последнее откровение

Иоанн Богослов входит в лифт и нажимает оплавленную кнопку "ход". Старая громадина с грохотом сдвигается в пустоту и начинает тяжелый подъем наверх.
Иоанн Богослов закуривает сигарету с золотым ободком и устало оглядывается по сторонам. Замкнутое пространство железной коробки наполняется сладким дымом. Пророк затягивается раз-другой, и начинает говорить:
- Дело было так. В один из зимних вечеров в начале времен я стоял возле ресторана "Журавли" и высматривал на другой стороне улицы Врага. Враг должен был явиться с минуты на минуту и от предвкушения той роковой встречи меня колотила мелкая дрожь. В кармане куртки я сжимал нож и временами казалось, что карман насквозь промок. 
Колкий снег хлестал в лицо, хотел, чтоб я заплакал, но я только крепче сжимал в кармане нож и всматривался в кипящую темноту.
Тогда они и появились. Три палача и их раскаявшаяся жертва. Невинно убиенный юноша. Щенок.
Снежная муть хлестала меня по щекам, но взгляда я не отвел. Палачи меня нисколько не смущались. Они словно приглашали меня вкусить вместе с ними порока, отведать ненависти, познать грех. 
Они повалили мальчика на землю. Бросили в грязь и снег, на плевки и окурки, на следы прохожих, и принялись избивать. Они делали это с такими умиротворенными лицами, что казалось, будто не бесы, но шкодливые ангелы вошли в них и больше никогда не вышли. Мне было приятно наблюдать за этим танцем.
- А мальчик?
- Мальчик досрочно знал, что обречен. Он принял крест с достоинством, - продолжил Иоанн Богослов и закурил новую сигарету. - Счастливая смерть большая редкость среди мучеников.
- А что случилось дальше?
- Дальше? Они устали. Выдохлись. И перешли к финалу.
- Финальная часть пытки?
- Скорее заключительная часть обряда. Посвящение, если хотите. Торжественный финал.
Они заставили его лечь на живот и крепко обхватить зубами сырой камень бордюра. После каждый из них по разу прыгнул ему на голову. Извращенная изобретательность...
- Требующая Страшного суда?
- Осмысления. Наблюдения. Контроля. Я слышал, как хрустит позвоночник, как крошатся о камень зубы обреченного. Кровь размазалась по смазливому личику. Кровь питала землю как дождь в хлебородном краю. Посейте маки в той крови и они вспыхнут рубинами на мостовой, и заморозки не причинят им вреда. Истинное чудо.
- Он быстро умер?
- Достаточно быстро, чтобы успеть вкусить божьей благодати.
- А после, с Врагом,вы проделали тот же фокус?
- Я просто его зарезал. И в ту же ночь закончил последнее из Откровений.
- Это было сродни вдохновению?
- Пожалуй. К сожалению, всех нас редко посещает вдохновение, если посещает вовсе. Я говорю о таком вдохновение, когда, взяв в руки дедовскую "сайгу" или папин "вальтер" с задумчивой улыбкой идешь по школьному коридору, по дороге отстреливая сбежавших с уроков прогульщиков и любопытных зевак; нежданное вдохновение, когда, прогуливаясь по безлюдному бульвару, видишь как трое подростков, вытащив на светофоре из красного кабриолета испуганную блондинку ,весело насилуют ее в кустах,и спешишь к ним присоединиться прежде, чем они перережут ей горло и подожгут платиновую гриву; то самое вдохновение, о котором предпочитают молчать, но так сладко смакуют прежде чем нажать на курок или утопить лезвие в чужой крови и предсмертной молитве. Если вам никогда не приходилось выковыривать чужую кровь из-под ногтей, вряд ли вам когда-нибудь понять назначение человеческого существа. Один желает убивать, другой мечтает быть убитым. Совершенство-это смерть.
Иоанн Богослов гасит сигарету об объектив камеры, с улыбкой поправляя на носу очки, подмигивает замершей у телевизоров аудитории.
- А как же любовь?-выкрикивает с места глупый мальчик в клетчатой рубашке.
Ему никто не ответил.В общем гуле воодушевленной толпы его слова растворяются в душном запахе скорого дождя и серы.