Черный котенок

Больной человек – все равно, что брошенный котенок. У некоторых он вызывает жалость, а у некоторых – отвращение. В «Невыносимой легкости бытия» Кундеры есть замечательный момент, в котором говорится, что истинная сущность человека проявляется в его отношении к тем, кто слабее, кто в большей степени зависим от нас – животным. Лишь только к пушистому комочку концентрированного счастья мы можем испытывать настоящую, предельно искреннюю любовь. Лишь от животного мы ничего не требуем взамен на то, что чувствуем к нему. Мы просто любим его, просто посвящаем ему часть себя. Отдачи нет, да и не будет, и нам все равно, по сути, как он ответит на наше бессловесное признание в любви.
Сквозь призму отношения к животному просматривается и отношение человека к себе подобным. Человек, любящий искренне другое человеческое существо, никогда не отречется от него, если вдруг случится беда. Это зовется сочувствием, состраданием и преданностью. ЛЮБОВЬЮ. Любовью, которой даны разные сущностные понятия. Мы любим себя, любим свою семью, любим друзей и свою вторую половинку. Друзья и семья в большей степени подходят к тому понятию любви, который рассматривалось выше. Любовь к ним по своим составляющим больше напоминает любовь к животным, нежели любовь к человеку, имеющую подосновой сексуальное влечение. Друг – этот тот же самый котенок, который приблудился сам или был подобран нами. Котята бывают разными: те, которых мы выхаживаем, воспитываем, любим, но потом отдаем в хорошие руки, делая это с легкостью и уверенностью в том, что с нашим маленьким любимцем все будет в порядке; есть такие, которых мы, полюбив искренне, оставляем у себя на долгие-долгие годы, делая неотъемлемой частью своей жизни. Но в большинстве своем бывает так, что бродяжка, подобранный нами, оказывается больным, и мы, не желая возиться со страдающим «комочком счастья» избавляемся от него. И даже здесь каждый человек проявляет свою истинную сущность: одни обращаются к ветеринару и усыпляют малыша, не в силах смотреть, как он погибает. Такие люди не хотят оставлять больного детеныша у себя, но и просто выбросить рука не подымется. Их меньше: в мире жестокости и прогрессирующего безразличия чашу весов перевешивают те, кто, пригрев котенка, приучив к себе, отрекается от него, идя на величайшее в мире предательство, обрекая, по сути, беспомощное еще создание на верную смерть, смерть через длительные муки, когда верным другом может назваться лишь гулкое одиночество. Оставленный дважды за свою короткую жизнь, он вряд ли сможет обрести новый дом и новое любящее сердце – хотя бы и на краткий миг, предшествующий неминуемой гибели.
Я думал об этом, сидя на залитой полупрозрачным полуденным солнцем площади, у пустующего по случаю осени фонтана, и гладил тонкую короткую шерстку, которая вряд ли сможет уберечь маленького, не больше двух месяцев от роду, котенка от морозов, которые стали все чаще и чаще ударять с наступлением сумерек. Потерянное существо, что свободно помещалось на моих сведенных в подобие лодки ладонях (столь худеньким был котенок), смотрело на меня серовато-карими, как пожухлая трава, глазами, чуть раскосо взметнувшимися к вискам и утробно мурчал, дрожа от давно уже забытой ласки. Я отвечал на его взгляд, пытаясь сдержать нестерпимо жгущий комок отчаяния и не дать ему превратиться в слезы. Тихо говорил, говорил всякие нежности, не давая котенку соскользнуть с рук, броситься за очередным прохожим, запутаться в бесчисленном множестве лихорадочно мелькающих ног и оказаться на запруженной автомобильным транспортом дороге. Я не мог стать свидетелем неоправданной смерти крохотного создания, но и не знал, не умел, как спасти его от нее. Потому что сам был таким же. С недавних пор у меня не было ничего: я был полностью лишен того, что зовется домом, семьей, родными, близкими и друзьями. Теперь в моей жизни встречались лишь временные приюты, дырявые потолки, что плакали дождем, глядя на меня прорехами в истлевшей под натиском времени кровле и бесполые создания без определенного социального статуса. Одинокие и давно забытые, они и сами устали давать определения тому, чем были. Я же, находясь на пороге подобной жизни, никак не мог отделаться от призраков прошлого, что неусыпно следили за мной, не зависимо от погодных условий и красных дней календаря. Выходные и строгий график работы были у частных предприятий и государственных учреждений, в то время как голод, холод и унижение работали круглосуточно, без перерыва и выходных. Я занял свое место в конце непрестанно циркулирующего потока-очереди, и стал медленно продвигаться вперед, дабы приобрести свой билет в «никуда». Я делал шаг за шагом, приближая свое тело и сознание к тому состоянию, когда меня перестанут занимать вопросы, сейчас еще терзающие сердце и душу своей болезненной четкостью. Боль превратится в нечто физически определенное, имеющее локальное место расположения; чувство обреченности заменит апатия, а голод убьет все остальное. Морозы заберут чувствительность, навсегда лишив меня возможности осязать этот мир посредством сенсорного восприятия, а вместе с ним – и душевного. Мир поблекнет и окрасится в тона единственного желания – выжить. И только в потаенном уголке подсознания будет изредка просыпаться маленький черный котенок с серыми глазами, мечтающий о ласке теплых рук и нежном слове, сказанном просто потому, что он есть.