Sehnsucht. Глава тринадцатая

Гамбург горел октябрем. Усыпанный желтоватыми листьями, с непривычно ярким солнцем, бьющим в глаза, с ветром, пахнущим свободой… Гамбург горел октябрем, в котором Ингвар улыбался. В пятнадцатый день второго месяца осени он шел, вороша опавшие листья, с рассеянной улыбкой глядя себе под ноги. Ларс шел рядом, взяв его под руку и проделывая с листьями абсолютно то же самое. Листья падали с веток. Падали… и шуршали.
- В любой истории рано или поздно наступает момент, когда следует поставить точку, - внезапно сказал Ларс, нарушив молчание.
- Ты думаешь? – Ингвар повернулся к нему и снял лист, прицепившийся к шарфику.
- Я убежден, - Ларс недовольно поморщился и отпустил Фишера, чтобы закурить.
- И что же навело тебя на подобные мысли?
- Твоя история началась еще до меня. Но я убежден, что появился в твоей жизни, чтобы поставить точку. Настоящую, Инго, жирную точку.
Фишер рассмеялся и опустился на свободную лавочку, похлопав по свободному месту рядом с собой. Ларс с неохотой опустился, глубоко затягиваясь и задумчиво выпуская дым из легких.
- Точку, - Ингвар улыбался и щурился, глядя в солнечное небо. – Скажешь тоже.
Ларс продолжал задумчиво молчать и медленно курить, изредка стряхивая пепел на собственные ботинки. Фишер не мог точно сказать, когда мальчик обрел эту молчаливость. Она не нравилась Фишеру, она была так не похожа на обыкновенную веселость Ларса, на его беспечность, словоохотливость, дерзость… Улыбка появлялась на его лице все реже, чаще юношу можно было найти с какой-нибудь книгой, чем за телевизором. Ингвар не мог не признать, что Нойвилль становится похожим на него. Но его не отпускало чувство, что когда-то подобное уже происходило в его жизни. И не закончилось ничем хорошим. Ингвар с удивлением понял, что знает Ларса так мало, так ничтожно мало, чтобы определить, что именно с ним происходит.
- Может быть, сходим куда-нибудь вечером? – поинтересовался Фишер, потягиваясь и болтая ногами. – Надоело сидеть дома.
- Куда-нибудь – это куда? – устало спросил Ларс, с интересом разглядывая фильтр.
- Ну, в кино, например. Или в кафе.
Нойвилль фыркнул и встал, выбросив окурок и засовывая руки в задние карманы брюк.
- Не хочу я никуда идти, - сказал он. – Ни в кино, ни в кафе, ни в парк, ни в отель, ни…
- Что-то тебя понесло, - иронично отметил Фишер. – В отель тебя никто не звал.
- Но это подразумевалось, - Ларс протянул руку, помогая Ингвару встать. – Исходя из контекста. Стареешь, Инго. Когда мы с тобой познакомились, ты налил мне виски с колой и предложил сигарету, а теперь зовешь в кино и кафешки, будто я школьница. Ноутбуки дома опять же забываешь…
Ингвар помрачнел и слегка отстал, пропуская Ларса вперед. Этот эпизод не шел у него из головы. Он гадал, читал ли Ларс тот документ. Да даже если и не читал, там было достаточно остального. Фишер хранил это, не предполагая, что когда-либо найдется человек, способный зайти так далеко в дружбе с ним, чтобы держать в руках его вещи. У Ингвара было особое представление о собственности, он очень трепетно относился к личным вещам и остальному имуществу. Вплоть до того, что не позволял носильщикам притрагиваться к своим чемоданам, какими бы тяжелыми они ни были. Но такой человек нашелся, и вполне возможно, что с ним Фишер совершил ту же ошибку, что и с Гансом. Недооценил.
Ларс шел чуть впереди спокойным, размеренным шагом, вороша ногами листья и рассеянно улыбаясь. Вообще-то с дорожек листья убирали, поэтому мужчины шли по земле, огибая деревья и игнорируя тот факт, что так делать, собственно, не рекомендуется. Фишер смотрел в спину Нойвиллю и задавал себе один и тот же вопрос. Видел или нет? Понял или нет? Принял или нет? Простил или нет? Поведение Ларса было неоднозначным, он впадал то в беспричинную веселость и окружал Фишера заботой, достойной идеальной мамочки, то в депрессивную замкнутость, не подпуская Фишера к себе и на метр и запираясь в комнате на целый день. Любые попытки узнать, что с ним происходит, терпели неудачи. Ларс либо отшучивался, если был в хорошем настроении, либо молча игнорировал любые попытки заговорить. Сегодня настроение Ларса менялось быстрее обыкновенного, из чего Фишер сделал вывод, что наступил день, к которому парень готовился, и из-за которого по какой-то причине переживал.
