Буня Марковна

  Если бы кому-то вздумалось представить нашу школу в качестве театра, то   амплуа Буни Марковны, безусловно, было бы определено, как «комическая старуха», и в этом не было бы ничего удивительного, поскольку она сама как нельзя  более других в последнее время  этому способствовала.
 
 Но было так  не всегда. В тридцатые годы Буня Марковна преподавала  предусмотренный учебной программой идиш в начальных классах еврейской школы детям  проживающих в Тбилиси состоятельных евреев германского  происхождения в качестве их родного языка, стараясь привнести некоторую литературную основу в бытовой уровень его знания, который те  усваивали дома от своих родителей.

Квалификация и добросовестность, с которыми она это делала, снискали  ей  заслуженную признательность, и родители её учеников считали хорошим тоном помимо школьной программы брать для своих детей  у Буни Марковны ещё и частные уроки, бывшие для неё не лишним дополнительным приработком.

Налаженное было благополучие рухнуло в одночасье, когда заигрывающая с Германией наша  Отчизна решила в 1937 году еврейские школы  закрыть, после чего   та из них (№ 100),  что была в Тбилиси  на Бельгийской, 8,  где преподавала Буня Марковна, стала русскоязычной.

В том же году, следуя странной логике тогдашнего правительства, по Плехановскому проспекту 155 была закрыта  в Тбилиси и образцовая немецкая школа, которую не спасло даже наличие в числе её учеников Серго Берия -  сына всемогущего Первого секретаря ЦК КП(б) Грузии, приснопамятного Лаврентия Павловича.

Впоследствии, уже в 1941 году, когда утраченная дружба с Германией сменилась военным противостоянием это одно из лучших школьных зданий города было передано вновь созданной Специальной школе Военно-воздушных сил,   видимо исходя из соображений того, что для успешной войны  обученные лётчики будут нужнее  образованных граждан. 
Еврейские школы после их русификации особой реорганизации не подверглись.

Педагоги, прекрасно владели русским языком, что позволило всем остаться на своих местах, а контингент учеников  всего лишь слегка разбавили нееврейским меньшинством.
В нашем  классе  его оказалось менее десяти человек, в числе которых, кроме нескольких русских и армян,  были ещё  грек Юра Вольяно, айсор Бабош Малхазов и турчанка Лейла Гайдабаши.
Конечно, у столь юных, как мы, граждан своей осознанной линии поведения быть не могло, поэтому следовало отдать должное еврейским родителям, чьи отпрыски под их влиянием   не только не пользовались преимуществом, которое могло дать им абсолютное большинство в классе, но и никогда не поднимали этого вопроса, разделяя с нами на равных свои семейные праздники и отличаясь от нас разве тем, что  учились с большим, чем мы, прилежанием.
Сдать свои позиции в преподавании любимого предмета просто так Буня Марковна не могла и, заручившись поддержкой еврейских родителей, организовала школьный факультатив по обучению  идишу, но теперь уже на общественных началах.
Тем, что наши еврейские  одноклассники,  добровольно оставаясь  после занятий на дополнительную учёбу, что-то писали на доске и в тетрадях, делая это в обратном направлении, то есть  справа-налево, а для этого перелистывали свои тетради, тоже наоборот,  слева-направо, ужасно нас интриговало и заставляло подозревать, что наших ровесников втайне от нас учат  какой-то запрещённой  чертовщине.

Заметив, что, несмотря на поддержку родителей, вновь назначенный партийный директор к затее с факультативом  относился  с определённым  сомнением,  неистовая Буня Марковна, защищая своё право на пропаганду любезного ей предмета, решила искать поддержку  на мировом уровне, обратив свои взоры, ни больше, ни меньше, как  на международную организацию помощи борцам революции (МОПР).

Это движение, у истоков которого с 1922 года стояли столь известные личности, как Клара Цеткин и Елена Стасова, с началом Второй мировой войны в 1939 году свою международную деятельность прекратило, однако его советская секция, насчитывающая около 10-ти миллионов человек, продолжала активно существовать вплоть до 1947 года.
Задавшись целью вывести  школьное отделение советской секции МОПРа из зачаточного состояния, Буня Марковна, умолчав на всякий случай о том, что собирается под эгидой этого движения преподавать идиш, развила бурную деятельность  по приумножению  его  рядов. 
Дотошно изучив учредительные документы МОПРа, она не нашла там никаких ограничений по возрасту  его членов и на этом основании в короткий срок  привела под его знамёна  поголовно всех своих учеников, включая малолеток.
Все мы с 1-го по 10-й класс получили от неё красивые членские книжечки с изображением на их обложках томящегося за решёткой борца революции,  провозглашающего с поднятой и сжатой в кулак рукой Коминтерновский клич: “Rot front!”. В эти книжечки мы аккуратно вклеивали 20-ти копеечные марки, подтверждающие наш необременительный годовой взнос в фонд помощи непримиримым революционерам.

