питатель
жизни», а на «огонь»... и сразу становится понятно, что «питатель жизни» — это
просто такое определение хорошо знакомой нам нам вещи: огня. В подлиннике — не
так? В подлиннике — как раз непонятно?.. Вот в этом-то и состоит особенность «поэтического» (по Белинскому) перевода: это скорее пересказ, но пересказ, выполненный
профессиональным поэтом => слог и язык там будут на высоте. Правда, обычно —
осовременены до крайности. Что — объективно говоря — не есть гуд).

Перевод А. И. Корсуна излишними приукрашиваниями не страдает. Собственно говоря,
он вообще не страдает никакими приукрашиваниями — переводчик стремился, как мне
лично кажется, в первую очередь передать смысл, а не стиль. Сравнить с тем же
Тихомировым:

(Корсун):

Братья начнут
биться друг с другом;
родичи близкие
в распрях погибнут;
тягостно в мире

Аллитерации есть, но слабоощутимые (очевидно, потому, что они непрямые —
повторяющиеся звуки отстоят довольно-таки далеко друг от друга).

(Тихомиров):

брат на брата —
и гибнут в бранях,
родич на родича —
режутся рати;
мерзость в мире

Аллитерации наблюдаются в оч. большом количестве, малозаметных и слабоощутимых —
практически нет. Думаю, понятно, кто из двоих переводчиков делал акцент на форме,
кто — на содержании.

Вкратце это всё можно передать как «сочность vs. точность». И если у Свириденко
первое однозначно доминирует над вторым (почему я и рекомендовал бы её перевод
даже неофиту — тому, кто ещё не знает толком, чтО есть «Эдда»: он более понятен,
во-первых, а во-вторых, более художествен (не в том смысле, что у Белинского — в
обычном, житейском), поэтому не вызывает диссонанса... а у Корсуна — всё
наоборот, второе доминирует над первым (и поэтому его перевод может неофита
отпугнуть — художественность-то здесь как бы «вынесена за скобки»)...

...то Тихомиров, как кажется, вполне достиг разумного компромисса между тем и
другим. Между сочностью и точностью. Между смыслом и стилем.

Вот, собственно, и всё, что я хотел сказать :-)

2. О переводах Гейне

Вот небольшой отрывок из «Атта Тролля» Гейне — по-немецки и по-русски; ниже —
мои впечатления.

оригинал

War ein Monch in seiner Jugend,
Spater ward er Rauberhauptmann;
Beides zu verein'gen, nahm er
Endlich Dienste bei Don Carlos.

Als Don Carlos fliehen musste
Mit der ganzen Tafelrunde,
Und die meisten Paladine
Nach honettem Handwerk griffen —

(Herr Schnapphahnski wurde Autor) –,
Da ward unser Glaubensritter
Barenfuhrer, zog durchs Land... и т.д.

перевод B. Лebuka

Был он в юности монахом,
А потом он стал бандитом (1),
Оба дела позже слил (2) он
У дон Карлоса на службе.

А когда бежал дон Карлос
Со своей застольной кликой (3)
И пришлось за честный труд
Взяться прежним паладинам

-- Пан Шнапганский (4) стал поэтом,--
Тут наш славный рыцарь веры
В медвежатники пошел.