- Послушай, Инго, - Ларс резко развернулся, и Фишер едва не сломал об него нос. – Я сегодня буду поздно. У меня куча дел, связанных с твоим сыном и твоей группой поддержки. Ужинай без меня, и… Думаю, ждать меня вообще бессмысленно, я не знаю, когда я закончу, а тебе надо выспаться.
Вот оно.
- Лассе, - Фишер мягко улыбнулся. – Ты боишься, что, когда ты вернешь мне Клауса, я сочту тебя бесполезным или стану уделять все внимание ему?
- Не совсем, - Ларс отвел взгляд и закусил губу.
- В любом случае не смей даже думать об этом, - Ингвар хлопнул его по плечу. – Я всегда буду с тобой.
- Угу… И в горе, в радости, пока смерть не разлучит нас, - угрюмо пошутил Нойвилль, разворачиваясь и двигаясь к остановке.
- Я могу тебя подвезти, - полувопросительно произнес Фишер, делая шаг вслед за юношей.
Ларс поднял руку, показывая жестом, что Ингвар может катиться ко всем чертям со своей благотворительностью, и что он доедет сам. Фишер вздохнул, развернулся и отправился домой.
Ich w;rde dir gern sagen,
Wie sehr ich dich mag,
Warum ich nur noch an dich denken kann.
Ich f;hl mich wie verhext und in Gefangenschaft
Und du allein tr;gst Schuld daran.
Worte sind daf;r zu schwach,
Ich bef;rchte, du glaubst mir nicht.
Mir kommt es vor,
Als ob mich jemand warnt,
Dieses M;rchen wird nicht gut ausgehen.
Ларс сидел у окна. Снова пошел дождь. В автобусе было тепло, но Ларса знобило. Какая-то старушка спорила с Максом о том, кому следует уступать место, а кому нет. Кажется, она была недовольна тем, что Макс уступил место не ей. Ларс усмехнулся. Он не слышал их. Он слышал только песню, которую нашел в фонотеке Ганса. Песню, которая выпала на случайном воспроизведении, а значит – к ней следовало прислушаться.
Von Dr. Jekyll
werde ich zu Mr. Hyde,
ich kann nichts dagegen tun,
pl;tzlich ist es so weit.
Ich bin kurz davor durchzudrehn,
aus Angst, dich zu verliern.
Нойвилль улыбнулся, провожая взглядом пустую остановку. Еще минут двадцать ехать. Возможно, так оно и есть, и он действительно меняется так резко именно потому, что… А, собственно, почему? У Ларса не было четко выработанного плана действий. Он знал, что собирается делать на фабрике, когда соберутся все. Он знал, что собирается делать в приюте, когда приедет туда. Но что делать со всем этим вместе? Спасти репутацию Фишера, отдать ему сына, отдать ему свою женщину, отдать ему всё, быть святым, и заставить его раскаиваться? Это казалось глупым даже на вид, не вникая в суть. Быть святым для человека, который убил его мать и собирался убить его самого? Который отнял у него все, заменив это собой, заставив нуждаться в себе и добровольно отказаться от всего? Он добивается именно этого, и святость Ларса никому не принесет блага. Даже самому Ларсу. Пустые сожаления всю жизнь. Черт возьми, они живут напротив друг друга, как можно надеяться на то, что все забудется со временем?!
Und alles nur, weil ich dich liebe,
und ich nicht wei;, wie ich's beweisen soll.
Komm, ich zeig dir, wie gro; meine Liebe ist,
und bringe mich f;r dich um.
