Барбарис семиречья

Бородатый Гарибальди
Перед смертью, на салфетке
Клеопатру рисовал.
А когда пришел священник,
Он салфетку съел и умер.
С перепугу подавился.
От удушья умер воин.

Есть вино, называется «Алые паруса». Нет ничего лучше, чем пить его с другом пока хлещет ливень. Чудесный ливень, как в джунглях – стеной. Чудесное вино, потому, что много. Чудесный друг, совсем без башни, как ты. Друг – это человек, с которым у тебя общий шизоидный компонент. Хотя бы один. Дружить умеют только ярко выраженные шизофреники. Мы с ним выраженные ярко, по крайней мере, когда вместе.
Изумительные звуки в растворенное окошко – клумба с розами под ливнем. Все шуршит и вкусно пахнет. «По седой полоске Тибра струги Разина ходили» - это песня. «По коричневому Гангу струги Разина ходили» - такое вот героическое у нас пение. Некая совершенно несуразная резвость. Чтобы понять, нужно глядеть изнутри. Нужно чтобы ливень, вино, друг и розы под окном.
Софи Лорен была ничего. И Лолобриджида очень приятная женщина. А вот Мадонна какая-то совсем крыса. Да, мы единогласно отбраковываем Мадонну. Успехов ей в личной и прочей жизни, но мы самоустраняемся. Категорически.
Мадонну мы предпочитаем Сикстинскую. Тут пылающему взору духа нашего чистый лик предстал и покорил, и на подвиг позвал. С той, первой, из глубокого детства, репродукции боль светлая на меня посмотрела. На друга, очевидно, тоже, потому, как и он замер оглушенный.
И тяжелый доспех лег на верные плечи. И в железной перчатке меча рукоять. И не спать и не есть. Алый крест. Божья мать. По безводной пустыне неверных гонять или просто кому-нибудь морду набить. Разумеется за дело.
А вино тут же кончилось. Это был знак. Душно стало нам даже рядом с открытым окном. И мы вышли на зов под летящую воду подставив суровые лица. Сек нас ливень кинжальный, а в саду меж дрожащих кустов, меж поникших, блестящих, трепещущих листьев, одинокой стрелой возносился негнущийся стебель. На нем чуть раскрытый бутон алой розы в зенит острием упрямо указывал. И я понял, куда нам идти и что делать.
Розу мы взяли с собой. В переулках потоки воды, бесконечные мутные лужи глубины нереальной. Все течет под уклон. Все дробится и плещет. Безобразно много воды, но нас осененных стихия бессильная остановить не смогла. Лишь до костей промочила.
И когда дверь тихонько открылась, мы увидели цель из свободно рассыпавшихся волос, серой строгости глаз и тревоги. Два пропитанных ливнем мышиных хвоста на колени пред ней опустились и возложили цветок к ее маленьким ножкам.
И покуда холодная лужа под нами росла, выражение глаз этих от испуга уходило в заботу о нашем здоровье. Замаячили полотенца, сухая одежда и чай, непременно с лимоном. И чтоб не уподобляться, хотя бы сегодня, домашним животным мы с другом ушли не прощаясь.

Нет восхитительней инструмента, чем собственный саксофон. Даже если губы еще слабые, а репертуар ограничен. Здесь, как нигде, важен регулярный, ежедневный труд. Дабы губа крепчала, и клапана не высыхали. Тем более – в кайф.
Я положил себе с одиннадцати и до тех пор пока нашу крышу не покроет тень от ближайшей многоэтажки. Это чуть больше часа. Дудел я, конечно, на крыше, чтобы тень эту видеть.
Наш домик не маленький, но двухэтажный имеет покатую крышу из жести. И саунд свободный вливался в эфир между серыми башнями, рождая небесное эхо и резонанс многократный. Мой удар акустический был бесподобен.
Мне достались по случаю точные ноты полонеза Огинского. Я разучивал их пассаж за пассажем, когда возле ноги что-то вдруг неприятненько влипло. Аккуратная, небольшая, но сквозная дырка в крашеной жести и в деревянной опалубке, и, наверное, дальше.
Господи! Да здесь на хорошей скорости пуля прошла. Звука не было, значит у гада глушитель. Я, на корточках сидя, дырку разглядывал. А спина моя! Моя голая, прекрасно освещенная Солнцем спина! Мою драгоценную шкуру какой-то ублюдок сейчас в прицел изучает. Не дай Бог в оптический!
Сукин сын, тень еще далеко и Огинского вечером я отдать обещал. Изгрызи весь приклад, я его разучу! И я встал не спеша, самодельный пюпитр свой поправил, альтушку погладил и начал.
И когда я уж мог от начала к концу без потерь продвигаться, эта сука в щепу разнесла мне подставку и ноты по ветру все выше и дальше от рук моих разлетелись. Точность боя, что надо. Меня ему хлопнуть – раз плюнуть. Он же мог инструмент покалечить, козлина!
Я тебе щас устрою «прощание с родиной». Жри меткач лебединую песню! Я по правилам воздуха взял и о правилах тут же забыл. Такой щемящей издевки на всех снайперов до скончания века с избытком бы стало. Что откуда взялось? Я кишки его подлые на Луну намотал и качался на них, как на качелях.
Он два раза промазал, видно злился, паскуда такая. Ну а третья мне точно меж глаз легла и я умер. Помилуй мя, Господи, воля Твоя, и прими в свой небесный оркестр.