(1). Неточность номер раз. Rauberhauptmann (разбойничий атаман) и бандит -- далеко не то же самое. Бандит -- это значит вульгарный, грубый, несимпатичный; представитель "быдла", короче. А разбойничий атаман -- это нечто романтичное: бунтарь, противопоставивший себя обществу. И не обычный разбойник к тому же, а лидер (т.е. -- уже поумнее всего прочего "быдла").
   У другого классика немецкой литературы -- Фридриха Шиллера -- был подобный персонаж. Атаман разбойников Карл Моор. Благородный борец против пошлости, косности, и т.д., которого автор противоставляет как степенным мещанам, так и его же собственной банде.
   Очень похоже на то, что Гейне именно над этим стереотипом, от Шиллера идущим, и иронизирует.
   (2). Не то чтобы неточно, просто -- по моему разумению -- не очень понятно. У Гейне: "чтобы объединить и то и другое, пошёл он в конце концов на службу к Дон Карлосу" (и даже не "пошёл", а "взял" или "принял" службу -- как принимают чин, пост). "Слить оба дела" -- звучит менее... э-э-э... "уклюже", чем "объединить". (Кстати, "в конце концов" тоже пропало; "позже" -- это не совсем синоним...)
  (3).  А вот это уже, кажется, опять-таки неточность. Да-да, я в курсе, что "Tafelrunde" по словарю значит что-то типа "застольная компания (букв. -- застольный круг)" и не более того... но тут же явно ещё и намёк на Круглый стол (поскольку упоминаются паладины). Гейне играет на двусмысленности... нет, не самого слова даже -- контекста. В переводе подобной игры нет (да, конечно, это трудная задача для переводчика... но разве такая уж неразрешимая? Мне кажется, это и по-русски вполне можно обыграть).
   (4). Шнапганский -- герой романа ещё одного классика немецкой литературы -- Георга Веерта. Фамилия его состоит из двух слов: "шнапс" (ну, это, я думаю, всем понятно) и "Hahn" -- петух. Т.е., он (по фамилии судя) всё-таки немец, несмотря на это "-ский". Откуда же тогда польско-чешское "пан" (тем более что его не было в оригинале)?!

Итог.
Даже перевод, практически «один в один» передающий смысл оригинала (о
субъективно определяемом стилистическом впечатлении — по формулировке А. К.
Толстого — я не говорю), может оказаться весьма неточным. Если утратится то
зыбкое и эфемерное, ещё более субъективно ощутимое, что называется — «душа
произведения»... Казалось бы, незначительные детали, вполне можно ими
пожертвовать (и не только можно, но и нужно — для адекватного приспособления к
нормам русского языка!)... а без них — уже совсем другой текст получился.

3. Джордж Байрон

So we'll go no more a-roving
So late into the night,
Though the heart still be as loving,
And the moon still be as bright.

For the sword outwears its sheath,
And the soul outwears the breast,
And the heart must pause to breathe,
And love itself have rest.

Though the night was made for loving,
And the day returns too soon,
Yet we'll go no more a-roving
By the light of the moon.

Два перевода (один — классический советский, другой — «неклассический», но
памятный, думаю, оч. многим по «Марсианским хроникам» Рэя нашего Брэдбери) СМ.
ПО ССЫЛКЕ http://fantlab.ru/blogarticle5777

А также: http://www.interlit2001.com/koriukin-tr-1.htm — другие переводы этого
стихотворения.

...стихотворение о разрыве любовников обоими переводчиками (Маршаком и Ждановым)
воспринимается почему-то если не как «гимн любви», то как «прощальная песнь
любви» во всяком случае. Воспевание ее, а не похороны.

Пусть для радости и боли
Ночь дана тебе и мне

— т.е., всё-таки дана (м.б., ненадолго, но тем не менее. Они еще вместе).

Не бродить уж нам ночами,
Хоть душа любви полна

— т.е., они все еще любят, и лишь по не зависящим от них обстоятельствам... «была
пора — они любили, но их злодеи разлучили» (с).

Пусть влюбленными лучами
Месяц тянется к земле

— логическое продолжение такой метафоры, разумеется, только одно: «и мы с тобой,
как месяц и земля» (в оригинале говорится совершенно об обратном).
Упускается из виду (обоими переводчиками), что Байрон писал эти стихи на
венецианском карнавале, будучи изрядно пресыщен любовью, собственно, устав от
неё — отсюда, вероятно, и центральный образ этого стихотворения: «клинок,
изнашивающий ножны».

Переживет ножны клинок,
Душа живая — грудь.
Самой любви приходит срок
От счастья отдохнуть.

Клинок, переживший свои ножны — и клинок, износивший их; два совершенно разных
образа... В первом случае речь идет о стойкости, о выносливости (переживет
разрыв — значит, возможно, когда-н. полюбит снова). Во втором — наоборот (сил ни
на новую любовь, ни на эту уже не остаётся. Духовная смерть, в каком-то смысле).

Вечный пламень невозможен,
Сердцу нужно отдохнуть.