Ларс промотал припев на начало и внимательно вслушался в каждое слово. Сама по себе песня ничем не отличалась от множества других подобного содержания, однако, найденная в фонотеке Ганса, она приобретала совершенно иной, печальный смысл. Дождь усилился и лил теперь сплошным потоком так, что не видно было, что делается за окном. Все было размыто словно в картинах импрессионистов. Словно в его душе. Ганс не зря покончил с собой на пороге дома Фишера в тот час, когда тот обязательно должен был быть дома. Только в случае с Гансом все еще можно было исправить. Ларс видел Фишера в то утро, он видел Фишера в последующие дни. Он не понял. Мысль Ганса не дошла до него. И его слова о солнце. Те же, какие приходили в голову Ларса, едва он потерял мать. Что бы ни происходило. Сколько бы людей ни умерло. Солнце все равно будет светить. Даже если оно закрыто тучами, даже если мы его не видим, оно светит, и светит ярко. Он хотел стать его солнцем. Донести до него эту простую истину. Ларс понял, что руки его дрожат. Гансу не хватило сил, ему не хватило жара, чтобы стать солнцем. Чтобы спалить все, что должно быть сожжено в душе Фишера. Чтобы свет резанул глаза, и научил, наконец, видеть. Чтобы всё с чистого листа. Или по заслугам. Ларс не ощущал в себе достаточной силы, чтобы стать солнцем Ингвара. Затея Ганса казалась ему бессмысленной. Такой, какая может прийти в голову только в момент истинного отчаяния. Но дождь кончился. «Солнце – это не один человек, - внезапно подумалось Ларсу. – Солнце – это все, кто любит тебя, Инго. Это все, кого любишь ты. И одному Гансу, о котором ты почти забыл, не стать было твоей смертоносной звездой. Но я знаю, как вытащить тебя на свет».

Komm, ich zeig dir, wie gro; meine Liebe ist,
und bringe uns beide um .
- Вот документы, вы можете с ними ознакомиться, - Ларс передал распечатки Максу и потер переносицу. – Как с ним поступить – решайте сами. Он будет здесь через неделю. Ровно через семь дней, собственно, на седьмой. В половину первого. Если у вас есть желание поговорить с ним – действуйте.
Ларс покинул трибуну и скрылся в коридоре. Макс отловил его у выхода, резко остановил, потянул за рукав, заглянул в глаза.
- Ты что-то задумал, - сказал он. – Ты что-то задумал, и мы тебе зачем-то нужны.
- Мне просто жаль вас, ребята, - искренне ответил Ларс, легко высвобождаясь из захвата Макса. – Я делаю это не для того, чтобы занять его место, успокойся. Ганс погиб из-за этого. Я не мог оставить всё так.
- Вы же друзья.
- Любой дружбе есть предел.
- Чего стоит тогда эта дружба.
- Действительно, - согласился Ларс, - Она не стоит ничего. Именно эта, конкретно взятая дружба, не стоит ничего. Я хочу спасти вас, идиотов, пока вы не потеряли последнее, что у вас есть – самих себя.
- Разве не он покрывал тебя, когда ты убил своего друга?
- Разве не он убил мою мать? – Ларс помолчал, наслаждаясь шоком Макса. – Звучит как в дешевом детективчике, но так есть. Я не хочу растоптать его с вашей помощью, вы переоцениваете свою значимость для него. Я хочу оградить вас от того, что настигло Ганса. И что висит надо мной.
Ларс похлопал Макса по плечу и направился к остановке. Он должен был успеть в приют до закрытия.
Ингвар сидел, мрачно глядя на полную тарелку. Есть не хотелось совершенно. Где-то в животе поселилось чувство, которого Фишер не испытывал уже очень и очень давно. Беспокойство. Настоящее, полноценное беспокойство. За кого-то, кроме себя. Телефон Ларса молчал, из чего Фишер сделал вывод, что парень не хочет разговаривать с ним. Мысли о том, что Ларс может быть занят, голову Ингвара не посетили. Собственно, верным не было ни то, ни другое, Нойвилль слушал музыку, и не мог слышать звонка телефона, запихнутого в самый дальний карман сумки, набитой сладостями для Клауса. Но Фишер не мог этого знать, и он не находил себе места. Позвонил Лине, и они долго разговаривали, не поговорив толком ни о чем. Впервые за все время Ингвар задумался, что он будет делать дальше. Он ведь не может взять ее за руку, привести к Ларсу и сказать что-то вроде «мы тут с твоей женщиной решили пожениться, Лотар не был виноват, это подстроил я для того, чтобы ты не думал о том, что написано у меня в ноутбуке, потому что я не хочу, чтобы тот факт, что я укокошил твою мамашку, портил наши с тобой отношения, так что давай помиримся и больше никогда не будем возвращаться к этому разговору, и ведь ты же не возражаешь, если мы с твоей Линнхен будем жить вместе на законных основаниях?».  Ингвар застонал и перебрался в кресло, где ему всегда думалось лучше. Лина взрослая девочка, она все понимает, и то, что Ингвар никогда не будет любить ее так, как любил Марию – тоже. Ларс… Ларс потерял мать. Потерял лучшего друга. Потерял женщину в конце концов. Получить и Лину, и Ларса Фишер не мог. Ему следовало выбрать кого-то одного, выбросив из своей жизни другого. Вопрос состоял только в том, на ком остановить свой выбор.
