Свободные путы

1.

Она лежала на смятой простыне. Прохладной, пропитанной влажным, невинным, по-вкусному, до одури щекочущим нервы запахом юного тела, пробуждающегося от вязкой, слегка преступной, ночной неги.
Из распахнутых окон лился нежно-судорожный, еле внятный предутренний свет.
- Юдифь… Ты опять искусала губы до крови… А пальцы… Господи… На месте заусенцев теперь – шрамы! И как ты умудряешься так спать?.. И вставай! Вставай! Опоздаешь!
- Я не пойду сегодня - длинные, цвета крепкого кофе, волосы разметались по подушке, кристальные, блекло-карие глаза наивно, по-подростковому тленно смотрели в белый, неподходяще стерильный потолок мастерской…
Мать устало повела плечами – мне надоело указывать. Завтрак сама сготовишь. Юдифь… Если голова болит, таблетку выпей… И все же… Тебе надо… - обеспокоенный ласковый взгляд столкнулся с наглым, загнанно-жестким. Женщина вздохнула, мягко повернулась на каблуках. Пропел спасительную песню ключ в замочной скважине. Вновь воцарилась желанная. Тупая. Не перебиваемая бессмысленным чириканьем воробьев, тишина…
 
2.

Нет. Сегодня она не нуждается в школе. Точнее, просто не может туда идти. Сегодня! Ведь именно сегодня Юдифь должна решить! Уходить ли навсегда… Навсегда. Это слово глупо, мерзко, нелепо вонзилось ей в горло. Навсегда – отказаться… Навсегда – отвернуться… Навсегда – забыть. Забыть. Забыть?! А… Холсты?.. Неужели – сжигать… Придется?!
Охнула от резкого толчка кровать. Босые ноги коснулись усыпанного стружкой, хранившего древнюю теплоту дерева, пола. Вскочила!.. Ох, сейчас бы разбежаться, и в окно! В далекий… Манящий… Лилово-грустный рассвет. Но… Здесь на цыпочках – и то трудно пройти. Вся комнатка заставлена картинами. А на них – Он. Вернее, в них – Он. Брызги красок на доверчивых, безнадежно верных ей стенах. И в этих разноцветных растеках тоже – Он…
Кисти, забытые вчера в ставшем мутно-багровым от избытка масляной боли, растворителе, дремали, прижавшись друг к другу.
- А ну, не спать! Подъе-е-е-е-е-м! – Юдифь встряхнула стаканчик - Вот… И в отражении – Он.
- Нужно написать! – решила она – последний.

3.

