Дым

Кто мог предположить, что всё так закончится? Разве, когда мы всей семьёй собирались у телевизора долгими тревожными вечерами, подобно тысячам семей Октавии, и, затаив дыхание, смотрели выпуски новостей, слушали хамоватых и воинственных политиков, нашего Главнокомандующего, мы могли подумать, что те, на кого мы надеялись, так нас подведут? Верить мы не желали до конца. До самого последнего дня, последней минуты. Даже когда всех боеспособных и военнообязанных забрали из домов, оторвали от семей. Я собиралась позвонить родителям в тот день, когда мой сокурсник, Бад Кирш, хлопнул меня по плечу в коридоре, пока взгляд мой был прикован к тонкому монитору в стене под потолком, передававшему последние сводки о вторжении в наши южные границы, а кожа покрывалась мурашками:
- Дела, да, Стелс? – ухмыльнулся он, уходя. – Скоро постреляем!
Я молча посмотрела ему вслед, закусив губу. Ноги сами несли к телефонной будке… но я решила не паниковать. Оптимизма Бада я не разделяла: мы были второкурсниками военной академии Октавии, и навыками боя владели довольно примитивными. Всех нас мобилизовали на следующее утро после нашей встречи в коридоре, и Бада я больше никогда не видела: мы попали в разные отряды. Позвонить я так и не успела.
Две недели спустя, в развалинах чужих городов, прижимая приклад штурмовой винтовки к вымазанному жидкой кровавой грязью плечу, вычисляя направление обстрела, я узнала, что их больше нет. Нет мамы… нет сестёр… двоюродного брата…племянника. Наш сапёр, тоже мой сокурсник, положил мне руку на каску и прокричал в ухо, что наш родной город стёрт с лица земли. Тогда я только кивнула и передала напарнику пулемётную ленту. Но, спустя два дня, лёжа на брюхе в каком-то безымянном болоте, где жижа затекала в спецкостюм, вопреки всем похвалам его разработчиков, я услыхала вражеские бомбардировщики. Я представила, как их чёрные грозные тени нависают над Октавией, моей родной улицей, школой, домом, как хищные гигантские птицы, а вслед за ними всё поглощает огонь. Смертоносный вихрь пламени, а в нём – лица моих родных и друзей. Моей мамы и сестёр, прижавшихся друг к другу в последнюю минуту. Я встала в полный рост под шквальный огонь неприятеля, и стала поливать невидимые в дыму цели свинцом, крича от ярости и рыдая от горя одновременно. Я неуклонно шла вперёд навстречу гибели, хотя патроны уже кончились, и палец, судорогой сведённый на спусковом крючке, выдавливал из винтовки только пустые щёлчки, пока меня не сбил с ног наш командир. Мы шлёпнулись за какой-то холм, и там он врезал мне пощёчину. Хлёстко, от всей души.
- В мирное время рыдать будешь! – прорычал он, с презрением глядя на меня, и приподнял за грудки. – А ну, быстро собралась! Без тебя не справимся, Стелс! Поняла меня?! Выберемся отсюда – я тебя расцелую!
И я собралась. У меня, видите ли, не было иного выхода. Клай Авиш не был бойцом, не был даже солдатом, он был инструктором по физподготовке в академии. Командиром стал ввиду возраста, а не навыков, но воевал с умом. Даже не знаю, откуда он знал всё то, чему обучал нас по мере сил. Тот бой мы выдержали. Каждый раз, когда затихали выстрелы и взрывы, мы поднимались с земли и медленно понимали, что всё ещё живы, это вызывало разные эмоции. Кто плакал, кто торжествовал, но большей частью слышался истерический смех. Жалкий, страшный, надрывный. Клай собрал нас тогда: меня едва держали ноги. Рассмеялся, похвалил нас и остановил острый, как бритва, взгляд на мне.
- Всё, благодаря тебе, Стелс, - сказал он серьёзно.
