Цена науки ч. 1 из 2

Во рту до сих пор чувствовался мерзкий, кислый вкус крови. За все дни пребывания здесь – он настолько приелся, что, порой, хотелось глотнуть хотя бы канализационной воды.  Вокруг лишь четыре серых стены, пропитанных сыростью. Металлическая дверь. И больше ничего.
Свет?! Что это?! Я не помню, что такое свет. Пустое слово. Кругом - непроглядная тьма. Угнетающая, подавляющая сознание, режущая глаза своей густотой.
Как я попал сюда? Помнится кусками – все как в тумане. Знаю, были с друзьями в клубе – отдыхали, как обычно. Напился до чертиков, даже денег на такси не осталось. Страшно мутило, решился пройтись пешком. Следующее воспоминание – это острая боль, всюду. Ужасно болит все, но избивать не прекращают, только и прилетает ногами по голове и в живот.
После этого я очнулся уже здесь, среди мерзких стен, в одном нижнем белье. Это самое противное место, которое только можно представить. Мне до сих пор не верится, что все это случилось со мной, что такое - бывает.
Бетонные стены и пол измазаны противной слизью.  Рваное тряпье, куски ткани, на которых приходится хоть как-то спасаться от продирающего до костей холода – воняют фекалиями. Меня постоянно выворачивает от этой гадости. Об удовлетворении физиологических потребностей лучше не вспоминать.
Временами единственная в комнате дверь шумно лязгает - за ней такая же непроглядная темнота. На пороге оставляют небольшую металлическую миску, наполненную  до краев каким-то вонючим дерьмом. Холодное содержимое – как холодец, но жутко противное на вкус. Думаешь, «лучше бы свою блевотину собрал по полу». Терпишь, терпишь, но, в конце концов, желудок скручивает до слез на глазах – приходиться давиться этой гадостью, сдерживая рвоту, чтобы внутри оставалось хоть что-нибудь.
Времени здесь не ощущаешь. Не знаю, сколько я здесь - дня два, может неделю, если не месяц. Все это кажется бесконечным - расплатой за легкую жизнь. Кем я был, до того как попал сюда – ничего не помню. Есть ли у меня семья? Как меня зовут? Хотя! Нет. Имя я все же помню – Олег.
Иногда сюда заходит какой-то человек. Он, молча, заставляет подняться на ноги. Пинает, или бьет чем-то вроде дубинки, если сопротивляешься или не понимаешь, что от тебя нужно. Кажется, он не нуждается в освещении - все отлично видит.  После надевает пыльный мешок мне на голову, связывает запястья за спиной тугой веревкой и ведет по коридору. Мы идем далеко, по холодному полу босыми ногами ступать обжигающе больно.  Стук его сапог отдается в ушах, словно колокольный звон. Мешок воняет пылью и спиртным, но это намного приятнее запаха в комнате, даже не тошнит.
Проходя мимо многих комнат, понимаешь – тебе везет, парень. В каждой из них обитает ужас. Каждая пахнет страхом. Люди. Разные люди.  Мужчины, женщины, старые, молодые, дети. Все они кричат. Срывая голос, вопят от боли. Умоляют пощадить, некоторые – убить. Каждый из голосов потрясает, заседает в глубине души. Навсегда. Память об этом никогда, ни на минуту не покидает тебя. Ты слышишь их всегда: в изолированной комнате, во сне. И тебе даже не стоит знать, что с ними делают. Хватает только слышать, чтобы прочувствовать их мучения.
Когда ватные ноги уже отказываются идти, я падаю набок. Огромная ручища хватает за ступню и тащит дальше. До нужной комнаты мне никогда не удавалось дойти самостоятельно, хоть до нее и остается совсем недалеко.
Здесь пахнет медикаментами и спиртом, тепло. В кабинете однозначно включен свет. Мешок никогда не снимали с моей головы, но это ощущаешь чем-то внутри себя.  Даже с закрытыми глазами.
Иногда сквозь мешок проникают потрясающие запахи конфет или только приготовленного супа. Вспоминаются счастливые дни, когда я мог есть все это в изобилии и более того.
- Почему он весь в крови? Ты снова его бил? – раздается убаюкивающий, спокойный голос мужчины. По тембру, ему не меньше пятидесяти лет.
Тащивший меня громила никогда ему не отвечал, только томно вздыхал, высоко над моей головой.  Будто раскаивался, что позволил себе немного пошалить.
- Приведи четырнадцатого. Ах, нет, - спохватывался мужчина, позвякивая, будто перебирая маленькие инструменты, - его же сейчас оперируют. Совсем старый забываюсь. Давай, девятого.
