детские игры

Выходишь после ночной смены на заспанные улицы и бредешь неизвестно куда. Мимо спящих под снегом автомобилей, мимо автобусных остановок, супермаркетов, нагло заглядывая в лица редких утренних прохожих. Иноземцы в оранжевых безрукавках поверх бушлатов нехотя выгребают грязь. Солнца нет, и еще долго не будет – один на один с городом и всем его жалким имуществом.
В кармане куртки помалкивает бритва. Пальцы то сжимают, то поглаживают гладкую ручку. Ей не страшно, и мне не страшно. Ей не грустно, и мне не грустно. Так вдвоем и бредем под косым снегопадом: колкие крупинки бьют в лицо. Музыкальное сопровождение? Может, Стравинский, Шнитке, Шенберг? Здесь нужна саморазрушающаяся музыка, божественная додекафония хмурых улиц. И сигаретка в зубы – чтоб все как у взрослых.
«Каких ты ждешь чудес?» - спрашивал я себя. – «Что ищешь в размытом пейзаже?»
Лучше выйти из темноты в прокуренную рубку привокзального кафе, в смрад плебейской жратвы и человеческих тел, ступить под прицел электрического света: обжигаться маслянистым кофе из пластикового стаканчика, давиться подсохшими бутербродами…
Вот она – жизнь! Такая, что ты всегда искал. Та самая, о которой, с таким жадным трепетом, пожирал страницы Достоевского, Хьюберта Селби, Чарльза Диккенса и Чарли Буковски… Но ты не в Бруклине. Это не Миля Чудес и даже не лондонский Ист-Сайд. Дым отечества застилает заморскую романтику. Город – герой Т., январь две тысячи девятого.
Но вот, кажется, что-то наклевывается. Взгляни на тех двух отощавших шимпанзе за соседним столиком. Как они смотрят на тебя! Ухмыляются, шушукаясь, потягивая пивко, мараясь чебуреками. Один из них приветственно приподнимает бокал, и я понимаю, что меня приняли за своего. За ловца в ночи. Мы не пара друг другу. Я ответно поднимаю свой стаканчик с кофе, и каждый углубляется в свое ожидание.
«Милицейская волна» объявляет восемь часов утра. Посетителей становится больше. Свободных столиков нет. Незнакомцы подсаживаются к незнакомцам: вместе жрут, похмеляются и исчезают в мясорубке выхода. С пивом и шавермой ко мне подсаживается долгожданный клиент.
Крепыш, ниже меня на голову. Наглые черные глазки. Даже не спросил разрешения. Быстро расправившись со своим завтраком, довольно отрыгивает и пялится на то, как я, будто безразлично, пускаю дым к потолку.
- Есть закурить?
Вот она, долгожданная фраза, на которую у меня уже заготовлен ответ! Поправляю на носу очки и говорю:
- Пошел на ***. Я не раздаю сигареты мудакам.
Крепыш опешил от такого ответа, но быстро приходит в себя. Рефлекс. Рожа его багровеет.
Словесная перепалка получается недолгой и мы выходим на улицу. За будкой общественного туалета он первым бьет меня – неожиданно, с разбега, в спину. Я падаю в обоссаный снег. Очки отбрасываю подальше от себя, в сугроб – либо мне их сейчас разобьют, либо в кармане сломаются, а так будет шанс, может, выживут…
Между тем Крепыш атакует. Бьет меня ногами. Лежачего. Честные бойцы так не поступают, но что взять с этой гориллы? Лежа на боку, одной рукой прикрываю голову, другой вытаскиваю из кармана бритву.
Я мог бы убить его в три движения. Это не такое сложное упражнение – даже в положении лежа. Первым взмахом распороть ему ногу – кровь хлынет в ботинок и на меня. Введя неприятеля в замешательство, с колен полоснуть по обтянутой джинсами мошонке. Здесь не обойдется от криков. Возможно, этот взмах бритвы оставит его без столь оберегаемого всякой гориллой репродуктивного отростка. Но, лишив Крепыша, таким образом, возможности хладнокровно мыслить, подняться на ноги над скорчившимся на коленях врагом. Не торопясь обойти его сзади. Взяв за волосы, задрать голову, обнажив белую шею с подвижным кадыком, и перерезать горло от уха до уха. Трогательное движение – финальное. Кровь заструиться горячими ручейками, тело обмякнет, сползет на землю. И не станет Крепыша.
Я мог бы убить его в три движения, но не сделал и одного, пока он избивал меня. Это было даже весело. Я все ему прощал.
Когда он перевернул меня на спину и стал бить кулаками в лицо, я улыбался. Конечно, он этого не ожидал. Кровь заливает мне рот, а я улыбаюсь. Закрываю глаза. Крепыш склоняется надо мной, проверить, жив ли я еще. Чувствую его отвратное дыхание. Мне смешно. Набираю побольше слюны и выплевываю кровавый сгусток прямо ему в рожу. Он отвечает новыми ударами. Но мне уже все равно – я заливаюсь во весь голос.
Наконец Крепыш уходит. Я ползаю на четвереньках по обоссаному снегу в поисках очков. Нашел. Целы. Опускаю их на перебитый нос - и мир обретает утраченную резкость. Прислонившись спиной к стене туалета, сижу прямо в сугробе и улыбаюсь. Поглаживаю в кармане бритву. Совсем рассвело. До меня доносится шум вокзала и голоса прохожих. Вонь нового дня.

Эту историю я рассказываю жирдяю Ф. за ужином с водкой в ресторане «Чапаев». Ф. смеется надо мной. Мне все равно.
Размалеванная как кинематографическая шлюха, проходящая мимо нашего столика девица касается моего плеча и просит закурить. Угощаю ее «житаном» и сам закуриваю. Девица просит разрешения присесть за наш столик. Мы не возражаем и заказываем еще водки.
Глядя на нас, дымящих как паровозы, некурящий Ф. вдруг говорит мне:
- Дай сигарету.
- Пошел на ***, - отвечаю. – Я не раздаю сигареты мудакам.
Кинематографическая шлюха вертит головой и улыбается. Ф. роняет на пол вилку.
Повеселимся.

2009