В оригинале не упоминается даже «пламЯ», не то что «пламЕНЬ» (что поделать,
Байрон не настолько романтичен в оригинале, как это казалось многим нашим
переводчикам. Скорее, он жёлчен, мрачен и пессимистичен. Но такой Байрон, пусть
более настоящий — таки да, необычен и непривычен для русского «байронического
напева», хоть это и странно сознавать).

Как бы перевел лично я?
Ну... допустим, так:

Когда остёр кинжал любой —
Он рвёт свои ножны,
И мы, наверное, с тобой
Друг другу не нужны.

Знаю, это плохо. Но, по крайней мере, это попытка передать мысль оригинала.

4. Поэзия Востока
 
Поговоримте о переводах средневековой поэзии, конкретно — восточной (классической
ирано-таджикской).
Вот уж кто, казалось, не был обделен в советские времена вниманием переводчиков
и издателей — так это восточные поэты. Данте, Петрарка, Тасс и Ариост не
переиздавались (и не переводились) столько раз, сколько Хайям, Хафиз, Фирдоуси,
Низами, Навои, Джами... и иже с ними. Переводили их обычно прекрасные поэты (С.
Липкин, Р. Ивнев, П. Антокольский и др.) — казалось бы, очень благо- и
плодотворная ситуация... А если посмотреть ближе?
Во-первых, нельзя не помянуть «незлым тихим словом» издателей: те же поэмы Низами или Навои — какой сборник, скажем, 80-х годов ни возьми — нигде не напечатаны
целиком, всюду «избранные места» (ну представьте себе издание, к примеру, «Илиады» Гомера, в которое вошли... произвольно выбранные отрывки из нее! Что-то не то, правда же?..)
А во-вторых... Ситуация всё-таки была сложнее, чем кажется на первый взгляд. Да,
переводчики владели даром слова. И тем не менее... то ли теоретическая база их
почему-то подвела, то ли... Но лучше разберем на практике.

В одном из ежегодных сборников «Мастерство перевода» (не помню уже, в каком
именно) был как-то напечатан разбор перевода «Касыды о старости» Рудаки,
сделанного Семеном Липкиным (вот уж чьи заслуги не стоит преуменьшать — так это
Липкина. Он и поэт замечательный, и переводчик не из последних: к примеру, «Махабхарату» на русском он воссоздал почти гениально, да и переводы его, скажем, из Навои мне более чем нравятся).
Но всё же, всё же... Массу отсебятин нашли критики в этом злосчастном переводе касыды Рудаки.
«Все зубы выпали мои, и понял я впервые, что были прежде у меня светильники живые», а в оригинале: светильники сверкающие. Слово «впервые» -- откровенно лишнее, отсутствовало в оригинале...
И так — на протяжении всего стихотворения.

Ладно... в конце концов, один слабый перевод ещё «погоды не делает». Обратимся к
одному из самых больших трудов С. Л. — его переводам из Фирдоуси.
И с первых же строчек у нас возникают сомнения: можно ли переводить древнюю
персидскую эпопею... пятистопным ямбом (тем более, что в оригинале она написана
совсем, совсем другим размером... напоминающим, скорее, «Три пальмы» Лермонтова)?
С. Липкин, как известно, оправдывал этот свой шаг тем, что-де в сознании
русскоязычного читателя пятистопный ямб связан с самим жанром поэмы, такова-де
традицмя, идущая от Пушкина...
На это все ж таки есть что возразить. Во-первых, Пушкин писал поэмы, но не писал
эпопеи (тем более — мифологические, в духе того же Гомера или «Калевалы» — никто
ведь их не пытается переводить пятистопником?). А во-вторых, между Пушкиным и Фирдоуси — не одно столетие, это поэты настолько разных культурных традиций, что и говорить не о чем.
Ладно... Обратимся к самому переводу. А попутно будем сравнивать его с другим —
выполненным Ц. Бану-Лахути.
Вот стихи из начала поэмы, описывающие подвиг эпического героя Сиямака —
победителя нечисти:

перевод Бану

Доспехов лишенный, властителя сын
Сразился с нечистым один на один.

Смотрим, что же у Липкина?

И вышел, тигра шкурою покрытый:
Тогда не знали панцирной защиты.
Сошлись две рати; Сиямак вступил
Отважно в бой с исчадьем адских сил.