Ловкие руки натягивают изголодавшуюся, трепещущую в ожидании экстаза, ткань на подрамник.
- Раз! Два! Три! – точные, меткие выстрелы степлера. Намертво пришпилено!
Палитра – под руку. Нет, не желает сейчас Юдифь браться за масло. Не для этого случая краска… Не подходит она для последней работы! Масло – всегда диктует постоянство. Заставляет возвращаться… Дописывать… Тюбики стремительно летят в угол. Холст свален с мольберта. Вот то, что нужно! – Бумага для акварели! Где кнопки?.. Ай!.. Уколола пальцы… Осторожнее, Юдифь.
Ура! Приготовления окончены! Ух! Медовая льется на лист! Белоснежный… Пока ничегошеньки не понимающий… Непокорные струи бегут, смеясь и ликуя. А она останавливает их. Грозит им.  И уже через мгновение заставляет принять тот самый облик… Сема!.. Так его называла лишь Юдифь. Для остальных он был Семгой. Или Семчиком. И почему они коверкали это прекрасное имя?..
Сема-а-а-а… Они знакомы с ним с начальной школы. Боже, как сладостно… Вырисовывать вихры… Всегда непослушные… Волны каштана…
Взгляд… Ей никогда не удавалось передать истинную глубину. Ведь только стоит Юдифи представить его, так вдохновение  зашкаливает и отказывается повиноваться. А мастерство?.. Замолчите!
Улыбка… Лукавая… И… Слегка смущенная.
- Мама – вспомнила Юдифь – когда взглянула на работы, описала образ одним словом – «Беззащитный». Девочка улыбается - Беззащитный… По характеру не скажешь! Воля у него – железная!  Которую не сломить. Разозлилась как-то раз художница. И недаром – вся мастерская в Семиных портретах! Разве допустимо? Поделом! В кладовку холсты! (тогда она писала маслом). Чисто. Пусто… Глухо стало в жилище Духа Творчества. Пришел Сема. Похвастаться пятеркой по алгебре. Юдифь в тот день не пошла в школу, что и сегодня случилось. Обвел недоуменным взглядом комнатку…  По-детски… Мило так… Раскрыл рот от удивления.
- А где же… Я?..
- Тебя больше нет. – Юдифь подошла к Семе и запустила свою маленькую, перепачканную красками, пятерню во взъерошенные, падающие колечками, волосы.
- Не может такого быть! – мальчик стряхнул ее руку. Отстранился. - Нет, неправда! Ты меня еще рисовать станешь!  – Солнечные… Уверенные зайчики поскакали по его идеальным чертам.
- Не нарисую! То есть, не напишу!  – Юдифь не хотела верить ему. Самому любимому, но… Надоевшему источнику вдохновения.
- Я пошел. – неожиданно сказал Сема.
- Куда?.. – растерявшаяся, она нечаянно опрокинула банку с гуашью на готовую работу.
- Ждать. – вдруг злорадно… Совсем по-взрослому. Наигранно. Фальшиво. Красиво процедил. И вышел вон.
И дождался!.. Через месяц пришел в мастерскую. О да, оказался прав. Она снова написала множество его портретов. Потому что больше не из кого было ей черпать свои творческие силы, а руки жаждали кистей…
- Ты странная. И сложная! – сказал он тогда  - Тебе нужно стать проще! Ты рисуешь так, как никто не рисует! Вот скажи мне, почему на этом портрете нос у меня – оранжевый? Руки – зеленые. И почему я одет в скафандр? И антенна из головы! Инопланетянин какой-то получился! Я же тебе – друг! А друга – всегда рисуют красивым!
- Разве здесь ты не красивый?.. – Юдифь чуть ли не плакала. Никак не ожидала наткнуться на непонимание - Всю нежность, слышишь? – прошептала -  Всю нежность в этот образ вложила… Сема!..
Но Сема неопределенно пожал плечами и снова вышел вон. Не потому, что имел грубое сердце. Нет, вовсе не поэтому. Ему просто нужно было подумать. В одиночестве.
Юдифь облегченно выдохнула. Все… Работа закончена. Ой!.. Она же в ночной рубашке!.. Всю заляпала!.. Да ну ее, рубашку!.. Лист… Лист… Блестящий… Росистый… Играет бликами… И Он! Он!.. Ест манную кашу за завтраком… Не до конца проснувшийся… Взлохмаченный… Не как обычно, а до жути!.. Конечно, только голову с подушки поднял!… А… Кашу, наверняка, ест непременно с сахаром! Если с сахаром, то… Ай-яй!.. Забыла сахарницу написать!..
Ммм… Правильно говорят: «Последние крохи – особенно вкусны»…

4.

Зачем? Зачем так резко звонить?! И так долго! – Юдифь встрепенулась от противного ей треньканья дверного колокольчика. Невовремя! Невовремя!. Она любовалась портретом…
Побежала отворять. Не здороваясь. Не разуваясь. Прошел. И сразу все внимание на тот. Последний.
О!.. Сколько уже они простояли в этом напряженном дурацком молчании? Юдифи ничего не оставалось делать, как слушать отдававшийся где-то в пятках стук своего сердца. Ей казалось, безмолвие длится вечно… Но наконец - услышала… Услышала то, что боялась услышать. А чувствовала ведь – рано или поздно ее настигнет жестокое. Честное. И… Долгожданное. Разоблачение.
- Ты отрисовываешь меня! – нет, в его голосе не было и намека на сожаление. Лишь здравое. Не затуманенное ни потрясением, ни болью. Понимание. – И сейчас отрисовала окончательно, да?
- А как это – отрисовать?.. – Юдифь пыталась уцепиться за последнюю, сломанную самой утопающей, тростинку.
- Отрисовать. Если говорить твоим языком – отписать. Это значит -  ты… ты… - внезапно появившиеся угрожающие нотки заиграли в гортани. Стремительно… Журчаще… И… Отчаянно… - Ты! То, что внутри держишь… То, что здесь… - он ткнул… Смешно так… По-клоунски… Пальцем себе в сердце. – Даришь барахлу. – Сема презрительно обвел взглядом мастерскую - И твои картины не отражают всего того, что у тебя вот тут. – Он снова указал на злополучную область.
Юдифи хотелось плакать. Но почему-то самодовольная, предсказуемая улыбка. Улыбка профессионала, в очередной раз на высшем уровне выполнившего свое дело, искривила ее губы…
- Ты отдала всю себя этому хламу. Этим холстам! Холсты! Они забрали из тебя то, что ты должна была отдать… Должна была отдать…
- Кому?  – Юдифь окончательно развеселилась. Вопреки слезам, стекавшим по цветной, с черно-белыми вставками, душе…
Сема молчал. И она знала – не ответит.
- Я не могу нарисовать кораблик. Помоги. Нам по изо задали. – Мальчик вдруг внезапно переменился. К нему вернулось прежняя сосредоточенность.
- Конечно, помогу! – Юдифь схватилась за кисточку…

5.