Ларсу удалось уговорить Юргена оформить необходимые документы сразу на Фишера. Для его плана не было нужды в том, чтобы его имя фигурировало в них. Старик пошел ему навстречу, и теперь Ларс подставлял лицо дождю, благодаря его за то, что все складывается так просто. Из этого следовало, что он все делает правильно. Клаус очень волновался и долго не хотел его отпускать, расспрашивая о папе и запихивая в сумку пластилиновые фигурки и кучу изрисованной бумаги. Сердце щемило. Закусив губу, Ларс обещал мальчику, что через неделю он встретится с отцом, и они все будут вместе жить. Нянечка смотрела на него с благодарностью.
Обратная дорога заняла куда меньше времени, чем Ларс рассчитывал. Гостиная встретила его выключенным светом и белым пятном в алом кресле. Ингвар сидел, задумчиво поглаживая переносицу и о чем-то напряженно думая.
- Через неделю, - сказал Ларс, - вешая куртку на крючок. – Ты сможешь увидеть его.
- А? Что? Ты вернулся уже? – Ингвар встал и замер, не зная, что ему теперь делать. – Кого?
- Клауса, - Нойвилль включил свет и присел на подлокотник. – Ты ведь понимаешь, Юрген не позволит тебе забрать его так просто, но мне удалось уговорить старика позволить мне прогуляться с мальчиком недолго. Так что через неделю ты сможешь его увидеть. Лучше всего это будет сделать на фабрике, старику не понравится, если он увидит ребенка с тобой. Там безопаснее всего, да и недалеко это.
- Я… смогу… увидеть… своего сына?
- Инго, ты пил? Или ты спал? Или ты что вообще делал, раз так туго соображаешь?
- Господи, Лассе, ты… - Фишер упал в кресло, обалдело глядя куда-то вверх.
- Я твой единственный, единственный, Инго, друг.
- Ты… после всего… да?
Ларс отвернулся, задумчиво разглядывая журнальный столик. Он не хотел говорить об этом, он избегал этого разговора, все было сделано, поздно теперь что-то менять. Рука Фишера сжала его собственную, Ларс закрыл глаза и ответил:
- Ганс пустил пулю себе в лоб, потому что узнал что-то, что знать ему было не положено. Ты обладаешь отвратительной привычкой, Инго, ты не следишь за собственными вещами. То ли я сделал тебя таким, постоянно прибирая за тобой, то ли ты потерял нюх. После случая с Гансом тебе следовало бы ограничить радиус разбрасывания собственных вещей, это как минимум. И как максимум – взять себя в руки. Как можно спутать серый и черный, скажи? Ты стареешь? У тебя сливаются цвета? Ты не выспался в тот день? В любом случае, значения это не имеет. Потому что вдобавок ко всему ты еще и разбросал по всему кабинету бумаги, которые мне лично видеть нельзя было никогда. Я прочитал их все.
Фишер прерывисто вздохнул и отпустил Ларса, однако тот перехватил его ладонь и сжал до хруста пальцев.
- И, да. Ты прав. Я делаю так именно после всего. Именно в связи с этим.
- Ты мог убить меня в любой момент, - ошалело проговорил Ингвар, не глядя на Ларса.
- Я и сейчас могу это сделать, но не стану. Я же сказал. Я твой единственный друг. И ничто не может этого изменить.
- Ты святой человек, Лассе. Ты… святой человек.
Ларс почувствовал плечом горячий лоб Фишера. Ладонь в его руке дрожала. Ингвар дышал прерывисто, больно, хрипло. Нойвилль погладил его по голове. «Попроси у меня прощения, - мысленно молил он. – Я хочу слышать только два слова: прости меня. Больше ничего. Я не хочу слышать, что я святой. Я не хочу слышать твоих причитаний, и оправданий твоих тоже слышать не хочу. Попроси прощения, просто попроси прощения, Инго!!!». Но Ингвар не попросил. Он бессильно полулежал в кресле, прижавшись лбом к плечу Ларса, не ощущая своей ладони в его руке, не ощущая ничего вокруг. Не слыша своего хриплого дыхания, и чувствуя только, как жжет глаза, будто в них насыпали песок. Ларс простил его – это все, что Ингвар сейчас осознавал.
- Иди спать, - донесся сквозь пелену собственных мыслей голос Ларса. – Ты сидеть не можешь. И вообще. Тебе положено прыгать от радости и благодарить меня за работу, что я проделал, а ты рыдаешь на моем плече, словно я у тебя последнее отнял.
- Последнее здесь отнял вовсе не  ты, - заметил Фишер, натянуто улыбаясь.
- У меня все еще есть ты, - парировал Ларс. – Значит, не последнее. Спать иди. Быстро.
