Evergreens

                Есть фразы, которые
                Вы произносите
                машинально
                И которые появляются
                неизвестно откуда
                по неизвестному поводу
                (Л. Арагон)

                Evergreens - так в Америке
                называют песенки, которые,
                по прошествии многих лет
                продолжают оказывать на людей
                необъяснимое воздействие

В конце концов, не являлись ли эти беспорядочные мыcли, которые, как всегда,
появлялись по утрам между моментом пробуждения и тем мгновением, когда он,
щурясь над паром, отпивал первый глоток весьма крепкого кофе, а затем куда-то
исчезали, уступая место соображениям как нельзя более будничным - и что он будет
сегодня делать, и куда надо бы позвонить, и так далее в том же духе; не являлись ли
эти мысли, которым в его жизни обычно отводилось каждый день не более
десяти-пятнадцати минут, чем-то, не связанным буквально с его существованием, во
всяком случае, с его теперешним СУЩЕСТВОВАНИЕМ, и, быть может, именно
вследствие этого их столь же легко можно было недооценить, как и переоценить.

По-видимому не имело никакого значения и то, что по пути на работу он каждый
день ходил мимо большого спортивного магазина. И хотя за многие годы он
основательно привык к выставленным в витринах предметам, - спальным мешкам,
лодкам, велосипедам, котлам и ярким курткам, всё же витрина как-то отдалённо, но
всё же действовала на него, вызывая известную группу ассоциаций. Среди этих
ассоциаций было много и приятного, но почему-то среди приятного всё время
ощущалось какое-то должно быть давнее раздражение; витрина иногда
просто-напросто раздражала и дразнила его, и он даже иногда менял маршрут
только чтобы не проходить мимо этой витрины. Впрочем, об этом он обычно не
думал: мало ли что может нас раздражать?

И мысли, связанные с витриной этого магазина, проносились, почти не доходя до
сознания, вроде тех газетных цитат, которые видишь слишком часто, чтобы читать
их и чтобы узнавать их, не читая.

 - Опять эти вечнозелёные глупости - подумалось ему однажды перед витриной,
заполненной, роскошными зелёными рюкзаками, и с тех пор эта фраза приходила
ему на ум уже без всякого повода, словно прицепилась. И он заметил, что это не
первый случай, когда он цитирует самого себя, хотя сути этого самоповторения
понять пока не мог.


Итак, это были некие цитаты, вероятно цитаты из его прошлой, казалось прочно
забытой, жизни. Не в силах быть пережитой вторично, эта прошлая жизнь
вторгалась неожиданно в его нынешнее бытие в виде вот таких пугающе-неизменных
"вечнозелёных" цитат, с которых, как с бумажных венков не вдруг осыпаются
цветы, никак не осыпались слова, и смысл, в общем то давно утерянный и во всяком
случае не замечаемый, цеплялся столь же неуловимо, как паутина цепляется за едва
заметные веточки деревьев в лесу, веточки, которые вы бы никогда не приметили, не
будь на них паутины; вы цепляетесь за неё головой, рвёте паутину и замечаете
покачнувшиеся веточки, но вы идёте дальше и веточки снова неподвижны и не
заметны. Так и в этих фразах - каждый раз ему казалось, что вот-вот он, задев в
произнесении саму суть их, докопается до запутавшейся в них паутины смысла, но
фразы приходили и уходили, а смысла он так и не находил.

Он пришёл к выводу, что цитаты появлялись довольно регулярно и их было
относительно немного. Например, однажды утром ему пришла в голову фраза, тоже
неизвестно откуда взявшаяся: "Потому что ты такой". От обычной чепухи эта фраза
отличалась лишь тем, что возникла через несколько часов после пробуждения, на
работе, и, что самое удивительное, в момент большой увлечённости работой: он
рассматривал заинтересовавший его чертёж, и вдруг сквозь изящные очертания
сложной детали проступила тонкая паутина слов: ПОТОМУ ЧТО ТЫ САМ ТАКОЙ.
Это было, что ни говорите, удивительно. Впрочем, в то время он отнёс это к
переутомлению, а вскоре и вовсе забыл про этот случай - мало ли чего лезет иногда
в голову?