Что мы видим? Правильно, из 2-х строчек стало почему-то 4. И это еще не самое
грустное: во втором двустишии довольно много «словесной воды» и «масла масляного»
(лишние словосочетания, не прибавляющие ничего к тому, что мы уже знаем).

Смотрим дальше...

пер. Бану

Бой грянул; раздавлен был дьявольский строй
Напором звериным и силой людской.

пер. Липкина

Сошлись две рати, сдвинулись тесней —
И бесы побежали от зверей...

Опять-таки, 5 слов (целая строчка!) там, где у Бану-Лахути всего 2; опять-таки,
эти 5 слов смело можно выбросить из стиха — они не несут особого смысла, это
просто повторы. А кроме того... «бесы побежали от зверей» — какая-то сказка,
вроде «Тараканища» Чуковского?.. («Раздавлен был дьявольский строй» — звучит не
в пример эпичнее, пафоснее и ...хм-м... «взрослее», что ли).

Но, может быть, только начало поэмы в переводе С. Липкина вышло не совсем удачно?
М.б., дальше — лучше?

Смотрим...

Змей не погиб, но обнаружил камень
То, что в себе таил он: яркий пламень

(Что вспоминается в первую очередь? Ну конечно же, «Евгений Онегин»: «Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень...» Совершенно излишние в данном контексте
ассоциации).

А вот — из конца поэмы:

И век настал великого Омара,
И стих Корана зазвучал с мимбара

Последняя строчка на 99 % -- опять-таки измышление переводчика (который счел
своим долгом разъяснить несведущему читателю, «что же такое мимбар»).
Справедливости ради скажу, что и у Бану-Лахути это двустишие вышло несколько
криво:

Носителя веры Омара пора
Настала, — не трона — минбара пора.

Что же мы видим в итоге? Что пятистопник (несмотря на то, что это более «сжатый»
размер, казалось бы, должен тяготеть к лаконичности) изобилует ненужными
разъяснениями («Сошлись две рати, сдвинулись тесней...»), переводческими
комментариями (тот же мимбар), перенесенными почему-то не в сноску, а в сам
текст переводимого произведения Т.е. — практика показала, что теоретически С.
Липкин был неправ. Не подходит этот размер (Аллах его знает, почему) для
переводов древнего эпоса.
Желающие могут сравнить эти переводы Липкина с переводами другого, очень
талантливого переводчика (и тоже уже классика) — В. Державина, из Джами или Руми.
Выполнены они тем же 5-стопным ямбом... и по стилю, правду говоря, не очень
отличаются от процитированных выше.
Вот и выходит, что «одного таланта мало»... если он еще не подкреплен
необходимой теоретической базой...

Но это — эпос. С него, в конце концов, спрос особый.
Что мы видим, коснувшись переводов восточной лирики?
Да, по сути — то же самое. Хороших переводов (т.е., выполненных хороших слогом)
много, профессиональных — единицы.
Вот, например, Хафиз:

Ради родинки смуглой одной, одного благосклонного взгляда
Я отдам Самарканд с Бухарой и впридачу — богатства Багдада!

Казалось бы — ну и что тут такого? А если заглянуть в оригинал — там отнюдь не
абстрактные «родинка и взгляд» поминаются, а вполне себе конкретная «ширазская
турчанка» (Есть легенда, что шах Тимур вызвал за эти стихи Хафиза, т. ск., «на
ковер»: как смел-де ты... какой-то там красотке... дарить мои города... Уж
конечно, ставшую причиной царского гнева турчанку ввести следовало бы и в
русский перевод)

В общем, надеюсь, я вас убедил. Средневековая поэзия Востока еще ждет своего
переводчика... несмотря на все те, поистине громадные, наработки, что были
сделаны в советские годы.
Как ни парадоксально, как ни грустно — но это так.