Ингвар кивнул и медленно поднялся по лестнице. Дождавшись, пока закроется дверь его спальни, Ларс включил ноутбук, воткнул в уши наушники, размял пальцы и первым делом переименовал документ, в котором вел свой небольшой дневник. «Прочитай, Инго» назывался он теперь.
"Час тридцать ночи. Я сижу в твоем кресле и не знаю, что мне писать дальше. Наверное, сначала мне стоит поблагодарить тебя за всё. Сказать, как я тебя ненавижу за то, за что только что сказал спасибо… Я ждал, пока ты попросишь прощения. Ты не счел нужным этого сделать. Значит, ты не раскаиваешься в содеянном. Такие как ты не раскаиваются. Такие как ты принимают то, что сделал для тебя я, как должное. Как подношение их безупречной персоне. Ганс хотел сказать тебе то, что скажу сейчас я. Но он не успел. У него не было времени. Он хотел светить для тебя. А с этим медлить было нельзя.
Моя тоска так безжалостна, Инго. Я добровольно отказался от всего, что еще оставалось у меня. Единственное, что остается у меня до сих пор – ты. Твой эгоизм, к которому я привык. Твои вещи в корзине для грязного белья вперемешку с моими. Твоя кружка, наполовину наполненная кофе. Даже в моем прошлом – ты сплошняком. Последний, кого слышала моя мама. Последний, кто видел ее. Мне жаль только, что Лотара нет теперь рядом. Я думаю, он смог придумать бы что-то получше, чем придумал я. Возможно, если бы он остался жив, ничего этого не произошло бы. Я могу простить тебе всё. Но Лотар не имел отношения к тому, что сделала моя мать или я одним своим существованием. И этого я прощать не намерен. Но – полно обо мне. Я начал о другом, и отвлекся.
Я знаю, что ты не можешь вспомнить, что сказал тебе Ганс в то утро. Да, я читал твой дневник, и продолжаю читать его сейчас. Я осведомлен о том, что ты пишешь там, зная, что я прочитаю, и я не верю тебе. Единственное, чему я верю – это твоим слезам в то утро и теперь, значит, ты еще можешь чувствовать, и моя затея не лишена смысла. Ганс хотел выжечь из тебя темноту, которую ты породил сам. Ты привык видеть один только дождь, он хотел вспыхнуть ярче солнца, чтобы было больно глазам, чтобы они, наконец, открылись. Его жертва была напрасной. Я сделаю так, чтобы стало наоборот.
Прости, у меня не такой литературный язык, как у тебя. За все время, что мы работали вместе, точнее, ты работал, а я жил бездельником, я так и не научился красиво излагать свои мысли. А это мне необходимо именно сейчас, иначе ты не понимаешь, ну не умеешь ты разговаривать или писать обыкновенным человеческим языком, вечно у тебя какие-то метафоры, мешающие пониманию. Теперь метафорами говорю я, но не очень умело.
Одного Ганса оказалось недостаточно для того, чтобы ты увидел этот свет. И меня одного будет недостаточно тоже. Солнце – это не один человек. Это все, кто дорог тебе и кому дорог ты. Мое солнце вспыхнуло, когда я потерял Лотара. Его глаза стали моим солнцем, и тогда я понял все, еще не видя, еще не читая. Ты видишь, как я изменился, благодаря этому. Это ты зажег его. Это ты позволил мне прозреть. Я должен сделать то же самое для тебя.
Ты скажешь, что я сошел с ума. Посмотрим, что скажут люди после того, как солнце откроет глаза тебе. Я убежден, что это всё, что я могу для тебя сделать. Не око за око, не зуб за зуб. Свет за свет. Это особенность этого города – свет в кромешной тьме. Один человек не может перевернуть Вселенную. Даже твою Вселенную, Инго. Я не буду один. И ты никогда один не останешься. Если этот свет дойдет до тебя.
Так мало текста, а так долго писалось. Наверное, с непривычки. Я повторяю твою ошибку. Я мог бы сказать все это тебе, и ты ответил бы мне то, что я так хочу услышать. И может быть, я оказался бы неправ. И не читал бы ты теперь это, задавая себе лишь один вопрос – «почему». Я отвечу тебе, Инго. Потому что мы все любим тебя. Лина, Клаус, не видевший тебя ни разу, Ганс и я. Как ты умудрился заслужить это? Как ты умудрился стать настолько важным для несчастных по сути людей? Это великое искусство, и мне его не постичь. Надеюсь, тебе станет легче, когда ты прочитаешь это. По крайней мере, я прошу тебя только не ненавидеть меня. Я так и не смог. Возненавидеть тебя по-настоящему. Я верю, ты сможешь добиться большего, если постараешься. Я всегда буду с тобой. Всегда буду рядом. Я – твой единственный друг. И ничто, никогда не сможет этого изменить".