 - Беззвучные слова мои стекают с твоих волос тихо струясь вдоль нежных рук туда
где твои задумчивые пальцы скрестились в ожидании ласки -

Ему в общем то не свойственно было писать стихи. И, неожиданно написав это,
почудилось, что он подглядел написанные слова где-то или, что ещё хуже, перевёл
их с какого-то иного языка. Пристально вглядываясь в строчки, возникшие на
небольшом листке сероватой бумаги, он почувствовал вдруг волнение, до него
дошло, что эти слова не просто слова для него, что они имеют некий едва уловимый
запах, некий аромат. Вспомнив некоторые другие фразы, которые он стал в
последнее время относить к цитатам, он, пожалуй, мог бы согласиться, что и с ними
был связан некий запах. МОИ ВЕЧНОЗЕЛЁНЫЕ ЦИТАТЫ, КОТОРЫЕ ПАХНУТ -
тут же пришло ему в голову, и он почему-то подумал, что отныне цитаты не просто
будут мерцать у него в мозгу, но что они начнут всё сильнее воздействовать на него,
порождая сами себя и образуя некое загадочное целое, границы которого пока
неизвестны. И осторожно, как молодая собака, он принюхивался и присматривался к
этому незнакомому прежде пласту своей жизни, оказавшейся сложнее, чем можно
было предположить.

Всё чаще ему случалось, бродя по улицам, сидя на работе, либо во время обеда, в
самых неожиданных моментах его существования вдруг как бы выпадать из
контекста привычной жизни и погружаться в созерцание пришедшей в голову фразы
вроде: КАК ЖАЛЬ, ЧТО ТЫ НЕ ПОЗВОНИЛ ВЧЕРА. Ему было приятно теперь
размышлять над такими вещами, хотя он, как и прежде, не мог вспомнить кто и
когда говорил ему нечто подобное. Он вспоминал знакомых женщин, друзей, свои
увлечения, интимные удачи и неудачи, и ничто не подсказывало  конкретный
источник этого влажного низкого голоса, который мог ему сказать: КАК ЖАЛЬ,
ЧТО ТЫ НЕ ПОЗВОНИЛ ВЧЕРА.

Непонятно почему, но эти размышления, кроме своей приятности, имели ещё и
оттенок какой-то странной озабоченности. Особенно сильно действовали они тогда,
когда приносили с собою запах. Иногда, например, фраза "ПОТОМУ ЧТО ТЫ САМ
ТАКОЙ" шла под "аккомпанемент" (так он мысленно назвал это совпадение),
сопровождалась роскошным ощущением запаха воды в начале лета, когда к нему (к
лету и к запаху воды) ещё не привык и сидишь на берегу реки возле какой-нибудь
старой пристани, где качаются на верёвке лодки, висит бельё, кто-то лениво ругается
на барже, грохочет наверху на  дороге мотоцикл, девушки, облокотившись на
перила, ждут переправы на тот берег, а ветер, такой ветер, какой бывает только в это
время года, не слишком жаркий, то появляется, качая верхушки старых берёз, то
исчезает за бараками посёлка, и запросто можно лечь в траву в поле и жевать
соломинку и наблюдать за облаками, и даже в голову не придёт спрашивать себя,
какое у тебя настроение, а впереди тьма времени и только когда почувствуешь
голод, придётся встать и брести домой и нет ни малейшей тревоги за будущее, и
если бы тут прямо в поле выстроить по команде, лучше даже по какому-нибудь
щучьему веленью, хор,  и этот хор пропел бы из мессы "et in terra pax", то ничего
против этого не скажешь, так это естественно покажется - так же естественно и
просто,  как тогда, когда вечером после кино кто-нибудь затягивает на краю села
"парней так много холостых": тут и месса и песня эта и вообще бог знает что одно с
другим повяжется так, словно это всегда так и было и никакой тревоги, никакой
ненависти ни к кому ты не испытывал, и всегда хор тебе на ухо только и делал, что
мурлыкал "in terra pax".

Фактически это была уже двойная жизнь. Он никого не обманывал, не надувал, не
делал вид, что горит на работе, может только чуть более стал задумчив и всё равно
не оттого, что действительно много думал обо всём происходящем с ним, а просто
потому, что ждал. Он ждал своих цитат, и они приходили, обволакивая его
дурманящими ароматами несуществующего прошлого, никогда никем не сказанных
слов, никем не воспринятых запахов. Он ждал их с таким нетерпением, что будь
случайно пришедшая на ум фраза даже элементарной чушью, он всё равно
присоединил бы её к своей копилке, где драгоценностью считалось прежде всего всё
то, что отличалось бессвязностью по отношению к его обыденной жизни. Это была
некая мозаика случайностей, забредших на ум и тихо переливающихся многоцветьем
ушедших далеко миров. И его собственное прошлое, прошедший мир его души,
были вероятно одним из кусочков этой мозаики, куда входило, очевидно, и многое
такое, к чему его личность, прошлая, настоящая и будущая, относилась лишь
постольку, поскольку она могла быть песчинкой, мельчайшим осколком некоего
громадного и хаотичного мира.