Мальчишки сняли каски и посмотрели на меня, как щенки. Меня затошнило. Вырвало бы, если б не взяла себя в руки.
- Лучший стрелок на всём Севере, - продолжал он, обходя меня кругом. – Лучший снайпер, восемь баллов из десяти за ближний бой. И сегодня из-за приступа полного идиотизма, ты поставила под угрозу не только свои боевые способности, так необходимые нам, но и чуть не подорвала всю нашу оборону!
Я закрыла глаза. Тело обволокло ватой, сейчас подогнутся ноги и я упаду, чтобы больше не подняться. Его голос, холодный, резкий, стальной, эхом отдавался в этом дыму, пахнущем мясом и смертью. Почему, почему он никак не рассеется?
- В следующий раз, Стелс, - он остановился напротив меня. – Лично пристрелю.
Я смахнула с ресниц слёзы. Он улыбнулся и оглядел всех нас. Всех, кто остался… то есть, не многих.
- Но сейчас мы выжили, друзья, - он рассмеялся. Он был красив, когда смеялся.
- Ну, что, боец, я слово своё держу, - он сгрёб меня за талию, вжикнув рукавом костюма о мой, и поцеловал, уколов щетиной. Мои сокурсники засмеялись, сочтя это крайне удачной шуткой. Я вырвалась, уставившись с обидой и ненавистью в его карие, как и у всех в Октавии, глаза (мои были зелёными из-за южных корней). Руки готовы были вскинуть винтовку, тогда все это поняли, даже Клай. Смех стих почти мгновенно. Я расплакалась, сняла оружие с плеч и швырнула на землю, и, утираясь рукавом, как девчонка, спотыкаясь, пошла прочь, в дым, искать место, где можно было рыдать без свидетелей. Как я его ненавидела…
Сколько высот мы брали, сколько вёрст прошли… Я вскоре потеряла счёт. Три года прошло, и они длились, как тридцать. Всюду царил бардак и неразбериха, командование было ни к чёрту, мы совершенно не готовы были к этой войне, вопреки прогнозам наших лидеров. Мы были больше похожи на сталкеров, чем на грамотную дисциплинированную армию. Кто не мог постоять за себя – мог стать жертвой своих же соплеменников. Люди старались не передвигаться поодиночке. Мы собирали боеприпасы,  брали вражеские винтовки и гранаты, иногда – одежду. Патриотизм патриотизмом, а жить всем хотелось. Я тоже успела сменить винтовку на иноземную (у них скорострельность и дальность были выше, да и пуля траекторию не меняла от столкновения с кустом), сама сшила себе разгрузку. От нашего первоначального отряда зачистки остались жалкие крохи. Только я и командир Клай. Мы присоединялись к другим отрядам, снова и  снова шли в бой, снова теряли друзей, и в итоге перестали их заводить. Мы стали машинами, автономными боевыми единицами, мы не задумывались о будущем, мы уже не верили в него, мы его прокляли. Мы воевали, потому что не хотелось умирать, а не воистину каких-либо целей. Мы шли сквозь леса, поля, болота, сквозь этот проклятый дым чужих сожжённых отечеств. Нам казалось, апокалипсис, который нам с таким упоением пророчили ветхие страницы древних книг, уже произошёл, а мы не знали об этом, или не заметили его, и сейчас находились в аду, где вынуждены были вновь перезаряжать и жать на спусковой крючок, пока не онемеет палец, не взвоет болью плечо. И это наше наказание. Нас мотало по чужеземьям, то пешком, то на едва живых джипах, при хорошем раскладе – на бронемашинах, когда пехоты, когда десанта. Вся наша хвалёная десантура первая нас и подвела. Теперь остатки их лихих батальонов с пустыми глазами, потерявшие друзей и надежду, побитые ветром и временем, прибивались к нашей зачистке, на которую в начале войны даже служебные псы смотрели презрительно. Но все они умирали в скором времени, а я и командир Клай всё не дохли, как тараканы, право слово. Да и какой он уже был мне командир. Спустя три года чины и звания перестали что-либо значить. И я была далеко не та сопливая девчонка, трусившая идти в атаку, а озлобленный, трижды раненый зверь, которому было уже всё равно, чью глотку перерезать. Война взяла меня ребёнком, и через три года выплюнула бойцом. Покалеченным, агрессивным, бездомным, жестоким солдатом выжженной земли. Каждую ночь мне снились родные, каждую ночь я просыпалась в поту, а потому старалась поменьше спать. Конечно, Клай видел это. Он сам всегда оставался на посту, словно ему неведома была усталость.