5. Поэзия вагантов

И снова — о скромном обаянии феодализма. И о переводах, разумеется...
Средневековую литературу так называемая «советская школа перевода», скажем прямо,
не очень-то жаловала... Это вам не лирики 19 в. (Бодлер, По и т.д.), на худой
конец — Ренессанса и барокко. Тех переводили неизмеримо большими объемами,
относительно качественно (хотя без отсебятин все же не обходилось: прекрасный
поэт Самуил Маршак превратил откровенно пародийный сонет Шекспира «Ее глаза на
звезды не похожи»... в лирическое стихотворение, а гений Пастернака, как вдруг
оказалось, способен породить крайне невразумительные строки типа «Во мне ты
видишь умиранье пня»). Но — пусть уж. Издержки везде неизбежны; главное, что
классиков более поздних эпох все-таки переводили. Много и разнообразно.

А вот античность и Средневековье... Имеем только один перевод «Нибелунгов» (т.е.,
только один, доступный массам — старый, досоветский, напрочь забыт всеми.
Возможно, заслуженно; однако ж... читателю выбирать не из чего), только один
полный перевод «Беовульфа» (а кто сказал, что художественное решение переводчика
Тихомирова — единственно возможное? Отрывки из перевода М. Замаховской в
хрестоматии Пуришева показывают, что этот литпамятник мог бы обрести и
совершенно другое звучание... Но — нет. Народ имеет только то, что в БВЛовском
томике. (Для сравнения: «Ригведу» народ имеет в двух переводах — тоже Тихомирова
и более старом, начала 70-х. Пусть и не всю, но и не вырванные из цельного
текста фрагменты).
«Сага о Вельсунгах» с 30-х годов переиздавалась дважды. И все время — в том же
переводе. 30-х годов.
Данте «от Мина», «от Минаева», «от Маранцмана» и «от Евсы» мы получили
сравнительно недавно. Еще в начале 2000-х мы имели его только «от Лозинского».
Ну как, поняли, о чем я? Да, да... Конкуренции нет. При том, что пьесы и стихи,
допустим, Шекспира... Ладно, не будем о грустном.
Возражения «Так ведь какие древние времена! Мало кто эти языки вообще знает, а
ведь надо же и словом владеть» — резонны. И тем не менее — переводов «Эдды» у
нас три (а переиздается чаще всего лишь один из них); переводов «Кудруны» — два,
просто опять-таки один не переиздаётся; переводов «Окассена» — два, и оба — тут
как раз приятное исключение из правил — вполне себе доступны; переводов «Песни о
Роланде» — три, а издается (естественно) только один; да и с «Нибелунгами» та же
песнь (пардон за каламбур). Кое-что переводилось не с подлинника, а с
подстрочника... и т.д., и т.п.
А вот в случае с переводами поэзии вагантов — была конкуренция. Да еще какая...
Но только к добру это — увы — не привело.
Почему так? Разберемся.

Ваганты, в принципе, в советское время были любимы началь... э-э-э, народом. Песни на их стихи звучали во многих фильмах, «Во французской стороне, на чужой планете» — стало популярной шансоньеткой... короче, это вам не «Эдда», мало кому вообще надобная.
Поэтому неудивительно, что переводил вагантов один из классиков «советской школы», спец, так сказать, по германской литературе, подаривший нам, среди всего прочего,
знаменитого «Парцифаля» — Л. Гинзбург.
О его переводах другой (по сегодняшним понятиям — еще более маститый) мэтр (и
тоже классик) — М. Гаспаров — сказал примерно следующее: Гинзбург в своих
переводах выразил то, что ХОТЕЛИ сказать ваганты, а мы — то, что они
действительно СКАЗАЛИ.
Иными словами: читателю предоставляется выбирать — либо ЧТО сказано (гаспаровские
переводы), либо КАК сказано (= гинзбурговские). Либо смысл, либо стиль. Tertium
non datur.
Вам не кажется подобная дилемма несколько нарочитой?.. (По моему мнению, перевод только тогда перевод, когда между смыслом и стилем достигнута гармония, определенное равновесие. Иначе — это либо подстрочник, либо пересказ).
Посмотрим на примерах: кто из переводчиков был прав, кто, так сказать, ошибался...

пер. Л. Гинзбурга

Задают вопрос иные:
Чем вам нравятся пивные?
Что ж! О пользе кабаков
Расскажу без дураков.

пер. М. Гаспарова

Что за жизнь в кабацкой келье,
Где на грош идет веселье,
Если спросите об этом,
Удостою вас ответом.