В результате бурной общественной деятельности  авторитет Буни Марковны за короткий срок  укрепился в школе до такой степени, что она могла позволить себе отвлекать нас на заботы о МОПРе не только в  урочное  время  и не только на своих уроках.
Случалось так, что  в начале  какого-либо иного урока, когда в предчувствие угрозы  вызова к доске, многие из нас  старались не встречаться глазами с педагогом, вдруг открывалась дверь и появившаяся  на пороге Буня Марковна, кивнув небрежно  преподавателю,  обращалась к нам  с неизменным: «Дети, два слова о МОПРе!».
Её приход был для нас праздником, потому что посвящала она любезному ей МОПРу далеко не два слова, а, по меньшей мере, минут двадцать, после чего у педагога, которому предстояло ещё  успеть объяснить новый материал, к нашей радости на опрос домашних заданий  времени  уже не оставалось.

Учительскому сообществу бесцеремонные манеры неистовой старушки, которая работала в школе со дня её основания, нравились не очень. Однако перечить Буне Марковне, козырявшей по любому случаю  международным уровнем своих полномочий, никто не решался.
Амплуа «комической старухи» досталось ей с нашей лёгкой руки в результате уморительной перепалки, возникавшей  у неё с   любимым её родным племянником Моисеем  (Мусей)  Гольдбергом – учеником нашего класса.

Одинокая Буня Марковна в качестве близкой родственницы  проживала в семье его родителя - респектабельного городского стоматолога Петра Гольдберга, и традиционно для  патриархальных еврейских семей в качестве бездетной тётушки   возложила на себя добровольные обязанности по воспитанию любимого племянника.
Учитывая  своё специальное образование и  педагогический опыт, а главное работу именно в той же школе, которую посещал юный Моисей, Буня Марковна считала, что лучше неё в семье с этим делом  никто не справится.

Мусины родители  могли только мечтать о столь квалифицированной гувернантке  для своего сына и с удовольствием переложили  заботы о его воспитании на энергичную тётушку, рассчитывая на то, что под её бдительным оком  Муся преуспеет не только в обязательных школьных  предметах, но и в необязательном факультативном идише.
Однако случилась война. В стране была введена карточная система на продукты, и у Буни Марковны в применимом к Моисею в понятии «воспитание» на первое место выступила  вторая часть этой задачи, а именно «питание».

Любимый племянник,  озабоченной его здоровьем  тётушки, был в короткий срок до такой степени перекормлен, что заслужил у себя  в классе популярное в те времена мальчишеское прозвище  всех толстяков: «хозо-ГПУ». Причём, если  употребление определения «хозо», означавшего по-грузински   свинушку или поросёнка, было в какой-то степени оправдано, то смысл применения к растолстевшему  Моисею  аббревиатуры  главной конторы советских чекистов (ГПУ) было непостижимой тайной детского фольклора.

Общительный с товарищами, непременный участник всех наших игр и проказ Муся Гольдберг на беззлобную дразнилку по поводу своей комплекции не обижался, но тётушку свою Буню Марковну, раскормившую его до буржуазного неприличия, люто возненавидел и всякий раз, едва завидев её на горизонте, избегая очередных воспитательных воздействий с её стороны, исчезал с поля её зрения прежде, чем она его настигала.

Отчаявшись перехватить племянника на переменке, Буня Марковна блокировала его после звонка в классе. Тут ему уже некуда было деваться, а она, вторгшись на чужой урок, заводила к нашей радости свои пресловутые «два слова о МОПРе», при этом не сводила проницательного взгляда с юного Моисея, высматривая в его внешности какие-либо  признаки  непорядка.
- Муся! – прерывала она вдруг себя на полуслове, не договорив фразы по поводу заточённого фашистами Эрнста Тельмана, - Муся, ты обратил внимание, как сыро с утра на улице? Я хочу знать, ты догадался одеть  калоши?
- Пошла вон, старая дура, - брызгал слюною Муся, не желавший отчитываться публично за свои действия.
- Что ты возмущаешься? Разве трудно  сказать, чтобы я была уже спокойна?
Не выяснив всего, что её беспокоило, Буня Марковна переключалась на  разъяснение роли МОПРа в деле освобождения из фашистского застенка Георгия Димитрова, но, не договорив, вновь возвращалась к порученному ей родственнику.

