Охваченная

Сколько вокруг вас вещей, которые вы наблюдаете и видите каждый день, не задумываясь об их сути и содержании?
Если разобраться, то все.
Всё, что нас окружает нам абсолютно безразлично, как бы сильно не стояла проблема, в глубине души мы знаем, что она абсолютно ничтожна.
Наблюдая каждый день один и тот же пейзаж бездушного уродца из камня, стекла и бетона, называемого кем-то городом, тот, кто мог видеть, толком ничего не видел. Он открывал занавески и выключал свет, закры-вал занавески и включал его, наблюдая за окном сотни или тысяч малень-ких огоньков тех людей, которые так же как он включают и выключают свет, не имея никакого представления о нём, который не видел ничего.
А ведь это произошло именно там, среди стройных рядов серых бреж-невских девятиэтажек, населённых существами, похожими на муравьёв. Только эти существа не создавали из своих обиталищ даже видимости му-равейника. Каждый каждому – волк, а не муравей!
Она поняла это в детском лагере. Нет, даже раньше, ещё задолго до сво-его рождения. Поняла, но, тем не менее, родилась. Родилась слезой в чьих-то глазах, криком в чьём-то горле, плевком под чьей-то кроссовкой, но не теплом хоть в чьём-нибудь сердце.
- Крестить, – высказала своё мнение трещащая от славы былых сексу-альных подвигов машина, воспроизводящая из отверстий в железном пан-цире грудное молоко и абсолютно не имевшая на это мнение право.
- Забыть, - сказал в ответ тот, кого вообще никогда не было.
В целом, если судить о бытие кого-либо исходя из действий, которые этот кто-то, не то чтобы совершил, а хотя бы попытался совершить, то тот, которого никогда не было, существовал только полсекунды, когда участво-вал в этом диалоге.
Так и порешили.
Когда она стала «Она» и начала видеть то, к её разочарованию в данный момент и счастью в будущем, «Она» не увидела никого.
Отковыряв тёртые монеты из глаз превратившегося в груду хлама ме-ханического скелета, Она не придумала ничего умнее и увлекательнее, чем идти по жизни дальше.
Привело ли её это куда-то? Трудно сказать… А кого вообще привело? И куда?
Когда Она была  в детском лагере, где вообще-то все воспитатели уже имели опыт «лагерной» работы, а сверстники уже видели, трогали, вводили, нюхали, кололи, курили, пинали, кусали, отрезали, вживляли, глотали и трепанировали то, что видеть, трогать, вводить, нюхать, колоть, курить, пинать, кусать, отрезать, вживлять,  глотать и трепанировать Она ни разу не пробовала. Не пробовала только потому, что ей никто не запрещал этого. А тогда какой же интерес?
Она раздражала сверстников тем, что видела то, что у каждого из них находилось между глаз. Они ей не верили, но проверить не могли. Это их бесило, поэтому как-то раз ночью парочка самых отъявленных хулиганов, из тех, что отрывают ящерицам хвосты, удовлетворяют самолюбие ложью и моют свои конечности холодной водой, решили Её проучить. Взяв чей-то карандаш для глаз, грим и канцелярские чернила, они нарисовали Ей ог-ромную улыбку на лице, продолжающую контуры её рта. Когда она просну-лась утром, то увидела, что вместо румянца на её лице - белый грим, цвет её век – тёмно-синий, а на лице улыбка, хоть ей и не смешно совсем. Она смывала, сдирала, но всё было без толку, - макияж не покинет её до конца её дней.
Она выросла, но не пошла по стопам своих родителей и не стала челове-коскелетом или тем, кого никогда не было. Может быть только потому, что встретила того, кому не стыдно за её «вечные моменты счастья» на лице.
Когда Он приходил, то они жили вместе в таком вот огоньке, который никто не разглядывает, когда видит, открывая и закрывая шторы.
Счастье. Но вышло-то всё наоборот очень хреново, ведь настал тот мо-мент, когда ей пришлось нажать кнопку вызова (ведь Он тогда не зашёл и вообще не появлялся уже лет десять, а то и больше), чтобы вызывать тех, кто её бы спас, пока не поздно, ведь она решила, что и Его тоже никогда не было… Да, да, именно десять лет, хоть и прошло всего пару дней, а может часов. Он был нужен, а его не было, поэтому даже минута может показать-ся вечностью. Кто вообще сказал, что время абсолютно?
Но почему-то вместо кареты скорой помощи с врачами в белоснежных халатах и марлевых повязках с остро-холодными скальпелями и какими-то там шприцами, в которых были жидкости всех цветов радуги, на вызов явилась та очень странная компания. Это была грязная пожарная машина, в которой сидел немой гармонист-виртуоз, рядом с ним - молодой гусар, а за рулём был сутулый китаец-кентавр. Когда гусар выбил открытую дверь, то баянист первый влетел в квартиру и уселся в кресло… в кресло, на кото-ром еще какие-то мгновения назад сидел Он. Китаец-кентавр вскакал в квартиру последним. Хитро ухмыльнувшись и оглядев всё вокруг он про-ворно и незаметно слизнул с пола потрёпанный собачий коврик, на котором спал пёс, которого, возможно, тоже никогда не было. Смачно рыгнув и убе-дившись, что больше ничего утащить не удастся, он принялся радостно плясать под аккомпанемент баяна, так, будто это была его работа. Гусар деловито отпёр дверь в ванну и понял, что вот именно сейчас он, глядя на Неё действительно существует. Но эту пошлую и глупую мысль он отмёл почти сразу.
Она не имела понятия, что означает эта надпись на электричках «Сверд-ловск-Дружинино-Земля Её Величества», но точно знала о том, что эта и все надписи подобного рода, а также эта странная троица незваных гостей,  появились и обретали какой-то новый смысл именно в тот момент, когда вены Её снова начинал жевать зелёно-ледяной дракон. Просто так от скуки, но она уже точно знала, какими духами пахли ладони той немецкой фрау, которая укокошила под Берлином её пра-пра-пра… не важно кого, а о том, сколько ангелов может поместиться в игольном ушке она пока еще не догадывалась.
Порывистый промозглый ветер, внезапно скатившись со склонов деко-ративных занавесок, принялся стучать стеклянными створками серванта. Где-то за стеной залаяли собаки, и громко заговорил спортивный коммен-татор с телевизора или радио. За окном раскатисто громыхнула молния, и почти сразу же плотно зашумел холодный ливневый дождь. В комнату по-веяло прохладой и тонким, едва уловимым ароматом дворового детства, с песочницей, кортом и металлическими горками. Шум ливня растворял в себе эхо резвящихся детских голосов, принадлежавших людям давно вы-росшим и давно всё позабывшим. Гусар констатирует острую передози-ровку лезвием бритвы  в условиях тёплой ванны и, сфотографировав блед-ное и стройное до похоти обнажённое тело, отметит, то, как хорошо сохра-нилась чёрная улыбка на её лице. Буд-то родилась с ней. А кто-то, снося этот дом, потом заметит на потрескавшемся кафеле ванной комнаты нари-сованных содержимым памяти маленьких веселящихся лошадок.

2007