- Расскажи мне.
Я очнулась от очередного кошмара, в гневе сорвала с себя куртку, оставшись в полностью пропитанной потом майке. Жетоны липли к мокрой груди, я тяжело дышала, с трудом понимая, кто я и где нахожусь. Клай сидел у костра рядом со мной. Ещё тогда я удивилась, почему он всегда старался быть как можно ближе ко мне. От его голоса затянуло старую рану. Больно, с надрывом. Я помяла визжащее этой болью бедро, глядя на него. Клай сидел, сутулясь, грея руки над огнём, и смотрел на меня со странной, неведомой мне грустью.
- Расскажи, Стелс, - повторил он и кинул мне флягу.
Пили мы спирт. Больше ничего не было. Я глотнула этот жидкий огонь и зажмурилась.
-Что тебе рассказать? – испуганная девочка во мне снова исчезла, уступив место хищнику.
- Как ты жила до всего этого? До войны?
- Как все, Клай. Как Бад, как Лиин, как Лира, - я вытерла глаза запястьем. – Как обычные люди. Это ты у нас с шомполом в кулаке родился, а я от всего происходящего удовольствия не получаю.
- Думаешь, я получаю? – он изогнул бровь. Я никогда не могла понять, когда он злился. Голос всегда был низким и спокойным, даже безжизненным.
- За три года ты ни капли не изменился, - я пожала плечом, упала обратно на спальный мешок, глядя в небо. Из-за дымки, не рассеивавшейся даже ночью, звёзд уже давно не было видно.
- У тебя была большая семья?
- Да, - отрубила я.
- Они все погибли?
Я прикрыла глаза.
- Все. А у тебя была семья, Клай? Они снятся тебе по ночам? Их призраки шепчут тебе на ухо с наступлением темноты? А?
Клай молча отвернулся к костру.
- У меня была жена, - сказал он. – Майя. Погибла в тот же день, что и твои родные. Да, Стелс, она снится мне. Я очень перед ней… виноват.
- Думаешь, мог спасти её?
- Нет. Нет, это глупо. Я не смог бы. Нет, тут дело в другом.
Клай замолчал и молчал долго. Я поняла, что больше не смогу уснуть. А ещё поняла, что у меня проснулась жалость к нему. Никогда бы не подумала, что у командира Клая есть чувства. Я села, напустила на себя строгий вид.
- Закурить дай.
Клай протянул мне сигарету. Ему даже не пришлось хлопать себя по карманам: он всегда знал, что где лежит. Аккуратист. Я достала из костра ветку, подкурила и хрустнула костями о камень, к которому прислонилась.
- Пожалуйста, Стелс, - съязвил он.
- Вежливость мне отстрелили у Янтарной речки, - отозвалась я. Там было моё третье ранение, самое тяжёлое, в живот. Южанин, отставший, видимо, от своих, заплутавший в здешних лесах, обезумевший от ярости и страха, вылетел из кустов и вспорол меня охотничьим ножом. До того, как я почувствовала вспышку боли, он рухнул мне под ноги с пулей в голове: я уже управлялась с пистолетом на одних безусловных рефлексах. Клай тащил меня на себе почти целые сутки, сняв с себя всё, что можно, и перемотав поперёк туловища. Я и не думала, что во мне столько крови… врачи утверждают, что пять литров, а вытекло, казалось, все восемь. Клай всё время говорил со мной, какую-то ересь о том, что всё будет хорошо, что я скоро поправлюсь, не ведая, как я была счастлива, уже прощаясь с жизнью. Мне грезились родные, к которым я вскоре присоединюсь, вот тогда всё будет хорошо. Он приволок меня в лазарет на ближайшей заставе. Я не испытывала к нему благодарности. Когда я открыла глаза и поняла, что прозевала свидание со смертью, я ещё больше его возненавидела.