- Муся! – на какое-то время отвлекалась она от судьбы обвинённого в поджоге Рейстага  Г. Димитрова, - а бутерброды свои ты в школу принёс?  Ты до сих пор их не съел? Так скажи, когда ты собираешься их покушать?
   - Убирайся, чёртова старуха, - отвечал замученный  тётушкиным вниманием племянник, - я тебя ненавижу!
Так или почти так, было всякий раз, когда Буне Марковне не удавалось перехватить Мусю в другом месте, где  мы не были свидетелями его неповторимых диалогов со своей неугомонной тётушкой.
Тем временем жизнь шла своим чередом, и класс потрясали неординарные события, означавшие очередную веху в нашем развитии.
 
Так случилось, когда Лёвка Трифонов принёс  в школу мраморную статуэтку обнажённой женщины.  Миниатюрное произведение искусства мальчишки, пряча от девочек, передавали  друг другу  под партами, вырывая из рук и  споря за право её повторного разглядывания. Кончилось тем, что наша бессменная классная руководительница Ольга Константиновна Гольдернес, заметив  на своём уроке возню, к ужасу Лёвки Трифонова  обнаружила и изъяла  у нас  эту самую статуэтку.

Дальше произошло невероятное. Ольга Константиновна, вместо ожидаемого нами разноса, водрузила статуэтку на свой стол и посвятила остаток урока обзору античных традиций поклонения культу  женской красоты, как наиболее совершенному выражению природной гармонии.
После звонка Лёвка Трифонов получил свою статуэтку обратно с наказом  вернуть её бережно на то место, откуда он её добыл.
Наверное, с этого дня мы  стали понимать, что нашими хорошеющими девчонками можно не только интересоваться, но и восхищаться, и были благодарны Ольге Константиновне за выраженное нам взрослое доверие в деликатном мальчишеском вопросе.

В свою очередь, приглядываясь к своей учительнице, мы стали замечать, как   сильно сдала она в последнее время: больше  прежнего сутулится при ходьбе, а лица её не покидает выражение безысходной горести.
Вскоре нам стало известно, что  с начала блокады Ленинграда  она тщетно пытается получить сведения о двух  дочерях-подростках, которых  перед войной  ненадолго отправила  к своей сестре погостить и приобщиться к северной сокровищнице русского искусства.

Слухи о судьбе осаждённых в трехмиллионном городе ленинградцев ходили самые ужасные, и узнать что-либо достоверное  о сестре и детях было Ольге Константиновне  неоткуда.
Поговаривали, что  по Онежскому озеру («Дороге жизни») какую-то часть пожилых  горожан и детей эвакуируют на «материк», но судов пригодных для этой цели в акватории озера было недостаточно, поэтому доставка ими в  осаждённый Ленинград продуктов питания и вывоз обратными рейсами стариков и детей задачи этой в полной мере  не решали. Работа эта несколько оживилась с наступлением холодов и установкой на озере зимнего льда, который позволил пустить по нему грузовые автомашины.  Туда с продуктами, а обратно с людьми. Однако недостаточно прочный в ту зиму  лед время от времени не выдерживал нагрузки и поглощал перегруженные сверх всякой меры  грузовики.
 
Ясно, что Советское информбюро, которому в войну монопольно принадлежало право на прессу фронтовых сводок, официально от подобной информации воздерживалось. Между тем слухи о потерях грузов и людей на «Дороге жизни», хотя  иногда  и  преувеличенные, были   не беспочвенны.
Активное участие в судьбе осаждённых совместно с международным неправительственным обществом Красного креста приняла продолжавшая свою деятельность советская секция МОПРа. Говорят, что именно их активисты  придумали перевозить по льду  Онежского озера  продукты и людей не на борту недопустимо перегруженных автомашин, а на лёгких, но вместительных санях сцепленных в обоз, использующий предельно облегчённую автомашину  в качестве тягача. В результате этого изобретения грузооборот перевозок резко увеличился, а потери от провалов под лёд были практически исключены.
 
Не афишируя свои усилия, вполне допуская их бесплодность, Буня Марковна,  в порядке личной инициативы не уставала забрасывать все инстанции своей организации просьбами установить местопребывание сестёр Гольдернес и предпринять всё возможное для их эвакуации.
Ни один здравомыслящий человек не стал бы в неразберихе первых месяцев войны  рассчитывать на  успех столь сомнительного мероприятия. Но Буней Марковной руководило не здравомыслие, а поставленная цель, и она почти не удивилась, когда на её имя по линии МОПРа пришло уведомление   с адресом, куда именно были эвакуированы из осаждённого Ленинграда запрашиваемые ею сёстры.