Гамбург горел октябрем. Желто-красные листья были, казалось, единственным цветным пятном в его обыкновенной серости. Небо заволокло тучами. Дождя, правда, не было, и это давало надежду на то, что Ингвар доберется до фабрики сухим, потому что зонтик он благополучно оставил дома. Сердце стучало, готовое выпрыгнуть из груди, колени то и дело подкашивались, к горлу подступал счастливый комок. Фишер решил пройтись до фабрики пешком, понимая, что вести машину в таком состоянии попросту небезопасно. Ларс ушел в приют рано утром, оставив на столе завтрак и записку с указанием обязательно проверить ноутбук после того, как он вернется домой. Неделя, что они прожили после вечернего разговора, оказалась самой обычной. Проснувшись, Ингвар понял, что опоздал на работу. Спустившись в гостиную, понял, что Ларса в доме нет. Однако зазвонивший мобильник известил его о том, что Ларс подменил его на работе и советует отдохнуть этот день, учитывая, каким тяжелым был вечер. Фишер устало опустился в кресло и весь день смотрел дурацкие мультики по телевизору. Они гуляли по парку, выбирались в дешевые кафешки, которые почему-то очень нравились Ларсу, ходили в порт, останавливались на мостах и подолгу смотрели на воду. Всю неделю Нойвилль повторял, что теперь все будет иначе. И улыбался грустно, но ободряюще. У входа на фабрику Ингвар остановился и перевел дух, ощущая, что вот-вот позорно хлопнется в обморок. После встречи с сыном он твердо решил поговорить с Линой и объяснить ей все. Тем более выяснялось, что Ларс всё знает. Фишер внезапно осознал, что не хочет его терять. Не хочет терять его из виду, не хочет видеть его комнату пустой, не хочет, чтобы мальчик страдал. Сын женщины, которая почти оправдала человека, уничтожившего его жизнь, оказался тем, кто был нужен ему. Отчаянно, глубоко, в этом сером, будто заполненном тенями городе. Ингвар не знал, как искупить свою вину. Простые мольбы о прощении казались ему мелкими и недостойными того добра, что Ларс принес ему. И недостаточными для того зла, что сделал он сам. Фишер кропотливо прорабатывал речь, подбирал необходимые фразы. Но все еще не мог заставить себя заговорить об этом. Ингвар с отвращением понял, что он боялся этого. Трусил.
Коридоры фабрики сливались в одно ржавое пятно перед глазами. Наверху, прямо над своей головой, Фишер слышал шаги Ларса и его голос. Он разговаривал с его сыном. Внезапно до слуха Ингвара донесся детский смех. Фишер остановился, тяжело дыша, чувствуя, как тепло внутри становится невыносимым. И побежал. Ворвавшись в зал, Ингвар обнаружил там только Ларса, стоящего у полуразвалившихся окон и внимательно глядящего в серое небо Гамбурга.
- Я… слышал… где Клаус? – спросил Ингвар, прикладывая ладонь к груди и переводя дух.
- Еще не все собрались, - ответил Ларс, не оборачиваясь. – Я подробно объяснил, как добраться до этого места, это не должно занять много времени. О! А вот и последний участник нашего разговора.
Ларс развернулся на пятках и мягко улыбнулся. Тепло в груди Фишера медленно превращалось в огонь.
- Клаус! Папа пришел! Иди сюда скорее! – позвал Ларс, поворачиваясь к дальней боковой двери.
У Фишера перехватило дыхание, когда из нее появился мальчик. Клаус остановился рядом с Ларсом и вцепился пальчиками в полу его пальто, внимательно и цепко глядя на Ингвара, изучая его, сравнивая с тем описанием, что давал Ларс, и собственными обрывочными воспоминаниями.
- Ларс, я еле нашла вас, неужели нельзя было подобрать более приличного места для ребенка?
Фишер резко обернулся.
- Что ты здесь делаешь? – спросил он у подходящей Лины. – Зачем ты здесь?
- Ларс позвал меня. Он что, не сказал тебе?
- Что он должен был мне сказать? Ларс?
Нойвилль улыбался, гладя ребенка по волосам.
- Смотри, - сказал он. – Это твой папа. А женщина рядом с ним – твоя новая мама. А все вы вместе – счастливая семья. Настоящая, Клаус. Как ты всегда хотел. Знаешь, сколько деток мечтали о таком? Ты счастлив?