Она устала… Сегодняшний день был выматывающим. Юдифь опустилась на мягкую, по-прежнему прохладную, простыню.
Что это?.. Где она?..  На берегу речки… А вода в ней – чистая-чистая… Цвета индиго…
- Кто-то вылил краску – подумала девочка.
- Ты и вылила! Кому еще, кроме тебя, придет в голову такое сделать? – чья-то ладонь легонько касается ее плеча.
- Сема!.. – радостно восклицает она. И больше не смеет… Не может ничего сказать. Юдифь просто смотрит на него, внезапно появившегося. Одетого в тот самый, не нравящийся ему, скафандр - которым дорожила художница.
- Словно каменная! – Сема тянет девочку за руку, призывая встать – Тебе грустно! И зябко сидеть тут! Пойди лучше, встреть закат. Он там, за речкой. Перейдешь только по мосту. Но я с тобой не смогу, потому что…
- Ненавижу закат! - неожиданно для самой себя перебивает Юдифь - И сижу здесь в ожидании рассвета!
- Ты уснешь! – смеется Сема - проспишь всю ночь. А рано утром не сможешь встать -  соня, знаю тебя! И, по-моему, закат намного красивее рассвета.
- Нет… - качает головой Юдифь – чтобы написать вечернее небо, художнику приходится класть темные тона… И работать ярким, но в то же время грязным, цветом.
- А тепло заходящего солнца? – возражает Сема.
- Грязь – отрезает Юдифь – в рассвете – холодность. Но в этой холодности нет грязи. И я… Я дождусь рассвета! – зло… Исступленно… С какой-то фанатичной надеждой в голосе начинает кричать Юдифь.
- Боже!.. Доченька… Проснись! Проснись!.. – мать осторожными шлепками ладоней по щекам пыталась привести девочку в чувство.
- Я решила. Я ухожу. Ухожу писать рассвет. Сколько сейчас времени? Я успею?..- Юдифь будто бы и не спала вовсе.
- Третий час ночи… Ты меня ужасно напугала!.. Опять у тебя бредовые идеи…Дочень…
- Мама! – девочка вымученно, восторженно улыбалась - Мама!.. Я теперь могу видеть рассвет! Мама! Я в силах не писать портреты! Мама! Я в силах… Не писать их… - тут ее губы предательски задрожали. Но матери уже не было в мастерской. Она слишком хорошо знала свою дочь.

6.

Юдифь собралась быстро. Краски, кисти, альбом! Планшет!.. И… Портфель. Зачем портфель?.. Не собирается в школу… И все равно – с собой!
Вот! Можно идти. Но… Нет. Нужно сказать ему! Сказать… Ради чего? – она не понимала себя. А рука сама взяла мелок пастели. Накалякала кривыми, пляшущими буквами записку на кусочке картона. Положила на край стола.
Подошла к телефону… Набрала знакомый… Разве знакомый?.. Родной… Номер.
- Да-а-а?.. – милый, сонный голос послышался на том конце провода.
- Сема! – затараторила Юдифь. А ведь она не имела привычки тараторить  - Пожалуйста, перед школой зайди ко мне домой. Только не звони, а открой ключом, ладно? Он под ковриком! Пройдешь в комнату, на столе увидишь записку, прочитаешь. Ты… Прочти ее, хорошо?.. Пообещай, что прочтешь!.. И портреты. Хотя… Ну их, портреты!.. И... Знаешь…
- Я вообще-то спать хочу! – Сема повесил трубку, но прежде не забыл мягко добавить, чтобы не обиделась -  Обещаю, зайду.
Он сделал все, как она просила. Открыл дверь ключом из-под коврика… Подошел к столу. Медленно, по слогам, прочел: «Я ушла. Писать рассвет». Вдруг, содрогнувшись, лихорадочно обежал глазами мастерскую… - Портфель взяла! – Семе снова стало спокойно. Мальчик хотел выбросить записку, но передумал. Вернул на то место, где лежала раньше. Лишь немного помял картон… Потом он выбрал. На всякий случай. Из множества портретов, заполонивших комнатку, один – который ему больше всех приглянулся… Сунул под мышку. И пошел в школу.


Октябрь 2010 г.