Очевидно, что многое, может быть почти всё, что происходило вокруг него и даже в
нём самом, исчезало незамеченным, не зафиксированным, не вовлечённым в сферу
его сознания. Очевидно, что его цитаты как раз доказывали, что то, что в своё время
никак не затрагивало его, незаметно проносясь мимо в истоке переживаемого
времени, в сложном своём пути по неизведанным пространствам его собственного
прошлого, прорвалось где-то на периферии сознания слишком ленивого, чтобы
сопротивляться этому напору мысленных метеоритов,залетевших из далёкой
галактики его юности, залетевших лишь для того, чтобы пробудить в нём иной
процесс жизни, который настолько сильно противоречил бы его обыденному
существованию, что мог бы почти полностью прервать эту обыденность, подменить
её собой, и он начал бы жить в ином измерении, двигаясь в обратном направлении, и
даже не в смысле воспоминания о чём-то, но просто в движении назад, и над ним
нависла бы угроза того, что все события перевернулись бы наизнанку и
переживались бы наоборот: он бы почувствовал снова нежность к жене, затем
влюбился в неё, потом из него исчезло бы даже знакомство с её именем, а сам
момент знакомства промелькнул бы ярким пятном в том отрезке времени, когда это
происходило, потом он бы истёк совсем из теперешней жизни и вновь впал бы в
детство, но при этом тяжесть пережитого однажды времени не исчезла бы совсем,
но осталась бы неким налётом грусти, который всегда есть у пожившего на земле;
тут трудно сказать, как далеко могло бы зайти это движение наоборот, хотя вполне
возможно, как он сам себе говорил, что всё это ошибка, и все цитаты - никакие не
сигналы из твоего утраченного прошлого, а просто то немногое из него, что сумело
дожить, прорваться, как прорываются обломки древней культуры, представая через
тысячелетия перед глазами археолога.

Раскапывая этот курган, воздвигнутый над твоей собственной жизнью с помощью
памяти, разрывая под толщей многолетних слоёв черты своей подлинной сущности,
открывая своё собственное "я", не наткнёшься ли ты на нечто такое, что, как
распавшийся скелет древнего раба, можно будет выставить в музее для одного
посетителя, которым будешь ты сам, и не причинит ли это тебе ненужной боли, ибо
ты поймёшь, что между тем далёким временем, до которого ты вроде бы докопался,
и этим, нынешним, разница лишь в кажущейся недоступности и недостоверности
первого и в столь же обманчивой доступности и достоверности второго, что
человеческая сущность неуловима, и её нельзя выразить, как бы тщательно не
отделять её от случайных сопоставлений и случайного опыта. Может быть, конечно,
возвращение к когда-то испытанному и послужит для возвращения, хоть
мимолётного, но тем не менее, наверно, жгуче желанного, к некогда утраченной
нежности, к некогда забытой любви, послужит напоминанием и укором, но ни в
коем случае не приговором и не конечной мудростью, после которой нечего будет
сказать. Воспоминание - это всегда открытие, но это всегда и недоказуемость и
область догадок и предположений - вот это могло бы быть так, но случилось эдак, а
вот здесь я бы мог поступить лучше, честнее, умнее, деликатнее - но отсюда, кстати,
один только шаг к разочарованию и сомнению, поэтому этого-то следует избежать -
а именно, чтобы сомнение в своём прошлом было слишком уж недоверчивым,
напротив - сомнение пускай будет доверительным и честным.

И пускай эти цитаты, извлечённые подобно древним амулетам из толщи того
времени, с которым отождествляется твоё прошедшее существование, будут
служить тебе напоминанием о благородном и мужественном долге жизни,
связующей распадающиеся моменты времени в напряжении человеческого бытия
перед самой собой. И пусть это бытиё, словно волшебный антиархеолог, наполняет
своей щедрой рукой антигробницу роскошью человечности, почерпнутой из самого
себя.

                X/73 - V/75