- Я не знаю, - ответил ребенок. – Я не привык.
- Посмотри, какой у тебя честный малыш, Инго, - рассмеялся Ларс. – Дети всегда честны. В отличие от взрослых. И от меня в том числе. Расскажи ему, Лина.
Девушка замялась, нерешительно глядя в лицо Фишера. Ингвар был зол. Лина никак не входила в его планы.
- Ларс приходил ко мне. Я не знаю, как он меня нашел, но… Он пришел и сказал, что нашел Клауса. Потом сказал, что он попробует забрать его. А когда заберет, я должна буду прийти сюда. Что он отдаст его тебе… нам… и…
- Исчезну из вашей жизни, - подсказал Ларс.
- Да. И что мы с тобой… Настоящая семья…
- Это правда? – спросил Ингвар, поворачиваясь к Ларсу.
- К сожалению для меня – да, - тот шутовски развел руками. – К счастью для тебя, правда.
- Ларс, - Ингвар вздохнул. – Я не хочу, чтобы ты уходил.
Нойвилль закусил губу и отвернулся к окну.
- То есть, ты хотел бы, чтобы я существовал в вашей счастливой молодой семье как незаменимый друг, как я и говорил?
- Нет. Я хотел бы, чтобы ты остался со мной.
- Даже если бы тебе пришлось отказаться от Лины?
- Да.
Лина ахнула и уставилась на Фишера глазами, полными удивления и обиды. Фишер отмахнулся от нее и сделал шаг к Ларсу.
- Даже если бы тебе пришлось отказаться от собственного сына?
Ингвар вздрогнул. Что-то в тоне Ларса определенно было не так, огонь в его груди разрастался, становилось тяжело дышать, еще тяжелее – связно мыслить. Он не мог отказаться от ребенка, видя его перед собой, понимая родительским чувством, что это он, и что перед ребенком он виновен не меньше, чем перед Ларсом.
- Шучу, - Ларс рассмеялся. – Кто станет ставить такой ультиматум. Клаус, скажи мне, это ведь ничего, если мамы у тебя не будет?
- Я хочу маму, - грустно сказал мальчик. – Но без папы тоже не хочу.
- Тогда иди, - Ларс мягко подтолкнул Клауса, и тот сделал первый нерешительный шаг. – Так ты отказываешься от Лины, Инго?
- Да.
- А ты, Лина? Ты любишь его? Несмотря на то, что он отказался от тебя, ты все еще любишь его?
- Я… я… да, я… люблю его, - Лина заплакала и закрыла лицо руками, не в силах ни оставить мужчину, ни остаться рядом.
- Замечательно.
Ларс засунул руки в задние карманы брюк и качнулся с пятки на носок.
- Сейчас твоя любовь особенно сильна, да? Твое желание во что бы то ни стало быть с ним. Если это так, Линнхен, ты сможешь его согреть. Иди, малыш. Папа ждет тебя.
Клаус нерешительно улыбнулся и медленно пошел, то и дело оглядываясь на Ларса, подбадривающего его кивками и мягкой улыбкой. Фишер опустился на колени и протянул руки, улыбаясь, не думая сейчас ни о чем, не видя сейчас ничего, кроме своего совсем взрослого уже сына (скоро в школу отдавать), который шел к нему, постепенно ускоряя шаг. Ларс извлек руки из карманов. Фишер замер, чувствуя, как пламя в его груди вспыхнуло особенно сильно, затуманив разум животным страхом, ужасом, непониманием, желанием бежать и невозможностью оставить ребенка. Нойвилль спокойно поднимал руку с пистолетом. Шутовски прищурился – расстояние было смешным. Мягко нажал на курок.
Пуля вошла Лине в живот. Она упала на спину, нелепо взмахнув руками и не издав ни звука. Скорчилась на бетонном полу, зажав рану в животе и тихонько всхлипывая. Второй выстрел ослепил. Оглушил. Разом уничтожил все чувства. Клаус остановился на мгновение, качнулся, мягко упал на пол, не отрывая затухающего взгляда от темных глаз своего отца. Ингвар метнулся к нему, но не успел поймать. Маленькое тельце лежало лицом вниз, а у него не хватало сил, чтобы перевернуть его. Лина всхлипывала позади. Руки дрожали. Темное пятно расплывалось по бетону. Ингвар поднял взгляд на Ларса. В лицо ему смотрело дуло пистолета. Фишер открывал и закрывал рот, не зная, что следует говорить в такой ситуации. Руки дрожали, он стоял на коленях, глядя снизу вверх в глаза человеку, жизнь которого находилась в его руках до этого самого момента. И который легким, типично фишеровским движением руки, лихо развернул шахматную доску.