Через некоторое время, не без неимоверных трудностей военного времени при общем участии,  девочек  доставили к отчаявшейся матери в тыловой Тбилиси.
Они были в состоянии дистрофии 2-й степени, опухшими от голода и не могли передвигаться самостоятельно. Им выписали продуктовые карточки по норме «детей-иждивенцев» из расчёта - 500 гр. хлеба в день.

Узнав об этом, наш  5-й класс решил отказаться в пользу этих девочек от  ежедневного дополнительного хлеба (50 грамм), который нам выдавали сверх нормы  в качестве школьного завтрака.
После этого решения  мы стали ежедневно  передавать  Ольге Константиновне свёрток с нашими хлебными ломтиками (общим весом около 1,5 кг) для усиления питания  дочерей, с большим трудом убедив её не отказываться от этой чистосердечной помощи.
Однако тут не обошлось без неприятностей. Дело в том, что практичная Буня Марковна предложила предназначенные нашему классу полторы буханки хлеба  получать не разрезанной  на ломтики, которые быстро черствели, а  выдавать наш паёк целиком.

 Хлеборезам это было очень невыгодно, потому что   даже от  мизерного недовеса  многочисленных  порций в целом по школе набегало за день несколько неучтённых буханок, и терять такой доход, ясное дело, им  не хотелось.
По школе поползли пущенные слухи, будто  Буня Марковна мало того, что  вымогает у школьников их ежедневные завтраки, но ещё и требует выдавать  хлеб не разрезанным,  не иначе как для большего удобства перепродажи его на чёрном рынке.

Однажды, с трудом, добившись разрешения, мы всем классом пожаловали к Ольге Константиновне домой, чтобы проведать всё ещё не окрепших её  дочерей.
Девочки были очень слабы, со следами недавних голодных  отёков  на бледных лицах,  почти   не отличавшихся  по цвету от постельных наволочек.

Буня Марковна приехала туда прямо с заседания партбюро института, куда была приглашена по поводу поступившего на неё анонимного сигнала.
Присутствовавший на заседании наш партийный  директор, не желавший конфликтов,  пытался наводящими вопросами  всячески отвести удар  от заслуженного  ветерана школы.
- Уважаемая Буня Марковна, вы, вероятно, просто интересовались, возможно, ли получить хлеб не разрезанным? - спросил он, подсказывая своим вопросом  нужный ответ.

- Вы ошибаетесь, уважаемый, я не интересовалась этим, а именно  требовала, - подтвердила сигнал доносчика Буня Марковна.
- Надеюсь не с целью его продажи на чёрном рынке, как тут  указано?
- Именно с этой целью.
- ???
- Неужели непонятно, что чудом выжившим в блокаде девочкам, кроме хлеба, нужны дополнительные жиры, овощи и фрукты в то время  как стоимость буханки хлеба на рынке сопоставима с месячной зарплатой учителя?  Я не только допускаю, что дареный хлеб может быть обменен на недостающие продукты или  реализован для этой цели, но и, как только  могу, помогаю Ольге Константиновне это делать.
- Торгуете  с ней на базаре?
- Нет. Мы нашли постоянного покупателя, которого устраивает наша цена, но, конечно, при условии, что буханка не будет разрезана на 36 кусочков.
- Для чего же мы, по-вашему, здесь  собрались? – спросил директор.
- По-моему, для того, чтобы одобрить вашу  резолюцию на обращение к вам уполномоченного МОПРа, - не отступала Буня Марковна.
- Что это за резолюция?
- Она проста: «Хлеб, причитающийся  5А классу на школьный завтрак выдавать общим весом».
Возражавших не было.

- Всё-таки, давайте укажем, что я при этом нарушаю инструкцию только  в порядке исключения и с одобрения партийного комитета, - попросил директор.

Всё время тётушкиного рассказа Муся Гольдберг слушал её с нескрываемым восхищением.
-  Что бы там ни говорили, мы всё-таки  победили и  нужная бумага у нас в руках, - продолжая переживать  успех, потрясала своей добычей  Буня Марковна, -  а кому это не нравится, пусть сколько угодно продолжают считать меня вздорной старухой.
- Это неправда, Буня, - взяв её за руку, возразил растроганный  Муся, - ты хорошая. Пойдём домой.

Москва, 2010 г.