Пока громила ходил выполнять приказ, доктор вкалывал мне что-то в шею дважды. Уколы сперва казались легко переносимыми. Но с каждой новой профилактикой я чувствовал себя немного по-иному. Голова кружилась все чаще, еще сильнее слезились глаза. Участки шеи, в которые вводился препарат, постоянно чесались.
Пару раз я слышал, что в кабинете остаемся не только мы вдвоем. Где-то в углу иногда всхлипывал человек. Я не мог разобрать – ребенок это или девушка.  Слишком приглушенными звуки проникали через мешок.
- Как ты себя чувствуешь? Глаза не болят? – спрашивал он, всаживая иглу мне под кожу.
Я пытался спросить его «Где я?», ответить «Болит все» или же, на худой конец, послать подальше. Но язык будто прилипал к небу, челюсть не хотела раздвигаться и только из горла доносились неразборчивые звуки, которые я и сам-то разобрать не мог.
- Хорошо, хорошо, - отвечал доктор в любом случае, наверняка сам себе.


На одной из таких процедур, когда громила ушел за очередным пациентом, доктор неожиданно предупредил, что сейчас снимет мешок. Я настолько привык к однообразию прогулок в этот кабинет, что невольно удивился такому решению. Голос доктора звучал волнительно, будто он сам не был уверен в своих действиях.
- Приготовься, сейчас будет немножечко больно, - убаюкивал он, будто разговаривал с ребенком, пытаясь скрыть дрожь в голосе.
Я решил, что сначала введут очередной препарат или еще чего хуже. Но мужчина моментально стянул мешок с моей головы и отскочил в сторону.
Яркий свет ударил по глазам, словно в них брызнули кислотой. От жуткого жжения тело ослабло, ноги подкосились, и я рухнул на пол, свернув с соседнего стола металлическую подставку с инструментами. Боль пронизывала насквозь. Я кричал что было мочи. Боль в челюсти ничего не значит, когда тебе словно выжигают глаза. Слезы лились ручьем, стекая по лицу и капая на пол. Веревки впивались в кожу, прорезая ее до крови, когда я пытался вырваться из их объятий.
За что? За что такая боль? Чем я заслужил это? Почему я мучаюсь?
- Успокойся, все хорошо. Где двенадцатый? Я просил его привести! – четко выговаривая каждое слово, произнес доктор. Видимо громила, переживая за хозяина, прибежал на крики.
Боль долго не угасала. Свет терзал даже сквозь закрытые веки.
Лишь спустя некоторое время, глаза начали привыкать к свету, жжение проходило. Я почувствовал, что лежу головой в лужице крови. Висок немного пульсировал, видимо я разбил его при падении. Но сейчас это казалось пустяком, даже наслаждением – по сравнению со светом.
- Молодой человек, не стоит ставить эксперимент под такую угрозу, - немного погодя, он присел рядом и добавил властным тоном, - открой глаза.
- Открой глаза, говорю!
  Я начал осторожно повиноваться ему, постепенно открывая глаза шире. Ничего не было видно. Только яркий свет и очертания фигуры передо мной. Главное – глаза уже так не болели, но все еще обильно слезоточили. Ненависть к этой твари захлестнула меня, переполнила, подошла к самому горлу, желая вырваться наружу.
- Превосходно. Потрясающе. Так-с, - доктор восторженно поднялся и ринулся к своему столу; стал перебирать записи.
- Хм, белки желтые, выглядят здоровыми. Резкая реакция на свет. Зрачки максимально расширены, обесцвечены, все как предполагалось, - диктовал он сам себе, чиркая ручкой на бумаге.
Слова ясно доносились, но осознать их смысл не получалось. Мозг не желал работать.
Мне ничего не удавалось разглядеть в комнате. Все предметы казались бесформенными пятнами. На этот раз я четко расслышал, как громила вошел в комнату, волоча за собой тело.
- Ох, бог мой. Все-таки скончался, голубчик, - сказал доктор, будто обсуждал не прижившийся на огороде цветок, - брось его. Отведи лучше этого молодого человека и девушку в третью. Да, да. Обоих в третью. Мне сегодня понадобятся свободные комнаты.
Доктор снова стал шелестеть своими записями и бубнить под нос непонятные фразы. Громила схватил меня за шиворот и мгновенно поставил на ноги. Сил у него было предостаточно, чтобы переломить меня пополам, если понадобится. Он озлобленно дышал мне в ухо, показывая свое презрение.
- Осторожно, он должен выжить хотя бы до операции. И накорми его хорошенько, а то еле на ногах стоит, я ведь не живодер все-таки, - добавил доктор.
Я услышал шлепки еще пары босых ног рядом со мной. Человек ступал осторожно и уверенно, видимо на то хватало сил. Стучащие позади ботинки подгоняли. Я старался успевать передвигать ноги, опираясь плечом и головой о стену.