- Зачем ты сделал это? – тихо спросил Фишер, собрав последние силы для этого.
Время надо тянуть. Лина ранена, но если он что-нибудь придумает, ее еще можно будет спасти. Но что, что можно придумать, когда дуло от тебя на расстоянии нескольких миллиметров?! Ответа не было. Ларс стоял, держа его под прицелом, грустно, даже сочувственно глядя в его лицо.
- Зачем ты сделал это? – повторил Фишер чуть громче, чувствуя, как огонь в его груди поднимается к голове, как жжет глаза, как огонь вытекает из глаз и охватывает теперь уже все тело. – Зачем ты сделал это?! Зачем ты сделал это?! Зачем?! Ты можешь ответить мне!? Ларс, чертов придурок, чертов садист, ответь мне, зачем ты убил моего сына!!! Я могу понять всё, я… Скажи что-нибудь, я умоляю тебя, скажи что-нибудь!!!
Ларс молчал. Лина тихонько плакала. Фишер скосил взгляд и понял, что надежды для нее нет. Пятно расползалось под ней с большой скоростью. Рука, зажимавшая рану, побелела, губы дрожали.
- Ларс, - тихо сказала она, чувствуя уже холодное дыхание смерти. – Прости меня… пожалуйста…
Последние слова застыли на ее губах. Фишер перевел безумный взгляд на Ларса.
- Ты доволен теперь? – заорал он. – Ты отомстил мне? Ты счастлив? Всё? Что теперь? Застрелишь меня? Вперед! Стреляй! Но сначала скажи мне, зачем ты сделал это! Почему! Для чего! Ведь ты мог просто сказать мне! Ты мог сказать, и мы… Мы придумали бы что-нибудь! Да что ты молчишь! Говори, твою мать! Говори!!!
Внизу слышались голоса. Ингвар воспрял духом. Еще немного потянуть время. Еще чуть-чуть. Здесь есть люди, они услышат его, они помогут. Это наверняка его ребята, они не позволят Ларсу так просто с ним расправиться. Они идут сюда, надо только немного подождать.
- Почему ты молчишь! – Ингвар хрипел, размазывая по лицу слезы, казавшиеся ему обжигающими. – Какого черта ты молчишь! Почему ты не говоришь со мной!!! Поговори со мной, Ларс!!! Объясни мне, что происходит, можно все изменить! Всегда можно все изменить, пожалуйста, скажи мне что-нибудь!!!
Ларс улыбнулся. Ингвар замолчал, осознав, что давно держит тело Клауса на руках, прижимая его к себе, будто пытаясь защитить от чего-то. Он не смог защитить своего ребенка. Он не смог защитить Лину. Он не может защитить себя. Он не смог защитить Марию. Это его вина. Только его. Нет вины Магдалины Нойвилль, и, тем более, нет вины Ларса в этом. Фишер окинул зал взглядом. Лина лежала, еще теплая, свернувшись в клубок, такая беззащитная, такая нежная. Клаус лежал у него на руках так, будто заснул, устав. Ларс стоял перед ним и улыбался. Шаги раздавались все ближе. Ларс сместился чуть вправо, и яркий свет обжег глаза. Ингвар прищурился, недоумевая, как вышло так, что небо очистилось, а он даже не заметил этого.
- Скажи мне, - повторил Фишер, с мольбой глядя в зеленые глаза Ларса. – Скажи мне, зачем…
- Солнце восходит, - сказал Ларс с улыбкой, – Интересно… что мне приснится?

Das Ende.

_________________________________________________

Перевод строф песни, использованной в главе.

Я хотел бы тебе сказать,
как сильно я люблю тебя,
Поэтому я могу думать только о тебе.
Я чувствую себя презренно и в плену
А ты в одиночку несешь на себе вину.
Слова слишком слабы,
Боюсь, что ты мне не веришь.
Мне кажется,
как будто кто-то предупреждает меня,
что эта сказка не закончится хорошо.
***
Из доктора Джекила
я превращаюсь в мистера Хайда,
Я не могу ничего поделать,
Возможно зашло всё слишком далеко.
У меня просто сдали нервы
из страха потерять тебя.
***
И все потому, что я люблю тебя,
и я не знаю, как это доказать.
Пойдем, я покажу тебе, как велика моя любовь
и я убью себя для тебя.
***
Пойдем, я покажу тебе, как велика моя любовь
и я убью нас двоих. (Die Toten Hosen /Alles aus Liebe)