Поколение enter

Прочитал давеча рассказ блогера  Лехи Николаева ИДЕАЛЬНЫЙ ОВОЩ
<цитата>
- Ой… И нафига метро так глубоко строят? Неудобно же и тяжело! Алексей Николаевич, зачем же так глубоко закапываться?
- Ну, видишь ли, Настя, - отвечаю я -  у московского метро изначально было двойное назначение. Его планировалось использовать и как городской транспорт и как бомбоубежище.
 Настюша недоверчиво ухмыльнулась.
 - Бомбоубежище? Глупость какая! Нас что, кто-то собирается бомбить?
- Я тебе больше скажу, Москву уже бомбили…
- Кто?!
<конец цитаты>
Ну и вот, навеяло.
***
Его зовут Слэк.  Ему около 25-и и он программист.
Свет кухонного бра устало перебирает пласты сигаретного дыма.  Так же вяло пытаюсь следить за смыслом рассказа. Наивно спросив, чем он занимается, вот уже полчаса иногда киваю вслед знакомым терминам.
А все же интересно, почему - Слэк? Разбираться в программерских никах – занятие неблагодарное. Вошедшая в анекдоты логика компьютеризированного мышления на самом деле значительно сложнее,  чем классический пустой стакан у кровати . На случай, если ночью НЕ захочется пить.
Даже не стараясь нащупать на дне залитой пивом памяти остатки английского, пытаюсь вынырнуть в общечеловеческое общение.
- А как тебя звали в детстве? 
Слэк озадаченно смотрит в пепельницу, полную трупиками бывших сигарет. Зависнув на пару секунд, активируется.
- Саша. Но меня так никто не называет. Зачем?
Все правильно. Сетевой псевдоним  лучше имени.  Хотя бы потому, что Гугль знает миллионы саш. А Слэка, если правильно задать вопрос, найдет сразу же. И самое главное – найдет, что этот Слэк сделал. Это важно, все остальное – балластная инфа, как фотографии котят на флешке секретарши. Ник это не совсем имя, это – бренд-нейм, торговая марка. Ведь никто не назовет новую марку машины Федор или, даже, Тедди. Кто будет на ней ездить?
- Я полтора года работал в Сирии. Меня там все только так и звали.
- Сирия?! Бекелем паль араби?
- Чего?
- По-арабски, говорю, бекелешь?
- А… Нет. Зачем?
- Ну, хлеба там купить, дорогу спросить…
- Понимаешь, мы жили и работали в одном месте. Никуда не ходили. А в магазине все русский знают.
- Слушай, ну красивая же страна, древняя. Дамаск, Алеппо, э-э… багдадский вор. Что запомнилось то?
- А в Дамаске мы и жили. Ну… Помню, ехали мы куда-то в машине. А по обочинам все так засрано – пакеты, бутылки, дерьмо какое-то… - Оживляясь, - в Латакии были!
-  И как там?
- А это… порт там. Вода грязная, купаться нельзя.


***
Тогда в Латакию пароход не пустили. Советских специалистов-строителей и их семьи выгрузили ночью в Бейруте. Там не было безопаснее или ближе. Шла очередная война и в единственном удобном порту страны базировались советские эсминцы и сирийские ракетные катера.  В автобусе было тихо. Развалины, груды покореженного металла, остовы какой-то сгоревшей техники – все очень слабо напоминало солнечную экзотическую страну с трудолюбивым и мирным (а как же!) населением из инструкции-путеводителя. Молчали даже дети. Теперь я понимаю, что нашим родителям, заставшим в детстве войну, попросту захотелось заорать водителю «Поворачивай назад!». 
Через час, обжившись в промозглом гостиничном номере, отец повел нас с мамой на верхний, напрочь снесенный артиллерией этаж.  Мы долго стояли, смотрели на вспышки у горизонта, принюхивались к запаху горелого железа и вездесущих восточных специй.  Отец, широко прочертив мир вокруг нас огоньком сигареты, вздохнул и уверенно сказал
- Остаемся!