- Я старше по званию, Стелс, - равнодушно напомнил мне он.
- Засунь себе своё звание, - так же спокойно отозвалась я. – По боевым заслугам я давно тебя обошла. Может, прикажешь ещё и честь отдать?
- Я не против. Три года без женщины, - он полез за второй сигаретой.
- Пошёл ты, командир, - я встала, закинула винтовку за спину и, размеренно затягиваясь, пошла во тьму, шаркая сапогами по камушкам.
- Нет никого, оставь ты  оружие, - устало сказал он. – Тебе мало с ним спать?
Я фыркнула и отправилась себе дальше. Я не любила ночь. Днём идти с ним – ещё терпимо, но оставаться с ним ночью… Да, он красив по-своему, сложён хорошо. Девчонки в общежитии часто обсуждали его перед сном. Но, дело было не в нём, а во мне. Я потеряла способность любить, симпатизировать, хотеть. Война забрала у меня родину, юность, возможность иметь детей и половую принадлежность. Я любому оторвала бы голову, приблизься он ко мне.
- Стелс! Стелс, вернись! Я тебя по кустам искать не буду!
Я чуть ускорила шаг. Из чувства противоречия.
- Стелс! Есть правило не покидать ночью лагеря! Это приказ!
Я дошла по тропинке до ручья, присела на колено, зачерпнула в ладонь воды и умыла лицо. Мы вообще старались мыться при любой возможности, благо рек и озёр кругом было много. Мы инстинктивно пытались смыть с себя, то ли отвращение, то ли запах трупов, по которым шагали. От пота, в котором я проснулась, начало знобить, и я, как могла, смыла его.
Позади посыпались камушки. Клай был отличным воякой: когда я развернулась и вскинула винтовку, дуло упёрлось ему в живот – так близко он успел подойти. Клай остановился и посмотрел на меня. Спокойно, умиротворённо, без малейшего испуга. Здесь все боялись, даже я. Но только не Клай. Ему было уже почти сорок, он пришёл на войну взрослым мужчиной, а меня забрали в семнадцать. Он словно примирился уже со всем этим, принимал, как должное, смотрел в лицо смерти, и та первая отводила глаза. Я ненавидела его, наверное, оттого, что иначе пришлось бы им восхищаться.
- А тебе не одиноко будет, если спустишь курок? – тихо спросил он.
Я сдула чёлку со лба.
- Патронов жалко.
- Что ты скалишься, как зверь какой? – Клай улыбнулся. Как можно улыбаться под дулом?
- Мы все здесь потеряли человеческий облик. А ты первее всех.
- Ты мне всё тот поцелуй вспоминаешь? Это шутка была, дитё ты неразумное. То, что я дважды жизнь тебе спас уже не в счёт?
- Тебя никто не просил! И живот мне латать никто не просил! И тащить меня на себе, и убаюкивать, как младенца! Я по твоей милости все круги этого ада прошла. Эта война никогда не кончится! А, если кончится, то что мне прикажешь делать? Куда идти? Я сирота! Без семьи, без дома! Я по лоскутам вся порезана, ты шрамы мои видел? Кому я нужна? – дрожащим от гнева голосом проговорила я, всматриваясь в его лицо во мгле. И тут произошло то, чего я никогда не видела. Клай вышел из себя.