пер. Л. Гинзбурга

А вслед за тем из брюха зайца
Златые выкатились яйца,
Кольцо с брильянтами, алмаз
И высочайший твой указ

пер. М. Гаспарова

А под хвостиком зайчачьим
Вдруг нашел письмо царево

Как видим — Л. Гинзбург хорошо владеет словом, но это не спасает его переводы от
обилия отсебятин. (Посмотрите для примера вирш «Монах Иоанн» в обоих переводах —
вы увидите, что Гинзбург примерно треть сюжета... э-э-э... «пересочинил» заново).

Или вот еще:

На осеннем холоду,
Лихорадкой мучим,
В драном плащике бреду
Под дождем колючим...

(Лирический монолог? Нет; в оригинале — всего-навсего просьба о подаянии!)

Где у Гаспарова старославянское «кружало» — у Гинзбурга «пивная» и «трактир» (а
почему же не КАБАК, к-рый, собственно, современным эквивалентом «кружалу» и есть?)
Где у Гаспарова «клирик» — у Гинзбурга «студент» («Так пускай во все века
славятся студенты!» А более подходящий по контексту «школяр» тоже встречается,
но редко). Древние свевы и батавы (у Гаспарова) на языке Гинзбурга — вполне себе
современные швабы и баварцы...

Собственно, он подменяет Германию XIII века — Германией XVIII-го, в этом и весь
секрет. А студентов средневекового университета — веселыми буршами, проводящими
время не столько за книгой, сколько за чашкой пунша.

А сами стихи... Стихи, как это ни прискорбно, весьма хороши с точки зрения владения словом. Примеры можно приводить без конца.

Так что же, «у Гаспарова все-таки вышло лучше»? (Сам Л. Гинзбург, кстати, хвалебно отзывался о его переводах).

Увы, увы...

Наш аббат привычен кубки опрокидывать,
Наша аббатиса не отвыкла ног раскидывать

(Чувствуете некоторую тяжеловесность? Ну да, по-русски было бы — «ноги», а не «ног»).

После десятой [= чаши] — рвота,
И вновь начинаешь все счеты.

«Счеты» по-русски можно только сводить. С кем-либо. Здесь же явно имеется в виду
— «весь счет»... но рифма, рифма, чегт ее побеги... Подрифмовка — куда же
денешься!..

Я — настоятель
Славной Куканы (...)
Воля добрая моя —
В вере Дециевой

Заглянувши в комментарий, узнаём: Кукана — «страна дураков», Деций — «бог игры в
кости». А откуда нам, простите, это было знать, т. ск., в процессе чтения?

Бог сказал апостолам: пO миру идите!

Очевидно, всё-таки по мUру. Если «пO миру» — то это значит «нищенствуйте». Итого
— совсем не тот смысл...

«Зернь», «кружало», «мних»... и прочие неудобоваримые слова.

Выводы?
Они, увы, малоутешительны.
Поэзия вагантов еще ждет своего переводчика. Того, кто совместил бы (грубо говоря) живой, раскованный язык Гинзбурга с академизмом Гаспарова.
— «А можно ли их вообще совместить? М.б., и пытаться-то не стоит?»
— ;-)

пер. Осипа Румера, 30-е годы

Славься, сок вина священный,
Порожденный гроздью пенной.
Стол, тобой благословенный,
Полон благодатию.
Сколь во рту ты мне приятен,
Сколь горяч и ароматен,
Хоть глагол мой стал невнятен,
Сладким скован зелием

Почему у Румера славянизмы «играют», а у Гаспарова — нет? Ответ в магическом
слове: контекст!
Только Гаспаров вынес его, скажем так, за скобки (в послесловие и комментарии),
а Гинзбург вообще придумал другой контекст, полностью свой.
Это, конечно, легче, чем претворить академическое знание — в поэтическую строку.
Но всё-таки эта задача осталась не решена... и до сих пор стоит перед
гипотетическими переводчиками будущего.
А изд-во «Эксмо» до сих пор переиздает вагантскую поэзию в переводах 50-х...
Не знаю, как вам — но мне «это очень и очень жаль» (с) М. Назаренко.