- Кому? Кому?! – он схватил дуло, вздёрнув его вверх, и навис надо мной. – Издеваться вздумала?! Всю душу ты мне вымотала! С первого дня! Я как пацан за тобой бегаю!
Я попыталась снова завладеть оружием, но он выдернул его из моих рук и отшвырнул в темноту. Но я, хоть и лишённая преимущества, выпрямила плечи и гордо вскинула голову, не выказывая страх и дрожь, которую я испытала, услышав эти слова. Любые признания на войне звучат своеобразно, имеют некий привкус тлена. Но не его слова. Со мной никто и никогда так не говорил.
- Я из-за тебя жене изменил, - почти шёпотом процедил он сквозь зубы, сверля меня глазами. – Изменил. В тот самый день, как увидел в училище. Изменил, потому что тонуть в тебе начал. Потому, что мечтал о тебе, потому что ты стала мне сниться. Поэтому я виноват перед ней. Я её даже не оплакивал. Я выживал ради тебя, Риша.
Я вздрогнула. В носу и глазах отчаянно защипало. Я три года не слышала своего имени. Я только теперь поняла, с каким выражением Клай смотрел на меня. Он смотрел на меня с любовью. Я раньше не верила, что на войне можно любить. Кругом столько горя, боли, смертей… При чём здесь любовь?
- Сколько боёв мы прошли, сколько мостов мы сожгли за собой, я всегда был рядом. Так, неужели ты думаешь, что, когда всё это кончится, я брошу тебя?
Я посмотрела ему в глаза и заплакала. Призраки войны отступили от нас. Я уткнулась в него, сжав тяжёлую военную куртку на широкой спине, а Клай гладил меня по волосам, обняв. Я почувствовала, как дрожат его руки. Они не дрогнули ни на секунду, когда сжимались в кулаки, передёргивали затвор, срывали чеку, но дрожали сейчас, когда он впервые так прикоснулся ко мне. Во мне вспыхнул огонь. Пламя, которое, как я считала, никто не сможет разжечь. Я должна была обладать им, а он – мной. Мы не можем умереть, не познав этого.  Я взяла его за руку и сама привела обратно к костру. Я не хотела, чтобы это произошло во тьме, под пеленой дыма, сковавшей небеса, я хотела видеть его, его глаза, его тело, хотела запомнить всё до мельчайших деталей. Это чувство такое простое… такое естественное… Тепло… очень тепло… горячо… как естественно размыкать губы навстречу его губам, слышать его частое дыхание, вторящее моему, его стон, сливающийся с моим… ощущать его руки, пальцы там, где раньше касались лишь мои, целовать эти руки, прижимать их к себе… следовать его движению, вдыхать не запах пороха, не вонь пожаров, а запах тела… живого тела… как приятно чувствовать его в себе, понимать его наслаждение, разделять его… это не просто любовь, это любовь в высшем её проявлении… назло всему миру, назло этой проклятой реальности, что вынудила нас любить каждую секунду, каждой клеткой тела, порой кожи, потому что завтра может никогда не наступить…
В ту ночь я впервые увидела звёзды… впервые за столько лет рассеялся дым войны…

Через неделю мы попали в засаду. Пули свистели мимо, как рой ос. Клай умер у меня на руках от ранения в грудь. Его последние слова были: « Прости. Я так тебя любил». Я получила осколочное и едва сохраняла ясность сознания, когда слышала эти слова. Только подумать… три года я гналась за смертью, а она настигла меня именно сейчас. Едва ли я понимала иронию. Мне не было больно: я знала, что мы очень скоро встретимся… 


Рецензии
Блин, тезка поздно заметила твое новенькое. Как обычно на высоте, браво!
А ведь и в наше мирное время так бывает, много нас амазонок по жизни, ведущих ежедневный бой с реальностью и обыденностью.
Творческих успехов, с нетерпением жду новенькое от тебя.
С уважением,

Анна Ревенко   14.11.2010 00:14     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.